Текст книги "Сочинения в двух томах"
Автор книги: Аполлон Майков
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)
А с этим можешь ты – не только всё ломать,
Не только что в лицо истории плевать,
Но, тиская под пресс свободы, – половину
Всего живущего послать на гильотину!
1861, <1863>
<ИЗ ЦИКЛА «ДОЧЕРИ»>
1
Пред материнской этой скорбью
Немеет дух...
Как будто шел в горах беспечный
И – бездна вдруг...
И – слово, кажется, промолвишь —
Раздастся крик
И всё кругом, и льды, и горы —
Всё рухнет в миг!
1866
2
Туманом окутано темное море...
Туман этот с солнцем на небо взовьется,
И в ливнях и в росах на землю прольется,
Откроет путь свету... А ты, мое горе?..
1866
НЕДАВНЯЯ СТАРИНА
1
ПРЕЛЮДИЯ
Люблю в его осеннем увяданье
Родной лесистый этот уголок...
Идешь – чуть слышно ветерка дыханье,
И в воздухе здоровый холодок;
Верхи дерев уж в розовом сиянье,
А по траве и в колеях дорог,
Усыпанных листвою пожелтелой,
Еще сребрится заморозок белый...
Ах! юность в жизни видит пред собой
Лишь то, что как посев весенний всходит...
Старик следит с участьем и тоской
За тем, что отцвело и вдаль уходит...
Увядший лист, поверженный грозой
Могучий дуб на сердце грусть наводит:
Пройдем и мы, падет и самый храм,
Что созданным навек казался нам...
Уж он что день – то никнет и ветшает,
И падают столбы то там, то тут,
Столб за столбом... И взор кругом блуждает
И ищет им замены – тщетный труд!
И старость грустно, грустно повторяет:
«Конец всему!» И вот на этот суд
Ответствует ей юность: «Только с нами
Явился свет, ожиданный веками!
Прочь, привиденья мрака! мы идем!»
И – боже мой! – два возраста! два стана!
Там крик «спасай!», там возглас «напролом!».
Подумаешь – восстание титана
Против богов! И молнии и гром!
Ормузд в борьбе с сынами Аримана!
Всё есть там: оба Брута, Цинцинат
И даже – монтаньяры и Марат!..
Но это там, на высотах, те бури!
А здесь, в полях, – торжественный покой!
Лишь пенье птички, вьющейся в лазури,
Да голос жниц... пожалуй – ветра вой,
Да крик ребят, да споры сельских фурий...
Над всем же благовест, над всей страной
Вещающий о боге и о небе,
Что «будешь сыт не о едином хлебе!..»
Иной здесь мир!.. Отсюда тех высот
Волнения, те возгласы, те стоны —
Одна лишь зыбь на океане вод!
Своя здесь жизнь, свои у ней законы,
Своя у ней история идет,
Само собой, сквозь всякие препоны,
В сердцах растет, что в них заложено, —
Не нами насажденное зерно...
2
Поэма – и в октавах! Стало быть —
Тут будет смех, и шутка, и остроты...
Хоть, признаюсь, не мастер я острить,
Да и шутить, ей-богу, нет охоты!
Теперь все шутят – без того и жить
Почти нельзя: свести пришлось бы счеты
Со многим, что так за сердце щемит!
А шутка всё покроет, хоть на вид!
Моя поэма – песнь тревожной Музы!
Дай волю ей – слезами б изошла!
И я беру тройных созвучий узы
И шутку – obligato,[96] – чтоб была
В них для ее порывов – род обузы,
Чтоб в высший свет она теперь вошла,
Собой владея и в порядке строгом...
Не выдержит, пожалуй... Ну да с богом!
1874-1875
ВАЯТЕЛЮ
(ЧТО ДОЛЖЕН ВЫРАЖАТЬ ПАМЯТНИК ПУШКИНУ)
Изобрази ты в нем поэта,
Чтоб, в царстве мысли царь, он был
Исполнен внутреннего света,
Да им и нас бы охватил!
1875
«ЛЮБЛЮ ЕГО – НЕ БАЛОВНЕМ ЛИЦЕЯ..»
Люблю его – не баловнем Лицея,
Питомцем чуждых муз – и на заре годов
Уже поклонником Фернея
Вслед офранцуженных отцов;
Не юношей, чей расцветавший гений,
И свежесть чувств, и первый сердца пыл
Под звуки Байрона уж отуманен был
Налетом им не прожитых сомнений...
Люблю его, когда уже прозрел
Он в этой мгле блистательной, но ложной —
И ранней славы блеск счел мишурой ничтожной,
И правды захотел.
Прочь Чайльд Гарольдов плащ! долой всю ветошь эту!
В искусстве мы должны пробить свою тропу!
Прочь возгласы, которыми поэту
Легко так волновать толпу, —
Нет, независимость от всякого кумира
И высшее из благ, в себе – лишь прямоты
И правды внутренней ища в явленьях мира,
Познал он тайну красоты.
1879 или 1880
ЭПИГРАММЫ
1
За обе щеки утирал
Постом говядину какой-то кардинал
И проповедывал, что может быть угоден
Всевышнему лишь тот, кто плоть свою смирял.
Так галлицизмами доказывал Погодин,
Что должен завсегда писатель быть народен.
Первая половина 1840-х годов
2
И. И. Л. в 1850-м году
Говорят в вас, анонимом,
Луи Блан, Жорж Занд, Прудон,
Фейербах с почтенным Гримом,
Иногда и Пальмерстон —
Что прочли вы днем и на ночь...
Одного бы я желал,
Чтобы в вас Иван Иваныч
Сам мне что-нибудь сказал.
1850
3
С народом говори, не сдержанный боязнью
Придворных развратить, а паче же всего
Чиновников. О царь, начни за воровство
На Красной площади казнить торговой казнью.
1853 или 1854
4
В. П. Б.
Подчиняясь критиканам нашим,
Не пойдем далёко мы вперед.
Честно ниву ведь свою мы пашем,
Так посев наш, верю я, взойдет —
Хоть под дудку их мы и не пляшем.
1855 или 1856
5
Видал ли ты на небесах комету?
Видал ли ты, как хвост ее поймал
И, привязав к нему свою карету,
Езжал один известный генерал?
Народу что сбежалось – о мой боже!
Видал ли ты? – Нет, не видал. – Я тоже,
А Григорович так видал.
<1856>
6
Ты понравиться желаешь
И для женщин открываешь
Глубину своей души.
Видно женщин ты не знаешь —
Просто, братец, их смеши.
Середина 1850-х годов
7
Бездарных несколько семей
Путем богатства и поклонов
Владеют родиной моей.
Стоят превыше всех законов,
Стеной стоят вокруг царя,
Как мопсы жадные и злые,
И простодушно говоря:
«Ведь только мы и есть Россия!»
1855 или 1856
8
[Щербина] слег опять. – Неужто? – Еле дышит]
– Бедняжка! – Да, и это всякий раз,
Как кто-нибудь, друзья, из вас
Стихи хорошие напишет.
Между 1857 и 1859
9
От всех хвала тебе награда,
Ты славу вдруг завоевал, —
Для полноты ж успеха надо
Еще, чтоб Зотов обругал.
Между 1857 и 1859
10
С трудом читая по складам,
Хотят читать между строками,
И, что сказать хотели б сами,
То придают чужим стихам.
Их вразумлять – труды напрасны!
Так и заладили одно!..
Стихи-то, кажется, и ясны,
Да в головах у них темно!
1864
11
ВАЛУЕВ
Мысли – тени ни малейшей,
Но как важен, светел он!
Это – пошлости полнейшей
Министерский Аполлон!
Между 1864 и 1866
12
Академия кутит,
В буйстве меры не имеет.
Значит, рок свое вершит:
Академия русеет.
1861
13
У Музы тяжкая рука.
Вот Пушкин дураком лишь назвал дурака —
Да так и умер с тем Красовский.
Какой тебе урок, Шидловский!
1870 или 1871
14
Вы «свобода» нам кричите,
Я одной себе ищу —
Думать так, как я хочу,
А не так, как вы хотите!
Середина 1870-х годов
15
Ты копируешь, что видишь, художник, случайные образы жизни,
Тайну же, скрытую в них, даже не чувствуешь ты!
Нет, ты природу себе подчини, будь господином над нею,
Правду не в форме ищи, а в содержанье ее.
Середина 1870-х годов
16
О дети, дети! чем ваш пыл умерить!
Знать, всех нас рок одной обрек судьбе, —
Вам неудержно хочется проверить
Отцов ошибки на себе!
Середина 1870-х годов
17
DE MORTUIS...[97]
Давно всеобщею моралью решено:
«Об мертвых говори хорошее одно».
Мы ж заключение прибавили такое:
«А о живых – одно дурное».
Середина 1870-х годов
18
По службе возносяся быстро,
Ты стал товарищем министра,
И дорогое имя Тертия
Уже горит в лучах бессмертия.
1878
19
Пишешь сатиры? – Прекрасно. Бичуешь порок? – Превосходно.
Значит: ты лучший из нас? Ты – добродетельней всех?
1878
20
ПОСЛЕ ВЫСТАВКИ ХУДОЖНИКОВ
Я видел бога в Аполлоне,
В Мадонне чуял божество,
И до сих пор уже на склоне
Земных годов всё полн его.
В созданьях нынешнего ж века
Я вижу много лиц живых,
Но – уж не только бога – в них
Не узнаю и – человека!
Вторая половина 1870-х годов
21
К СТАТУЕ НИОБЕИ
Из греческой антологии
Гнев Зевеса обратил
Ниобею в хладный камень, —
Но художник снова влил
В глыбу камня жизни пламень.
Вторая половина 1870-х годов
22
Спокойное, звездное небо
Плывет надо мной...
О, если б в душе моей тот же
Был свет и покой!..
<1877>
23
Почетным членом избирает
Меня словесный факультет —
И в ваш почтенный круг вступает,
Вам низко кланяясь, поэт.
Всё, что в науку вашу входит,
И вас самих он чтил всегда, —
Не понимает лишь, когда
Речь о поэзии заходит.
1888
24
<АВТОЭПИГРАММА>
Устал я жить, устал любить
И трепетать за всё святое!
Любовь – цель жизни, может быть,
Но и ярмо мое земное!..
1888
25
(Горбунову)
За погремушкою шута
Не замечают в нем поэта!
1888
26
Киев, весной радостной,
Слышит голос сладостный,
То кричит Аверкиев:
«Ты ли мне поверь, Киев,
Я стою здесь с самою
Лучшей своей драмою».
1888
27
Вот Дамаскин Алексея Толстого – за автора больно!
Сколько погублено красок и черт вдохновенных задаром.
Свел житие он на что? На протест за «свободное слово»
Против цензуры, и вышел памфлет вместо чудной легенды.
Всё оттого, что лица говорящего он не видал пред собою...
1888
28
Нет своего в тебе закала,
В душе – наследья нет веков,
Чтоб, замыкая век отцов,
Она б и новый предвкушала...
Ты просто – делаешь стихи...
Ядро уж вынуто другими,
Ты ж ловишь брошенные ими
Осколки мертвой шелухи;
Их сложишь, склеишь, лаком тоже
Покроешь – не сквозил бы свет —
По виду на орех похоже —
Да только в нем ядра-то нет!
1888
29
М......МУ
В вас есть талант – какой тут спор!
Но, чтобы свет ему увидеть,
Пошли, господь, весь этот вздор,
Что вы писали до сих пор,
Вам поскорей возненавидеть!
1888
30
ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ
Как ни шатай – не пошатнуть!
Пускай вражда кругом клокочет,
Она, в его ударясь грудь,
Как мяч резиновый отскочит.
1888 или 1889
31
Смерть есть тайна, жизнь – загадка:
Где ж решенье? цель? конец?
Впереди – исчезновенье —
Иль бессмертия венец?
1889
32
Профессор Милюков, в своем трактате новом
Великого Петра сравнивший с Хлестаковым,
Всё просит, чтоб его не смешивать с другим
Давно известным Милюковым. —
Напрасный страх! Никто вас не смешает с ним...
Но – может, как с Петром, вы шутите и с нами?
Ведь старый Милюков – все знают – он
И образован и умен —
Какое же тут сходство с вами!
1892
33
ДЕКАДЕНТЫ
В степи поет заря. Река мечтает кровью.
Бесчеловечною по небесам любовью
Трещит душа по швам. Озлобился Ваал.
Он душу за ноги хватает. Снова в море
Искать Америку пошел Колумб. Устал.
Когда же стук земли о гроб прикончит горе?
1893 или 1894
34
У декадента всё, что там ни говори,
Как бы навыворот, – пример тому свидетель:
Он видел музыку; он слышал блеск зари;
Он обонял звезду; он щупал добродетель.
1894
35
АНОПОВУ
Приобресть мы можем – знанья
И умение пролезть —
Трудно то лишь приобресть,
Что дает нам – воспитанье.
Начало 1890-х годов
К ХУДОЖНИКУ
Напрасно напрягаешь струны,
Вотще допытываешь ты
И этот мрамор вечно юный
И эти дивные холсты...
Твое богатство – эти знанья
И упражненная рука,
Но лишь орудье для созданья,
Запас безжизненный – пока
Отвыше Творческая сила
Твой дух собой не охватила,
Дабы, водя твоей рукой,
Ей продолжать творить Самой.
1885
ПОЭМЫ
ДВЕ СУДЬБЫ
Быль
Кто более достоин сожаления? Чья судьба ужаснее?...
Увы! Я не смею произнести приговора. Хор из Софокловой трагедии «Трахинийки»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
На креслах, пред растворенным окном, Один сидел больной Карлино. Сладко
Дыша в тени прохладным ветерком,
Он отдыхал, избитый лихорадкой.
Он снова жизнь улыбкою встречал,
В ней помня радости, забывши муки,
И весело, как будто по разлуке,
Знакомые предметы узнавал:
2 В углу кумир языческого бога,
Отрытый им в саду, без рук, без ног...
«Бог даст, – он думал, – сыщется знаток,
Даст пятьдесят пиастров: мне подмога...»
На золоте мадонна со Христом,
Сиенских старых мастеров работа,
Ряд древних копий с Липпи иль с Джиотта,
Оставленных ему еще отцом.
3 На полке книги – да, о человеке
Вы можете наверно заключать
По избранной его библиотеке,
В его душе, в понятиях читать, —
Лежали там комедии Гольдони,
История мадонны и святых,
Либретто оперы, стихи Тассони
Да календарь процессий храмовых...
4 Как старый друг, он встретил их улыбкой;
Потом на даль он перевел свой взор...
А что за виды с Фраскатанских гор!
Там дерева лозой обвиты гибкой,
Там в миртовых аллеях пышных вилл
Статуи, бюсты, мраморные группы;
Там римских пин зонтообразны купы
И кипарис, печальный друг могил...
5 Как рад он был, что снова видит дивный
В тумане очерк купола Петра
И в Рим дорогу лентою извивной
Между руин... А уж была пора,
Как солнце гасло, ночь шла от востока,
И слышно на долине лишь дроздов
Да караван навьюченных мулов,
Гремушками звенящий издалёка.
6 Не долго наш больной покоил взор
На дали и долиной любовался;
Заботливо порой он обращался
В соседний виноградник чрез забор.
Он видит: там, меж листьями мелькая
В корсете алом, белою рукой
Пригнув лозу, смуглянка молодая
Срывает с ветки гроздий золотой.
7 Пурпурный луч мерцающей денницы
Ее античный профиль озлащал,
И смоль косы, и черные ресницы,
И покрывало пышно обагрял.
«Нинета!» – ей кричит он чрез ограду,
И тотчас, легче серны молодой,
С корзинкою златого винограду
Влетела девушка в его покой.
8 «Проснулся ты? Тебе, Карлино милый,
Сегодня лучше?.. Знать, недаром я
Поутру в монастырь святой ходила
К обедне и молилась за тебя.
Я отнесла мадонне ожерелье».
И целовала дева-красота,
Резвясь, едва не плача от веселья,
Устами алыми его уста.
9 «Нинета! Ты всё прежняя резвушка!
Будь и всегда такая, и в те дни,
Как будем мы – господь тебя храни! —
Я – дряхл и хил, ты – добрая старушка.
Как мне легко! Как весел я душой!
Я будто вновь родился, и родился
К блаженству... Этот вечер, ты со мной...
Как будто ангел с неба мне явился...
10 Ах скоро ль я женой тебя введу
В свой дом! Пора! Наш домик будет раем.
Хозяйкою ты станешь... Мы сломаем
Докучливый забор в твоем саду.
Взгляни: мой виноград в твой садик, к лозам
Твоим через забор перебрался,
Твой олеандр к моим пригнулся розам,
И плющ мой вкруг него перевился.
11 Всё любится вкруг нас! Мы друг для друга
Назначены судьбой!» Упоена,
Молчала Нина. Думала ль она
О счастии, как будет мать, супруга,
Жалела ли девичьих вольных дней,
Иль страстных слов она не понимала,
Но молча им, рассеянно внимала,
Как колыбельной песенке своей...
12 Так следует головкою стыдливой
Цветок полей движеньям ветерка,
Так носится струями ручейка
Листок заблудший... Бурные порывы
И бес любви ее не трогал сна,
В ее душе ключом не бил, не стукал —
К любви Карлино искренней она
Еще привыкла в пору игр и кукол.
13 В ее душе читал он, как на дне
Прозрачного ручья: мечты, желанья,
Вся, вся она была его созданье;
Как юного орленка в вышине
Отец и мать, следил он мысли Нины,
Лелеял мир души и сердца сон;
А сердце спало в ней, как средь пелен
Младенец спит, про то не знал Карлино.
14 Как сердце спало? Стало быть, она,
Не знав любви, Карлино не любила?
Зачем же в монастырь она ходила
О нем молиться? Отчего одна
Она в дому его? И даже – боже! —
Что ж ничего она не говорит,
Как он ее целует? Что за стыд!
Ведь ни на что всё это не похоже!
15 Позвольте, всё вам верно объясню;
Но расскажите мне, когда угодно,
Зачем мы часто любим так свою
Собаку старую, халат негодный,
Одну всё трубку, няню, старый дом,
Тетради школьные?.. А если будем
Должны их бросить? Бросим и уйдем!
К вещам привычка! Точно то ж и к людям,
16 Покуда их та мысль не потрясла
И сердца их та страсть не взволновала,
Которая в душе у нас росла,
Бушует в ней или отбушевала...
Подобных встреч не много нам дано,
И с близкими мы часто как с чужими...
Иных же встретишь... кажется, давно
Видал их, знал, страдал и думал с ними.
17 Как к воздуху своих Фраскатских гор,
Как к небесам безоблачным Сабины,
Как к амбре роз, привыкло сердце Нины
К слепой любви Карлино с давних пор.
В ней даже мысли не было тревожной,
Что и других любить ему возможно...
А ей?.. Но вот ударило кольцо,
Какой-то гость идет к ним на крыльцо.
18 Широкий плащ свой на плечо закинув,
На брови шляпу круглую надвинув,
Вошел он к ним. Овальное лицо,
Высокий лоб и очи голубые,
И русый ус, и кудри золотые —
Всё означало в нем, что он был сын
Иной земли, небес, иной природы,
Не обожженный солнцем Апеннин,
Не оживленный дикой их свободой.
Умение собою управлять,
Морщины ранние и дум печать,
Во всех приемах легкая небрежность
И благородство говорили в нем,
Что он рожден и рос в краю таком,
Где с юных лет души порыв и нежность
Подавлены, где страсть – раба ума,
Жизнь – маскарад, природы глас – чума!..
19 Он русский был, дитя страны туманной,
И жил давно уже в краю чужом...
Его хозяйка, сьора Марианна,
Бывало, говорила так о нем:
«Он малый скромный, платит аккуратно
И добр: моим ребятам завсегда
Дает гостинца; только иногда
Так грустен, бедный! Впрочем, и понятно:
20 Ведь он язычник... Может быть, господь
Погибшего печалью посещает.
Дай бог ему спасти свой дух и плоть!
Легко ль! Не верит в папу он! Бывает,
Что целый день проводит он как тень
За книгами, или в долине бродит,
Иль блажь такая на него находит,
Что на коне он рыщет целый день».
21 Владимир (так мы гостя назовем)
Был поражен сей мирною картиной:
Полубольной Карлино, и при нем,
Облокотясь на спинку кресел, Нина;
И мать ее (простите, я забыл
Вам возвестить ее приход) глядела
На юную чету, и как яснела
Ей будущность!.. А по небу светил
Небесных лики ночь разоблачала,
И дымка влажная ночных паров
Вилась вокруг руин, гробниц, холмов,
Дышали розы... Музыка играла...
22
Владимир На юг лишь сходит, только в этот рай,
Подобный вечер...
Карлино А у вас, далёко
На севере, не то?
Владимир О нет, жестоко
И зло природой наш обижен край.
Карлино Зато, синьор, вы сильны, вы богаты?
Владимир Да, но ни солнца, ни небес иных
Не прикупить за дорогую плату:
И что нам в них, в богатствах покупных?
Карлино, верьте, право, я желал бы
На вашем месте быть, клянусь душой.
Я жил бы здесь спокойно, изучал бы
Мир древности и отдыхал порой
Под сенью моего же винограда;
И умереть была бы мне отрада,
Я знал бы, что поплакать, помечтать
Придет на гроб мой друг любимый.
Нина Боже!
Карлино был мне с детства братом...
Владимир Что же?
Нина И только, больше ничего сказать
Я не хочу.
Владимир Простите мне, синьора,
Но вид блаженных южных стран во мне
Рождает грусть, и о родной стране
Во мне болеет мысль, полна укора;
Мне грустно, я хандрю еще сильней,
А тяжко на душе – язык вольней,
И говоришь о том, что так тревожит.
Но, впрочем, вас мой сплин занять не может,
Вы счастливы, как может быть счастлив
Здесь человек.
Он замолчал, сдавив
Украдкой грустный вздох в груди. Карлино
Сжал руку Нины, тихо обратив
К ней полные восторгом светлым взоры;
Она молчала, очи устремив
На дальние темнеющие горы.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1 В дни древности питомцы Эпикура,
Средь мраморов, под шум падущих вод,
Под звуки лир, в честь Вакха и Амура
Здесь пиром оглашали пышный свод.
Толпы невольниц, розами убранных,
Плясали вкруг скелетов увенчанных;
Спешили жить они, пока вино
В их кубках было ярко и хмельно,
Пока любовь играла пылкой кровью
И цвел венок, сплетенный им любовью.
2 Они всё те ж, Авзонии сыны!
Их пир гремит при песнях дев румяных,
В виду руин – скелетов, увенчанных
Плющом и миртом огненной весны.
Меж тем как смерть и мира отверженье
Вещает им монахов мрачный клир,
В земле вскипает лава разрушенья, —
Блестит вино, поет веселый пир,
И царствует богиня наслажденья.
3 Как я люблю Фраскати в праздник летний!
Лавр, кипарис высокой головой,
И роз кусты, и мирт, и дуб столетний
Рисуются так ярко на густой
Лазури неба и на дымке дали,
На бледном перламутре дальних гор.
Орган звучит торжественно. Собор
Гирляндами увит. В домах алеют
Пурпурные ковры из окон. Тут
С хоругвями по улицам идут
Процессии монахов; там пестреют,
Шумят толпы; луч солнца золотой,
Прорвавши свод аллеи вековой,
Вдруг обольет неведомым сияньем
Покров, главу смуглянки молодой:
Картина, полная очарованьем!
Для пришлеца она как пышный сон!
Ее любил Владимир; тихо он
Бродил, но посреди толпы и шума
Обычная теснилася в нем дума.
4 Любил он видеть праздник сей живой
И тип племен в толпе разнонародной.
Какая смесь! Сыны страны холодной
Сюда стеклись, гонимые хандрой;
Там немец, жесткий, будто пня отрубок,
С сигарою и флегмою своей,
И фраскатанка с негой алых губок
И с молнией полуденных очей;
Француз, в своих приемах утонченный,
И селянин Кампании златой
С отвагою и ловкостью врожденной;
И важный бритт, предлинный, препрямой,
Всех сущих гидов строгий комментатор,
И подле – огненный импровизатор.
5 А русские?.. Там много было их,
Но уклонялся русский наш от них.
Как сладко нам среди чужих наречий
Вдруг русское словечко услыхать!
Так рад! Готов, как друга, ты обнять
Всю Русь святую в незнакомой встрече!
Захочется так много рассказать
И расспросить... Но вот удар жестокий,
Когда в своих объятиях найдешь
Всё тех же, от кого бежал далеко,
Как горько тут порыв свой проклянешь!
6 Тот вывез из степей всё то ж татарство,
Средь пышности ничтожность, пустоту,
Тщеславие наследственного барства
Или вчерашних титулов тщету;
Без мненья голова, а речь педанта;
Всё русское ругает наповал;
Всё чуждое превыше всех похвал;
Всего коснется – от червя до Данта;
7 Сан вес дает речам его тупым;
Осудит он как раз Микеланджело,
И приговор его непогрешим,
Как приговор подписанного дела.
Отчаянный в речах радикалист,
Иль демагог, иль буйный кондотьери,
А между тем вчера дрожал как лист
Вельмож блестящих у приемной двери.
8 Другого есть покроя молодцы:
Те чужды всем идеям басурманским,
Им храм Петра ничто перед Казанским
И лучше винограда огурцы;
По ним, весь запад сгнил в мечтах бесплодных,
И Тьер, Гизо, О'Коннель – дураки,
И во сто раз счастливее свободных
Живут их крепостные мужички.
9 На бледные смотря их поколенья,
Владимир часто думал: «Боже мой!
Ужели плод наук и просвещенья
Купить должны мы этой пустотой,
Ничтожностью, развратом униженья?
О русские, ведь был же вам разгул
Среди степей, вдоль Волги и Урала,
Где воля дух ваш в брани укрепляла;
Ведь доблестью горел ваш гордый взор,
Когда вы шли на Ярославов двор,
И вдохновенные отчизной речи
Решили спор на Новгородском вече;
Не раз за честь родной своей земли
Вы города и храмы ваши жгли,
Не склонные нести, в уничиженье,
Чужую цепь и стыд порабощенья;
Ужель, когда мессия наш восстал,
Вас пробудил и мир открыл вам новый,
В вас мысль вдохнул, вам жизнь иную дал, —
Не вняли вы его живое слово
И глас его в пустыне прозвучал?
И, грустные, идете вы как тени,
Без силы, без страстей, без увлечений?
Или была наука вам вредна?
Иль, дикого растлив, в ваш дух она
Не пролила свой пламень животворный?
Иль, лению окованным позорно,
Не по плечу вам мысли блеск живой?
Упорным сном вы платите ль Батыю
Доселе дань, и плод ума порой,
Как лишний сор, сметается в Россию?
И не зажгла наука в вас собой
Сознания и доблестей гражданства,
И будет вам она кафтан чужой,
Печальное безличье обезьянства?..
. . . . . . . . . . . . . . . . .
10 Родной язык, язык баянов давных,
Боярских дум и княжеских пиров,
Ты изгнан из блистательных дворцов!
Родной язык, богатый, как природа,
Хранитель слез, надежд и дум народа,
Чем стал ты? Чем? Невежества клеймом
И речью черни; барин именитый —
Увы! – теперь с тобою незнаком,
И русских дев сердца тебе закрыты.
Теперь тебя красавицы уста
Стыдятся, как позора убегая, —
Что ж будешь ты, о речь моя родная,
Ты, лучшая уст женских красота?»
11 Владимир создал для себя пустыню
В своем быту. Он русских убегал,
Но родину, как древнюю святыню,
Как мать, любил, и за нее страдал
И веселился ею. Часто взоры
Он обращал на снеговые горы,
И свежий ветр вдыхал он с их вершин,
Как хладный вздох родных своих долин.
12 Да, посреди полуденной природы
Он вспоминал про шум своих дубров,
И русских рек раскатистые воды,
И мрак и тайну вековых лесов.
Он слышал гул их с самой колыбели
И помнил, как, свои качая ели,
Вся стоном стонет русская земля;
Тот вопль был свеж в душе его, как стоны
Богатыря в цепях. Средь благовонной
Страны олив он вспоминал поля
Широкие и пруд позеленелый,
Ряд дымных изб, дом барский опустелый,
Где рос он, – дом, исполненный затей
Тогда, псарей, актеров, трубачей,
Всех прихотей российского боярства,
Умевшего так славно век конать,
Успевшего так дивно сочетать
Европы лоск и варварство татарства.
13 Как Колизей, боярское село
У нас свою историю имеет.
Одна у всех: о доме, где светло
Жил дед его, наследник не радеет.
Платя хандрой дань веку своему,
Он как чужой в родном своем дому;
Ища напрасно в общей жизни пищи,
Не может он забыться средь псарей;
Сокрывшися в отеческом жилище,
Ругает свет, скучая без людей.
14 Ах, отчего мы стареемся рано
И скоро к жизни холодеем мы!
Вдруг никнет дух, черствеют вдруг умы!
Едва восход блеснет зарей румяной,
Едва дохнет зародыш высших сил,
Едва зардеет пламень благородный,
Как вдруг, глядишь, завял, умолк, остыл,
Заглох и сгиб, печальный и бесплодный...
О боже! Влей в жизнь нашу полноту,
Пролей в пустой сосуд напиток силы
И мыслию проникни пустоту,
Сознаньем укрепи наш дух унылый!
15 Пошли еще пророка нам, и мы
Уверуем в его живое слово,
Пусть просветит он хладные умы,
Поведает, кто мы? Зачем громовый
Орел наш стал могуч своим крылом?
Зачем на нас глядят в недоуменье,
Со страхом, все земные поколенья?
Что нового мы в жизнь их принесем?
Зачем на нас, как на звезду полночи,
Устремлены с надеждой теплой очи
Печальных наших братиев – славян
У снежных Альп, в ущелиях Балкан?
16 Из сей главы, печальной и угрюмой,
Из этих черт глубоко-тяжкой думы
Поймете вы, как мыслил мой герой
В те дни еще, когда в груди младой
Есть жизнь и в ней волканом бродит
Всё, из чего потом в душе выходит
Осадок жалкий – черная хандра!
. . . . . . . . . . . . . . . .
17 Сей пустотой душевною, жестоким
Уделом нашим, мой герой страдал.
Он дома, видя всё одно, скучал
И увлечен всеобщим был потоком:
Наполнить жизнь и душу он хотел,
Оставивши отеческий предел,
Среди иных людей, в краю далеком.
18 И посетил он новый Вавилон,
Вождя народов к жизни вечно новой,
Где ум кипит, свободен, вдохновлен,
На подвиг доблести всегда готовый.
Нашел ли он себе отраду в нем?
Он чувствовал, средь общего волненья,
Среди торжеств, побед иль пораженья,
Он всё чужой на празднике чужом...
Вкруг жизнь кипит: витийствуют палаты,
Решается давно зачатый спор, —
Там каждый в сей божественной, богатой
Общественной комедии актер...
А он пришлец, он незван и непрошен,
На чуждый пир судьбой случайно брошен!
19 То завистью, то скорбию томясь,
Жизнь сих племен кипящих, юных вечно,
На небеса Италии беспечной
Он променял, и думал он не раз:
Там, посреди святых ее трофеев,
Среди ее руин и мавзолеев,
Там, в сумраке старинных галерей,
Пред мрамором античного ваянья,
Среди святынь ее монастырей,
Библиотек ученого молчанья,
Доступны всем и пища, и покой,
И царство дум с восторгом и мечтой...
20 Он прав: искусств в глубоком созерцаньи
Найдешь приют для сердца, головы;
Но здесь, среди людей?.. Вот праздник шумный;
С каким огнем и радостью безумной
Толпы бегут... Но наш пришлец – увы! —
Уж новости в народном пульчинелле
Не находил; его скрипач слепой,
Как юных дев, собравшихся толпой,
Не призывал к веселой сальтарелле.
21 Пускай себе под небом золотым
Поет народ за кубком круговым,
Пусть пляшет там смуглянка молодая,
Как вдохновенная, перед кружком,
То топая звенящим башмачком,
То тамбурин гремучий потрясая...
Он поглядел на них, а там опять
Задумался и снова стал скучать.
В любимых думах тяжкие сомненья
Теснились в нем. Ища уединенья,
22 Оставил он пирующий народ
И на гору направил путь. Идет,
И вот пред ним часовня. Вяз зеленый
Над ней раскинул листьев темный свод,
И теплилась лампада пред мадонной.
Две женщины склонились перед ней:
Старушка Ave Maria читала,
И подле Нина грустная стояла.
В ее руках венок был из лилей,
И капли слез струились из очей...
23 «У счастия свои есть тоже слезы! —
Владимир думал. – Боже, как бы я
Желал так плакать! Да! Молись, дитя!
Твоей души младенческие грозы
Так сладостны... о, проклят будь стократ,
Кто у тебя отымет этот клад, —
Невежества блаженные остатки
И дивный мистицизм молитвы сладкой».
24 О ком, о чем молилася она?..
Не шепчут слов уста полуоткрыты...
Я верю, не была заучена
Ее молитва в школе езуита:
В ней не было определенных слов,
Но теплое и смутное слиянье
И чувств и мысли, страха и желанья...
Пугал ли Нину тайный мрак годов?
О друге ль детства кроткие молитвы?
Или о том, кто вынес жизни битвы?
То тайна сердца девы, и она
Владеет этой тайною одна.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Владимир не хотел своим явленьем
Смутить молитв их таинство; как бес
Пред светлым праздником (его сравненьем
Я пользуюсь), в аллее он исчез.
А там ему навстречу смех и споры,
И кинулся ему на шею вдруг
Приятель, граф***.
Граф Здравствуй, друг!
Скажи, где ты? Уж вот неделя скоро
Я здесь живу и всё тебя искал.
Был у тебя, ни разу не застал...
Ты схимник стал... Имею честь поздравить!
Здоров ли? Но позволь тебе представить...
Попутчик, вместе ехали мы в Рим.
Владимир Ах, очень рад.
Лев Иваныч Имею честь... я статский
Советник, Лев Иваныч Таракацкий.
А с кем имею честь?..
Владимир * * *.
Лев Иваныч Чин?
Изволили служить?
Владимир Служил.
Лев Иваныч В отставке?
Граф Э, после, Лев Иваныч, ваши справки
Вы наведете... Как живешь?
Владимир Один,
Как видишь, хорошо.
Граф Ты знал княгиню
Донскую? Здесь она.
Владимир Мне всё равно.
Граф Я здесь нашел родни своей, графиню
Терентьеву.
Владимир Ты знаешь, я давно
Не езжу в свет.
Граф Но нет, ведь мы иную
Здесь жизнь ведем. Я нынче не танцую.
Владимир Что ж? Дипломатом стал?
Граф Совсем не то.
Кузина, я, княгиня, м-сье Терто,
Один француз, мы вместе изучаем
Здесь древности. Мы смотрим и читаем,
И спорим... Прелесть этот древний Рим,
Где Колизей и Термы Каракаллы!
Поэзия! Не то, что фински скалы!
Жаль, умер Байрон! Мы бы, верно, с ним
Свели знакомство! С Байроном бы вместе
Желал я съездить ночью в Колизей!
Послушал, что бы он сказал на месте,
Прославленном величьем древних дней!
Как думаешь? Ведь это б было чудо!
Владимир За неименьем Байрона покуда
Я вам скажу, что лучше вам есть сыр,
Пить Лакрима, зевать на Торденоне
Да танцевать на бале у Торлони,
С графинями не ездя в древний мир.
Граф Нет, ты жесток, и ты меня не знаешь.
Донская ангел... Но ужели ты
Так зол? Ужель ты вправду полагаешь,
Что мы не чувствуем всей красоты
Италии? Природа и искусства
Рождают в нас совсем иные чувства.
Лев Иваныч Помилуйте! Я то же испытал
И на себе. Конечно, мне в России
Жить дома – лучше: связи и родные,
Карьера вся, почтенье... Но я стал
Совсем иной, и мысли всё такие,
Которых не видал бы и во сне.
Я многое здесь очень охуждаю;
Бездомность, жизнь в cafe я осуждаю;
Но многого и нет в иной стране.
Не нравятся мне торсы, Аполлоны,
Но как зато понравилися мне
Здесь обелиски! Вечные колонны
Везде одне... И мысль есть у меня,
Как заменить колонну обелиском;
И в Петербург писать намерен я,
Подать проект... сначала людям близким...
