Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)
– Порядок! – радостно сказал Юрий, но лицо его неожиданно поскучнело, и он в замешательстве покосился на Груздева.
– Что у тебя? – спросил тот, заметив резкую перемену в настроении молодого инженера.
– Вспомнил… Вам звонили из Светлогорска о том, что сюда едет начальство?
– «К нам едет ревизор»? Так, так! Может быть, комиссия? Пока не звонили. А кто должен приехать?
– Нужные люди, – угрюмо буркнул Юрий.
– Все-таки?..
– Секретарь обкома по промышленности Щелгунов, Молочков из Казанского совнархоза, а с ними представитель Госплана Федерации Карягин Петр Георгиевич. Довольно неприятная, даже противная личность!
– Зато я рад приезду Щелгунова! Но откуда ты узнал об этом?
– Вчера мы встретили Карягина в светлогорском «Храме воздуха»…
22
Полине Пучковой за сорок. Крепкая, как мастер спорта, плечистая, с лицом, уже изрезанным морщинами, она легкой походкой шла по теплице, ласково прикасалась к листьям растений, поправляя их вьющиеся плети.
Здесь действительно не видно ни крошки торфа или навозного перегноя, не было и земли.
– По-моему, самая интересная работа у агрономов, – говорила Пучкова Наде. – В наших условиях, когда зависимость от природы сведена на нет, она исключительно эффективна. Почти все здесь мы выстроили сами: не один воскресник отработали! Идея обогрева, предложенная Груздевым, одобрена на Пленуме ЦК. Ведь горячую воду из цехов надо охлаждать, прежде чем снова пустить в оборот. Это стоит дорого, а мы берем ее, как тепловые отходы, обогреваемся бесплатно и возвращаем на завод холодненькую. Экономия средств и взаимовыгода! У наших рабочих самые дешевые огурцы и помидоры в любое время года! Если вы наладите нам автоматику, то стоимость еще снизится.
– Наладим, – с неожиданной для себя уверенностью пообещала Надя. – Я уже была в КИПе, и мы придумали название: «мать-кормилица». Надо реле времени установить, чтобы прибор чувствовал, когда приходит пора выполнять задание. Пусть сам включает насосы, поднимает уровень питательной влаги в гравии и отключает.
Увлекшись, они уселись на скамью возле бетонного стеллажа-корыта, из которого поднималась к стеклянному потолку зеленая завеса из огуречных плетей. Пучкова слушала Надю с большим вниманием, взгляд ее повеселевших глаз был сосредоточен и остер.
– Сделать бы нам еще автоматическое проветривание теплиц, чтобы стекла открывались и закрывались тоже по приказу автомата.
– Отдыхаете? – спросил Алексей Груздев, вместе с новым главным инженером Барковым обходивший теплицы. – А как идут дела?
– Не подведем, Алексей Матвеевич! – задорно сказала Надя. – Обсуждаем, как лучше провести местную автоматику.
Мужчины, продолжая разговор, пошли дальше.
– Более чем странно! – громко говорил Груздев. – Щелгунов сообщил мне по телефону, что Карягина срочно вызвали на комиссию Совета Министров по текущим делам. Хитер Петр Георгиевич! Потом при случае похвалится: был в нефтяном районе, а что на завод не заехал, постарается забыть.
– Живет одной жизнью с коллективом, в любое время суток найдешь его в цехе, – сказала Пучкова, задумчиво глядя вслед директору. – Сколько женщин готовы разделить с ним и горе и радость, а он нефтехимией увлекся, как девушкой. – Лицо Полины порозовело, похорошело, и Надя поняла, что она любит Груздева, и смутное чувство не то ревности, не то досады шевельнулось в ее душе. – Он радуется, когда его товарищи по работе растут, – словно оправдывая свой порыв, продолжала Полина. – Вот я… Он заставил меня поступить в Тимирязевскую академию и все сделал для того, чтобы я ее окончила, – а потом вернулась сюда.
– И вы вернулись ради Алексея Матвеевича?..
– Нет. Не подумайте чего-нибудь! Впрочем, ради него я поехала бы даже в Антарктику. Он во мне такое горячее, сердечное участие принял, и я его обожаю. Да, именно обожаю! – с вызовом повторила Полина давно изгнанное из обихода словечко.
– Что же Алексей Матвеевич сделал для вас? – спросила Надя через несколько дней, снова обходя вместе с агрономом Полиной ее тропически влажные владения.
Вместо того чтобы валяться на песочке у реки, плавать и опять блаженно млеть на солнышке, она часами пропадала в мастерских цеха КИП, наблюдала за пультами в операторных: искала решение задачи своего проекта.
Пучкова оказалась заказчиком толковым, но нетерпеливым, критиковала, подсказывала, назначала сроки.
– Вы совсем не даете нам времени подумать! – упрекнула ее Надя.
– Нельзя ждать: детки мои требуют.
– Детки ваши совсем не плохо себя чувствуют, – заметила девушка, любуясь необыкновенно мощными огуречными листьями.
– Листья что! Главное – огурцы такие вкусные и душистые, будто растут в открытом грунте. – Полина потянула унизанную огурчиками плеть из мокрой гальки вместе с белыми, словно отмытыми корешками. – Ни порошинки земли! Посажу обратно, и растение даже ничего не почувствует. Или вот эти красавицы… – и так же легко Пучкова вытащила из гравия розу с густомахровыми полураскрытыми бутонами.
Надя ахнула от сожаления, а Полина улыбнулась и спокойно посадила куст обратно.
– Завтра распустится вовсю, но попробуйте-ка потревожить ее в грунте во время цветения!
Девушка потянулась к цветку – понюхать – и испуганно отшатнулась: в нежных лепестках барахталась пчела.
– На тридцатиметровые взрывоопасные «самовары» влезать не боишься, а пчелы испугалась! Клинский огурец требует опыления, поэтому здесь у нас пчелы. Ставим по одному улью на каждую теплицу. – Полина легонько тряхнула цветок, помогая пчеле выбраться. – Все-таки вялые они тут: сильно истощаются от нашего жаркого и влажного климата. Мы для них зеленые ветки приносим. Вон букеты в бочках с водой: орешник, береза, ива. Пчелы берут с них белковый корм для своей детки. Зимой голые метлы привозим; стоя в воде, они выкидывают листья, и пчелкам легче дышать.
23
Зачерпнув ладонью гравий из стеллажа и пропуская его меж пальцев, Надя вспомнила, что ничего не сказала Юлии о своей встрече с Ахмадшой в Скворцах. Отчего не сказала? Странно встревоженная, она присела на скамейку у прозрачной стены теплицы и, глядя на широкие, как лопухи, листья, снова требовательно, даже капризно, спросила:
– Так что же сделал для вас Алексей Матвеевич?
– Разговор не для рабочей обстановки, – возразила Пучкова, однако села рядом и задумалась, деловитая в косынке и халате-спецовке с подвернутыми рукавами и большими карманами, набитыми всякой всячиной: и ножницы оттуда выглядывали, и концы шпагатов, и какие-то бумажные пакетики.
На строгом лице ее с прямым носом и кругленьким подбородком блестели, как роса, капельки пота. Вероятно, в юности она выглядела очень хорошенькой.
– Я уже сказала вам, что училась в Тимирязевской… – нерешительно заговорила Полина, но вдруг круто повернулась и спросила: – Что вы думаете о любви? Какое у вас представление о ней?
Надины представления о любви были пока довольно смутны. Правда, она знала дружную жизнь своих и теперь еще влюбленных родителей, жизнь Семена Тризны с его Танечкой, а главное, помнила наставления матери: Дина Ивановна начала подготавливать дочку к вступлению в жизнь, едва она вышла из подростков.
– Истинная любовь бывает в жизни только раз, – говорила она ей, а позже в различных вариациях подтверждала вывод, сделанный из собственного опыта.
Но многое в окружающей среде свидетельствовало об ином… Стремление юного существа разобраться в сложной житейской путанице приводило к новым разговорам, и мать всему находила объяснение: пережитки в сознании людей, плохое воспитание.
До сих пор Надя никем по-настоящему не увлекалась, встреча с Ахмадшой впервые растревожила и взволновала ее. Может быть, сердце ждало именно его.
– Любовь, вероятно, самое красивое и сильное чувство, а в нашем обществе она должна быть еще прекрасней, потому что у нас нет узкого, личного счастья, – заговорила Надя, по-прежнему вглядываясь в зеленый сумрак, где желтели звездочки цветов и слышно было смутное жужжание пчел. – Советский человек находит радость в работе, и у него непременно должна возникнуть потребность разделить эту радость с дорогим существом. Не знаю, что лучше – труд по душе или взаимная любовь? Но если они сливаются, то, наверное, это и есть настоящее счастье.
Полина глянула искоса, нетерпеливым движением сжала руки.
– Но ведь и раньше говорилось: «Горе и радость – все пополам».
– То совсем другое. Я читала в журнале «Америка», как одна большая дружная семья открыла магазин, или о враче, который купил себе частную практику, или о разбогатевших фермерах. У них жены – помощницы мужей, и детей много. Будто бы хорошо, но все, все сосредоточено только на благополучии собственной семьи. Я не хотела бы такой ограниченной жизни. Ни за что! Даже во сне!
Полина невесело рассмеялась. Надя посмотрела на нее удивленно, но продолжала с горячностью:
– Вы сами спрашиваете! У меня нет своего опыта, и я говорю о том, что вижу у других, по книгам сужу. Мне, например, непонятен идеал счастья, который Гончаров увидел в союзе Ольги и Штольца. Я не верю в него. Мне кажется, Ольга была бы счастливее даже с безвольным ленивцем Обломовым. Тут она, по крайней мере, боролась бы за человека, чтобы он не опускался. А со Штольцем? Одни возвышенные разговоры!
– А для себя чего ты хочешь?
– Хочу любви такой, которая окрыляла бы меня и дома и в обществе. Но чтобы прежде всего я чувствовала себя духовно богатым человеком, а уж потом женой и матерью. Мне кажется, без этого нельзя сохранить сердечную привязанность и по-настоящему воспитать своих детей.
– Все совместить трудно. Есть масса мелочей, из которых складывается быт.
– Быт – да. Но его надо наладить силами коллектива, государства. А пока многое зависит от нас самих. У меня уже есть живой пример.
– Кто это? – насмешливо и ласково спросила Полина.
– Москвичка Мария Пушкарева. Помните, в «Огоньке» был снимок: коридор в квартире, вереница калош вдоль стены – от самых маленьких до больших, и мальчик, несущий на место свои калошки. Подпись: «Нас у мамы много». Полная квартира ребят (их около дюжины), но образцовый порядок. А мама моложавая, миловидная, работает инженером, как и ее муж, и нянек никогда не было. Я написала этой женщине и получила от нее письмо. Теперь знаю, в чем секрет.
– В чем же?
– В том, что Мария Пушкарева работает на производстве, в том, что она никогда не ссорится с мужем, и дети их уважают. Для счастья надо не только любить, но и гордиться любимым человеком. И конечно, любовь должна быть одна на всю жизнь!
– Раз и навсегда данная? Вроде нержавеющей стали? – Пучкова угрюмо усмехнулась, но сразу плотно сжала губы, и только в прищуре глаз затаилась едкая, болезненная усмешечка. – Вот так напичкают нашу сестру всякими ортодоксальными истинами, а потом мы столкнемся с действительностью – и ай-ай, как больно! Ну, а если попадется негодяй, ты тоже будешь любить его до могилы?
– Почему негодяй? – возмутилась Надя. – Я никогда не полюблю такого! – Ей представился Ахмадша, снова обретенный друг детства, и сердце ее радостно забилось. – Мне кажется, я не ошибусь в выборе.
– Дай бог! Но имей в виду: когда начинаешь строить семью только с розовыми надеждами, то очень трудно потом переживать разочарования. Иные и так смотрят: если чувство дается раз и навсегда, зачем его беречь? Никуда оно не денется. Значит, можно топтать его и о стенку бросать. Мое! Вечное! А глядь, и не осталось ничего. Я по-другому поступала: в хорошее верила, как и ты. Оно и было смолоду…
– Любовь?
– Да, безоглядная, чистая, радостная. – Машинально зацепив пальцами конец шпагата, свесившийся из кармана спецовки, Полина завязала на нем узелок, другой, третий; и потом все развязывала и завязывала их, подлаживаясь к темпу своего рассказа. – Мы в Воронеже жили. Отец заведовал пунктом «Заготзерно». Свой домик имели с садом и, конечно, с парадным. И «зало» и пианино: мы, пятеро девчонок, все бренчали понемножку. Куры, гуси, утки, амбар во дворе, словом, дом – полная чаша. Зажиточные обыватели нэповских времен. У матери гимназическое образование, большая амбиция и самодурство порядочное. Мне едва шестнадцать исполнилось, а она просватать меня норовила. Жених – правда, перестарок, вдовый бухгалтер бывшей городской управы – приезжал на извозчике, конфеты, букеты подносил. У него тоже свой дом. Мать уже обручение готовила. И в это время встретила я на катке парнишку. Звали его Вася. Рослый, кудрявый, будто баранчик, лицо чистое. Раз поговорили, другой… Я барышня, семилетку кончала, ходила в горжетке с муфтой, в ботинках высоких с меховой опушкой и собой была смазливенькая. – Пучкова быстро-быстро завязала с пяток узелков и тут же, развязывая их, исподлобья взглянула в напряженное лицо Нади. – Все проходит, а красота стирается так, что и мать родная не узнает. Одним словом, полюбили мы с Васей друг друга, в разлуке дышать не могли. На бухгалтера я глядеть не хотела. Пусть он каждый воскресный день в новом костюме, пусть с букетами оранжерейными, с шоколадами! Мне куда дороже, когда Вася принесет пакетик леденцов или сирени где-нибудь наломает. Все бы хорошо, да маменька узнала, навела справки – и на дыбы! Мать у Васи – прачка, отец – алкоголик. Избенка своя на окраине, и в ней хоть шаром покати: голый стол, куча соломы в углу. Ни одной табуретки. А сестер и братьев семь душ. Говорит мне мама, она верующая была: «Прокляну!» – «За что?» – спрашиваю. «С нищим, с голодранцем спуталась! За кудрями погналась! Ничего у него нет, кроме кудрей. И грамоты всего три класса». – «Он молодой, выучится». – «Поженитесь, дети пойдут, не до учения будет». – «Я ему помогу». – «Дура ты, дура! И ему не поможешь, и себя утопишь». – «Тонуть, так вместе». – «Зачем тебе тонуть? Порядочный человек сватается, с большим окладом, с хорошим домом. Как барыня жить будешь». – «Не хочу жить барыней! Дом мы с Васей сами и наживем, если захотим, а таких кудрей твоему бухгалтеру вовек не нажить».
Так с год тянулось. Зимой ходили мы с Васей на каток, на танцы в клуб, летом в городском саду гуляли. И носил он одну и ту же рубашку, и всегда она у него была влажная. Сколько раз я хотела спросить: «Что ты, Вася, потеешь так сильно? Почему у тебя рубашка сырая?» Но стеснялась, а когда привыкла к нему, все-таки спросила. И он мне сказал: «Это потому, Полечка, что у меня только одна рубашка. Я на вокзале грузчиком работаю. Прибегу домой, мама постирает мне ее, сразу утюгом погладит – посушит. Вот она и влажная».
Слезы заблестели на глазах Полины, но она сердито тряхнула головой и снова заговорила, так торопливо бросая слова, точно обжигалась ими.
– Вот какой был у меня ухажер! Любила я его безумно. Пришла к маме, попросила: «У тебя полные сундуки материй всяких… Сшей Васе рубашку, а то у него только одна, сменить нечем». Мать даже позеленела от злости. «Пусть, говорит, он сгниет в грязи вместе со своим родителем-алкоголиком! Он и сам алкоголиком сделается, и дети от него гнилые будут». Но все равно вышла я за Васю, и тогда мать меня из дому выгнала. Начали мы жить в страшной нужде. Да что нам было горевать, когда мы были вместе? Стал учиться Вася, и дети – двое – родились здоровенькие, и вещами мы обзавелись. Все преодолели, а любовь рухнула, выходит, не на всю жизнь нам ее отпустили. – И опять горькая усмешка тронула морщинки возле прижмуренных глаз Полины. – Как я ему помогала, когда он учился! Себя не щадила! Ведь я сильная, грамотная. За любую работу хваталась, чтобы концы с концами свести, детей одеть, накормить, дать мужу возможность спокойно сидеть за учебниками.
– Где же он работал потом? – тихо спросила Надя, потрясенная рассказом Полины.
– Здесь, на заводе. Инженером. Сыновья в школе учились, когда он бросил меня.
– Какая подлость!
– Почему подлость? Не обманывал: разлюбил и ушел. Не могла ведь я принудить его жить со мной!
– К другой ушел?..
– Да, работала тут одна… врачиха молодая. Вася с язвой желудка лежал в больнице, а она его лечила. Практиковалась! Когда ни приду, она около него, будто нет других больных. Лицом красивая, молодая, глаза синие, губы накрашенные, и все выворачивала их сердечком… Руки мягонькие, гладенькие. Каждый день она его раздевала, выслушивала, ощупывала этими мягонькими ручками. Ну, и закружила голову моему Василию. Так и увела. Ох, и тяжко мне было! Тоже верила, что у нас с ним навсегда… А оно вон как обернулось! Я только из-за детей старалась побороть горе, чтобы они учение закончили. Но может, и не сладила бы с ним, если бы не Алексей Матвеевич. Он меня тогда, точно брат и друг, поддержал, ободрил, на верный путь вывел. «Поезжай-ка, говорит, Полина; в Москву, в Тимирязевскую академию. Стипендией мы тебя обеспечим, детям поможем. Вернешься потом к нам, отработаешь». Вот я и вернулась, – просто закончила Пучкова. На лице ее не осталось и тени страдания. Твердо, смело, весело смотрели глаза, выражая гордую уверенность в себе. – Стараюсь. Отрабатываю. Хочу, чтобы у наших рабочих и у наших ребят в садиках и яслях в любое время года были самые лучшие, дешевые овощи, а на всех торжествах заводских красовались розы. Чем еще могу я отблагодарить свой коллектив?
24
Равиль, как и Ахмадша, был временно направлен в Камск в распоряжение местной буровой конторы.
– Проведете работу на площадке химкомбината – сразу перебросим вас обратно, – пообещал Джабар Самедов.
Он по-прежнему дружил с Яруллой: вместе гуляли на сабантуях, вместе ездили на бюро обкома.
– Трудновато придется твоим ребятам в Камске, – сказал Джабар бурмастеру после совещания в тресте. – С жильем там туго. Пусть по выходным дням в Светлогорск ездят. Могли бы мы обе бригады рейсовыми автобусами каждый день возить, да шоссе еще не готово.
– Ничего, пусть немного потерпят ради ударной стройки, – заявил Ярулла невозмутимо. – Мы, старшее поколение, вон сколько трудностей преодолели!
Семья временно раскололась. Наджия отнеслась к этому тоже спокойно, а Фатима всплакнула: не хотелось молодушке оставаться одной со своим первенцем.
– Почему бы ей не пойти на работу? – спросил Ахмадша старшего брата перед отъездом. – Все не так скучать будет.
– Смешной ты, право! У нас маленький ребенок.
Не в первый раз уклонился Равиль от вопроса о трудоустройстве жены, а ведь Фатима вместе с ним институт окончила, собиралась «воевать» за большую нефть. В Камске Равилю поручили интересное дело – бурить наклонные скважины в нефтяной пласт под площадкой строительства, и он с ходу принял от монтажников обустроенную точку.
Бригаде Ахмадши предстояло пробурить несколько скважин в приемистые нейтральные пласты для закачки грязной воды с будущего химкомбината. Задание молодому бурмастеру не понравилось, но он не привык возражать, а когда увидел красавицу Каму и прикинул, каким опасным соседом может стать для нее химический завод, то загорелся желанием как можно лучше и скорее провести свою работу.
Буровую вышку для его бригады должны были доставить с правого берега Камы. Узнав об этом, Ахмадша был озадачен, а потом рассердился, решив, что его разыгрывают, но прораб конторы подтвердил по телефону:
– Вышка едет с правого берега.
Нефтяники Татарии уже привыкли к тому, что буровая, закончив работу на одной точке, перекочевывает со всем подсобным хозяйством на другую, и никто из местных жителей не удивлялся, когда вышки, эти королевы татарских просторов, важно шествовали по полям и горам, окруженные свитой грохочущих тракторов. Но как переправится сорокаметровая махина, собранная из стальных блоков, через широкую реку?
На берег Камы Ахмадша выехал с чувством тревожно-радостного ожидания, и причиной этого была не только диковинная переправа.
Встретил ведь Ахмадша Надю в первый день своего приезда, так почему им не встретиться сегодня на причале, находившемся на левом, пойменном берегу, недалеко от Скворцов? А думал он о ней постоянно с того самого памятного дня.
Палило солнце. Влажные испарения поднимались от густых зарослей ветел и топольника, опутанных внизу колючей ежевикой. На расчищенной площадке над отлогим взвозом, где грудились под брезентами бочки, мешки и ящики, собралась большая толпа: всем интересно было увидеть, как вышка поплывет через Каму. А Нади нет!
Ахмадша со своими парнями толкался среди местных жителей, посматривал на катера и моторки, пролетавшие по глади реки, ждал, не мелькнет ли светлокудрая девушка. Но когда вышка, отчалив от правого берега на двух сплоченных баржах, показалась над водной ширью, Ахмадша забыл и о Наде. Вот это зрелище! Джабар Самедов теперь уже не прежний сорвиголова, а инженер высокой квалификации, и лишь его строгий и точный математический расчет помог этой махине сойти с высот крутого правобережья и послушно забраться на баржи.
Женщины, собравшиеся на берегу, кричали!
– Упадет! Упадет!
– Бултыхнется в воду!
– Опрокинет баржи и трактористов утопит!
– Страх-то какой!
Но вышка плыла да плыла к новому месту работы. Неторопливо сошла она на пойму левого берега и величаво двинулась мимо заросших ериков, мимо кряжистых ветел и тополевых рощ к плоскогорью, где между деревней Скворцы и заводской стройкой зеленели поля. Вместе с вышкой переправились голуби, жившие на ней; шумели тракторы, натягивая тросы, а птицы то кружились в вышине, то спокойно влетали в свои гнезда.
Ахмадша снова обернулся к реке и посмотрел вдаль, где на берегу, под темной лесистой кручей, белела пристань и виднелись маленькие постройки: там была Надя.
25
Почему до сих пор расходились их пути-дороги? Как могли они жить в разлуке, если дальнейшая жизнь в одиночку теперь казалась немыслимой.
Поздно вечером на вышке, установленной на буровой площадке, загорелись огни. Ахмадша стоял посреди помоста, задрав голову, следил за пробным движением талевого блока.
– Майна! Вира! – кричал он и громко свистел, вспоминая, что голос его тонет в шуме моторов.
Занятый делом, он не заметил появления Джабара Самедова, пока тот не тряхнул его, ударив по плечу в знак дружеского расположения.
– Нравится тебе наша красотка?
Ахмадша, не поняв, о ком речь, смутился.
– Тьфу ты! – рассердился Джабар Самедов. – Отец – герой, брат – орленок. Ты-то в кого уродился, девка красная? Нравится тебе буровая? Ведь с того берега ради тебя перетащили.
– Конечно, нравится.
– То-то, желанный! Ох, если бы тебе хоть малость моей былой прыти, настоящий сердцеед получился бы! – В избытке чувств Самедов еще раз ударил молодого бурмастера по плечу. – Действуй! А я сейчас еду на завод к Груздеву. Мне Дина Ивановна посылочку велела передать для дочки. Надюша-то Дронова здесь теперь работать будет. Хороша девка, да что-то долго невестится. – Он еще раз почти с осуждением оглядел Ахмадшу. – Эх вы-ы, молодежь! Будь моя воля, я вас с Надеждой давно бы сосватал и окрутил.
Он уже ушел с буровой, а потрясенный Ахмадша все не мог опомниться: угадает человек сказать такое – словно в лицо выстрелил!
«Почему он так странно смотрел на меня? – думал Ахмадша, в сотый раз перебирая слова Джабара Самедова. – Или слышал что-нибудь… Кто может помешать нашему счастью, если мы полюбили друг друга? Почему друг друга? Это я полюбил, а она? Я же ничего не знаю и могу опоздать. Надо встретиться и сказать ей, что я люблю ее. Вот даже Самедов говорит: долго невестится. Значит, раздумывает, выбирает…»
Джабар в это время с Груздевым, Барковым, Дроновым и Надей ходил по нефтеперерабатывающему заводу, который вместе с химическим комбинатом и общей ТЭЦ занимал около тысячи гектаров, не считая растущего города и очистных сооружений.
На скоростном лифте инженеры поднялись на «этажерку» только что смонтированной установки.
Отсюда, с высоты шестидесяти пяти метров, открывалась грандиозная, поистине фантастическая картина. Блестели, отливая краснотой, зеркальные разливы могучей Камы, излучина ее протоки Вилюги и озера, светлеющие в темных берегах. На западе небо размытой голубизны еще розовело по краю над черными хребтами береговых гор, а на гигантском мысу, с трех сторон окруженном рекою, сияла россыпь огней – строился город, целые созвездия мерцали внизу, на территории заводов. Глянув в эту светящуюся пропасть, Надя невольно отступила от края, крепче схватилась руками за железные перила. Прохладный ветер с верховьев дохнул ей в лицо, чистый, как ключевая вода, и тут же опахнуло дыханием разогретой нефти. На стройке химкомбината повсюду полыхали голубые вспышки электросварки.
– Величественное зрелище! – воскликнул Барков.
Джабар Самедов, прислонясь к поручням, с дерзкой радостью смотрел на землю: высота не кружила ему головы.
– Хочешь, по перилам пробегу? – шутливо спросил он Надю, заметив ее робость.
– Что вы! Зачем?
– Просто так. Видала – канатоходцы в цирке бегают?
– То цирк, а здесь завод. И высоко…
– Пожалуй, высоконько. – И Самедов повернулся к Груздеву. – Что ты в такой большой посудине варить будешь, Алексей Матвеевич?
– Это первая в стране опытно-промышленная установка по очистке парафинов. – Груздев кивнул дежурному инженеру, и тот принес плоский флакон с желтовато-прозрачным, в прожилочках студнем. – Вот красивый предмет стольких огорчений – жидкий парафин! Дизельное топливо, в котором он находился, застывало при минус девяти градусах, а теперь мы дизельку от него избавили, и она выдерживает до семидесяти градусов мороза. Что же касается самого жидкого парафина, то его из рук рвут металлурги. Он им нужен для смазки при непрерывном литье стали.
– Смотри, Дмитрий Степанович, как твой сосед развертывается! – подзадорил Джабар Самедов Дронова. – О нем повсюду молва гремит. Нынче в Казани заговорили о какой-то новой кислоте. Я послушал и говорю: «Знаю, где колокола отливают». И точно: мне Федченко сейчас все уши прожужжал об уксусной установке да ацетатном шелке. Я думаю, это происходит с товарищами от большого эгоизма. Им охота, чтобы все на них удивлялись, шумели бы о них на каждом шагу. – Самедов прямо-таки с наслаждением следил, как вытянулось, напряглось лицо Груздева. – А разве нет? Ну что ты на меня уставился, Алеша? Многие, кому ты не даешь покоя, единодушно так утверждают.
– Ты это серьезно? – Груздев вспомнил старую склонность Самедова к пустому зубоскальству. – Разве можно назвать эгоизмом стремление принести пользу народу? И кто будет думать о покое, когда новаторская работа зовет, торопит?
– Работы и без того у каждого невпроворот! Не гляди на меня, Алеша, так свирепо! Хоть я и тяжеленек, но боюсь: хватит у тебя силенки, чтобы меня с этой вышечки скинуть.
Груздев рассмеялся, сразу все превратив в шутку, а Надя по-прежнему стояла, придерживаясь рукой за перила, и задумчиво смотрела на разлив Камы возле устья Вилюги. Тихо и пустынно там, а здесь в любое время суток кипит работа.
Молчание Нади странно встревожило Груздева, заставило подойти к ней.
– Как вы находите, наш город не хуже Новокуйбышева будет?
– Наверное, – сказала Надя с таким безучастием, что Самедов неожиданно возмутился:
– Слушай, мы перед тобой великие горизонты открываем… Это все наше, кровное, выстраданное, а ты глядишь; точно сонная. Вот заезжал я сегодня к своим бригадам и видел, как Ахмадша Низамов принимал буровую. Хоть картину с него пиши! Пинжак (Самедов так и говорил по-прежнему: «пинжак») затерт, в мазуте, а в лице у человека вдохновение. Во-он его вышка светится. – Самедов показал на юго-восток, в даль темных полей, где блестела одинокая звездочка, взглянул на Надю и поразился: так дивно изменилась девушка, смотревшая теперь в ту сторону.
Море света разлилось внизу: и над Камой, вдоль леса, роились огни; и буровые на обоих берегах светились, точно рождественские елки, но не эта иллюминация, а одна-единственная звездочка заворожила Надежду Дронову.
«Шут их разберет, этих девок!» – подумал Самедов.
26
Чтобы отпраздновать приезд дочери, Дронов пригласил к себе всю честную компанию с Барковым в придачу: надо поближе познакомиться с новым инженером, да и ему не следует оставаться в одиночестве, пока не приехала семья. Тоскливый холодок пустых, еще не обжитых квартир Дронову более чем знаком.
Проезжая по району городской застройки, Дмитрий затормозил машину, обернувшись к Баркову, сказал:
– Смотрите, что у нас делается. Мы теперь как бы в сотворении мира участвуем: создаем здесь и свет и воду, даже горячую, рабочее место для человека, кров над его головой и всяческие увеселения. Господь бог в раю меньше о нем позаботился.
– Да, фантазия у господа бога была небогатая, – согласился Барков, с любопытством выглядывая из машины. – Он даже представить себе не мог, на какие дерзания будет способен созданный им человек. Пустив его в мир голеньким и слабым, бог будто нечаянно вдохнул в него дух противоречия и вечное стремление к лучшему.
– На наше счастье, не было у боженьки таких советчиков, как Карягин. Этот все упростил бы до абсурда, и люди до сих пор находились бы в первобытном состоянии, – сердито пошутил Груздев.
– Не хуже, чем в Светлогорске, получится, – заметил Джабар Самедов, глядя на площадку строительства.
– Славный городок Светлогорск. Я просто влюблена в него, – с подъемом сказала Надя.
– Только ли в городок? – спросил Самедов, но, почувствовав, что перехватил, поправился: – Чем хуже Октябрьский или Салават в Башкирии, а наши татарские нефтяные центры Бугульма и Альметьевск? Да, все Поволжье преобразилось, и в этом первую роль сыграли мы, нефтяники.
А Надя и не заметила оговорки старого друга дома, сосредоточенная на своем: снова и снова до мельчайших подробностей вспоминала встречу в Скворцах, и все сильнее разгоралось в ней странное волнение, охватившее ее, когда она стояла, смешно растрепанная, перед человеком, которого вдруг так выделила и приблизила к сердцу.
«Ну, а дальше? Какой он, этот Ахмадша, теперь? Ведь я не могу, как Юлия, захотеть, чтобы меня просто взяли в полон! Ей безразлично, что у человека за душой, были бы только плечи да брови». Надя встречала девушек, которые даже и от таких требований отказывались, ища мужей с положением в обществе и приличным окладом, но сама она не примирилась бы с отказом от идеальных представлений о своем будущем избраннике.
– Ты постарел, Алексей! – сказал Джабар Самедов, когда электрические лампочки на дроновской даче резко осветили лицо Груздева.
– Это он на нефтепереработке немножко поизносился, – заметил Дронов, расхаживая по низким для его роста комнаткам. – Процесс напряженный: сырье и целевые продукты взрывоопасны. Все время приходится быть начеку; у гидростроителей враг номер один – вода, у нас – огонь, хотя он и первый помощник. Каждый ночной звонок бьет по нервам.
Надя хозяйничала на застекленной веранде, накрывая стол для ужина, принесенного из дома отдыха; смотрела, как за окнами, дробя отражения огней на воде, почти рядом с дачей прошел теплоход и стал разворачиваться, чтобы пришвартоваться к ярко освещенной пристани.
