Текст книги "Сочинения в двух томах"

Автор книги: Аполлон Майков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

А рифмы легкие, все в звуках и цветах,

Как средь колосьев ржи в украинских полях

На дудочку ловца младые перепелки,

Бегут и падают в расставленных сетях.

   1842

<ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА В РИМЕ>

1

Лишь утро красное проглянет в небесах,

Я с верной книгою и посохом в руках

Иду из города, брожу между развалин...

Мне как-то хорошо! Тогда, полупечален

И полурадостен, я полон тишиной

Неизъяснимою. Я полюбил душой

С всеобщим сладостным беседовать молчаньем;

Тогда мой ум открыт мифическим преданьям,

Мечта работает и зиждет предо мной

Весь древний Лациум: Лавинии, Энея

Проходит предо мной живая эпопея;

И семь холмов, еще покрытые густой

Дубровою, и Тибр еще в пустыне роет

Крутые берега и невозбранно кроет

Разлитьем вешних вод долины меж холмов,

Неся волной своей двух братьев-близнецов;

Волчица и пастух и мальчиков спасенье,

И града юного великое рожденье,

И домик Ромула, где после вознеслись

Чертоги Августов и в мрамор облеклись —

Всё, всё так близко мне! понятно, величаво!

Есть прелесть тайная в обломках падшей славы!

И холм, в котором прах руин священных скрыт,

Священ величьем их, и сердцу говорит,

И страшно оскорбить, что спит в нем, в вечном мраке,

Как мощи скрытые в благоговейной раке.

2

Уж месяц март. Весна пришла: так густ,

Так тепел воздух; ищешь тени жадно,

Бежишь на шум воды, и так отрадно

У свежих струй, лиющихся из уст

Уродливых тритонов в гроте мрачном.

Но мне не верится: когда ж она

Пришла сюда, игривая весна,

Как дева пышная в наряде брачном?

Я не видал ни пара талых льдов,

Ни дивного всеобщего журчанья

Из-под снегов лиющихся ручьев;

Ни тонкого, шумливого жужжанья

Летучих темным, облачным столбом,

На краткий миг рожденных насекомых.

Не всходит осень бархатным ковром;

Мне нечего в местах моих знакомых

Любимую березку над прудом,

Пустынную иль посреди дубровы,

Прийти поздравить с зелению новой.

   1843

3

ДВУЛИЦЫЙ ЯНУС

Мне снилось, взошел я на холм, от вершины до низу

Покрытый обломками некогда славного храма:

Разрушенный мрамор, низвергнуты своды, аркады,

Священные урны, алтарь, испещренный ваяньем

Жрецов, закалающих тучные жертвы, статуи,

Обрубленный торс, голова, раздробленные члены, —

Как падших воителей трупы на поле сраженья...

Люблю любоваться, как чудом, изящной резьбою

Печальных обломков: люблю я коринфской колонны

Аканфные листья, живым обвитые аканфом,

Овна завитые рога, увенчанные хмелем ползучим.

Над грудой развалин, в пыли и поросших травою,

Один возвышался из мрамора Янус двулицый:

Одно обращал он лицо к заходящему солнцу,

На запад, где в темной, глубокой долине, густые

Верхи кипарисов на пламенном небе чернелись;

Другое глядело на темный восток; созерцая

Грядущего книгу, хранило угрюмую тайну.

Проникнутый вымыслом дивным, в священном восторге,

Стоял я и думал, как много б открылося тайны,

Когда бы изрек он, что в будущем видит.

«Скажи мне, таинственный бог, проникающий взором

В грядущие веки; молю, просвети наши очи

И лживые басни рассей наших бедных гаданий!

Что ждет нас? Ответствуй! Куда мы стремимся?

Зачем здесь на холме громады камней громоздили,

И кто он, откуда, сей зиждущий дух, в нас живущий,

Который в нас мыслью пылает и движет могучею дланью,

И зиждет, и зиждет... чтоб после разрушить; разрушив,

Из праха опять созидает?» Безмолвствовал идол,

Угрюмый, как жрец, погруженный в глубокое чтенье

Таинственной книги, неведомой черни. Внезапно

Последнею вспышкой вечернего блеска другое

Лицо просияло и речью уста разомкнулись.

– Ты хочешь проникнуть в грядущего тайны; но, ведай,

Мы связаны оба таинственной силой, и прежде

Прошедшего голос внемли – а потом уж подъемли

Завесу с того, что в чреве грядущего зреет.

Во мраке гробниц обитает мой взор: там почиют

Народы, как спят у вас в памяти мысли и думы —

Спокойно и тихо: я властен их вызвать из вечной темницы,

Как можешь в душе пробудить ты прошедшие мысли...

Как образы их предо мною в тени кипарисов,

Накрывших могилы, встают исполинские тени

Людей и народов, и царств, – всё умчало всесильное время!..

Я вижу великую реку... всечасно я слышу паденье,

Удары низверженных волн с высоты величавой...

Пространство миров ей русло, и меж них, низвергаясь,

Свергая, снося, обрывая утесы и камни,

Она всё несется, подобная вечно живому,

Падущему грозно из урны веков океану...

И где ей начало, и где ей конец?., я не знаю...

Но с бегом быстрей и полнее, шумнее и шире

Свирепые воды, и мнится, с паденьем их в бездну,

Обрушится всё, что встречалось им в беге,

Что мчалося с ними, противясь их силе —

Всё рухнет – и сущие ныне народы, и царства,

Туда же обрушатся в омут, куда уже пали

И Рим колоссальный, с всемирным венцом и рабами,

Со златом палат, колесниц и кровавых ристалищ,

И Фив пирамиды, и Мемфиса мраморны стены —

И он-Вавилон, с своей донебесною башней...

Я вижу, бледнея, взираешь ты на эту реку

(И смертный, бесплотной душой отрешившись от тела,

Обнять ее взором способен), и ужас колеблет

Твой дух: оглушенный неистовым гулом паденья,

Влекомых, низверженных ею громадных обломков,

Ты мыслишь, что значишь ты сам в сем безмерном,

Бездонном горниле, средь царств и империй?

И страшно исчезнуть тебе в нем, как легкому пеплу,

Под крыльями ветра, свой путь не означив, где шел ты,

Не бросивши труд исполинский в всеобщую бездну...

Смешное мечтанье!.. Источник отчаянья горький!

Взгляни вкруг себя на роскошную матерь-природу,

Как с каждой весной она новые силы являет,

Богатства свои изменяя, как новую ризу;

Всё так же она, как и прежде, в величии стройном

Рождает деревья и травы и льет голубые

Ручьи, оглашая их пеньем пернатого царства.

Но это – одежда, не боле, она ж неизменна...

Подобно природе живет человечество: часто

Сменяются, шумно чредуясь, идут поколенья:

Они – лишь одежда бессмертного, вечного духа...

Как тополь и ландыш прекрасны в убранстве природы —

Так каждому место свое в поколенье; – как роза,

Как терний, в природе, – в гармонии общей все люди

В цепи человечества – все непременные звенья...

Как там, посреди преходящих явлений юдольного мира,

Однажды рожденные высятся горы, – так вечно

Останется ясен в потомстве не гаснущий гений,

И мысль не погибнет в том омуте мрачном;

Сам гений не мыслит о славе, – и зреет в труде он...

Ты хочешь, чтоб пред твоей триумфальной статуей

Потомок с главой проходил обнаженной... Послушай,

Не бегай, как юноша пылкий за гордою девой,

За славой: трудися. Сама прийдет гордая дева,

Отыщет чело ей любезное, лавром накроет;

В живых не застанет – отыщет гробницу, украсит

Венцом и триумфом, и если бы кости и прах твой

Рассеялись ветром и в черепе нетопырь дикий

Гнездо свое вил, – освятит она пепел бездушный,

Вкруг сторожем станет и путника вдруг преисполнит

Восторгом, и слезы, и думу тебе посвятит он...

Так жертвуют Гвебры могучему Фебу не в храме —

На снежных горах, под шатром бесконечного неба.

   1843

4

Во мне сражаются, меня гнетут жестоко

Порывы юности и опыта уроки.

Меня влекут мечты, во мне бунтует кровь,

И знаю я, что всё – и пылкая любовь,

И пышные мечты пройдут и охладятся

Иль к бездне приведут... Но с ними жаль расстаться!

Любя, уверен я, что скоро разлюблю;

Порой, притворствуя, сам клятвою шалю, —

Внимаю ли из уст, привыкших лицемерить,

Коварное «люблю», я им готов поверить;

Порой бешусь, зачем я разуму не внял,

Порой бешусь, зачем я чувство удержал,

Затем в душе моей, волнениям открытой,

От всех высоких чувств осадок ядовитый.

   1843

ГОМЕРУ

Твоих экзаметров великое паденье

Благоговейною душой я ощущал.

Я в них жизнь новую, как в первый день рожденья

В сосцах у матери младенец, почерпал,

И тихо в душу мне вливалось вдохновенье...

Так морю Демосфен ревущему внимал:

Среди громадных волн торжественного шума

Мужал могучий глас, и, зрея, крепла дума.

   1843

ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕГИЯ В РИМЕ

N. N.

Стократ благодарю тебя, о Рим священный!

Суровый, гордый скиф, как предок дикий мой,

Я варваром ступил на вечный пепел твой

И вот прощаюся с тобой, преображенный,

И горько мне тебя покинуть навсегда

Без вдохновенного и вечного следа...

Отважно на алтарь твой чистый и нетленный

Молитвенно кладу я варварский свой стих, —

От родины моей пришлец у вод твоих

Его здесь повторит с душевным умиленьем,

Довольный, что восторг его предвкушен мной,

Что думе я его мог образ дать живой...

Иль... тщетно на меня ты веял вдохновеньем, —

И вечно будешь цвесть средь лавров, старый Рим,

И люди севера прийдут к садам твоим,

Внимая вод твоих таинственному шуму,

Немея в тишине дряхлеющих руин,

Воспитывать в тиши мужающую думу,

Над пепелищами граждан, средь сих равнин,

В восторге чувствовать, что значит гражданин,

И, разгадав огонь, что жил в твоем народе,

Свой дух обожествят мечтою о свободе!

Они прийдут сюда... а мой исчезнет след,

Забудешь даже ты меня, моя подруга,

Чьи клятвы слышали и лавр, и небо юга,

Как всё забудется – как шалость юных лет.

   1843-1844

РОМАНС

Мой взор всегда искал твоих очей;

Мой слух ловил привет твоих речей;

Один другим как счастливы мы были...

О как тогда друг друга мы любили!

Разлуки час потом ударил нам;

На вечную любовь и здесь и там

Мы поклялись... но клятве изменили:

В разлуке мы других уже любили.

Мы встретились потом; полусмеясь,

Полувздохнув, ты помнишь ли, в тот час

Друг друга мы почти шутя спросили:

«Ты помнишь, как друг друга мы любили?»

   1844

ЭЛЕГИЯ

Нам каждый день приходится оплакать

Не сбывшийся, но праведный порыв.

Бесплоден он в грядущем остается,

Но чувствуешь, что, потрясенный им,

Становишься ты чище, благородней...

О, жизнь, на что же ты? Какую ж дань

Мы принесем далекому потомству?

Где наших рук дела? И как узнают

Потомки имена отцов – не славных,

Но чья душа сражалася с судьбою,

С ее двумя орудьями – приманкой

Обетов лестных и нуждою бледной,

Чей дух окреп в святом негодованьи

И убивать привык свои надежды?..

Иль мы, несклонные главою падать

Пред пошлостью, лишь золотом могучей,

Лобзать привычную к злодейству руку,

Иль мы насмешка демона над миром?..

Друзья мои, сдержите строгий суд,

Не называйте робким малодушьем

Моей души мучительную думу...

И в пире молкнет шутка у меня,

И кубок падает, как эта дума

Внезапно сердце холодом охватит...

Так посреди безумства карнавала

Вдруг падают пестреющие маски,

И шарлатан, и пестрый арлекин

Исчезнут, как раздастся звон печальный,

И меж толпы бледнеющей идут

Суровые монахи и поют

Протяжным голосом: «Memento mori»^[94]

   14 декабря 1844

«ДЛЯ ЧЕГО, ПРИРОДА..»

Для чего, природа,

Ты мне шепчешь тайны?

Им в душе так тесно,

И душе неловко,

Тяжело ей с ними!

Хочется иль словом,

Иль покорной кистью

Снова в мир их кинуть,

С той же чудной силой,

С тем же чудным блеском,

Ничего не скрывши,

И отдать их миру,

Как от мира принял!

   <1845>

РОЖДЕНИЕ КИПРИДЫ

(Из греческой антологии)

Зевс, от дум миродержанья

Хмуря грозные черты,

Вдруг – средь волн и всю в сиянье

Зрит богиню Красоты.

Тихо взором к ней поникнул

Он с надоблачных высот

И, любуясь ей, воскликнул:

«Кто хулить тебя дерзнет?»

Слово Зевса подхватила,

В куче рояся, свинья

И, подняв слепое рыло,

Прохрипела: «Я, я, я!»

   1845 или 1846

СКУЛЬПТОРУ

Был груб когда-то человек:

Младенцем жил и умер грек.

И в простоте первоначальной,

Что слышал в сердце молодом,

Творил доверчиво резцом

Он в красоте монументальной,

Творил, как песнь свою поет

Рыбак у лона синих вод,

Как дева в грусти иль веселье,

В глуши альпийского ущелья...

И вкруг священных алтарей

Народы чтили человека

В созданьях девственного грека...

А ты, художник наших дней,

Ты, аналитик и психолог,

Что в нашем духе отыскал?

С чего снимать блестящий сколок

Ты мрамору и бронзе дал?

Ты прежних сил в нем не находишь,

И, мучась тяжкой пустотой,

Богов Олимпа к нам низводишь,

Забыв, что было в них душой,

Как лик Гамлета колоссальный

Актер коверкает шальной

Пред публикой провинциальной.

   <1846>

АНАХОРЕТ

Двадцать лет в пустыне,

На скале я прожил,

Выше туч, туманов

И громов, и молний.

Изгнанный из мира,

В гневе мир я бросил,

Но забыть с ним трудно

Порванные связи.

И когда вдруг солнце

Облака разгонит,

Города в долине

Заблестят как искры,

Мне на мысль приходит —

В двадцать лет, быть может,

Всё давно свершилось,

Из чего я бился:

Бедный сверг оковы;

Сильны и прекрасны,

Разумом и волей

Племена земные...

Снова к ним пошел бы...

Ну, а если в людях

Самые преданья

О добре исчезли?

И мои им речи

Будут непонятны,

И они от старца

Отойдут со смехом?

   <1846>

«ДУМАЛ Я, ЧТО НЕБО...»

Думал я, что небо

Ясное полудня,

Сень олив и мирта,

Музыкальный голос,

Жаркие лобзанья

Жен высокогрудых

Исцелят недуги

Страждущего сердца;

Думал я, что сила

Строгого искусства,

Вековая почва —

Прах святой героев,

Хоть забвеньем сладким

На душу повеют;

Что в ней хоть замолкнут

Жажда теплой веры

И безверья муки,

Жажда дел высоких

И тоска бессилья;

Разума гаданья,

И над ним насмешки...

За порыв восторга

Платишь горькой мукой:

Старая проснется

Прежнего острее,

Как хозяйка злая,

За один взгляд беглый

На красу чужую,

Встретит бранью злее,

Старое припомнит

И язвит, и колет...

Хоть беги со света!

   <1846>

НА МОГИЛЕ

Сладко мне быть на кладбище, где спишь ты, мой милый!

Нет разрушенья в природе! нет смерти конечной!

Чадо ума и души – твоя мысль пронесется к потомкам...

Здесь же, о друг мой, мне с трепетом сердце сказало —

В этой сребристой осоке и в розах, в ней пышно цветущих,

В этих дубках молодых – есть уж частица тебя.

   1850

«ТОЛЬКО ПИР ПОЛНОЧНЫЙ..»

Только пир полночный,

Как задремлют старцы,

Продолжая речи

Важные впросонках;

Только смех вакханки

Дерзкой и румяной —

И люблю я в жизни.

Сладки поцелуи,

Если в опьяненьи

У тебя, у девы,

Голова кружится

И еще не знаешь,

Кто тебя осилит:

Купидон иль Бахус.

Лепет уст и говор,

Страстное дыханье,

Кровь в упругих жилах,

Даже сами мысли

В слухе отдаются

Музыкой чудесной, —

Точно всюду струнный

Гул идет, волнуясь:

Тут и самой смерти

Не услышишь зова.

   <1851>

«СУХИМ УМОМ, МОЙ МИЛЫЙ, ТЫ...»

Сухим умом, мой милый, ты

В меня сомненье не забросишь.

Ты из поэзии мечты,

Как декорации, выносишь.

Нет, мой философ, я поэт!

Мне нужны ангелы и духи,

Все эти тайны, этот бред,

Что завещали нам старухи;

Мне нужны вера в чудеса,

И рай, и ад, и злых тревога,

И если пусты небеса,

То сам бы выдумал я бога.

Я не стою за них горой,

Они пугают лишь невежду, —

Но в них для истины святой

Я вижу дивную одежду.

   1852 или 1853

«ПОЛНО ПРИТВОРЯТЬСЯ..»

Полно притворяться,

Юноша счастливый!

Повинись, признайся:

Что ты так встревожен

И хитришь неловко?

Я попал некстати?

Видел я, мелькнуло

Беленькое платье

Посреди деревьев;

Из саду да к дому

Убежала Нина,

По цветам ступая,

Портя и ломая

Милые ей розы,

Мак и гиацинты...

Знаешь ли ты, ветер

Вьется вокруг розы,

Вдруг, как бы спугнул кто.

От нее умчится,

Всё еще исполнен

Запахом чудесным

Благовонной розы:

Что же ты стыдишься?

Очи блещут негой,

На душе так ясно,

Голова весенним

Счастием сияет —

Не бывал ты лучше!

Годы страсть уносят, —

И, поверь, успеешь

Ты еще быть старцем...

А уж что за юность

Без любви и счастья!

   1853

ПОЭТУ

Хвалами ты свой дух насытил,

И мыслишь, внемля торжеству,

Что лавр ты Пушкина похитил

И им обвил свою главу.

А думал Пушкин простодушный,

Что прочен здесь его венок.

Но видел я другой урок

Фортуны гордой и бездушной.

Раз, близ Неаполя, осел

На гроб Вергилия забрел

И – лавр поэта многовечный

Переломил бесчеловечно,

И, что ужаснее всего —

Представь себе, – он съел его!

   1853

Н. А. НЕКРАСОВУ

ПО ПРОЧТЕНЬИ ЕГО СТИХОТВОРЕНИЯ «МУЗА»

С невольным сердца содроганьем

Прослушал Музу я твою,

И перед пламенным признаньем,

Смотри, поэт, я слезы лью!..

Нет, ты дитя больное века!

Пловец без цели, без звезды!

И жаль мне, жаль мне человека

В поэте злобы и вражды!

Нет, если дух твой благородный

Устал, измучен, огорчен,

И точит сердце червь холодный,

И сердце знает только стон, —

Поэт! ты слушался не Музы,

Ты детски слушался людей.

Ты наложил на душу узы

Их нужд строптивых и страстей;

И слепо в смертный бой бросался,

Куда они тебя вели;

Венок твой кровью окроплялся

И в бранной весь еще пыли!

Вооруженным паладином

Ты проносился по долинам,

Где жатвы зреют и шумят,

Где трав несется аромат,

Но ты их не хотел и видеть,

Провозглашая бранный зов,

И, полюбивши ненавидеть,

Везде искал одних врагов.

Но вижу: бранью не насытясь

И алча сердцем новых сил,

Взлетев на холм, усталый витязь,

Ты вдруг коня остановил.

Постой – хоть миг! – и на свободе

Познай призыв своей души:

Склони усталый взор к природе.

Смотри, как чудно здесь в глуши:

Идет обрывом лес зеленый,

Уже румянит осень клены,

А ельник зелен и тенист;

Осинник желтый бьет тревогу;

Осыпался с березы лист

И как ковром устлал дорогу, —

Идешь – как будто по водам, —

Нога шумит... И ухо внемлет

Смятенный говор в чаще, там,

Где пышный папоротник дремлет

И красных мухоморов ряд,

Как карлы сказочные, спят;

А здесь просвет: сквозь листья блещут,

Сверкая золотом, струи...

Ты слышишь говор: воды плещут,

Качая сонные ладьи;

И мельница хрипит и стонет

Под говор бешеных колес.

Вон-вон скрыпит тяжелый воз:

Везут зерно. Клячонку гонит

Крестьянин, на возу дитя,

И деда страхом тешит внучка,

А, хвост пушистый опустя,

Вкруг с лаем суетится жучка,

И звонко в сумраке лесном

Веселый лай летит кругом.

Поэт! Ты слышишь эти звуки...

Долой броню! Во прах копье!

Здесь достояние твое!

Я знаю – молкнут сердца муки

И раны тяжкие войны

В твоей душе заживлены.

Слеза в очах как жемчуг блещет,

И стих в устах твоих трепещет,

И средь душевной полноты

Иную Музу слышишь ты.

В ней нет болезненного стона,

Нет на руках ее цепей.

Церера, пышная Помона

Ее зовут сестрой своей,

К ней простирают руки нежно —

И, умирив свой дух мятежный,

Она сердечною слезой

Встречает чуждый ей покой...

Отдайся ей душою сирой,

Узнай ее: она как мать

Тебя готова приласкать;

Брось человеческого мира

Тщету и в божий мир ступай!

Он лучезарен и чудесен,

И как его ни воспевай —

Всё будет мало наших песен!

   1853

ВЕСЕННИЙ БРЕД

(М. П. З.....у)

Здорово, милый друг! Я прямо из деревни!

Был три дня на коне, две ночи спал в харчевне,

Устал, измучился, но как я счастлив был,

И как на счет костей я душу освежил!

Уж в почках яблони; жужжат и вьются пчелы;

Уж свежей травкою подернулась земля...

Вчера Егорьев день – какой гурьбой веселой

Деревня выгнала стада свои в поля!

Священник с причетом, крестом и образами

Молебен отслужил пред пестрыми толпами

И, окропив водой, благословил стада —

Основу счастия и сельского труда.

И к морю я забрел: что плещется уклейки!

В бору застиг меня весенний первый гром,

И первым дождиком облитый, как из лейки,

Продрогши, ввечеру согрелся я чайком

В трактире с чухнами, среди большой дороги.

Но сколько испытал я в сердце новых чувств!

Продумал сколько дум о мире и о боге,

Проверил наши все теории искусств,

Всё перебрал, о чем с тобой мы толковали,

Искали истины – и беспощадно врали!

Поверишь ли, мой друг, что на коне верхом,

Или ворочаясь в ночи на сеновале,

Меж тем как вкруг шумел весь постоялый дом,

Проезжие коней впрягали, отпрягали,

И подле же меня до утренних лучей

Я слышал чавканье коров и лошадей, —

Я, друг мой, нашу всю науку пересоздал!

Ученым и тебе – всем по заслугам воздал!

Я думал: боже мой! Ну, вот, меж тем как я

С душою, раннею весною обновленной,

Так ясно вижу всё, и разум просветленный

Отвагой дышит, полн сердечного огня, —

Ты, в душной комнате, боясь сквозного ветру,

О мире, может быть, систему сочинил...

О, вандал! Ты весну не сердцем ощутил —

Прочел в календаре, узнал по барометру!

Ведь так и с истиной в науке-то у вас!

Вы томы пишете, начнете свой рассказ

С ассириян, мидян и кончите Россией, —

И что ж? Толкуя нам, как думали другие,

Сказали ли хоть раз, как думаете вы?

Ну, что бы подойти к предмету просто, прямо,

Чем споры древних лет поддерживать упрямо

С надменной важностью бессмысленной совы?

О, эрудиция! О, школьные вериги!

Да что за польза нам, что поняли вы книги!

Нет, дайте истины живое слово нам,

Как виделась она старинным мудрецам

Еще блестящая восторгом вдохновенья

И окропленная слезами умиленья!

Она – дитя любви и жизни, – не труда!

Ученость ведь еще не мудрость, господа!

Системы, сшитые логически и строго, —

Хитро созданный храм, в котором нет лишь – бога!

Но, впрочем, вы враги восторга и мечты!

Вы – положительны! Для вас в науках точность

Ручательство за их достоинство и прочность,

И, изучая жизнь, что вам до красоты!

«Всё бред, что пальцами ощупать невозможно!

Нам греки не пример: они учились жить

И мир невидимый старались объяснить;

Мы ценим только то, что твердо, непреложно», —

И в цифрах выразить готовы вы весь мир!..

Что я пойму, когда, описывая пир,

Ты скажешь – столько-то бутылок осушили?

Нет, было ль весело, скажи, и как вы пили?

И в грязном кабаке бутылкам тот же счет,

Что у дворецкого в Перикловом чертоге,

Где пировал Сократ и поучал народ

О благе, красоте и о едином боге.

И много стоит вам и муки и трудов,

Найти у греков счет их сел и городов

Или республик их определить доходы...

О, близкие еще к младенчеству народы!

Ведь о грамматике не думали они,

А пели уж стихи великой Илиады,

И эта песнь жива еще по наши дни

И служит нам еще, как ключ в степи, отрадой...

Я каюсь, милый мой, брани меня, ругай,

Иль действием весны на разум объясняй,

Но мысли странные в уме моем рождались,

Представил живо я наш непонятный век,

Всё, что мы видели, чем жили, вдохновлялись

И, как игрушкою наскучив, в быстрый бег

От старого вперед всё дале устремлялись;

Припомнил лица я, и страсти, и слова,

И вопль падения, и клики торжества,

Что вырывалося внезапно, вдохновенно,

Что было жизнию, казалось, всей вселенной,

В чем каждому из нас была и роль, и честь, —

И вдруг подумал я – пройдет столетий шесть,

И кинется на нас ученых вереница!..

Я думал – боже! как их вытянутся лица,

Когда в громаде книг, что наш оставит век,

Ища с трудом у нас Сократов и Сенек,

Найдут какие-то печальные заметки —

Сухого дерева раскрошенные ветки!

Увидят кипы книг, истлевшие в пыли,

Где правила ремесл в науки возвели;

Там сочинение, под коим гнется полка —

«О ценности вещей в правленье Святополка».

Увидят, что у нас равно оценены

За остроту ума и реалист, и мистик;

Там цифры мертвые безжизненных статистик,

Романы самые статистикой полны...

Найдут, как тщилися тугие корнесловы

Язык наш подвести под чуждые оковы;

Откроют критиков и важных, и смешных;

Грамматиков – и, ах! несходство между них!

Историков идей, историков событий,

Историков монет, историков открытий...

Но, исчисляя тут познаний наших круг,

Одну припомнил я науку, милый друг,

И так захохотал среди ночного мрака,

Что спавшая в сенях залаяла собака.

Ведь мало нам наук и сложных, и простых!

Нам мало даже книг, хоть перечесть их мука!

Для нас нужна еще особая наука —

История... чего?.. Да этих самых книг!..

Но мой шутливый смех и грустию сменялся,

И с горем пополам, ей-богу, я смеялся,

Покуда крепкий сон меня не уломал.

Когда ж проснулся я, восток зарей сиял,

Летели облака с зардевшими краями,

Как полчища, пройти пред царскими очами

Готовые на смотр; и несся пар седой

Над сталью озера; земля ночным морозом

Была окреплена с подмерзнувшей травой,

И тонкий лед звенел, дробяся под ногой.

Пора уж двигаться ночевщикам-обозам!

Взъерошенный мужик уж вылез на крыльцо

Расправить холодком горячее лицо

И мрачно чешется... Там мальчуган пузатый

Впросонках поднялся и выскочил из хаты,

И стал как Купидон известный у ключа...

Весь дом задвигался, зевая и ворча.

Пора на рынок в путь ленивому чухонцу...

Телеги тронулись... И мне коня! И в путь!

Куда?.. Куда-нибудь! Да хоть навстречу солнцу!

О, радостная мощь мою подъемлет грудь!

Дыханье так свежо и вылетает паром!

И мысль во мне кипит, светлея и горя,

Как будто глянула и на нее заря,

Пылающая там, по небесам, пожаром!

Как будто кто-то мне таинственно шептал,

Когда вчерашний бред я свой припоминал,

И – «радуйся! вещал, что ты рожден поэтом!

Пускай ученые трудятся над скелетом!

Пусть строят, плотники, науки прочный храм!

Мысль зданья им чужда, – но каждый пусть келейник

Несет соломинку на общий муравейник!

Ты ж избран говорить грядущим племенам

За век, за родину! Тебе пред светом целым

Глаголом праведным и вдохновенно смелым

Их душу возвестить потомству суждено!

Ученым – скорлупа! Тебе, певец, зерно!

В тебе бьет светлый ключ науки вечно новой!

В тебе живая мысль выковывает слово —

Пусть ловят на лету грамматики его:

Оно лишь колыбель созданья твоего!

Пускай родной язык непризванные мучат,

На чуждый образец его ломаться учат,

Клеймят чужим клеймом и гнут в свое ярмо:

Ты видишь, точно конь он дикий не дается

И в пене ярости и бесится, и бьется,

И силится слизать кровавое клеймо.

Но как он вдруг дохнет родных степей разгулом

Под ловким всадником! Как мчится по полям!

Ведь только пыль змеей виется по следам,

И только полнится окрестность звонким гулом!»

   1853

ПАМЯТИ ДЕРЖАВИНА

ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ИЗВЕСТИЯ О ПОБЕДАХ ПРИ СИНОПЕ И АХАЛЦИХЕ

Что слышу? Что сердца волнует?

Что веселится царский дом?..

Опять Россия торжествует!

Опять гремит Кагульский гром!

Опять времен Екатерины,

Я слышу, встали исполины...

Но мой восторг неполон! Нет!

Наш век велик, могуч и славен;

Но где ж, Россия, твой Державин?

О, где певец твоих побед?

И где кимвал его, литавры,

Которых гром внимал весь мир?..

Неполны воинские лавры

Без звона неподкупных лир!

Кто днесь стихом монументальным

Провозвестит потомкам дальным,

Что мы всё те же, как тогда,

И что жива еще в России

О христианской Византии

Великодушная мечта!

К тебе, Державин, как в молитве,

К тебе зову! Услышь мой глас,

Как слушал бард о чудной битве

Простого пахаря рассказ.

С тех пор как жреческий твой голос

Умолкнул, много Русь боролась

Со злым врагом и клеветой.

В нас сил твоих недоставало

К ним стать лицом, поднять забрало

И грянуть речью громовой.

Пора забыть наветы злые,

Пора и нам глаза открыть

И перестать нам о России

С чужого голоса судить.

Пора! Завеса разорвалась!

В нас сердце русское сказалось!

Мы прозреваем наконец

В самосознании народном —

Нам не в Париже сумасбродном,

Не в дряхлой Вене образец.

В Европе слишком много кровью

Сама земля напоена;

Враждой упорной, не любовью

Взрастила чад своих она;

Там человека гордый гений

Зрел средь насильств и потрясений;

Дух партий злобу там таит;

Все живы старые обиды;

Над каждым мрачной Немезиды

Там меч кровавый тяготит.

А мы за нашими царями,

Душою веруя Петру,

Как за искусными вождями,

Пошли к величью и добру.

Они одни лишь угадали,

Какая мощь и разум спали

В богатыре земли родной,

Лишь бы монгольских зол заразу

С него стряхнуть и, как алмазу,

Дать грань душе его младой.

Чем быть во изумленье миру —

Ему впервой разоблачил

Тот, кто сложил с себя порфиру

И как матрос и плотник жил;

За Русь пошел страдать, учиться.

Кто восхотел переродиться,

Чтоб свой народ переродить!

Познай, наш враг хитроугрозный!

С ее царем дороги розной

России ввек не может быть.

И пусть она еще ребенок,

Но как глядит уже умно!

Еще чуть вышла из пеленок,

Но сколько ею создано!..

Державин! Бард наш сладкострунный!

Ты возвещал России юной

Всё, чем велик здесь человек;

Ты для восторга дал ей клики,

Ты огласил ее, великий,

Трудов и славы первый век!

Восстань же днесь и виждь – как снова

Родные плещут знамена!

Во славу имени Христова

Кипит священная война,

И вновь Россия торжествует!..

Пускай Европа негодует,

Пускай коварствует и лжет:

Дух отрицанья, дух сомненья,

Врагов бессильное шипенье

Народный дух в нас не убьет!

У нас есть два врага – мы знаем!

Один – завистников вражда:

Не усмирив их, не влагаем

Меча в ножны мы никогда;

Другой наш враг – и враг кичливый —

То дух невежества строптивый!..

О Русь! их купно поражай!

Одних мечом, других сатирой,

И бранный меч с правдивой лирой

Единым лавром обвивай!

В ряду героев Измаила

Да узрят наши имена,

Да знают: с ними в нас одна

Мощь разума и длани сила;

Да глубже мысль нам ляжет в грудь,

Что наш велик в грядущем путь, —

И тень певца Екатерины

На наше кликнет торжество:

«Они всё те же исполины

И помнят барда своего!»

   2 или 3 декабря 1853

«НЕТ, НЕ ДЛЯ ПОДВИГОВ ДУХОВНЫХ..»

Нет, не для подвигов духовных,

Не для спасения души

Я б бросил мир людей греховных

И поселился бы в глуши, —

Но чтоб не видеть безрассудства

И ослепления людей,

Путем холодного распутства

Бегущих к гибели своей.

Нет, с правдой полно лицемерить!

Пора решиться возгласить:

В грядущем – не во что нам верить

И в жизни нечего любить!

Одно безмолвие природы,

Поля и лес мне могут дать,

Чего напрасно ждут народы, —

Спокойной мысли благодать.

   1853 или 1854

ОСЕНЬ

Два раза снег уж выпадал,

Держался день и таял снова...

Не узнаю леска родного —

Как светел он, как редок стал.

Чернеют палки гнезд вороньих

На дереве; кой-где дрожит

Один листок, и лес молчит...

А утопал он в благовоньях,

И лепетал, и зеленел,

В грозу шумел, под солнцем зрел.

И всё мне здесь твердит уныло:

И ты пройдешь огонь земной,

И захиреешь ты душой

Еще, быть может, до могилы.

Нет, – тайный голос мне звучит, —

Нет, что-нибудь да устоит

Во мне в крушеньи прежней силы,

Как эта царственная ель,

Еще блестящая досель

В своем зеленом одеянье, —

Не ум, так сердце; не оно —

Так чувство чистое одно,

Одно отрадное сознанье,

Что путь свой честно я свершил

И для чего-нибудь да жил.

   1853 или 1854

<КОЛЯСКА>

Когда по улице, в откинутой коляске,

Перед беспечною толпою едет он,

В походный плащ одет, в солдатской медной каске,

Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, —

В нем виден каждый миг державный повелитель,

И вождь, и судия, России промыслитель

И первый труженик народа своего.

С благоговением гляжу я на него,

И грустно думать мне, что мрачное величье

В его есть жребии: ни чувств, ни дум его

Не пощадил наш век клевет и злоязычья!

И рвется вся душа во мне ему сказать

Пред сонмищем его хулителей смущенным:

«Великий человек! Прости слепорожденным!

Тебя потомство лишь сумеет разгадать,

Когда история пред миром изумленным

Плод слезных дум твоих о Руси обнажит

И, сдернув с истины завесу лжи печальной,

В ряду земных царей твой образ колоссальный

На поклонение народам водрузит».

   5 марта 1854

ВСТРЕЧА

Случается порой, в весенний ясный день,

Когда к нам ветерки с полудня прилетают,

С крыш капли быстрые как золото мелькают,

И на душе твоей томленье, сон и лень;

И смотришь, как народ идет толпой шумящей,

Как вздулось синее стекло замерзших рек,

Как скачут вороны, копая рыхлый снег...

Вдруг посреди толпы, как метеор блестящий,

Идет красавица... внезапно пред тобой

Как будто бы пахнёт цветами и весной,

И словно обожжет тебя, как гордо взглянет

В лицо тебе, и ждет, что ты потупишь взор

И, как царице, дашь стопам ее простор:

О, как тут хорошо и вместе стыдно станет!

Вся жизнь в груди в тот миг воспрянет ото сна,