Текст книги "Сочинения в двух томах"

Автор книги: Аполлон Майков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

Пошел Христовым, а к друзьям.

Такая ж, как о Павле, повесть

И обо мне. Мы все пройти

Должны по Павлову пути.

Неумолимой правдой совесть

Перепытать, как он в тот путь;

Так глубоко в себя взглянуть,

Чтоб въявь Христа увидеть...

Деций

(в изумлении, почти в испуге) Боги!

(Вскакивает.) И ты! ты, римлянин, ты, строгий

Патриций, воин, жизнь свою

Проведший в лагере, в бою...

Да ты... Ведь этот Рим Нерона,

Припомни, говорил ты сам,

Что два иль три бы легиона,

И разнесли вы по клочкам...

Марцелл

(по-прежнему спокойно и твердо) Да, думал я, верна победа.

Но вдруг был в лагерь приведен

Ко мне под стражей Павел. Он

Судьбу мою решил!.. Беседа

Единой ночи!.. Весь раскрыт

Я перед ним стоял, разбит,

Как червь раздавлен...

Деций

(с возрастающим ужасом, перебивая его) Озлобленье

В тебе, отчаянье...

Марцелл Да! да!

Всё было: даже я всегда

С собой носил...

Лида Прозренье,

Прозренье внутрь себя!

Марцелл

(тоном глубокого убеждения) ...Я понял, нам

Не бог предметом поклоненья

Во храме был, а самый храм!

Порядок в людях водворяя,

Цель жизни – мы открыли им?..

Одна случайность роковая

Являлась в ней и нам самим!..

Таков наш Рим: что он ни строит,

Он строит на песке морском;

Придет волна и зданье смоет,

И всех, кто жизни чает в нем...

Деций

(перебивая с величайшею живостью) О, Рим гетер, шута и мима —

Он мерзок, он падет!.. Но нет,

Ведь в том, что носит имя Рима,

Есть нечто высшее!.. Завет

Всего, что прожито веками!

В нем мысль, вознесшая меня

И над людьми, и над богами!

В нем Прометеева огня

Неугасающее пламя!

В символ победы это мной

В пределах вечности самой

Навек поставленное знамя,

Мой разум, пред которым вся

Раскрыта тайна бытия!

И этот Рим не уничтожит

Никто! Никто меня не может

Низвергнуть с этой высоты...

Марцелл

(горько; потом строго) И вот один перед толпою,

На высоте, всем чуждый, ты

Лишь сам любуешься собою

И с чашей яду лишь глядишь,

В красивой позе ль ты стоишь!..

Он, разум, значит, злая сила,

Когда, чтоб в высоте стоять,

Мильоны ближних надо было

Ему себе в подножье взять...

Деций

(в высочайшем разгаре страсти) Мильоны ближних!.. Что такое

Мне эти ближние... Рабов

Ты разумеешь!.. О, пустое

Мечтанье этих мудрецов!

Рабы и в пурпуре мне гадки!

Как? Из того, что той порой,

Когда стихии меж собой

Боролись в бурном беспорядке,

Земля, меж чудищ и зверей,

Меж грифов и химер крылатых,

Из недр извергла и людей,

Свирепых, диких и косматых, —

Мне из того в них братьев чтить?..

Да первый тот, кто возложить

На них ярмо возмог, тот разом

Стал выше всех, как власть, как разум!

Кто ж суеверья их презрел

И мыслью смелою к чертогам

Богов их жалких возлетел,

Тот сам для них уже стал богом

И в полном праве с высоты

Глядеть, как в безотчетном страхе

Внизу барахтаются в прахе

Все эти темные кроты!..

Да! если есть душа вселенной,

Есть божество, – оно во мне!

И если, чтоб ему вполне

Раскрыться, нужно непременно,

Чтоб гибли тысячи тупых

Существ, несмыслящих, слепых —

Пусть гибнут!.. Такова их доля!

Им даже счастие неволя!

Лишь с дня, когда он в рабство впал,

Для мира раб хоть нечто стал!

(Продолжает ходить.)

Марцелл

(строго и горько) Всё знаю! Так нас поучал

Наш славный разум! Он, который

Сам о себе нам говорит:

«Я истина», и без опоры

На меч бледнеет и дрожит!

Нерон, он убежден, что тоже

В нем истина!.. Великий жрец

И циник также... Отчего же

Твой разум лучше всех, мудрец?

Лида

(смотрит на Деция с ужасом) Как ночь душа его мрачна!

Он – боже! – никого не любит...

(Плачет истерически.) Их гордость римская... Она

Их ум мрачит... Она их губит...

Деций

(останавливаясь перед нею) К чему же слезы?.. Перестань...

(Смотрит на нее внимательнее.) Но как ты, Лида, изменилась...

О, как ты стала хороша...

Лида

(после сильного напряжения, голосом искреннего чувства и всё более одушевляясь) Я, Деций!.. Я давно простилась

Со всем земным!.. Твоя душа —

Ты мир обнять не можешь взором,

И вознестись на высоту,

И ту постигнуть красоту,

То совершенство, пред которым

Ничто твой жалкий, бедный мир,

Где ты лишь сам себе кумир!

Да, гордость, Деций!.. Ослепила

Она тебя!.. В земных цепях

Душа источник свой забыла,

А он, о Деций, в небесах!

Слова Христовы западают

Мгновенно в душу – оттого,

Что нам его напоминают

И возвращают нам его...

И тут уж смерть – конец разлуки,

Победный выход из тюрьмы, —

И примешь всё ты – смерть и муки,

Чтоб к свету вырваться из тьмы...

Ах, Деций! мир – одно терзанье!

И к свету раз открыл пути —

Ты будешь знать одно желанье:

Всем указать – и всех спасти!..

Деций Ты точно вне уж мира, Лида!

Куда умчалась ты? Из вида

Теряю... Точно от земли

Оторвалась – меж звезд носилась

И к нам на землю воротилась

В их золотой еще пыли...

(Смеясь.) Вот видишь, ты не ожидала, —

Перед тобой и я поэт!..

Лида Он шутит!..

Деций Бросим этот бред,

Прости, Марцелл, но только детям

И можно увлекаться им...

Лида

(с новым одушевленьем) Бред, говоришь ты? Но уж Рим,

Уж мир исполнен бредом этим!

Уж мы на рубеже стоим,

И в Риме уж теперь два Рима!

Здесь – этот Рим; уж он как тень

Теперь, как призрак... Близок день, —

И он рассеется... и новый

Откроет Рим...

Слышно издали пение, и в глубине сада показываются медленно проходящие в сиянии светочей христиане.

Пение христиан Ясный, немеркнущий,

Тихий свет утренний!

Ныне ведешь ты нас

К незаходимому

Свету бессмертному,

Дню беззакатному!

Деций Кто это?

Лида

(торжественно) Новый Рим!

Да! здесь

У вас пиры, а там, под вами,

В земле, там, в катакомбах, весь

Всечасно молит со слезами

О вас же – христианский Рим,

Чтоб вседержитель бог дал силы

Ему спасти вас...

Деций Новый Рим!

Так христиане – новый Рим?!

Тут, в катакомбах, где могилы

Великих предков?!

(С судорожным хохотом.) Новый Рим!

Да разве может быть два Рима?

Два разума! две правды! два

Могущества, два божества!..

Марцелл И тот, где ложь, – неотвратима

Его погибель!.. Пусть нас жгут...

Деций

(порывисто) Ужель мильоны вас?

Марцелл

(нерешительно) ...Не знаем...

Деций Декрет ты знаешь?

Марцелл

(указывая на идущих христиан) Исполняем,

Как видишь...

Деций Как? Они идут

На смерть?

Лида Что смерть!

Деций

(мрачно, смотря на христиан) Глазам не верю!

На казнь идти и гимны петь,

И в пасть некормленному зверю

Без содрогания глядеть...

И кто ж? Рабы!..

(Почти в исступленьи.) Да кто ж вы? Кто вы?

Марцелл! ведь строя Рим твой новый,

Пойми, ты губишь Рим отцов!

Созданье дел их! Труд веков!..

Рим, словно небо, крепким сводом

Облегший землю, и народам,

Всем этим тысячам племен,

Или отжившим, иль привычным

Лишь к грабежам, разноязычным,

Язык свой давший и закон!

И этот Рим, и это зданье

Ты отдаешь на растерзанье...

Кому же?.. Тем, кто годен был,

Как вьючный скот, в цепях, лишь к носке

Земли и камня, к перевозке

Того, что мне б и мул свозил!

Рабы!.. Марцелл, да где мы? Где мы?

Для них ведь камни эти немы!

Что нам позор – им не позор!

Они

(Указывая на статуи.) Пред этими мужами

Не заливалися слезами,

С стыдом не потупляли взор!

И вдруг, без всякого преданья,

Без связи с прошлым, как стада

Зверей, которым пропитанье —

Всей жизни цель, придут сюда!

И где ж узда для дикой воли?

Что их удержит?.. Всё падет!

И Пантеон, и Капитолий

Травою сорной зарастет!..

Лида Проходит зримый образ мира,

Но, Деций, мир не погубить

Пришел Христос, а словом мира

В любви и правде возродить...

Марцелл И жизнь вдохнуть в него!

Деций

(к Марцеллу с презрением) Несчастный!

(Взглянув на чашу с ядом.) О, умирать теперь ужасно!

Или игралищем судьбы

Я был досель? С врагами бился,

А злейший враг меж тем подрылся

Уже под самые столбы

Нас всех вмещающего храма!

Я тени предков вызывал,

Противу моря зла упрямо

Средь ярых волн его стоял

Живым укором и проклятьем,

Непобедим, неколебим...

Циник

(проснувшись) Хозяин, умер?

Марцелл Вот твой Рим

Тебя зовет: к его объятьям

Стремись скорее, – что нужды,

Что этот муж в своем паренье

Не видит далее еды?

Одной вы матери рожденье,

Того же дерева плоды!

Между тем почти рассвело. Христиане, все в возрастающем числе, продолжают проходить вдали, при пении гимнов. Из них выделяются группы рабов Деция, которые останавливаются пред входом в залу и потом, впереди Иов, входят в залу, по окончании следующей речи Марцелла. Марцелл и Лида делают несколько шагов к ним и смотрят на них с благоговением. Деций отступает на другую сторону сцены. К нему присоединяется Циник, со словами: «Это что?» – указывает на христиан и прислушивается.

Гимн христиан Ясный, немеркнущий.

Тихий свет утренний,

Ныне ведешь ты нас

К незаходимому

Свету бессмертному,

Дню беззакатному...

Марцелл Ну, Деций! время... Со своими

Я ухожу... Прощай...

(Хочет идти, но возвращается опять и говорит Децию, указывая на христиан.) Ты видишь – вот – живые

Все души, в каждом разум свой,

Но все любовию одной,

Как солнцем глубины морские,

Озарены!.. Здесь нет вождей!

Творят дела здесь уж не люди!

Для всех, как для простых орудий,

Сокрыты цели! Без мечей

Идем к победе несомненной!

Пойми ж, что свыше лозунг дан!

То божий дух по всей вселенной

Летит, как некий ураган...

Что было светом – в мрак отходит!

Все солнца гаснут! Новый день

И солнце новое восходит,

Всё прежнее бежит как тень.

Что ж, гордый человек, усильно

За тень хватаясь, вместе с ней

Исчезнуть хочешь в тьме могильной,

В безумной гордости своей!

Себя поставивши судьею

Над всей вселенной, никогда

Уж не признаешь над собою

Глаголов божьего суда?..

Деций

(к Марцеллу твердо и выразительно) Мой суд – я сам! Всё, чем мой разум

Могуч и светел, дал мне Рим, —

И пусть идут все боги разом,

И с ними все народы – им

Не уступлю и упреждаю

Их вызов...

(Берет чашу; Лида бросается к нему, он ее отталкивает.) Прочь!

(К Цинику.) А ты беги

И в Риме всем кричи: враги

В его стенах! Что умираю

Я на посту своем за Рим!

За вечный Рим!..

(Выпивает чашу.)

Лида

(закрывая лицо руками и падая на колени) Боже! Я

Имела веры не довольно!

Деций

(увидав вошедших христиан) Прочь!

Иов Боже сильный! отпусти

Ему грех вольный и невольный!

(Приближаясь к Децию.) Ты ж, господин, ты нас прости,

Коль в чем виновны пред тобою!

Деций

(сурово) Что надо вам?

Лида Твои рабы

Идут на смерть и молят, Деций,

Чтоб бог простил тебя и ты

Простил бы их!..

Деций быстро от них отворачивается.

Циник О чем хлопочут?

И ведь не плуты, не морочат!

Поди ж, ведь создают себе

Мученья!.. Мудрецы всё!..

(Уходит.)

Деций

(склонясь на ложе, Марцеллу) А если все нас так рассудят,

Марцелл?

Лида

(искренно, страстно) Суд только божий будет!

Ты, Деций, ты любил, что знал:

Знал Рим! Его любил ты много,

Собой пожертвовал, страдал...

О! жертва всякая у бога

Сочтется...

Деций

(с ненавистью, грозно) Лида! я б вас гнал,

Когда бы жил еще! Терзал

Зверьми б, живого б не оставил!..

Лида

(слезы в голосе) Ты б гнал, покуда б не узнал,

Покуда б не прозрел, как Павел.

И больше нас тогда б Христа

Великим разумом прославил!

В тебе была ведь прямота!

Прозрев, отдался б в искупленье

Всех зол, что сотворил!.. Прощать

Ты б научился... да!.. прощать!

Ведь христианство, всё ученье,

Нет, не ученье – жизнь – прощенье,

Ежеминутное прощенье,

Прощенье вечное!..

Деций

(приподнимаясь и пристально смотря на Лиду) Не та!..

Не та!.. Так кто же ты?.. Виденье?

Дай руку...

(С ужасом.) Свет вокруг тебя!

Что ж это? Что?

(Падает и умирает.)

Лида

(опускаясь перед ним на колени) Он был один,

Кто был еще мне дорог в мире!..

Марцелл

(смотря на Деция) Сын века! свет был пред тобой...

Не видел ты!

Солнце полным блеском озаряет сцену. Уж солнце! Вот он,

Наш день!

Лида

(подымаясь) Твоя теперь, господь,

Вся, вся твоя!

Иов

Слава тебе, показавшему нам свет!

Присоединяются к христианам и уходят с ними с пением гимна: «Ясный, немеркнущий» и пр. Занавес падает.    1872, 1881

БРИНГИЛЬДА

Поэма

ПРИ ПОСЫЛКЕ «БРИНГИЛЬДЫ» В МАЛУЮ АЗИЮ

Моя валкирия, дитя

Снегов и северных сияний,

Теперь внезапно залетя

В пору весенних ликований

Земли, и моря, и небес,

На светлый берег Пропонтиды,

Нашла ль в стране иных чудес

У сродной с нею Артемиды

Привет и ласковый прием?

Или воительница юга

С ней обошлась как со врагом,

И стали друг противу друга,

Движеньем безотчетным рук

Схватясь за меч, а та – за лук,

И с вызывающей осанкой,

И, по обычаю, на бой

Дух разжигая похвальбой

И благородной перебранкой?

   1888

ПОСВЯЩЕНИЕ

А. М. М.

Пусть вся в крови моя поэма,

Пускай Брингильды грозен вид, —

Но из-под панциря и шлема

В ней сердце нежное сквозит,

И душу ей святым крещеньем

Лишь озари, и освети

Ее высоким дерзновеньям

Христом открытые пути, —

Она бы образ тот явила

Душевных сил и красоты,

Который нам осуществила

В любви и жертве вечной – ты...

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Гудруна – жена убитого Сигурда

Брингильда – жена Гуннара, брата Гудруны

Медди, Гермунда, Герварда, Урлунда-Красавица, Древняя Гильда } пять королев

Время – мифических преданий скандинавской Старшей Эдды.

Прим. для чтения вслух: «Бога ради, читая вслух, не скандуйте стихов, как, к сожалению, у нас принято при чтении греческих и латинских поэтов и переносится также и на русские трехсложные размеры; ненадобно думать совсем о размере: читайте как прозу, но выразительно, где требуется, и с ударением на те слова в стихах, на которые следует по смыслу. Скандование убивает всякое одушевление, всякий лиризм, все переливы чувства, словом, пропадает вся сила диалога. В речах Гудруны и еще более Брингильды – скорее декламация, а не скандование...» (Из письма автора).

Мертвый Сигурд на высоком помосте лежит:

Весь с головы золотою покрыт он фатой,

Факел горит в головах, а в ногах у него

Бледная, взгляд неподвижный, Гудруна сидит.

Пять королев на ступенях помоста вокруг,

Древняя Гильда на креслах высоких одна:

Съехались с разных концов на ужасную весть.

Воины в шлемах стальных оцепляют их круг.

Сзади толпятся старейшины, двор и рабы.

Ропот в чертоге, и гул от толпы на дворе.

Утром с шурьями на ловы поехал Сигурд.

Тотчас почти принесен был домой, весь в крови.

Кровь из больших десяти изливалася ран.

Входит Брингильда в чертог, дверь наотмашь раскрыв.

Шуба соболья и волосы в снежной пыли.

Холод за нею в широкие двери пахнул.

В стороны с факела пламя метнулось, вздымясь.

Дрогнул, заискрясь, Сигурдов покров золотой.

Глянувши быстро на всех, молча в угол прошла.

Слушает, пристально глядя, что вкруг говорят.

Подле Гудруны, у ног ее, Медди была.

Горе чужое – да чуткое сердце у ней!

Руку слегка на колени ее положив,

Молвила: «Милая! Жалко смотреть на тебя!

Словно ты каменной стала! Хоть слово скажи!

Еле ты дышишь, и то ведь вздрогнешь всякий раз!

Знаю, голубонька! Тяжкое горе твое!

Светлый был свет на душе – темна ночь налегла!

Цветик в прогалинке – всякий затопчет тебя!

Елочка край леску – всякий обидит тебя!

Лань ты моя круглоокая! Серна моя!

Чуется, тяжко тебе одинокой-то жить!

В горы ль, бывало, олень твой бежит, – ты за ним!

Пьет ли в ручье, – ты уж скачешь и плещешься вкруг!

Будь моя волюшка, – ох! – унесла бы тебя!

Холила б в замке своем!.. Здесь ведь ужас и мрак!»

Молча Гудруна в ответ лишь тихонько с колен

Руку подруги сложила холодной рукой.

Молвит Гермунда: «И вправду уж лучше ты плачь!

Легче, как выплачешь горькое горе зараз!

Слез еще много на первое горе найдешь.

Вот как другие пойдут – так и рада б, да нет!

Высушат в сердце вконец все живые ключи!

Я схоронила двоих – да каких ведь! – мужей!

Пять сыновей у меня в одном пало бою!..

С факелом в бурную ночь я бродила меж тел,

Всех собрала. Нагрузила телами ладью.

Еду. Над ними стою – и ни слов нет, ни слез.

Думаю: что же? Зачем же осталась я жить?..

Только – живу. Двое внуков остались: ращу.

Дом свой, народ – всё, как было, во страхе веду.

В фольстинг старшин собираю. Суды им сужу.

С моря ли, с суши ли враг, – я встречаю сама:

Всех впереди колесница моя иль корабль...

Внукам отцовский венец поклялась передать,

В женских руках не сломав ни едина зубца.

Так вот и ты поступай. У тебя ведь есть дочь».

Молвит Герварда: «А я-то? Что вынесла я!

Было и царство, и войско, и слава у нас!

В доме – большая семья, вечно гости, пиры!

На берег выйдешь – и нету конца кораблям!

Словно бессчетно чудовищ морских на песок

Всплыли с глубин и на солнце рядком улеглись,

Головы с пастью драконов подняв высоко!

Нынче – волчец там да вереск: аланы прошли!

Всё сожжено!.. что побито, что угнано в плен!

Я, королева, в толпе очутилась рабынь!

Гнали нас с места на место, голодных, босых...

Взял меня в жены каган. У него на пирах

Мужнин, отца, троих братьев – всех пять черепов —

В кубки обделали их – наливала вином,

Их разносила с поклоном пирующим я!

Что же? Привыкла! Сжилась! И с каганом сжилась!

В почестях тоже, как след... Принимали царей...

Только его отравили... Какой-то там грек...

Вслед пришло войско... Сам кесарь... Всё бросилось врозь!

Я по болотам скрывалась, по дебрям, совсем

Думала – смерть! да попала сюда, и еще

Мужа нашла, – королева опять, в третий раз!

Ты молода еще: что же крушиться тебе?

Мужа, постой, не такого найдешь! Уж поверь,

Знаю я, все они, каждый по-своему мил!

Дикий алан – и по нем даже плакала я!»

Словно не видит, не слышит, Гудруна сидит.

Взгляд устремила вперед. Ни кровинки в лице.

Молвит Урлунда-Красавица: «Год пожила

С первым я мужем, Гудруна. Как умер он, я

Думала: кончено! Больше уж нечего жить!

Бросилась даже за ним на костер: удержать

Люди насилу могли! Целый год я была

Словно как мертвая: плачу, не ем и не пью.

Встретился Оттен – и стыдно б признаться мне в том —

Стыдно, но я, государыни, вам признаюсь:

Встретился Оттен – и сердце зажглось не спросясь!

Что впереди – я не знаю, но, слава богам,

Благами их как цветами осыпана я!

Дети красавцы! А старший уж правит рулем,

Знает все снасти, как парус поставить, когда.

Так уж его и прозвали Волчонком Морским!

Разве мы знаем удел свой!.. Как ты родилась,

Норны связали уж в узел твой жребий навек,

Нам – ни распутать, ни вновь своего не скрутить!»

Древняя Гильда за ней пожелала сказать:

Жадно всех очи к ее устремились устам.

Всюду как жемчуг слова подбирались ее.

«В старые годы нам слезы вменялись в позор.

Замуж шла – знала, что мужнин конец – твой конец.

Шла с ним на одр – знала: так же пойдешь на костер.

Чуть не сто лет я живу. Что же, в радость мне жизнь?

Сорок годов уж, как в море ушел мой король.

Я рассылала гонцов – возвращались ни с чем.

Башню на крайнем утесе поставила я,

Стража на вышке, а я на бойнице весь день.

Парус его покажись – я узнаю из ста!..

Вещий есть старец, ведунья-жена у меня.

Валка – ведунья: в пещере над Геллой {Гелла – ад.} живет,

Ход там в пещере есть узкий и в Геллу окно;

Всех истязуемых тени там видит она:

Нет до сих пор между них моего, говорит.

Вещий же – Снорро. Являлся к нему сам Один.

Травы он знает. Нажжет их – что сноп упадет,

Духом же к самой Валгалле восходит тогда.

Там, притаясь, он в толпе челядинцев глядит:

Видел и светлого Бальдура, Брагги-певца,

Фриггу, Одина – сидят за высоким столом.

Тени ж сражаются, мчатся на белых конях,

Жены, любуясь, стоят по сторонкам вокруг, —

Нет короля моего, нет Олафа и там!

Так я его по трем царствам по всем сторожу.

Как где явился – узнаю и тотчас к нему!

Лодка с горючей смолой наготове всегда,

Царское платье, венец. В тот же миг уберусь,

Сяду, спущуся в открытое море сама,

Брачную песнь запою и смолу запалю —

И полечу голубицей вдогонку к нему!»

Смолкнула Дивная: вспыхнувший пламень погас.

Молча склонили главы королевы пред ней.

С низким поклоном лишь Медди дерзнула сказать:

«Нынче, как ты, государыня, мало таких!

Где же нам с этим терпеньем и верой прожить!

Муж уезжает... На годы пропал о нем слух:

Ждешь ты, живешь, сирота – ни жена, ни вдова;

Ждешь, узорочья ему вышиваешь сидишь,

Подвиги тоже шелками рисуешь его:

Крепишься, крепишься, стелешь стежок за стежком, —

Нет да и капнет тебе на работу слеза...

Ты ведь весь век на гнезде, а ведь он-то кружит,

Так залетит, что, гляди, и забыл обо всем!..»

Молча сидела Брингильда в тени, на скамье.

Умных речей королев уж не слышит давно.

Вдруг она встала, на помост к Сигурду взошла,

Сбросила шубу соболью с крутого плеча,

На руку белый спустила покров с головы,

Черные косы откинула быстро назад.

Ферязь на ней золотая, за поясом нож,

Гладкое, низко на лбу, золотое ж кольцо.

Сдернув с Сигурда покров с головы и груди,

Десять зияющих ран обнажила на ней.

Вмиг отскочила Гудруна и вскрикнула так,

Воплем таким, что гуденьем тот крик отдался

В кованых чашах на полках кругом по стенам.

Точно мечом поразил ее сердце в упор

Грозных Брингильды очей торжествующий взгляд.

Тут полились, что поток, у Гудруны слова:

«Прочь, ненавистная! Скройся, уйди ты от нас!

Только ты горе и слезы приносишь с собой!

Дело твое – эта кровь! неповинная кровь,

К крови ты с детства привыкла, что к сладким медам!

Диким аланом, не девкой родиться б тебе!

Чем виноват он, Сигурд, пред тобою, скажи?

Тем ли, что между мужей он что солнце сиял?

Тем ли, что слава его облетела весь свет?

Видела ты, что, когда выходил он со мной.

Все расступалися, с радостью глядя на нас,

Ты только черною тучей смотрела, одна!

Летом, когда уезжали они на войну,

Я не хотела, чтоб с братьями ехал Сигурд,

Я, как над малым ребенком, дрожала над ним,

Три дня, три ночи молила – и сдался бы он,

Если б не взгляд твой, не сжатые губы твои,

Это презренье и вместе насмешка в лице!

Сел уж когда на коня, я упала без чувств, —

Помнишь, каким залилася ты смехом тогда!

Смерти его ты уж хочешь, ты ищешь давно!

Радуйся ж – вот он!.. Твое это дело, твое!

Скажешь: ты дома была? Да твои уж глаза —

Взглядом убьешь, обернешься медведем, орлом, —

Прежде была, – говорят же, – Валкирией ты!

Братья приедут – постой! Старшину соберут,

Люб ли Сигурд был народу – узнаешь тогда!

Речь перебить ей хотела Брингильда: «Молчи!»

Вскрикнула снова Гудруна: «Оставь хоть на миг!

Дай хоть в последний-то раз поглядеть на него!

Ах, государыни! горькая доля моя!

Только как вспомню... вот нынче – поднялся чем свет.

Ходит на цыпочках, сам снарядился, один,

Бережно крался к дверям, чтоб меня не будить, —

Я притаилась, лежу и всё вижу, молчу;

Только он к двери – вскочила, его обняла, —

Поднял меня, как ребенка, опять уложил

И – уходил и смеялся, кивнул головой, —

Только и видела!.. Встала, во двор выхожу,

Вижу – бежит его конь, его Грани, один...

«Где ж твой хозяин?» – я в шутку спросила его.

Конь пал на землю – и слезы из глаз полились,

Плакал слезами – а мне еще всё невдомек!

Только вдруг вижу – несут!.. Что тут сталось со мной!

Я и теперь даже в разум прийти не могу!

Где я? С какой я упала теперь высоты?

Вот ты хотела, ехидна, чего – моих слез!

Радуйся ж! Хватит тебе их на всю твою жизнь!

Пей их, соси их, суши мое сердце, змея!

Ишь, нарядилась как! Золото, камни, янтарь...

Точно не смерть у нас в доме, а свадебный пир!

Бедный мой, бедный!..» И, сильно руками всплеснув,

Голосом стала рыдать и упала на одр,

Жаркой к коленям Сигурда прижавшись щекой.

Сжалося сердце у всех у пяти королев:

Искоса взгляд на Брингильду бросают порой.

Стража сурово глядит, на щиты опершись.

Тихие женщин рыданья в толпе раздались.

Тихо Брингильда Гудруне в ответ начала:

«Слушай, Гудруна. Теперь, сколько хочешь, кляни,

Всё что есть злобы в душе изливай на меня!

Прежде... вчера еще... голос твой, имя твое

Кровь подымали во мне и мутили глаза, —

Кажется, – так бы тебя растерзала сейчас!

Только в железной узде я держала свой дух,

Руки сжимая – ногтями их резала я!

Нынче ж спокойно, без злобы, отвечу тебе!..

Нынче, когда принесен был убитый Сигурд,

В полную грудь мне хотелось вздохнуть в первый раз!..

В горы ушла я, блуждала по белым снегам,

Пела во всю свою волю победную песнь, —

Пела, как в детстве певала по ранним зарям,

Розовым блеском их тешась на горных высях!..

«Крошкой Валкирией» звали тогда уж меня,

После уж «Грозной Валкирией» прозвали... Да!

Бросила прялку я, броню одела и шлем,

Грозной Валкирией – вправду – являлась в боях:

Меч мой, к кому я хотела, победу склонял!

Ах, эти годы мои – золотые года!

Я, что орлица, жила в недоступной выси!

Мелкую тварь, что ютится в норах, по земле,

В жалкой вражде, – и не знала, не видела я!..

Ах! для чего им хотелось, чтоб замуж я шла!..

Был у нас замок, – спасенье, я думала, там!

Замок – и в лето на снегом покрытой горе.

Только подъемный над пропастью подняли мост —

В замок и доступу нет... Царство вечной зимы!

Только один и цветет там минутный цветок —

Подле оттаявшей глыбы – фиалок семья.

Вкруг – клокотанье ручьев, водопадов грома,

Радуги всюду над ними в алмазной пыли,

Синее небо и – мир беспредельный кругом!

Я и сказала своим, что туда удалюсь.

Только тот смелый, кто в замке добудет меня, —

Только один он и будет мне муж. И ушла.

Сколько там дней – и не помню, не знаю – прошло...

Раз открываю глаза – светозарный ли бог.

Горний ли дух-повелитель льдяных этих стран,

В чистом эфире рожденный, в нетленной заре,

Смертный ли чудной неведомой мне красоты, —

Шлем золотой, изумленный и радостный» сам,

Меч обнаженный опущен, – стоит предо мной...

Он – этот витязь – он здесь!.. Вот он – мертвый – Сигурд!

Вот, – продолжала, касаясь Сигурда рукой, —

Вот эти волосы в кудрях вились по плечам...

Бледные щеки румянцем пылали тогда...

Сжаты уста, но с приподнятой верхней губой, —

Как отвечали они изумленью в очах,

Ясному взору, что вместе и грел, и ласкал!

Миг – и зажглися сердца наши тем же огнем;

Вот на руках его обручи – видите – вот

Эти три – белого золота – это мои!

Красного – вот на руках моих – это его!

Тут же, пред ликом небес, обручилися мы,

В вечной любви поклялись и на жизнь, и на смерть!»

Слушали все, удивленно к ней очи подняв,

Только Гудруна смущенный потупила взгляд,

Сердце смиряя с трудом, та опять начала.

«Знали, Гудруна, вы с матерью – чей был Сигурд!

Знали, что едет он сватов за мной посылать!

Зельем ли вы опоили его на пиру,

Чарами ль память отшибли, – но в этот же день

Дочь обручила, Гудруну, с ним нежная мать!

Что? вы подумали, что же со мной будет, что?

Жизнь мою, сердце мое – пожалели тогда?

Смерили бездну, куда вы втоптали его,

Бездну, где в вечной ночи нет ни солнца, ни звезд,

Разве из ада лишь жгучее пламя пахнет,

Слышны лишь стоны, проклятья да скрежет зубов

Муки осмеянной – чистой как небо любви!

С ним – когда ластилась с подлой ты страстью к нему,

В неге постыдной гася в нем божественный дух,

Лаской кошачьей геройство в нем тщась усыпить,

Думала ль ты, что тут подле же, о бок с тобой —

Та, чьи обманом украли вы честь и права,

Та, для которой любовь – это подвиг и долг?!

Думала, да!.. но судила о ней по себе:

«О, покорится!.. Не тот, так другого нашла!

Родом не ниже, красавец, Морской же Король» —

Душу, несчастная, в разум-то взять ли тебе,

Душу – небесный тот свет, что нам светит в богах,

То, что в Валгалле нас вводит в их радостный круг!

Слушайте ж все теперь. Да! это дело – мое!

Всё, как задумала, всё довела до конца.

Сватов Гуннара заставила выслать ко мне.

В дом их, в семью их – невесткою ей – я вошла.

В муже – ив братьях ее стала зависть будить.

Стала им зло на Сигурда нашептывать я.

Стала пророчить им тяжкую долю и стыд.

Будет, твердила, Сигурд здесь один королем.

Мужу Гудруна покоя не даст ни на миг —

Со свету всех нас сживет или пустит с сумой.

В рунах стоит: «На Сигурда – Сигурдов лишь меч».

Меч его надобно было тихонько достать.

Ночью – вы спали – в светлицу прокралась я к вам...

Месяц тебя освещал у него на груди,

Меч же высоко над вами висел на стене:

Через тебя я ступила, чтоб снять его там...

Мысль: «Не тебя ль заколоть?» – промелькнула, но вмиг,

Как от шмеля, от нее отмахнулася я!..

В ночь это было вчера, а с зарей этот меч

Сделал уж дело свое – у Гуннара в руках!

Да, у Гуннара, и все твои братья с ним, – всех

Я натравила и в волю свою привела...

Волчью срубила им печень с кусками змеи,

В крепкую брагу – из жабы им желчь подлила, —

Ели и пили всю ночь – и озлились вконец!»

В ужасе Медди к Урлунде прижалась плечом.

Ждут с любопытством Герварда с Гермундой конца;

С дрожью всем телом провидица Гильда сидит.

Пристальный взор свой соколий в Брингильду вперив.

Тихо рыдала Гудруна, закрывши лицо.

К ней обратила Брингильда последнюю речь:

«Слушай. Теперь в моем сердце нет зла на тебя.

Всё, что давило, как снег растопилось с души,

Ей и легко, и светло-как тогда, на горе,

В замке, в тот миг, как Сигурда увидела я.

Даже... тебе утешенье могу я сказать...

Взор мой в грядущее видит теперь далеко...

Крови там... крови... В крови ваш погибнет весь род...

Этли отмстит за Сигурда... но ты... ты найдешь

В мстителе счастье свое... и забудешь о нас...

Разве как сон какой вспомнишь, как будто твой дух

В чудное царство взлетал, где всё чуждо ему,

Где всё давило, как вечные горы, его —

Люди, их облики, души и замыслы их, —

Вспомнишь – душа содрогнется, как робкий пловец,

Вдруг очутясь в океане на утлой ладье,

И пожелаешь домой, поскорее домой,

К детям и мужу, к рабыням и прялке своей.

Будет ужасен на первое время мой образ тебе!

Злой и холодной Валкирией буду казаться я вам, —

Новое ж счастье тебя и со мной примирит.

Этого счастья, ты скажешь, она б не могла

Здесь ни себе, ни другому кому-либо дать, —

И скажешь правду!.. Не здешнее – счастье мое!

Счастье мое – и не здешняя мера ему,

Счастье мое без конца, без предела и – с ним!»

Властно перстом на Сигурда при сем указав,

Радостным вся торжеством просияла она,

И, как бы взором во глубь проницая небес,

Медленно, голосом твердым, сказала еще:

«Боги с престолов своих уж взирают на нас,

Мчатся навстречу валкирии к новой сестре,

В славу героя герои мечами стучат о щиты —

Брачный в Валгалле готовят нам пир».

И, обратившись к рабыням: «Подайте венец», —

Словно на пир, непоспешно, надела его.

Встала коленом к Сигурду на одр и еще

Слово сказала: «Последняя воля моя —

Вы на одном нас с Сигурдом сожгите костре».

Тут же, на ферязи с петель застежки разняв,

Грудь обнажила и, сердце ощупав рукой,

К месту меж ребер приставила нож острием.

Сильно ударила правой рукой рукоять

И, пошатнувшись, упала Сигурду на грудь.

Вскрикнули Медди с Урлундой. Гудруна глядит,

В страхе широко прекрасные очи раскрыв,

Словно не в силах всё бывшее мыслью обнять.

Древняя ж Гильда, порывисто с кресел вскочив,

Прядями белых волос потрясая, одна,

Руки воздев, восклицала в наитьи святом:

«Слава, Брингильда, тебе,

Мужа обретшей навек в безразлучную жизнь!»

   1888

ПРОИЗВЕДЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ 1893 ГОДА

СТИХОТВОРЕНИЯ

В. Г. БЕНЕДИКТОВУ

Стражи мирной нашей хаты,

Деревенские пенаты,

Вас приветствуют, поэт!

Вы примите в уваженье

Их простое приношенье,

Дружелюбный их привет.

Где гремел, при ярком стуке

Хрусталя и серебра.

Под литавр воинских звуки,

Праздник Третьего Петра;