355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антонина Коптяева » Собрание сочинений.Том 5. Дар земли » Текст книги (страница 24)
Собрание сочинений.Том 5. Дар земли
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:37

Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"


Автор книги: Антонина Коптяева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

«Почаще бы проводились съезды изобретателей!» – вспомнил Груздев сожаление Федченко и приказал Глендем следовать за машиной Тризны, свернувшей на ЭЛОУ. – На местах-то мы много внимания уделяем рабочей смекалке. И шуму у нас вокруг наших заводских рационализаторов достаточно. Но получается так, что ценнейшие предложения изобретателей-одиночек маринуются в комитете по изобретениям годами. И пожаловаться некуда: союз наш – ВОИР, вроде МОНРа, – миллионная организация: утонули в нем изобретатели!

Машина Тризны вдруг остановилась, сдала шина. Пока шофер топтался в зыбком сумраке возле багажника, выволакивая домкрат и запасное колесо, Семен Семенович пересел к Груздеву.

Проснувшийся Скрепин стал прикидывать вслух, что еще нужно сделать, чтобы закончить к весеннему паводку водозаборы. Перед войной он работал на Сахалине, на Охинских нефтепромыслах. Масштабы работ в Татарии поражали его, но до сих пор он любил хвалиться «своим» Дальним Востоком.

– У нас в Охе, – сказал он Тризне, – чтобы добыть тонну нефти, много труда надо вложить. Есть такие скважины, где в сутки добывают качалками не больше ста килограммов. Большей частью они неглубокие и очень густо расположены: кое-где до пяти метров.

«Ну, сел на своего конька», – подумал Груздев ласково: по душе ему были жизнерадостность Скрепина и его влюбленность в нефть.

36

Въехали в Светлогорск поздно ночью. Дождь лил как из ведра, и на залитых водой улицах, точно в реке, отражались огни фонарей и освещенные окна. Скрепин первым, спасая покупки под полой плаща, вышел у своего дома с полисадником, в котором блестели мокрые кусты сирени. Алексей Груздев мог бы переночевать в особняке для приезжих, но он торопился на завод, и непогода его не страшила. Однако мысль о встрече секретаря горкома с женой и сыновьями вызывала в воображении собственную квартиру в Камске. Никто не откроет дверь… Голые окна, учрежденческий диван под белым чехлом в столовой. Холодная в своей опрятности холостяцкая кровать. В кабинете письменный стол, заваленный бумагами: дела, дела, дела…

И вдруг Алексею не захотелось тащиться по дороге под ливнем, так хлеставшим по стеклам машины, что почти ничего не было видно.

Тризна, почувствовав настроение товарища, сказал:

– Переночуй у нас. Поужинаем, потолкуем о том, о сем, а утром быстро доедешь.

Груздев согласился с радостью, спугнувшей ощущение одиночества, не в первый раз подбиравшееся к нему.

Уже в передней квартиры Семена Тризны ощущалась зажиточность семьи – все забито вещами: большое зеркало с дорогими бра по обе стороны, затейливая, но удобная вешалка, яркая ковровая дорожка на полу, термометр, барометр и старинные часы на стене.

– Как у частного врача! – заметил Груздев не то с одобрением, не то снисходительно.

Вдобавок вкусно пахло домашним печеньем и почему-то клубникой, хотя время ягод давно прошло.

Танечка выкатилась из столовой в длинном голубом капоте, с белой шалью на плечах; увидев гостя, весело всплеснула руками, на полных щеках улыбчиво заиграли ямочки.

Вошли в столовую, по-кавказски убранную коврами, залитую ярчайшим светом лампы под оранжевым абажуром. В массивной вазе на пианино – букет астр. За стеклянными дверками буфета блеск фарфора и хрусталя, и стол сервирован, как для парадного ужина.

Светло, тепло, и странно думать, что на дворе бушует почти осенняя буря.

– Дом, как говорится, полная чаша. – Груздев сел на тахту, покрытую ковром, спадавшим со стены. – Неплохо живете, Татьяна Сидоровна. Все обрастаете.

– А что нам? – Танечка задорно остановилась у стола, переставила тарелку с поджаренным куском телятины. – Трое в семье работают, получают прилично, я только реализую. Все к тому идем.

– К чему? – придирчиво, со скрытым раздражением спросил Груздев.

– Ну… – Она хотела сказать «к коммунизму», однако тон Алексея насторожил ее. – К зажиточной жизни.

– Это несомненно! – Груздев окинул взглядом стол. – Вы еще не обедали?

– Что вы! Мы с Юриком и Юлией обедали. Я всегда говорю Сене: «Правильное, то есть вкусное и своевременное, питание – залог здоровья». А он на работе, как ребенок заигравшийся, забывает даже стакан чаю выпить вовремя. Вот сегодня… Надо же было: прямо с самолета ехать на какую-то установку!

– «На какую-то установку!» – с мягким укором повторил Груздев. – На ЭЛОУ мы заезжали, дорогая Татьяна. Когда-то вы были в курсе всех наших дел, а теперь отстаете.

– Так когда же мне? – Танечка еще что-то передвинула на столе и, обернувшись к двери, крикнула: – Маруся, давайте заливное! – И по тому, как она приняла из рук Маруси украшенное зеленью блюдо и начала устраивать его среди пышной сервировки, было видно, что еда в этом доме – дело священное.

«Вот вышла бы Надя за Юрия, то-то закормила бы ее свекровушка!» – подумал Груздев, взглянув на Семена, и ему стало обидно за него.

Когда заезжали на ЭЛОУ, там Семен Тризна был совсем другой: увлекал заразительным азартом и знанием дела, а дома походил на заплывшего жирком лавочника. Всем тут, конечно, верховодила Танечка, целиком погруженная в домашнее хозяйство и в своем самодовольстве уверенная, что идет к коммунизму.

Груздеву опять вспомнился дом Щелгунова, его дети, Христина… «Детей мы с малых лет приучили к самообслуживанию, – говорил Щелгунов. – Когда они не боятся физической работы, то во всем деловые получаются человечки. Любой быстро оденется, постель уберет, младшему поможет собраться в ясли или в садик. Такая самодисциплина хорошо сказывается и на занятиях в школе».

Десятеро детей у Щелгунова, а мать занята общественным трудом, и домработницы не держат. Какая завидная дружба в семье!

«То, что я всю жизнь работаю, вызывает уважение детей, – заявила Хатиря-Христина. – Они никогда не видят меня раздраженной или неряшливой. Ради счастья детей мы сами должны быть красивы, и я строго слежу за этим».

– Значит, и муж хорош, дай бог ему здоровья! – шутливо похвастался Щелгунов.

А к Танечке трудно предъявлять моральные требования: все от нее отскакивает, как от стенки горох.

– Юлька! Юрик! Идите ужинать! – звала она где-то в глубине квартиры. – Посмотрите, какой у нас гость!

– Почему ты Тризна? – Груздев опять критически поглядел на товарища. – Откуда в деревне появилась такая фамилия?

– Не знаю. Кличка дворового, возможно. Я родословную свою дальше деда не прослеживал.

– Алексей Матвеевич! – воскликнула Юлия и картинно остановилась в дверях в ярко-синих брюках и малиновой кофте навыпуск. – Здравствуйте, дорогой товарищ директор! – Развинченной походкой она прошла по комнате, пожала руку Груздева и села, развалясь, рядом с ним на тахту.

Зеленые глаза ее были подведены так, что углы их приподнимались к вискам, завешанным прядями прямых волос, крупный рот накрашен под цвет кофты, ногти тоже малиновые.

– Юлия, когда ты сбросишь с себя эту «дурочку»? – спросил Тризна, неодобрительно посмотрев на дочь. – Ты похожа на попугая, честное слово.

– Я тебе верю и без честного! Но мне скучно, когда все обыкновенно.

– Замуж тебе пора выйти. Тогда перестанешь дурить.

– Как сказать! Имейте в виду, что я выйду только за генерала или академика. За художника тоже могу, если он уже проявился.

– Любому из этих возможных претендентов инфаркт обеспечен, – предсказал Юрий, усаживаясь за стол.

– Не болтайте глупостей, неудобно! – попросила Танечка, поведя взглядом на Груздева, хотя сама никогда не стеснялась старого друга семьи.

– Что значит «неудобно»? Молодежь двадцатого века свободна от условностей. Я, во всяком случае, смотрю на жизнь реально, а не через розовые очки, как Надя Дронова, поэтому не кинусь в реку от разочарования, а тем более назло кому-нибудь: себе дороже обойдется! Алексей Матвеевич, что она говорила вам, когда вы ее вытащили из воды? Ведь она хотела утопиться, это факт! Помните, в каком состоянии вы доставили ее домой? Казалось, она совсем обезумела: лежала и молчала, уставясь в одну точку, целую ночь напролет, не смыкая глаз. И я промучилась до утра – пока не приехала Дина Ивановна, боялась, чтобы она не повторила свой номерок. А почему? – Юлия сердито вздернула брови. – Я не верю, что тут виноват Ахмадша: он, бедняжка, до глупости влюблен в нее. Она сама чем-то себя растравила, да так, что с ней заговаривать об этом невозможно. Все выдумывают, осложняют! А жить надо легко, просто. Я ничего ни от кого не требую, а чем я хуже других?

– Тем, что ты эгоистка. Думаешь только о себе, – заметил Юрий.

– А ты обо мне думаешь? Ты тоже заботишься только о себе, да еще о Наде Дроновой. Я всерьез заявляю, что с охотой вышла бы за старого человека с хорошим положением в обществе. Когда у интересной женщины старый муж, это, во-первых, всегда молодит ее и делает привлекательной в глазах мужчин. Во-вторых…

– Во-вторых, прикуси свой противный язык, слушать тошно! – не на шутку рассердился Семен Тризна и – к Груздеву: – Садись за стол, дружище. На воле разверзлись все хляби небесные, а тут благодать!

– Да, не то что там, где сейчас мокнут рабочие, – сдержанно сказал Груздев; его все больше раздражала обстановка в семье Тризны. – Я, конечно, не за уравниловку: не обязательно директору предприятия жить, как сторожу. Но жизнь каждого человека надо сделать лучше.

– К тому идем, – почти так же, как недавно Танечка, ответил Тризна. – В общем суммирую: довольно разговоров, давайте есть. Я ужасно проголодался, – он налил себе и Груздеву коньяку, а всем остальным сухого вина, полюбовался на свет золотистой влагой. – Ну, братцы-кролики! За успешное завершение наших начинаний, в первую очередь, водозаборных станций. Колоссально получается! За комплекс на Исмагилове! Ведь там нефть пойдет в товарные парки без потери легких фракций. Только бы решить проблему парафина, чтобы он не оседал в трубах. Сейчас изобретатели родили новую идею – создать двойные трубы для нефтепроводов: сверху металл, а внутри стекло.

Груздев задумался.

– Может быть, лучше пленку пластмассовую?

– Стекло хорошо бы. Парафин на него не осаждается. – Тризна выпил, закусил, сразу повеселел. – Вся трудность – придумать стыковку и как трубы из стекла заключить в сталь. Может быть, правда пластмассой покрывать металл?

– По уши влюблен в свое дело, – то ли с ревностью, то ли с завистью сказала Танечка.

– Когда-то вы тоже были влюблены в дело и столько тепла вносили в нашу трудную боевую жизнь, – напомнил Груздев.

37

Юрий и Юлия после ужина сразу ушли: им неинтересно стало в обществе «стариков», занявшихся воспоминаниями о днях давно минувшей молодости.

Груздев ел, пил, но в душе его росло беспокойство, вызванное словами Юлии.

Какие требования к жизни у Нади? Могла ли она принять программу, с таким беззастенчивым цинизмом изложенную Юлией, которая тоже занимается общественно полезным трудом, но не из потребности трудиться, а ради материального благополучия? В чем разница между новым поколением и поколением отцов? Вот Семен Семенович и Юрий. Оба инженеры. Оба беспокойные в работе. Но Семен уже покрылся жирком бытового благополучия, а Юра весь устремлен вперед.

– У нас все трудно было, – говорил Тризна, размышляя о том же, но вслух. – Нам и учеба давалась нелегко, и заводы мы строили на нетронутых местах, и война легла на плечи… но если сравнивать, то еще труднее досталось нашим отцам: голодные и холодные, они голыми руками дрались за советскую власть. Им приходилось начинать строительство в годы полной разрухи. Даже пути развития нового государства тогда были неясны для многих.

– Всем нелегко! – заключила Танечка, любившая поддерживать разговоры, особенно политические, ради чего она, полеживая после обеда на диване, каждый день просматривала газеты. – Современной молодежи тоже достается! То гидростанции строят, то целину осваивают! Едут бог знает куда…

– А ты хотела бы, чтобы они за печкой сидели? – добродушно укорил Тризна. – Сама-то не побоялась в глухие степи отправиться, в землянках жила – не плакалась, а Юльку отговорила ехать на Дальний Восток. Вцепилась в девчонку, как репей! Теперь бы она на Сахалине или в Магадане дома строила, а здесь что? Киснет в конструкторском бюро да разные фортели выкидывает.

– Ну уж! – беспомощно возразила Танечка.

Груздев задумчиво смотрел на них, в глазах его теплилась добрая и грустная улыбка.

– В большинстве наша молодежь настроена отлично – и отношение к жизни, и эстетические устремления у нее высокие, – сказал он убежденно. – В старое время понятие об эстетике было узким: поэзия, живопись, театр, то есть область искусства, доступная только избранным. А теперь весь народ стал творцом прекрасного: современных городов, изящной одежды, электропоездов, реактивных самолетов, спутников Земли, словом, того, что не только нужно для хорошей, красивой жизни, но содействует духовному росту людей, новизне понимания прекрасного: в искусстве, в природе и в отношении человека к человеку. Но это ко многому и обязывает: все сложнее техника и методы труда. Поэтому растет жадность к знаниям, отдача которых доставляет истинную радость. Конечно, не у всех так получается. – Груздев замялся, но словно кто дернул его за язык. – Вот вы, Таня, раньше были в коллективе, а сейчас… Ну почему вы так переменились?

– Я?.. Я детей воспитываю… Мужу создаю условия: он ведь работает! Вы думаете, просто быть заботливой женой, матерью, домохозяйкой? Когда заболеет кто, столько сил, столько души. – Танечка чуть не расплакалась… – Я тоже создаю красоту – в жизни, в нашей семье… Да ну вас, Алеша! По-вашему получается, что только молодежь и двигает дела.

– У нее требований больше.

Семен, осовев от вина и еды, махнул рукой.

– Какое больше! Послушать, что наша Юлька плетет, – уши вянут.

– Таких, как она, немного. Надо шире смотреть. У людей возникла духовная заинтересованность в работе. Поэтому стыдно не только плохо работать, но и плохо вести себя в быту. Отсюда движение бригад коммунистического труда.

– Бригады, конечно, – движение новое, – сказала Танечка, ободрясь. – А духовная заинтересованность всегда была. Вспомни, как работали во время войны колхозницы. На трудодень-то мало получали!

– Мало. За таким столом не сиживали, – согласился Груздев, покосившись на Тризну, который полез в буфет за новой бутылкой коньяку. – Но та работа для наших женщин являлась борьбой за советскую власть, за мужей и сыновей, стоявших насмерть на фронте. Радости труда, которая родилась сейчас, тогда, конечно, не было.

– Но почему ты приписываешь все молодому поколению? – сердито спросил Семен. – А мы? Разве не мы породили эту радость труда?

– То была запевка. А теперь развернулось народное движение за коммунизм. Но и трудностей много появилось: в науке тормозит консерватизм и просто подлость отдельных мерзавцев, в быту мешают человеческие слабости, вредное, разлагающее влияние Запада и Америки. Идет борьба за души людей.

– Ну вот, начал за здравие, а кончил за упокой, – шутейно огрызнулся Тризна: ему хотелось просто отдохнуть, «кутнуть маленечко», а Алешу потянуло на философию. – То красота, то гнилые влияния.

– Да ведь стоят друг против друга два мира, два противоположных лагеря. И если мы величием своих свершений завоевываем симпатии лучших людей на той стороне, то, наоборот, идущие оттуда тлетворные веяния находят поддержку среди худших из нас. Тратятся же на что-то миллионы долларов и усилия подрывных американских центров, растущих, как поганые грибы.

– Ты перегибаешь, старик, – уже серьезно заговорил Тризна. – Если мы должны оберегать молодежь от буржуазных влияний, то почему ты ставишь ее выше нас? Я, как отец, не могу смотреть на своих птенцов снизу вверх. Родительская амбиция не позволяет. Хотя Юра у меня хорош, лобастый! Не чета Юльке, которая не сегодня-завтра станет светской дамой, – и прости прощай ее трудовая квалификация! Юра идейный – и в работе, и в личной жизни. Однолюб, как и я. Меня никогда не прельщали мужские блудни; девочки и все такое прочее. Может, ты прав: отбилась моя Танюшка от общественных дел, обескрылена, но я ею дорожу. Я без нее – пропал. – Семен расчувствовался, даже слезинки сверкнули на больших ресницах, однако легкий нрав пересилил, заставил его неожиданно рассмеяться: – Ты не думай, это не потому, что путь к мужскому сердцу лежит через желудок… Чувствую, куда гнешь, милый друг! Просто люблю я Танюшку.

– Не знает, как выхвалиться! Ради того готов жену принизить. Обескрылена… – Танечка обидчиво поджала губы, но тут же добродушно махнула рукой и потянулась за куском сдобного пирога с яблоками. – Насчет Юрика верно: он в Наденьку давно влюблен и других девушек просто не замечает. Что у нее там произошло с Ахмадшой, не знаю, но кончилось благополучно, и слава богу! С Юрой она будет счастлива.

Груздев молчком взял от Семена полную чарку, подумал: «Быстро вы тут решили! Нет, у таких, как Надя, чувства легко не меняются».

38

Он вспомнил последнюю встречу с Надей в заводском цехе. Она стояла, записывая что-то в блокнот, бледная, пасмурная, как яблонька, нежно белеющая в саду в серебряный весенний денек, когда солнце просвечивает за облаками.

«Ничего, теперь можете за меня не бояться», – выражал ее отчужденный и все равно тревожащий взгляд. И по-новому, по-женски заколотые волосы над тонкой шеей, и движение руки, которым она опустила блокнот в карман спецовки, – все говорило: «Я молода, хороша, а горе пройдет».

«Надя! – мысленно обратился к ней Груздев. – Неужели они говорят правду, и ты уже переметнулась к Юре? Но что значит „переметнулась“? – оборвал он себя и, стремясь забыться, потянулся к рюмке. – Почему, когда желанная женщина оказывает внимание нам лично, мы никогда не обвиняем ее в легкомыслии?»

– Давай еще по одной, – предложил Тризна, и коньячная бутылка сделала новые поклоны.

– Сеня, завтра рабочий день, – предупредила Танечка, доставая из кармана кокетливого передника горсть орешков.

– Завтра мы будем на высоте, дорогая женушка: дела пошли хорошо. Откачка нефти опять без перебоев. Почти все, что нужно для строительства водозаборов, мы выпросили. За разработку метода внутриконтурного заводнения наших нефтяников выдвинули на Ленинскую премию. Среди них и Дина Ивановна.

– Молодец Дина – какой чести удостоилась! – Вылетевшее недавно у Тризны обидное словечко «обескрылела» снова царапнуло Танечку, и слезы навернулись у нее на глаза. – Все правда! Скатилась я под откос и только тем утешаю себя, что детей воспитала, уют создаю. Ничего я не создаю, – призналась она с откровенностью захмелевшего человека, – и никого не воспитывала: все шло самотеком. Пожертвовала для семьи работой, положением в обществе, и в награду – дочь мне вчера сказала: «Ничего ты не понимаешь, а везде суешься. Сидела бы да помалкивала». Вот как! Я ее денег совсем не трачу на хозяйство. Если попрошу, так только на обстановку, ведь для нее пойдет! Какое право она имеет грубить мне! – И Танечка заплакала, сразу став старой и некрасивой.

– А ты говоришь: молодежь! – потеряв нить разговора, с укором бросил Семен Груздеву.

Груздев промолчал и уже сам налил себе коньяку.

Потом он шел по пустынным улицам, прополосканным проливным дождем. Было удивительно тихо, свежо, даже холодно, повсюду в мелких впадинах на асфальте стояли лужи, отражая свет фонарей и мерцающие зарева факелов.

Одинокий человек шагал неведомо куда, отмеривая километры. На окраине домики, сараи, суматошный крик петухов. Ночь не отставала от Груздева, окутывала его мраком, пока он не очутился в роще, где рядом с мощными березами вздымались штабеля бревен и топорщились кусты мокрого подлеска, обдававшие его с ног до головы тяжелыми брызгами.

– Надя-а! – громко позвал Груздев, и ему, точно заблудившемуся ребенку, захотелось плакать. – На-дю-ша-а! – крикнул он громче и, уже не в силах замолчать, шел и кричал: – Надя! Надя-а!

– Черти тебя тут носят! – вдруг гаркнул ему кто-то из темноты громовым голосом. – Чего орешь, дубина ты стоеросовая? Держал бы за подол свою Надю, а то нализался и колобродишь, людям спать не даешь.

Вернувшись в Камск, Алексей Груздев все вспоминал об этом окрике и багровел от стыда и досады. Столько наговорил за столом у Тризны об эстетике, а потом напился, ходил по поселкам и орал…

Он пил редко и понемногу; тем более ему противно было, что он дошел до такого умопомрачения. Ни одна живая душа не догадывалась о его любви к дочери Дроновых, а он выкрикивал ее имя на всю округу. Хорошо еще, что темная ночь скрыла эти «подвиги» от людей. Вдруг услышала бы его Дина Ивановна, или увидел Ахмадша, или, страшно подумать, сама Надя…

39

Дина Ивановна сидела в культбудке бригады Яруллы Низамова. Эту точку дали ему за пределами Исмагиловской площади. Пластовое давление здесь было почти нормальным, но все равно при проходке начались неприятности.

– Как быстро шло бы бурение, если бы не обвалистые глины! – озабоченно говорил Ярулла, заметно осунувшийся и постаревший за последнее время.

И то ли из-за трудовых неудач стеснялся он смотреть в лицо Дроновой, то ли заботы о сыне замучили, или чувство вины перед старыми друзьями давало о себе знать, но только все отводил он взгляд куда-то в сторону.

А она? Материнская гордость не позволяла ей заговорить с ним о детях, тем более что она не знала о вмешательстве Яруллы в их отношения. Если Ахмадша и Наденька сами так крепко не поладили, то как могут родители примирить их? Теперь, когда Дина Ивановна не меньше Семена и Танечки Тризны обнадежила себя возможностью выдать Надю за Юрия, такое примирение было нежелательно.

Рабочие, свободные от вахты, сидели вокруг главного геолога и мастера: их очень волновала судьба новой скважины. Удастся добурить ее на воде – великое дело для всего бурового треста. Срыв – позорная неудача, а бригада дорожила своей рабочей славой больше, чем иная невестка добрым именем.

– Придется, старик, сыну поклониться, позвал бы ты сюда Ахмадшу, – дружески посоветовал Илья Климов, заглянувший мимоходом в бригаду узнать, как идут дела. – Вчера мы с ним разговаривали… Не зря ты учил его: свою работу тянет и о твоей думает.

– Мы с ним уже толковали. Родительская амбиция, понимаешь, ни при чем, когда общее дело решается.

– Что Ахмадша?.. – поинтересовалась Дина Ивановна и покраснела. Нет, не могла она спокойно говорить о человеке, из-за которого в семье чуть не произошло самое страшное несчастье!

– Он предлагает делать порционный цементаж нижних обвалистых слоев. Цемента пойдет немного, не канительно, а риску в проходке не будет.

– Это, пожалуй, верно! – одобрила Дронова.

– Хорошо, давайте возьмем Ахмадшу в консультанты, – сказал Ярулла, обращаясь к рабочим бригады, – пусть молодой инженер покажет, на что он способен.

– Ведь это опять целый переворот в бурении совершится! – сказал Климов Дине Ивановне, садясь в ее машину.

Дронова промолчала: ей самой не пришла мысль о порционном цементаже ствола скважины потому, что у нее других забот было предостаточно. Пусть уж здесь геологи бурового треста шевелят мозгами. Сейчас она думала: «Почему Надя – наша гордая, чистая девочка – не может поделиться со мной своими переживаниями? Значит, стыдится их! Значит, еще страдает, тоскует по нем!»

И такая обида и ревнивая досада охватила Дину Ивановну, что даже ненависть к Ахмадше зашевелилась в ее сердце.

Мощные железобетонные корпуса водозаборной станции серели на берегу речки среди тополей и поломанных дубов.

– Почти закончили… Но от «почти» до освоения ох как далеко! – Дина Ивановна высунулась из окна машины, влюбленным взглядом окинула строительство.

Зимой, когда вода подо льдом чистая, часть ее для закачки в нефтяное месторождение берут прямо из реки, а вот придет весенний паводок, зашумят талые воды, качая в мутных потоках голубое небо с белыми облаками, и главному геологу одни заботы. Только новые водозаборы помогут справиться с тревожным отставанием работы нагнетательных скважин.

Климов тоже смотрел на постройки с восхищением.

– Мы, работники цеха капитального ремонта скважин, знаем, что значит закачка грязной воды! Как только нет приемистости, сразу меня в оборот берут: гони бригаду для гидроразрыва! Спасибо геологам да геофизикам: следят за жизнью пласта. Законно вас на премию выдвинули.

– Будет вам – может, еще и не дадут, а разговоров!..

Дина Ивановна, конечно, была бы рада такой чести, но боялась поверить этому.

Вместе с Климовым они прошли в колоссальное здание, где уже был выведен ряд отсеков-фильтров с днищами, закрытыми сплошными настилами из труб.

– На эти водозаборы люди будут из-за границы ездить: смотреть, учиться, – сказал Климов.

А Дина добавила мысленно с горечью:

«Уж если к нам приезжают позаимствовать технический опыт, то в семейных отношениях мы подавно обязаны быть образцом».

40

Надя со старшим оператором установки загружала аппарат жидким катализатором. Трудная и опасная работа! Стоит чуточку зазеваться, и из трубки, которой соединяются контейнеры с аппаратом, вырвется огонь, а ожоги от этого взрывчатого вещества не заживают долго. Можно натворить и большие беды… Привычно сосредоточась, Надя осторожно и ловко соединяла схему контейнеров и баллона с инертным газом, с помощью которого передавливался катализатор.

В катализаторной душно – особенно на верхней площадке, где происходила загрузка, – а спецовка и фартук асбестовые, маска глухая, но, только закончив процедуру, девушка стащила все это и вытерла пот с разгоряченного лица, вышла на улицу. Прохладный ветер, дохнув на нее и распушив примятую прическу, напомнил, что лето уже миновало.

«И радость моей жизни исчезла безвозвратно», – подумала Надя. Она все еще не могла войти в нормальную колею, потрясенная пережитым… Вначале было стыдно, давила гнетущая печаль, а сейчас на душе пустота: то, что мучило раньше, и то, что будет завтра, стало безразлично, на все девушка смотрела с чувством полной отрешенности.

Дронов после происшествия на реке сразу хотел перебраться в городскую квартиру, но Надя запротестовала.

– Я буду очень осторожна теперь, – сказала она, не сумев сочинить правдоподобную историю о том, как очутилась на стрежне возле устья Вилюги.

Отец не настаивал на объяснениях, хотя тоже не мог понять, что произошло между его дочерью и Ахмадшой (поговорить с Низамовым она ему категорически запретила и только позволила увезти себя дней на десять в Москву, когда Дина Ивановна ездила в командировку). Но эта поездка совсем не рассеяла горя девушки.

Юрий работал в другой смене, и у Нади, дежурного инженера по установке, хлопот было предостаточно. В грануляторной, половина которой занята пятью этажами антресолей, не ладилась работа на быстроходном смесителе. Девушка поднялась на третьи антресоли, где уже возились слесари и механик. Общими усилиями неполадку устранили, и в это время раздался хриплый вой сирены: в соседнем цехе загорелась одна из печей новой конструкции.

Тут исход дела решали секунды, и люди бежали не от пожара, который мог превратить весь завод в бушующее море огня, а бросались в самое пекло: в этом была единственная возможность спасения. Рабочие останавливали насосы, отключали аппараты, стремясь изолировать аварийную печь. Среди других Надя увидела Груздева: он тоже крутил задвижки и тушил паром горящую нефть, успевая следить за тем, что творилось вокруг, и командовать людьми. Когда включили пар – продуть трубы, из печей в местах прогаров и там, где из стен вывалились керамические панели, с ураганным ревом выбросилась пылающая нефть. Казалось, пожар усиливался, но нефтяники не отступали: они знали, что паника страшнее огня.

Они открывали паропроводы, окутывая влажным облаком пара находившуюся под угрозой ближнюю установку, окатывали водой из шлангов колонны и аппараты цеха, чтобы не допустить взрывов, а печь пылала и рушилась, извергая шумные огневые вихри.

То, что загоралось на таких заводах, считалось неоспоримой добычей огня; спасали соседние объекты. Поэтому и на полипропиленовой установке тоже подготовились на тот случай, если пожар усилится. Голохватовой, как на грех, не было, но Надя уже не раз участвовала в борьбе с авариями и отдавала распоряжения, не теряясь.

Однако люди, работавшие на пожаре, вдруг удивили ее своим потрясающим самообладанием. Потом ее внимание привлекла мощная фигура Груздева, к которому она относилась теперь не только с симпатией, но и со стыдливой благодарностью. Он был похож на бога огня со своими сильными и стремительными движениями.

Что-то еще рухнуло внутри печи, длинные языки пламени метнулись в стороны; один из рабочих во вспыхнувшей одежде побежал, но его сразу сбили с ног. Надя сорвала со стены аптечку и бросилась к выходу: как все нефтепереработчики, она умела оказывать первую помощь при ожогах.

41

До сих пор девушка избегала подчеркивать свое знакомство с директором завода, а сейчас ей захотелось пройтись рядом с ним, поговорить дружески. На душе ее потеплело. Все обошлось сравнительно благополучно. Груздев отделался легкими ожогами, был внимателен и прост.

После работы они впервые уехали вместе на строительство химкомбината и вместе с Дроновым отправились на дачу.

Уборщица, как обычно, принесла обед. Накрывая стол, Надя внимательно слушала разговор обоих директоров.

Груздев вслух прикидывал, что нужно сделать, чтобы не повторилась авария на печах беспламенного горения.

– Прогар получился оттого, что в топливном газе оказался бензин.

Дронов одобрительно кивнул. Он тоже был заинтересован такой новинкой, как эти печи. А прогары? Они случались и на прежних печах.

Еще не остыв после пережитой на заводе нервной встряски, Надя подумала, что после родителей Груздев самый близкий для нее человек.

Алексей, будто проникнув в ее мысли, обернулся.

В простом домашнем платье и маленьком передничке она ходила по веранде, в открытую дверь и окна которой тянуло прохладой сентябрьского дня, приносила тарелки, стаканы, звякала вилками. Что может быть будничнее? Но ведь это ходила, хлопотала Надя, овевая все прелестью своей молодости. Дронов, поглядывая на дочь, тоже светлел; улыбалась, хотя и не без грустинки, Дина Ивановна, приехавшая переночевать на даче.

Теперь, считая, что с Ахмадшой покончено, и опять подумывая о браке Нади с Юрием, она будто забыла собственные слова о том, что любовь приходит к человеку только однажды.

Груздев, хотя и очень хорошо относился к молодому Тризне, не мог допустить мысли о реальности планов Дины Ивановны, больше того, они возмущали его своей преднамеренностью. Такая интеллигентная женщина, да еще с поэтической жилкой и вдруг эгоистически-расчетливое отношение к браку единственной дочери: лишь бы все спокойно обошлось. К Ахмадше Груздев ревновал, но принимал эту ревность как неизбежное, там любовь была! А Юрий? С Юрием можно не спешить: славный мальчик, но со стороны Нади даже легкого увлечения нет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю