Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)
Местность напоминала разворошенный муравейник. Под рыжей землей, покрытой солончаками, пыльными колючками да кое-где тощей, жесткой травой – пищей легконогих джейранов, – таились сказочные сокровища, но неосторожно выпущенные на волю, они превратились в разбушевавшуюся стихию.
Сильно пахло газом, и по радио то и дело объявляли:
– Не зажигать огня!
– Не курить!
– Вспыхнет – спасаться негде, – сказал Сергей. – И наши резервуарчики начнут взрываться подряд. А ежели обойдется благополучно, то упустить в море такие нефтяные реки тоже нельзя, – пропадет Каспий.
Поглядев на то, как легко и споро работал брат, Сергей вспомнил вчерашнюю обиду:
– Жалко, что ты от нас отбился. Далась тебе эта Башкирия!
Алексей промолчал. Зависть одолевала его при виде того, как кружились воронки на масляной поверхности бурных потоков, как пенился и пузырился в них газ, – нефть играла, словно шампанское! Хотя бы тысячную часть этого увидели они с Иваном Наумовичем на скважине, недавно так жестоко обманувшей их надежды!
Когда по цепи прокатилась команда сменяться, солнце стояло уже высоко, зажигая радуги в брызгах черного дождя, сверкая в разливах нефти, и в заполненных до краев канавах, разносивших по всем направлениям живую кровь земли. Блестели неузнаваемо темные лица людей, их промасленная одежда, черенки лопат и острова промокшей сверху земли. Повсюду курилась белесая коварная дымка, и погода, словно нарочно, стояла тихая, ветер не развеивал угара.
Разыскивая Серегу, Алексей ступил на вал, за которым грозно сейчас высились десятки окольцованных насыпями резервуаров, заполненных горючей жидкостью. Падавший на них нефтяной дождь стекал по металлическим станкам, образуя глубокие лужи, отсвечивавшие черным лаком в тени.
«Зальет все равно!» – От газа у Алексея кружилась голова, а уши будто ватой заложило, он провел по лицу мокрой ладонью и вдруг увидел, что люди, работавшие поблизости, дружно обернулись в его сторону.
Следуя за их взглядами, он тоже обернулся: неподалеку стоял рабочий и вынимал из коробки спичку, не слыша угрожающих криков и свистков, в зубах у него была папироса. Груздев не успел даже испугаться, а сразу, словно подброшенный тугой пружиной, сделал такой прыжок, что подмял человека, который мог бы взорвать весь промысел.
27
Войдя в громадный, роскошно обставленный кабинет Меджафарова, Алексей остановился смущенный, но в квадратах окон виднелись на фоне рыжих гор часто поставленные вышки – и точно заявляли: нефть здесь главное.
Сидевший за просторным столом Меджафаров, крепко сколоченный, плотный в плечах, поднялся навстречу разведчику из Башкирии и в упор посмотрел на него коричневыми с хитринкой глазами. Он был не стар; по загорелому лицу, по властной прямой осанке никто не дал бы ему больше сорока лет.
– Ну, как чувствуешь себя в родных местах? – спросил он звучным голосом человека, привыкшего выступать с трибуны. – Пьянит, наверно, здешний воздух? А? Нефтью у нас пахнет! И газком иногда. Как вчера на Лег-Батане-то? – Меджафаров прикрыл глаза тяжелыми складками век, будто залюбовался возникшей перед ним картиной схватки со стихией, ноздри его крупного носа хищно раздулись. – Инженеры говорят: редкий случай в мировой практике… Закрыть такой фонтан нам вряд ли удастся, пока скважина не обвалится и не заглохнет сама. Зато все ближние промыслы перевыполнят план за счет сбора этой нефти. Вот что значит наш старик Баку! – Меджафаров хохотнул, затем добавил серьезно: – Молодец, товарищ Груздев! Но, знаешь, утверждают, для любого спортсмена твой прыжок – мировой рекорд. Ты что, спортом занимаешься?
– Нет. Просто так прыгнул.
– Просто? Это, дорогой друг, совсем не просто: стоит человек на месте – и вдруг прыгает, словно барс. Орден тебе дадим за такую штуку.
– Что вы! – сконфуженно запротестовал Груздев. – Смеяться будут: прыгнул – и на тебе, получил орден!
– Смеяться? – В глазах Меджафарова вспыхнули искорки не то гнева, не то обиды, но он сдержался. – Ради спасения человеческой жизни смельчак прыгает в огонь, прыгает в воду… Разве смешно? Если твой прыжок предотвратил катастрофу, которая принесла бы миллионные убытки и тысячи человеческих жертв, как это оценить? Сколько времени ты работаешь в Башкирии?
– Третий год.
– Только-то! И уже директор конторы? Еще раз молодец. А бурильщиком работал?
– Две скважины бурил: одну – когда был на практике пятого курса, другую – после получения диплома. Я в институт шестнадцати лет поступил.
– Ну, садись, дружок, закуривай. Здесь можно. – Меджафаров поощрительно усмехнулся. – Тебе у нас, на большой нефти, работать надо, а не крохоборством заниматься на ваших пологих структурах. Квартиру предоставим хорошую, условия для роста создадим. Опять не согласен? – с легкой иронией спросил он, заметив быстрое движение Груздева, которому эти слова напомнили спор Ивана Наумовича с Безродным. – Какие у вас там открытия? Чуть брызнуло в Уртазах – и только. Пустая трата средств и времени. Что? Неверно я говорю?
– Да. Пусть брызги, но ведь это только начало. Будут и у нас свои Лег-Батаны. Губкин говорит…
– А-а! – Меджафаров нетерпеливо тряхнул пальцами, точно муху отбросил, произнес почти с презрением: – Фантазия!
«Неужели он так крепко убежден, что нефти у нас не будет? – подумал Алексей. – Может, остаться здесь? Дадут квартиру. Леночке не придется мотаться по бездорожью в любую погоду».
Но, преодолев минутное колебание, он сказал почти укоризненно:
– Большевику необходимо мечтать…
В ответ раздался бесцеремонно громкий смех.
– Мечта мечте – рознь. – Лицо Меджафарова сразу приняло холодно-надменное выражение. – Не забывайте, товарищи мечтатели, что каждая ваша скважина обходится стране не меньше миллиона. Ты смотришь на меня и думаешь, наверно: «Конкуренции боится». Да разве я Нобель или иной нефтяной король?! Чего мне вас бояться? Старый, славный Баку не подведет Меджафарова – испытанное предприятие! Вот опять убедились в его неиссякаемой мощи. А ты мне даже своим молодым упрямством все-таки нравишься. – И, явно желая повернуть по-своему, Меджафаров тоже упрямо повторил: – Мы тебя быстро выдвинем на большую работу.
– Простите, я приехал сюда на совещание, а не искать работы, – с невольной дерзостью вырвалось у Груздева.
Меджафаров побледнел – вернее, посерел под густым южным загаром. В глазах его сверкнули уже настоящие молнии, однако, обладая великолепной выдержкой, «вождь» Азербайджана подавил гнев.
Он умел создавать себе популярность и дорожил ею: любое проявление его чуткости становилось известно везде. Привык он и покрикивать на подчиненных, привык, чтобы от его окрика все вздрагивали. Спорить с ним никто не решался.
Несколько секунд Меджафаров молчал, прикусив губу и широко раздувая ноздри, потом сказал не то с сожалением, не то с угрозой:
– Как хотите, товарищ Груздев. Видно, по пословице действуете: «Назвался груздем, полезай в кузов». Только кузов-то плох. Да. Смотрите, чтобы в дырку не выпасть…
28
Провожая брата на совещание, Серега спросил:
– Зачем тебя вызывал Меджафаров? Благодарил, наверно?
– Благодарил.
– Черт те что получилось, когда ты прыгнул, я больше испугался, чем из-за спичек того парня: будто воздушной волной тебя бросило. Ох и здоров ты!
Алексей промолчал, угрюмо посматривая по сторонам: его поразило обилие портретов Меджафарова – они виднелись на фасадах высоких зданий, на уличных стендах и даже в витринах магазинов.
– Почему столько портретов?
– Меджафарова-то? Так любят его…
– Ты любишь?
Серега неожиданно задумался, по-видимому, он никогда не размышлял об этом.
– Мое дело… десятое… – сказал он с запинкой. – Я тяжеловоз, мне тонкостями заниматься некогда. Сегодня в Лег-Батане вал воздвигали вдоль морского побережья. Десятка три насосов поставили, да куда там! Все бассейны вырытые – через край.
Совещание открылось в новом городском театре. Алексей внимательно присматривался к собравшимся: ведь это бывшие рабочие Нобеля и его компаньонов по выкачке русской нефти, недавно бесправные люди, а сегодня они сами управляли богатейшими промыслами.
В президиум под гром аплодисментов был выбран Меджафаров, в числе других выдвинули Сошкина и Олега Сергеевича Безродного.
Безродный сразу предложил послать приветственные телеграммы правительству, Центральному Комитету партии и… Меджафарову.
«Как же так? – изумился Алексей. – Меджафаров сидит в президиуме, а мы будем посылать ему приветствие?»
Но больше никто не выразил удивления, и Груздев подумал:
«Может быть, в самом деле его любят, город-то при нем похорошел. У нефтяников достижения большие, а главное – перспектива роста замечательная. Понятно, отчего в театре приподнятое настроение».
Сошкин, немного опоздав, прошел к сцене между рядами занятых кресел, скрылся за кулисами и занял место в президиуме.
«Должно быть, с Москвой разговаривал», – догадался Алексей и тут увидел Безродного, который, наклонив голову и даже как-то извиваясь, приблизился к Меджафарову, подал ему заранее раскрытую папочку и улыбнулся так, будто это доставило ему величайшее удовольствие. Меджафаров взял бумаги, серьезно взглянул на Олега Сергеевича. Тот тоже сразу посерьезнел и отступил, словно на пружинах, приседающей, осторожной походкой.
Куда девалась его внушительная осанка! Сейчас он казался гибким, почти бескостным, способным принять любую форму.
Вот Меджафаров, не поворачивая головы, чуть шевельнул вскинутым пальцем, и Олег Сергеевич, евший его глазами, мгновенно подтрусил, застыл, изогнувшись, покраснев от напряжения, и снова приятно осклабился.
«О чем это они?» – обеспокоился Алексей, поискав взглядом Сошкина.
Тот сидел, настороженно выпрямясь, и тоже смотрел на Безродного.
«А ведь мы не умеем так подскакивать, дорогой Иван Наумович!» – с чувством душевной теплоты и гордости подумал Алексей.
Доклад делал главный инженер «Азнефти»; развитие нефтепромыслов в Баку шло быстрыми темпами – на этом и было сосредоточено внимание докладчика. Много восторженных слов он адресовал Меджафарову, который слушал их со снисходительно-спокойным выражением: дескать, я и сам себе цену знаю.
– Придет время, когда буровые вышки выйдут прямо в море и зашагают по его просторам! – воскликнул докладчик.
Это прозвучало внушительно, хотя и трудно было поверить в такое.
Но вот первый камень, брошенный докладчиком в поисковиков Башкирии:
– Зачем отвлекать внимание и средства? Не лучше ли сосредоточить силы на нефтеносном юге? Развитие Баку и строительство социализма – единый процесс.
Во время перерыва Сошкин сказал Меджафарову:
– Мы тоже за процветание Бакинских промыслов, но дайте и нам возможность открыть «Второе Баку» на Востоке.
– Кто вам мешает – открывайте. Если найдете там хоть четверть Баку, спасибо скажем. Но чего нет, того нет! Чем вы можете похвалиться?
Похвалиться Сошкину было действительно нечем, однако от выступления он не отказался. Все слушали его внимательно, но сдержанно. Вслед за ним на трибуну поднялся Безродный, и из его речи всем стало ясно, что нефть на Урало-Волжской, или Русской, платформе – миф.
Никакого решения о поисках в Башкирии совещание не приняло.
В вагоне Алексей Груздев сказал с горечью:
– Уезжаем без боя побитые.
Сошкин улыбнулся:
– Ты-то как герой уезжаешь!
Алексей в досаде махнул рукой: орден, обещанный Меджафаровым, бросил какую-то тень на его нечаянное геройство, и было хорошо, что это обещание тоже повисло в воздухе.
– А Олег Сергеевич назначен еще и председателем комиссии Наркомата по проблемам нефтеносности, – напомнил Сошкин. – Развертывается многоуважаемый коллега!
29
– Ну, рассказывай, как прошло совещание в Баку? Что за чудо-фонтан там ударил? – набросился на Алексея с расспросами Семен Тризна, примчавшийся в контору с буровой. – Танечка сказала, что ты совершил какой-то легендарный прыжок. Куда ты прыгал?
– С печки на полати, – хмуро отшутился Груздев.
– Так и я бы прыгал! Да только нету, понимаешь, полати, – сказал Ярулла, сидевший на скамье вместе с другими рабочими.
– Может, обратно в деревню потянешь? – прицепился к слову Сенька. – Дома-то, наверно, перина пуховая?
Ярулла рассердился, надул, точно мальчишка, ядреные губы.
– Что, понимаешь, будто шутить нельзя? Зачем придираешься? Конечно, изба лучше, чем землянка. Но раз нет – не надо. Работать приехали, а не на печка лежать.
– Правильно, – поддержал его Груздев и стал рассказывать о своих бакинских впечатлениях.
Буровики слушали внимательно, не тая горестной зависти, вздыхали.
– Совсем нас прижали, Алеша: все заявки на оборудование срезали, – пожаловался Сенька. – Заготовили мы с Митей слезное послание Губкину, давайте обсуждать. Пусть проталкивает дело в Госплане и Наркомате.
Сенька помолчал, щуря детски ясные глаза, обведенные темной тенью ресниц. Осунувшееся за последнее время лицо его показалось Алексею маленьким, сильнее выдался широкий нос уточкой.
Заметив сочувственный взгляд товарища, Семен подобрался, задорно тряхнул чубом.
– Мы бы встретили тебя, Алеша, бифштексом и шампанским, но повар, как на грех, заболел, а завхоз потерял ключи от винного погреба…
– Меня уже тошнит от твоих бифштексов и шницелей, – оборвал Дмитрий Дронов.
– Я знаю, Митя, ты предпочитаешь мороженую картошку в мундире: она сладкая, а хлеб с пикантным привкусом плесени, который можно разрубить только топором.
– Может, обратно потянешь домой к папа с мама? Да? – отыгрался Ярулла, но без злорадства: и у него иногда поперек горла становился заплесневелый хлеб.
– Ты начинаешь проявлять агрессию!
– Когда ты говоришь – не агрессия, а когда я – агрессия? Да? – с дружелюбным задором наседал Ярулла. – Ты лучше давай мне угол побольше. Моя баба – жена моя – приехала бы. Хлеб нам стряпала бы. В деревня теперь много изба заколоченный стоит. Да? Можно бы одна печка-то, понимаешь, сюда перетаскать.
– Ты плохого мнения о нашем предприятии. – Семен Тризна сразу стал искренним и грустным. – Шампанских да бифштексов у нас нет, но кирпича возика три достанем. С деревней нынче шутки плохи. На днях там такая дискуссия вышла, что двоим уже никакие врачи не помогут.
– Да, братцы, обстановка серьезная. Поэтому мы, как представители рабочего класса, должны держаться здесь на высоком уровне. Проживем и на черством куске, – сказал Груздев, нетерпеливо поглядывавший на свои наручные часы.
Ярулла смутился.
– Я ведь для всех хлопочу, понимаешь…
Джабар Самедов, войдя в контору, сразу смекнул, о чем разговор.
– Хоть бы ларек открыть! В городах распределители есть, а у нас только карточки на продукты. Куда пойдешь в степи с талонами на крупу и масло? В сурчиную нору, что ли?
– Подождите немного, будут здесь и ларек и пекарня, – пообещал Алексей, задетый за живое упреками рабочих, хотя ожидать улучшения быта после того, как срезали заявки на буровое оборудование, не приходилось.
Гурьбой пошли в свои землянки.
– Ну как, добьемся теперь чего-нибудь? – спросила Дина, едва Алексей перешагнул порог.
– Добьемся, – рассеянно ответил он, улыбаясь Елене, которая хлопотала у железной печки, готовя праздничное блюдо из вермишели.
Разве мог он сейчас вспоминать о неприятностях? Вернулся к любимой женщине, и нет у него места роднее, чем эта мрачноватая, старательно прибранная землянка. Да еще Танечка ворвалась, веселая, раскрасневшаяся: успела сбегать на лыжах в ближнюю деревню, что-то обменяла на желтый комок сливочного масла, крупу и пшеничные коржики.
– Рассказала и там о бакинском фонтане. Знаете, как это подействовало: одни не поверили – высмеяли, другие обрадовались, а тетка, с которой я торговалась, дала лишнюю миску пшена. «Смотрите, – говорит, – хорошенько, чтобы нашу деревню не залило при таком случае».
За столом во время ужина Семен разыгрывал в лицах диалог Танечки и крестьянки, много смеялись и без особых на то причин, просто душа просила тепла и отдыха.
Но Груздев все-таки нервничал: куда уйдешь от тяжелых дум, если нет никакой уверенности в завтрашнем дне? Одно дело – прения, другое – когда скважины дают вместо нефти соленую воду.
– Алеша! – тихонько окликнула его Елена. – О чем ты?
Он очнулся от раздумья, обнял жену.
– Давайте споем, ребята!
Сбившись в тесный круг, запели:
Там вдали за рекой зажигались огни,
В небе ясном заря догорала…
Танечка, Дронов и Алексей пели хорошо, Семен Тризна изрядно фальшивил, шевелила ртом осипшая от простуды Дина, беззвучно повторяя слова. Елена тоже молчала, хотя голос у нее был славный. Прислонясь к плечу мужа, она, забывшись, неотрывно смотрела на него и думала: «Если бы я могла чем-нибудь помочь ему!»
Позже, грея телом холодную постель, он сказал сокрушенно:
– Как ты без меня спала? Ты простудишься здесь, Лена! Мне больно думать, что ради меня ты, такая прекрасная, такая нежная, перебралась в эту сырую яму!
– С тобою мне везде хорошо! Только бы ты не разлюбил меня…
– Это невозможно! Я буду любить тебя даже после смерти.
– После моей смерти?!
– Нет, когда я сам умру, то и тогда не перестану любить тебя.
30
Ночь медленно поворачивала звездный купол над бессонной буровой вышкой, над сугробами, превратившими степь в застывшее белое море, в котором затерялись землянки разведчиков. Ворочался бы на соломе в своем углу и Ярулла Низамов, да мешали колени и спины товарищей. Поэтому он лежал неподвижно и все думал, думал…
Не дается нефть буровикам, уходит. А если и на той скважине, где он работает, появится только соленая вода? Помилуй бог! И о семье, конечно, тревожился Ярулла. Матери еще деньжонок послать бы: сестренкам новую обувь надо справить, корове корму прикупить.
По жене Ярулла не очень скучал. Ни разу не пришло ему в голову сказать ей что-то нежное, а тем более пообещать свою любовь после смерти: он и живой-то до сих пор не знал, любит ли ее. Но для того, чтобы лучше трудиться на буровой, которая выматывала все силы, требовалось как-то наладить жизнь.
Не договорившись толком с начальством, Ярулла написал Наджии, чтобы она приехала к нему, и теперь ломал голову, где найти хотя бы маленький закуток, чтобы устроиться по-семейному.
– Что ты там высматриваешь? – спросил Семен Тризна, заметив однажды, как странно крутился Ярулла по не обсохшей еще проталине на бугре возле конторы. – Уж не клад ли ищешь?
– Приходится, понимаешь, инициативу проявлять. Жену позвал сюда. Письмо послал, а куда поместить ее, когда приедет? Землянку буду делать. Вот земля оттает. Да? И начну здесь копать.
– Хорошенькое дело! Ты, я вижу совсем разложился, в особняке жить захотел!
Сенька сказал так не по ехидству – этого за ним не водилось – и не от черствости душевной (земли вокруг сколько угодно, пожалуйста, строй и городи все, что вздумается), просто не дошла до него серьезность положения Яруллы. Он сам измотался и ходил по буровым с перевязанным горлом, похожий, по словам жены, на гадкого утенка.
В поселке разведчиков цвела одна Танечка да по-прежнему весело хлопотала Елена, возвращаясь из сельской больницы.
Сейчас Елена сидела у окошка, в которое заглядывал пучок жухлой травы, вылезшей из-под снега, и приводила в порядок вельветовую толстовку Алексея, а Танечка мыла посуду.
Поставив на полу миски, она с минуту следила, как луч вечернего солнца скользил по блестящим, гладко зачесанным волосам Елены, по нежному овалу ее щеки и маленькой раковине уха.
– Вам, Аленушка, серьги надо носить, такие капельки светлые, чтобы, как росинки, горели, – сказала она и, подойдя, расцеловала Елену от избытка чувства. – Вы просто прелесть, совсем как Миа-Мэй из «Женщины с миллиардами»! Не знаете? Иностранный боевик! Семь или восемь серий. – Танечка присела возле Елены на мешок с горохом. – Все страны света показаны. А сколько приключений у героини, сколько несчастий! Она и в тюрьме сидела, и в дом терпимости попала, а в какой-то легендарной стране – то ли Антарктиде, то ли в Атлантиде – ее приняли за богиню Астарту и поклонялись ей долгое время, пока старик жрец не догадался, что Миа-Мэй обыкновенная женщина. Он хотел принести ее в жертву, но увидел у нее на шее священный амулет…
– Почему же она все страны объехала?
– Клад искала.
– И нашла?
– Нашла в том храме, где ее чуть не зарезали.
– Я тоже видела этот боевик, – сказала, лежа в постели, снова заболевшая Дина. – Только та артистка не похожа на Аленушку. У нее волосы белокурые.
– Она могла в парике сниматься! – И Танечка снова повернулась к Елене. – Если бы я была кинорежиссером, то сняла бы фильм о вас с Алешей. Какие вы оба красивые, даже до неприличия красивые! Как любите друг друга! Кроме того, ведь и мы клад ищем!
– Ни черта мы тут не найдем! – раздраженно крикнула Дина. – Доискались – уже на людей не похожи! Я расклеилась, пятый день валяюсь. Димка мой совсем захирел: фурункулы его замучили. Раньше все говорили, что у него хорошее телосложение, а теперь настоящее теловычитание. – Дина нервно засмеялась, отвернулась к стене и заплакала.
– Диночка, ну зачем так расстраиваться? – Елена подбежала к ней, обняла, погладила, точно маленькую. – Обязательно найдем нефть, и все у нас пойдет хорошо: город здесь будет, сады, кино…
– Ничего не будет! Безродный доказывает, что нефти тут нет, а мы, будто сумасшедшие, привязались…
– Ты это брось! – одернула Танечка. – Ишь распустилась, хлипкая интеллигенция!
– Ах, так! – У Дины сразу высохли слезы. – А я журнал прятала, чтобы не расстраивать вас! Нате, читайте, кроты несчастные!
Она выхватила из-под подушки сложенный вдвое журнал, оставленный Сошкиным, и швырнула к ногам Танечки.
– Ты спрятала, а мы его потеряли! – Танечка машинально разгладила ладонью листы, расправила обложку. – Мы эту статью уже прочли и тоже решили не говорить тебе…
– Подумаешь! – процедила сквозь зубы Дина. – Так я и поверила какому-то дрянному писаке!
– Вот видишь, – сказала Елена Танечке. – Всегда надо смело идти навстречу неприятностям, а не прятать голову под крыло.
В это время заскрипела дверь и вошла невысокая женщина, молодая, судя по легкости движений, но неуклюжая, в большой, не по росту, телогрейке и простом байковом платке.
Сбросив грубые сапоги, она поставила их в сторонку, чтобы кто-нибудь не споткнулся в полутьме, и, неслышно ступая по домотканым дорожкам, смело вышла на середину землянки.
– Здравствуйте! – Голос ее прозвучал звонко, весело.
– Здравствуй…
– Откуда ты явилась? – Танечка зорко оглядела ее. – Может быть, ты жена Яруллы Низамова?..
Приветливое лицо гостьи стало серьезным, румянец на нем погас и снова зажегся так густо и ярко, словно красный свет хлынул изнутри сквозь гладкую кожу…
– Нет… Меня зовут Зарифа Насибуллина, – с трудом вымолвила она. – Я трактористка. Недавно окончила курсы и хочу поступить на работу в вашу контору.
– Это гораздо интереснее, чем ваша женщина с миллиардами! – сказала подругам Елена, обрадованная появлением Зарифы. – Башкирская девушка – и вдруг трактористка!
– Я замужняя. Мой муж отсюда родом. Он будет работать в лавке соседнего сельпо. А приехали мы из той же деревни, в которой жил Ярулла Низамов. Мы с ним земляки. Когда я вернулась домой с учебы – жизни стала не рада: старухи и старики чуть в лицо не плевали. Такие сплетни распустили, ужас! Пришлось сделать уступку… Вышла замуж, но с условием, чтобы уехать на нефыть. Я, конечно, не уехала бы из колхоза, если бы у нас были трактора. А тут объекыт серьезный. – Рассказывая, Зарифа, конечно, умолчала о том, что стремилась попасть туда, где находился Ярулла. – Мне сказали: тут две комсомолки есть, вот я и пришла знакомиться.
– Колоссально, как говорит мой Семен! Три комсомолки на одном «объекыте»! – необидно передразнила Танечка. – Снимай свою телогрейку и садись за стол! Я будто предчувствовала: лепешек напекла. Мука, правда, черная, с горчинкой – должно быть, полынь в зерно попала. Пришлось картошки в тесто добавить. Картошка-то мороженая – сластит, и горечь отбило.
– У такой стряпухи с мякиной покажется вкусно, – сказала Дина. – Зарифа, пожалуй, тебе под стать. Значит, в нашем полку вдвойне прибыло.
31
Дела в поисковой конторе шли все хуже: рвались источенные в резьбе бурильные трубы, простаивали насосы и движки, требуя ремонта, стертые зубья долот отказывались грызть твердые породы на забое.
Уже много дней миновало с тех пор, как Ярулла поднялся впервые в люльку верхового. Порозовели березовые перелески, обсохла, встопорщилась вышедшая из-под снега прошлогодняя трава. Прилетели грачи, отощавшие после долгих странствий, звонко засвистели, запели, заливаясь на все лады, скворчики, вытолкав вместе с перинами из своих квартир нахальных постояльцев – воробьев, а буровики по-прежнему топтались на месте.
Несмотря на их неимоверные усилия, скважина углублялась за сутки иной раз лишь на… несколько сантиметров. Изредка брали пробы – керны. Случалось на счастье, что кернорватели поднимали каменные кругляки до четверти метра длиной. Иногда такие керны пахли нефтью. Буровики нюхали их, даже пробовали языком; и если еще в глинистом растворе появлялись радужные пленки, то лица у людей светлели и труд казался им легче.
Гремит ротор, вращая стальную колонну труб на забое, дрожит вся вышка от этой адовой работы. Сменный бурильщик заболел, и Джабар Самедов сам занял место у пульта управления; стоит словно вкопанный, держа руку в лосевой голице на рычаге тормоза.
Он тоже поблек и прикусил свой неугомонный язык, перемолов весь запас ругательств. А может быть, понял мастер, что бранью не поможешь, если нет самого необходимого?
Когда идет бурение и в люльке нечего делать, Ярулла сбегает вниз, и то помогает зацепить маленьким крюком на канате трубу для наращивания колонны, чтобы подтащить ее с мостков к столу ротора, то инструмент подтаскивает, то чистит лопатой пол, скользкий от глины. Даже вспыльчивый Джабар начинает благоволить к Низамову, видя, как по-хозяйски норовит он использовать каждую свободную минуту.
Все интереснее становится для Яруллы трудное буровое дело.
Когда он, пристегнутый к люльке ремнем, тянется за трубой, висящей на крюке талевого блока, ватник на нем задирается, и злой ветер прохватывает его насквозь, но беречься тут некогда: надо успеть отстегнуть болты элеватора и, пока блок идет вниз, завести стройную «свечу» за выступ «пальца». А тут уже новая труба на подходе, и Ярулла так же сноровисто принимает ее. Славно все идет, пока не нарушается рабочий ритм очередной досадной неполадкой.
Сейчас Ярулла внизу, а Джабар Самедов, хмурый и властный, на почетном посту бурильщика. Красиво работает мастер, особенно когда не бросается скверными словами. Но любоваться на Джабара тоже некогда: по ходу дела Ярулла сам соображает, что нужно, и направляется на подмостки взять новое долото: скоро придется менять… Он уже выбрал деталь, похожую на рыбий хвост, как вдруг руки его опускаются. Он бледнеет, хотя ничего страшного не случилось. Просто к буровой вышке подошла женщина в ватной стеганке…
32
Ярулла сразу узнал ее. Разве можно не узнать эти жгучие глаза, это круглое лицо с ярким румянцем и волосы цвета воронова крыла, выбившиеся из-под серого платка.
– Здравствуй! – крикнула она, волнуясь и открыто радуясь его растерянности.
Низамов не расслышал приветствия в грохоте буровой, сразу выбитый из колеи, молчком поднял нужную деталь и понес к ротору.
«Ох сумасбродная! Зачем приехала?!»
Однако овладевшее им смятение подсказало и ему, что он не зря боится Зарифы: совсем не желая этого, он думал о ней гораздо больше, чем о Наджии. Сознание своей беззащитности перед маленькой озорницей рассердило его. Он резко обернулся, готовый к отпору, однако Зарифы уже не было возле вышки: исчезла, словно растаяла.
– Уж не померещилось ли мне? – пробормотал Ярулла.
Вскоре на буровую заглянули Дронов и Семен Тризна.
– Слушай, Низамов, ты когда-нибудь видел автогенную сварку?
Самедов без церемонии оттеснил своего верхового от Дронова квадратным плечом.
– Где он ее видел? Я сумею: работал монтажником в Грозном.
– Я тоже желаю помогать. Пусть не видел, а вы покажите.
– Все тебя учить да учить! Поставь пол-литра – научу.
– Вот, понимаешь, вроде старый режим получается! – пожаловался Ярулла, все еще взвинченный неожиданной встречей с землячкой. – Мастер буровой – прямо красота, да! А ведет себя – даже совестно, как товарищи лекторы говорят, переживания прошлого.
– Но-но! – прикрикнул Джабар точно на лошадь, и, балуясь, больно ткнул Низамова под ребро оттопыренным большим пальцем.
– Ты полегче! Я, понимаешь, очень чувствительный…
Инженеры посмотрели на Яруллу – неуклюжего в брезентовой спецовке, натянутой поверх ватника, – и рассмеялись: казалось, ничем нельзя было пронять этакого здоровяка.
Остроглазая Зарифа заметила не только растерянность Яруллы, но и раздражение, с которым он отвернулся.
– Подумаешь, разозлился! Будто я к нему во двор въехала! – обиженно шептала она, поспешно уходя от буровой. – Какая жалость, что Наджия до сих пор киснет в Урмане, а то побежал бы прятаться за ее широкие юбки!
И все-таки радость встречи и невольное смущение любимого человека побеждали горькие чувства, оживляли глаза Зарифы ярким блеском.
Такой задорно-оживленной и предстала она в конторе перед Груздевым.
Недоверчиво глянул Алексей на залетную пташку с высоты своего громадного роста.
А она без суеты и поспешности достала и разложила перед ним на столе документы: комсомольский билет, удостоверение об окончании курсов, характеристики от организаций.
Груздев все внимательно следил за движением ее маленьких расторопных рук, мозоли на них особенно пришлись ему по душе.
«Вот лучшая характеристика для девочки, у которой такие сокрушительные глаза, – подумал он. – Телогрейка и грубые сапоги – прямо скажем, никудышный для красавиц наряд! – ничуть не умаляют у нее сознание собственного достоинства».
Однако (именно поэтому) Груздев пожалел юную трактористку и попытался охладить ее пыл:
– Условия работы у нас исключительно тяжелые, я уже не говорю – в зимнее время! И тракторы не первой молодости: всякая заваль старого выпуска нам достается. Еле успеваем ремонтировать, а обслуживать надо несколько буровых точек…
– Вы думаете, я не сумею? С текущим ремонтом справлюсь, а если что серьезное – поможете. Морозов не боюсь. Так что, не подведу…
– На словах ты бойкая…
– Постараюсь и на деле.
– Ну, гляди!
Зарифа спрятала комсомольский билет, остальные бумаги подвинула к директору буровой конторы, на всякий случай прижала с одного края пресс-папье, чтобы видно было и не разлетелись по столу, и, стуча большими, не по размеру, сапогами, пошла к выходу. Глядя ей вслед, Груздев весело покачал головой.
– Прелесть работничек!
Солнце тоже улыбалось Зарифе, весна так и дышала пьяной прелью травы, запахами влажной земли и талой воды, снежные сугробы сходили на нет и в тени.
