Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)
Ярулла сконфузился.
– Зачем же я стану ходить и улыбаться? Люди посмотрят и подумают: вот, понимаешь, дурак какой, да! Чего зубы скалит?
20
– Вы можете дать любое заключение, но мы отсюда не уйдем, – заявил Сошкин, выбираясь из-за стола. – Решение комиссии – это еще не постановление ВСНХ. Мы с Губкиным в ЦК обратимся.
– С чем вы обратитесь? Стране нужна нефть, а не пустые теории вашего Ивана Михайловича. Уже в который раз поднимается возня вокруг мифической урало-волжской нефти, и всякий раз она обходится в миллионы рублей. А где результаты?
– В протоколах комиссий, – с горечью сказал Сошкин, – под ними подписались основные противники великого начинания. До революции Нобель платил владельцам здешних земель, чтобы они не допускали разведок там, где обнаруживались признаки нефти. Нобель не хотел иметь конкурентов, это понятно. Но как объяснить поведение некоторых академиков?
– Ну, знаете… – Безродный встал, поглядел на своих единомышленников – членов комиссии. – Сейчас модно кричать о правом и левом уклонах. Мы, слава богу, уклонами не страдаем. Мы за генеральный курс. Вместо того чтобы зря тратить средства на облюбованной Губкиным Русской платформе, будем развертывать добычу каспийской нефти. Такова установка в академии.
– Есть инстанции повыше, – напомнил Алеша Груздев.
– Дело науки двигают представители самой науки, – сдержанно возразил Безродный.
– Совершенно верно. – Сошкин, волнуясь, сделал несколько шагов, резко повернулся, касаясь пышной шевелюрой неоструганного наката потолка; взгляд из-за стекол очков сверкнул колюче, враждебно. – Бы только не забывайте, что советская наука – дело всего народа…
Безродный язвительно усмехнулся.
– Обязательно и непременно – общественность! Академия наук просто существовать не может без таких вот адвокатов! – И он кивнул на Яруллу, который с жадным вниманием следил за перепалкой. – Этот башкирец, конечно, лучше нас сознает необходимость бурения в здешних степях!
Ярулла побагровел, уловив издевку.
– Тебе все равно, если тут ничего не будем. А нам жалко, понимаешь…
– Ну да, вам надо деньги зарабатывать! Длинный рубль…
– Осторожно, Олег Сергеевич! – Окающий говорок Сошкина прозвучал так сурово, что Безродный, пожав плечами, умолк.
– Какой мерзавец! – прошептала Елена. – Неужели он не видит, как бедно, как трудно мы здесь живем! – Даже слезы навернулись на ее глазах от оскорбительных слов академика. – Сам-то он навряд ли согласится зарабатывать здесь «длинный рубль»!
Безродный, неторопливо рассовывая по карманам блокноты, портсигар, спички, ручку с золотым пером, хладнокровно посматривал на Сошкина. Точно безусые комсомольцы, зарвались Иван и его тезка Губкин. Трудные люди и связями не дорожат. Нет у них той волшебной обтекаемости, которая создает прочное положение в обществе и репутацию «удобоуправляемого», приятного всем человека. Да, жизнь – сложная игра, в которой Безродный давно уже научился лавировать. Если бы он имел герб, то написал бы на нем девиз: «Не подставляй бортов».
А два Ивана: Сошкин и Губкин, совсем не заботятся о том, что завтра скажет о них начальство. Они не боятся попасть в тяжелое и даже глупое положение и, докучая влиятельным лицам, рискуют оказаться перед закрытыми дверьми. Нет, Олега Сергеевича все помы и замы встречают только радушной улыбкой и приветливыми словами. Он никому не надоедает, ни с кем из вышестоящих не спорит. Не подставляй бортов, не затрудняй начальство необходимостью отказа – и благо тебе будет на земле!
Тщательно, не спеша Безродный укутывал шею теплым кашне и с обостренным любопытством осматривал землянку-берлогу:
«Живут не ропщут, и жен своих сюда затащили, таких же сумасбродных. Слов нет, Танечка может скрасить жизнь кому угодно даже на Северном полюсе: все в ней сверкает молодой радостью. А что заставило приехать сюда жену Груздева, точно сошедшую с картин художников эпохи итальянского Возрождения? Вера в грядущий расцвет Башкирии? Чепуха! Неужели не могла она увезти отсюда Алексея?»
Безродный заметил: все местные аборигены смотрят на него презрительно и враждебно. Что нужды? В последний раз он в этой землянке, и, конечно, года через два ничего, кроме ямы, заросшей травой, не останется от нее в степи. Скорее прочь отсюда! В Москву! В Баку! Под крылышко Меджафарова, властного, как феодал, но охотно заигрывающего с нефтяниками. Он монополизирует в Баку добычу нефти и очень ревниво относится к попыткам открыть новые нефтеносные районы.
При виде угрюмого Яруллы Олег Сергеевич почувствовал холодок меж лопатками: и рабочие глядят, как волки. Они-то что? Работать хотят? Но не строить же ради них буровые вышки на пустом месте!
21
Не было в этот миг для Яруллы никого дороже светловолосого, скуластого, немножко похожего на татарина Ивана Наумовича, и очень пугала грусть, вдруг проглянувшая в его серых глазах, не скрытая, а увеличенная стеклами очков.
«Давай, Иван Наумович, скажи свое крепкое слово, пока он не ушел!» – мысленно просил Ярулла, не смея вмешиваться в серьезный разговор, боясь, что все уже кончилось и верх остался за приезжим.
С ожиданием смотрели на Сошкина и Сеня Тризна, и Алеша Груздев, и Дмитрий Дронов.
Будто уступая общему желанию, Иван Сошкин заговорил, но нехотя, видимо сознавая бесполезность дальнейшего спора с комиссией:
– Губкин сказал, что особые условия залегания местной нефти…
– Слыхали уже! – грубо перебил Безродный. – Ваш Губкин – собиратель геологического фольклора. Умрет и все свои идейки унесет с собой. Руда под Курском. Нефть в Поволжье, в Сибири – нефть! Даже полагает, что алмазы там есть! Вон чего захотел. – Безродный чувствовал себя сведущим в геологии не менее Губкина – не сегодня-завтра могущественные покровители (тот же Меджафаров, вождь Азербайджана) могут выдвинуть его в президенты Академии наук. Взбодренный этими мыслями, он воскликнул почти весело:
– Настоящий сумасброд ваш Губкин, а вы швыряете народные денежки на его фантазии! Руда под Курском? Ха-ха!
С тем и вышел из землянки, хлопнув дверью, вслед за ним отправились восвояси остальные члены комиссии.
После их ухода наступила гнетущая тишина.
– Настоящее вредительство! – сказал наконец Сеня Тризна, пунцовый от возмущения. – Я бы этого Безродного отдал под суд и расстрелял.
– Зачем стрелять? Руки марать нельзя, – снова разгорячился Ярулла. – Пускать сюда не надо. Что, понимаешь, ездят, путают!
Сошкин отозвался на слова молодых коротким, нервным смешком и притих, хмуря брови: нужно срочно действовать. Но как? Писать Ивану Михайловичу, в ЦК или опять в Академию наук? Пусть пришлют оттуда еще комиссию, пусть даже не одну, а пока они будут заседать, продолжать бурение: ведь не сегодня-завтра может обнаружиться нефть.
И уже собранный, готовый всюду доказывать правоту своего дела, Сошкин дружелюбно поглядел на разведчиков:
– Не думаю, чтобы здесь было вредительство. Тут, братцы мои, консерватизм окаянный. Как Олег Сергеевич на Яруллу-то обрушился! Не понравилось, что рабочий упрекнул его. Понятно, этот горе-ученый свою амбицию превыше всего ставит, охраняя ее, даже на Губкина дубинкой замахивается.
22
Белым огнем полыхают снега, ослепительно светясь под мартовским солнцем. Бодро бежит Пегашка, запряженный в кошеву, поматывая гривастой головой. Сморенный дорожной дремой, покачивается за спиной конюха закутанный в тулуп Олег Сергеевич. Следом трюхает крестьянский мерин, а в розвальнях дремлют члены комиссии, подняв высокие воротники овчинных шуб.
Тепло Безродному в глубокой кошеве, набитой сеном: устав клевать носом, он усаживается поудобнее, благодушно посматривает по сторонам.
Бегут навстречу деревеньки. Ветер задрал на крышах изб солому, обтаявшую на припеках. Как бриллианты сверкают сосульки – вот они, губкинские-то алмазы! Безродный презрительно фыркнул. Вспомнилось бриллиантовое колье, мерцающее голубоватым светом, которое он купил жене почти задаром в трудном восемнадцатом году. Красавица Марина Матвеевна слыла обаятельнейшей женщиной и немало способствовала продвижению Олега Сергеевича по службе.
Оборванные башкирские детишки копошатся у завалинок. Вон один кинулся вдоль улицы босиком, высоко вскидывая красные пятки, ничего, не пропадет, крепышом вырастет. У Безродного двое сыновей; Марина Матвеевна до пятнадцати лет водила их в панамках и коротких штанишках. Сейчас уже оба в аспирантуре. Младший учился в музыкальной школе… Приятно сидеть дома в удобном кресле и слушать, как играет на рояле сын, прекрасный юноша, с печатью высшей интеллектуальности на челе. В кабинете и столовой отличной московской квартиры в рамах, гармонирующих с мебелью, картины известных мастеров русской живописи, есть голландцы, итальянские полотна. Частное собрание Безродного экспонируется на всех выставках. Отец его, известный присяжный поверенный, занимал целый бельэтаж солидного особняка, и конюшня во дворе была, и выезд свой. Олег Сергеевич с детства привык к достатку.
Да, весна уже чувствуется и в Башкирии. Солнышко пригревает, золотит бугры, покрытые блестящим настом. В хрупком морозном воздухе пробивается пресноватый волнующий запах талого снега, хотя до проталин еще далеко. Березовая роща – сплошная гущина из тонких красноватых прутьев, мелькают понизу черно-белые стволы, а там сосновый бор, согнав темную хмурь с золотисто-зеленой хвои, подступает к островерхому шихану – обнаженному выходу известняковых пород. Проселок тянется к Оренбургскому тракту, по которому с попутной машиной до Уфы рукой подать.
Тишина. Даже вспугнутый кем-то с ночной лежки бездомный волк, неспешно пересекающий вдали край поля, не нарушает благостного настроения академика, только Пегашка всхрапывает да тревожно прядает ушами.
Бывали когда-то сытые времена в Башкирии, но задолго до революции согнали с земли башкир царские чиновники, помещики и свои местные богатеи, затравили, загнали в петлю безысходной нужды. И вымер бы этот народ, не приди советская власть, которая вернула башкирам право на землю. Ну и пусть их устраиваются по своему разумению! Зачем им какое-то «Второе Баку»?
23
Недели через две была добурена до забоя скважина, на которую разведчики возлагали большие надежды. Когда заканчивался прострел пласта, где ожидали найти нефть, на буровую приехали все работники конторы во главе с Сошкиным. Напросился и Джабар Самедов, чтобы не прозевать торжественный момент в жизни соседней бригады – не часто такое бывает: скважина бурится до проектной глубины не меньше года.
День выдался пасмурный, ветреный, но настроение у собравшихся людей было приподнято-праздничное, хотя и нервозность чувствовалась в их возбужденных голосах и необычно суетливых движениях.
– Заранее все рассчитываем, забой изучаем досконально, и вдруг неуверенность возникает! – с беспокойной улыбкой говорил Груздев товарищам, толпившимся на помосте.
Сошкин молчал в напряженном ожидании. Во внутреннем кармане его кожаного теплого пальто лежал сложенный вдвое ведомственный журнал с очередной разносной статьей, в которой были использованы материалы последней комиссии Безродного. Как видно, Олег Сергеевич успел дослать их в набор перед самым выходом журнала. В статье обличались слепые кроты в башкирской степи, упорно подрывающие государственный бюджет. Много обидного высказано в адрес Губкина. Несколько раз перечитав статью, Сошкин дивился злобности противников и с горестью думал о своих «ребятах», с которыми пока не обмолвился по этому поводу ни единым словом.
«Успеют получить незаслуженную, к тому же не первую, оплеуху».
Может быть… Нет, не может, а наверное появятся сейчас в глинистом растворе радужно сверкающие блестки, а потом тугим коричневым потоком хлынет долгожданная нефть. Вот тогда Сошкин прочитает статью вслух, и здешние энтузиасты посмеются над ее учеными авторами. Коллективно подписались академики для пущей важности!.. Презрительная усмешка тронула обветренные губы Ивана Наумовича, он знал, как «организуются» подобные выступления – один подписал, подсунул другому; тот, даже не вникнув в суть дела, подмахнул в порядке круговой поруки и передал дальше. Разведчики бьются здесь, чтобы открыть богатства для народа, а им кричат: «Где же ваша нефть?» Да ведь пока идет разведка! Подождите, ударит настоящий фонтан, и сразу стократно окупятся расходы.
Сошкин то кружит возле буровой, всматриваясь в поток струящегося по желобам глинистого раствора, то заглядывает в устье скважины, однако никто не замечает его волнения, потому что волнуются все. Джабар Самедов, сдвинув набекрень ушанку, дает советы мастеру, как лучше расшевелить «молчащую» скважину; рассказывает случаи из своей практики. Джабар считается счастливчиком и очень боится, чтобы соседние буровые мастера не обскакали его – не открыли бы нефть первыми, но сейчас готов сделать все, лишь бы ударил фонтан.
– Не может быть, чтобы опять впустую! – говорит он Груздеву. – Неужели сломаем и эту вышку?
Алеша почти болезненно морщится: не раз уже было такое… Рабочие увезут стальную фонтанную елку, поднимут трубы, горло скважины, не оправдавшей себя, забьют цементным кляпом, и с шумом рухнет на землю сорокаметровая махина подпиленной вышки. Жители соседних деревень растащат доски, и никто потом следа не найдет от бывшей буровой. Страшно подумать…
Нет, здесь так не будет – ведь поиски полевых партий и проба на буровой обнаруживали явные признаки нефти!
Нетерпеливо ожидают разведчики первого вздоха скважины. Как она проявит себя? Что выбросит с тысячеметровой глубины?
Ждут, а буровая бригада старается помочь скважине «раздышаться», откачивая раствор. Время идет; чтобы скоротать ожидание, Семен Тризна приносит чертеж геологического разреза, затевает спор с Алексеем, остальные толпятся вокруг, озябшие, голодные и нахохлившиеся, точно воробьи на морозе. Наконец скважина «вздохнула» и, сразу разрешив все вопросы, сомнения, тревоги, выбросила… соленую воду.
Вода шла из трубы, предусмотрительно отведенной от устья скважины за пределы буровой, и час, и два, и три. Ни малейших признаков нефти, но люди еще долго стояли над ручьем, убегавшим в заснеженный овраг.
24
Отойдя от вышки, Иван Наумович направился куда глаза глядят. Под пасмурным небом метался бесприютный ветер, уныло завывая в кустарниках. Холмистая башкирская лесостепь, выбеленная снегом, широко раскинулась вокруг.
Вот тебе и пологие структуры, из-за которых не стихает спор в Москве, Ленинграде, Баку и Грозном! Нефтяники ломают копья, а недра земные загадочно молчат. Выброс воды не ответ: возможно, не так пробурили, не попали в свод структуры.
Оступившись, Сошкин взмахнул руками, и будто по сердцу задел затиснутый в нагрудный карман журнал.
– Опять подвела буровая! Столько трудов, столько почти нечеловеческих усилий, даже страданий, – и зря!
В неудачах он винил только собственную неумелость, недостатки в методах работы: прекрасные здешние места навсегда приковали его, обещая несметные, сказочные богатства. Вопрос в том, как до них добраться?
Ни медвяные ароматы цветущих полей, ни смолистый настой хвои соснового бора не доставят геологу такого удовольствия, как запах, которым обдаст его выступившая на поверхность нефть или черный прожилок битума, вскрытый разведочной штоленкой.
Битумом в Древнем Египте пропитывали бинты для обертывания мумий, смолили, по библейскому преданию, Ноев ковчег, а мать Моисея покрыла им тростниковую корзину, в которой ее младенец поплыл по течению реки. Земляная смола – битум… Там, где она выступает, земля бесплодна: ни кустика, ни травки. Но как дорого сердцу геолога это мертвое, черное пятно! Как радужно сияют для него нефтяные пленки на калужинах и болотах!
Шагая неведомо куда по дороге, накатанной полозьями саней, стараясь отвлечься от мысли о новом поражении, Сошкин заставлял себя думать о Москве. Но мысли упорно возвращались к ускользнувшему опять из рук подземному кладу. Далась ему эта нефть! Будто нет ничего на свете интереснее! Еще во времена студенчества однокурсники смеялись над одержимостью Вани Сошкина и однажды написали на доске огромными буквами: «Фузулина Сошка». Тогда его больше всего интересовало то, как мельчайшая живая пыль – все эти фузулиниды, мшанки, фораминиферы, кораллы, – опустившись на морское дно, смогла породить баснословное количество нефти. Увеличенные макеты причудливых раковин этих крошечных существ всякий раз поражали его воображение. Он срисовывал их у стендов музея, с жаром одолевал книги, рвался в экспедиции, ловил каждое слово на лекциях.
Не мудрено, что академик Губкин приметил белоголового студента, угадав в нем будущего крупного ученого.
И вот сейчас этот ученый, бесцельно бредя по степи, говорил себе:
«Снова мы дали нашим недругам повод для торжества. Но, черт возьми, разве можно торжествовать оттого, что скважина оказалась пустой! Ведь где-то – вдруг совсем рядом – под непроницаемой шапкой глин таятся нефть и попутный газ».
Сошкин вспомнил опечаленные лица молодых инженеров, то, как тихо, словно при покойнике, переговаривались рабочие, глядя на воду, идущую из скважины.
«Да и вправду покойник: скважину-то похоронить придется, а стоит она без малого миллион рублей. Выходит, не зря нас назвали слепыми кротами!..»
Губкин при последнем разговоре в Уфе по прямому проводу сказал: «Пусть буровики не снижают темпов. До ЦК дойдем, а работы прекращать не будем».
«Работали, не жалея сил, но вот опять незадача! Поверили в эту жар-птицу – нефть и изломали себе всю жизнь! Будто два века жить собираемся, ан не успеешь оглянуться – старость на носу».
– Иван Наумович! – в который уже раз окликнул издали Алексей Груздев, шагавший следом то по твердому насту, то по ухабистому проселку. Но Сошкин ничего не слышал.
Была в его размеренной походке, в том, как он шел, не разбирая дороги, полная отчужденность от всего окружающего.
Остановись на ледянисто блестевшем бугре, под которым темнела в лощине соседняя деревушка, Сошкин снял запотевшие очки, подышал на стекла, протер, снова надел и неожиданно увидел подходившего к нему Джабара Самедова. Буровой мастер, успевший хватить с горя, вознамерился всерьез потолковать с ученым.
– Плохо дело, Иван Наумович! Черт его знает, где эта нефть тут сидит! – заговорил он, надвигаясь на Сошкина широкой грудью. – Полюбовался водичкой из скважины – совсем расстроился. И ребята приуныли… Вот выпил – не стерпела душа! Теперь думаю: вдруг мы на своей буровой тоже маху дадим? А? Такие трудности терпим – и напрасно! Вчера целый день простояли: бурильных труб не хватило. Завтра долота нового нету. Талевый канат сносился, весь иголками ощетинился. Где другой возьму?! – И тут Самедов сказал, как узлом завязал, такое, что Сошкин смутился. Да, есть от чего расстроиться!
– Иван Наумович! – снова крикнул Груздев, встревоженный было внезапным появлением возле своего шефа какого-то нескладного крупного человека. Но он сразу же узнал в нем Джабара по его пьяной повадке – руками размахивает широко и ноги тоже ставит врозь неуклюже, но прочно – споить бакинца до положения риз никому не удавалось.
Алексей понимал, какое смятение охватило Сошкина, когда скважина сказала свое «нет». С чем сравнить это «нет»? Разве что с отказом женщины, которую любишь. До встречи с Еленой Груздев даже не представлял, что существует такое могучее чувство. Только мысль о ней, единственной, и смягчает сейчас горечь неудачи.
Сошкин отошел от Самедова, но опять повернул в степь.
– Куда вы, Иван Наумович?!
Тот наконец услышал, оглянулся.
– В чем дело, Алеша?
– Телеграмма из Москвы…
Приняв легкий пакет, Иван Наумович повертел его и раскрыл с явной опаской.
«Ну что?» – молчаливо вопрошал всем видом Алексей.
– Ничего страшного. Пишут о совещании нефтяников в Баку. Приглашают и вас. Вероятно, большой разговор предстоит.
25
Детство Алеши Груздева, сына бурильщика, прошло в Баку, возле черного леса нефтяных вышек. Тут вышки, теснясь друг к другу, стояли до старости. Когда поднимался штормовой каспийский норд-ост, они точно оживали, и чумазые толпы их поднимали шум – оханье усталого дерева. Оглушительно хлопали отставшие доски, скрипели лестницы, шатаясь и роняя выпавшие ступени; стремительно несущийся воздух завывал в крестовинах креплений, со свистом раскачивая канаты – чудо какой оркестр получался!
Не придумаешь занятнее дела для мальчишек, чем взбираться на высоту по крутым лестницам, иногда повисая на руках, чтобы перемахнуть оголенные пролеты. Это было так же весело и жутко, как игра в прятушки в черных колодцах – устьях скважин. Заглянешь туда – кажется, если бы не темень, увидел бы преисподнюю, но совсем близко вдруг блеснет маслянистая, неподвижно стоящая жидкость или голубой пятак неба, а на нем вместо герба – кудлатая мальчишеская головенка.
Смелый Алешка, не чуя беды, спускался в трубу; цепляясь за железный ее край, упираясь коленками и локтями, повисал над пустотой. Но однажды такой же удалец слетел вниз, не успев даже вскрикнуть. Долго после той памятной игры у Алешки ныли уши, надранные отцом – Матвеем Груздевым.
Все в Баку пахло нефтью. Черная сажа хлопьями сыпалась на рабочий поселок из труб нефтеперегонного завода; ни деревца, ни кустика на рыжей земле, только пропыленные колючки серели на диких пустырях. Горячее солнце изо дня в день калило зноем синеву неба и голые бугристые горы, и сияющее голубизной бескрайнее зеркало Каспия дышало в летние дни на побережье не прохладой, а теплым, душным паром.
Грязные, точно чертенята, ребятишки бегали отмываться к морю, но и в море плавала радужно отсвечивающая нефть, а на берегу везде пятна пролитого мазута и растопленного битума, которым смолили суда и лодки. Если какой-нибудь сорванец наступал на тягучую эту смолу, то ходить ему с черными липкими подошвами, пока добрый сердцем матрос не бросит кусок ветоши, смоченной керосином. Часто ребятишки наблюдали с барж, как в воде возникали пенистые грязные буруны и вдруг остро начинало пахнуть газом. Дети с малых лет привыкли уважать нефть – ведь это она кормила целый город.
Время шло, комсомолец Алеша Груздев поступил в Грозненский нефтяной институт.
И вот он, совсем возмужавший, снова на перроне бакинского вокзала – по виду не отличишь от азербайджанца, – идет и смотрит радостно на родной город.
По-прежнему палит солнце, а море и небо светятся синевою, но зелени заметно прибавилось, особенно в центре, где высятся прекрасные дома, принадлежавшие раньше бакинским богатеям. Мягко колышутся в старых садах кроны длиннохвойных эльдарских сосен, легко переносящих здешние засухи. Там бульвар с посадками молодых маслин, там – на недавно разбитом сквере – пышно цветут кусты красных и розовых олеандров, а в Башкирии еще зима, и ветер студеный гонит поземку по степным сугробам.
Груздеву не хотелось ехать ни трамваем, ни автобусом, и он направился в свой район пешком с чемоданчиком в руке, нарочно петляя по улицам, отмечая по пути все перемены, которые произошли без него. Прошел он и по Старому городу. Здесь слепые стены домов образуют такие узкие ущелья, что лежащий верблюд занимает всю мостовую, загораживая всю улицу. На холме развалины дворца Ширваншахов, перенесших сюда в XV веке столицу сказочного Шемаханского царства. Дворец разбит с моря артиллерией Петра Первого, взявшего Баку в 1723 году. Среди развалин сохранились каменные мешки – сырые колодцы, в которых в старину томились узники. А вон всегда кипучий рынок: рис, сушеные фрукты, халва, орехи, чеснок… Грудами навалена муравленая посуда, в глянце которой полыхают отсветы солнца.
Груздеву стало жарко, он снял шапку, чтобы сильнее ощутить свежее дыхание морского ветра, пахнущего солью и нефтью. Море шумело рядом: улицы города окружали подковой сверкающий на солнце голубой простор бухты. С благоговейным чувством Груздев зашел в сад имени Шаумяна, где похоронены бакинские комиссары, перевезенные в двадцатом году из-под Красноводска. Сад с аллеей черных кипарисов был красив и торжественно печален. Горел над братской могилой вечный огонь, как кровь краснели на темной зелени розы.
Постояв у могилы, нефтяник направился в сторону набережной, где на недавно вскопанной земле покачивались похожие на былинки, тоненькие саженцы ив, индийской сирени и пышные клубки эльдарских сосенок. Прошлое и будущее встретились на древней земле огнепоклонников, сожженной вечной засухой, и в город все щедрее входила зеленая прохлада садов. На Приморском бульваре Алексей сел в автобус…
Сердце его забилось сильнее, когда впереди показался знакомый лес вышек. Сразу бросилось в глаза новое – повсюду работали качалки: значит, насосы пошли в ход, а раньше нефть тартали. Алексей и его брат Серега работали и тартальщиками: черпали нефть из скважины желонкой – отрезком трубы с клапаном внизу. Угоришь за день на такой работе, к вечеру только глаза да зубы светятся на лице. Богатые скважины под напором давления в нефтяном пласте фонтанировали, это приносило большой доход хозяевам промыслов, но из-за попутного газа возникали взрывы и грандиозные пожары. Тушить их было очень трудно…
На улицах рабочего поселка, как в пору Алешиного детства, носились босоногие ребятишки (славились бакинцы многодетными семьями), висела на заборах и перилах крылечек промазученная одежда, и невольная зависть шевельнулась в душе Алексея; когда же вот так прочно осядут нефтяники в Башкирии?!
Пройдя среди невысоких домов с плоскими крышами и железными решетками на окнах, Алексей подошел к бараку, в котором жил его отец. Бурильщик Матвей Груздев по гроб жизни был влюблен в вышки, а все остальные профессии считал как бы прикладными к нефтяному делу. Он и свой поселок любил так, что даже слышать не хотел о лучших местах. Дома ли он сейчас или на вахте? Долго гадать не пришлось: усатая голова его с проплешинами над рыжеватыми висками мелькнула за оградой палисадника, увитой виноградными лозами.
Вместе с Сергеем, теперь тоже бурильщиком, отец сажал молодые деревца под своими окнами; барак был длинный, двухэтажный, густо заселенный народом.
– С поливкой беда, а то бы… – громко говорил отец.
Алексей поставил чемоданчик, неожиданно подойдя сзади, крепко сжал плечи брата.
– У нас волки на сугробах воют, а у вас редиска уже поспела!
Сергей, веснушчатый, рыжий, завертелся, пытаясь оглянуться, по улыбке отца и силе больших смуглых рук угадал, кто его схватил:
– Явился, чертолом! Ваше инженерное сиятельство… Пусти уж! Если бы вся интеллигенция такая была, плохо жилось бы рабочему классу.
– Это отчего же? – спросил Алексей, целуясь с отцом.
– Оттого… – Брат пошевелил высвобожденными, словно из тисков, плечами. – Вы бы нас походя затолкали, зубры этакие. Как бы тогда рабочий класс руководил вами?
– Вопросы руководства не на кулачках решаются, – важно сказал отец, не терпевший пустословия в вопросах политики, но сразу сорвался на другой тон: – Серега, сбегай в лавку, а я насчет самоварчика соображу. – И снова повернулся к дорогому гостю. – Жену почему не привез? Что это ты, сынок, на старухе-то женился?
– Я вам фотокарточку посылал, – сдержанно напомнил Алексей.
Отец вздохнул.
– На карточке она, точно… По карточке судить – красавица женщина. Но ежели ей пятый десяток, а тебе двадцать…
Смуглое лицо Алексея медленно залилось румянцем, глаза посуровели.
– Ей только тридцать восемь, а мне двадцать три, папаня.
– Эх, Алеша! Тридцать восемь лет, конечно, не так уж много. Не совсем еще старая женщина, может, даже как розан в самом цвету. Но дунет ветер – и облетит вся красота. Тебе под пару лет на двадцать бы моложе ее.
– Я люблю Елену Артемьевну.
Голос сына прозвучал жестко, брови над высоким переносьем сошлись, как тугой персидский лук, и старый бурильщик понял: разговор напрасный – Алеша с детства был тверд и упорен.
«В мать уродился! – Матвей с грустью вспомнил покойную жену и уже молчком повел сына домой. – Женился бы на молодой, называл бы я ее дочкой, а к Елене Артемьевне – ученому-хирургу – и подступиться боязно, – думал он, наливая в самовар кипяток из бака на общей кухне (с огнем на промыслах строго: тут даже земля могла загореться). – Алеше-то, конечно, дела нет, как я себя чувствовать при ней буду, да и вряд ли придется вместе жить! Вот так и Петро через жену отбился от дома, а Серега все тянет с женитьбой. Неужто мне самому придется новую хозяйку искать?»
Петро – старший сын в семье, у него дача и сад в пригороде, работает по торговой линии и с родней почти не встречается.
На стол отец накрыл быстро, умело, но труды его, как и Серегины хлопоты, пропали впустую: Алексей только прошелся по двум комнатам, опустевшим после смерти матери, оставил чемоданчик и ушел. Бурильщики постарались не подать вида соседям, как это было обидно им, выпили сами по стопочке-другой, закусили копченой рыбой.
– В «Азнефть», должно быть, побежал. Командировочный, ясно, – сказал Матвей Груздев.
– Директор разведочной конторы, как же! – пробурчал Сергей, макая в солонку зеленое луковое перо. – Все ищут! А нефти – умыться нечем.
26
Ночью на соседнем промысле в Лег-Батане ударил фонтан невероятной мощности. Все ближние скважины, товарный парк и дома рабочего поселка оказались там под угрозой пожара. Алексей и Серега Груздевы попали в первые отряды горожан, мобилизованных на ликвидацию этой аварии. Ехали в грузовиках по тряскому шоссе вдоль голой береговой гряды, по гребню которой, похожему на хребет дракона, чернели каменные зубцы. Слева за вышками шумело в полутьме море, сверкая далекими огоньками: не то суда шли, не то костры горели на затерянных среди волн островах. Промелькнула пустынная серая долина, протащился стороной, как золотая цепь, поезд из Тифлиса. Где-то здесь был древний путь на Иран, куда проходили по каспийскому побережью войска Александра Македонского. Лег-Батан (значит «Верблюд утонет») – гиблые, топкие места. И вдруг нефть…
Гигантский фонтан, черневший над равниной, на грязно-голубом предрассветном небе, завиднелся издалека.
– Говорят, эта скважина даст до двадцати тысяч тонн в сутки! Сила! – с гордостью и восторгом крикнул Серега. – Трубы бурильные повыбрасывало и скрючило, будто макароны. Ежели случится взрыв, взлетим под самое небушко. Будем лететь через Каспий аж до Красноводска.
Людей ссаживали с грузовиков, отбирая у всех спички и табак, и под липким черным дождем спешно разводили по местам: одних к самому фонтану, других – на рытье канав и огромных ям – «амбаров». Алексей и Серега оказались на товарном парке, где увеличивали обваловку резервуаров.
Редкие в Баку дожди не создавали угрозы затопления, а сейчас по низинам бурными потоками шла… нефть, из которой белесыми облачками выделялся попутный газ. Колонны грузовиков доставляли все новые отряды горожан и солдат, спецодежду, питание, бидоны с молоком для тех, кто работал на самых угарных участках.
