Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)
– Поэтому-то она и смогла понять и простить.
– Нет, она не простила. Поняла… Может быть! Конечно, поняла низость человека, которому отдала свою молодость.
– С которым была счастлива в молодости, – поправил Дронов.
– Ты нарочно сердишь меня сегодня! Я на месте Полины тоже казнила бы этого человека презрением. Разлюбила бы и тебя, если бы ты променял маму на какую-нибудь бессовестную женщину!
– Я так не поступлю потому, что люблю нашу маму, но если бы разлюбил ее, то не побоялся бы даже твоего осуждения.
Надя гневно посмотрела на отца.
– Да, да, – подтвердил он весело. – В тебе говорит юный эгоизм, а ведь тебя тоже ждут сердечные волнения. Я знаю: мама подготовила тебя… Но, милая дочь, буря ломает гордые дубы, а для гибкой талинки не страшны никакие ураганы.
– Значит, плохо быть твердой в своих убеждениях?!
– Наоборот! Нельзя подходить к жизни только с категорическими требованиями. Иногда нужна гибкость, то бишь чуткость, умение быть снисходительным, не унижая себя и не оскорбляя другого.
– Не признаю снисходительности.
– Прекрасно. Однако это накладывает большие обязательства и на тебя. Нелегко остаться на уровне собственных высоких требований, когда дело коснется тебя самой. Я ведь не призываю к уступкам в вопросах морали, к поблажкам ради соблюдения внешнего приличия. Лицемером никогда не был и стать не собираюсь. Просто меня беспокоит твоя излишняя самонадеянность – плохой союзник в житейских потрясениях. Уверенность – другое дело. – Дронов кивнул на чертеж Надиного проекта. – Вот что создает ее – стремление к творчеству, желание все строить своими руками. Надобно сказать, вы, молодые, это умеете!
– Мы хотим не только работать, но жить по-коммунистически.
– А мы, старики, разве не хотим того же! Но может ли приблизиться к коммунизму семья, построенная на принуждении? Полина Пучкова правильно поступила, без шума разрубив безнадежно затянувшийся узел. Молодец она!
Надя промолчала, словно устав от спора. Была ли она такой уж самонадеянной особой? Может быть, наоборот, в ней уже проснулась смутная боязнь утраты? Отчего так властно захватил ее воображение этот ярко-черноволосый, широкоплечий, юношески стройный Ахмадша? Разве не встречала она до сих пор красивых молодых людей? Но именно он, с его немножко не русским, чуть горбоносым лицом, с доброй, даже застенчивой улыбкой в светло-серых глазах, смело окрыленных размашистыми бровями, только он, с детства знакомый и вновь найденный, сразу заполонил собою ее мысли и чувства. Не просто красивый юноша, а человек близкий, дорогой, понятный представлялся ей, когда она задумывалась о нем. Кто виноват, если тоже никем еще не потревоженная душа Ахмадши глянула удивленно-радостно из его глаз и, как в свой дом родной, вошла в ее сердце! Попробуй теперь избавься от этой милой напасти! Но почему он до сих пор после встречи в Скворцах не побывал на их даче?
По Каме плыли погруженные в воду бело-розовые облака, а где-то в Закамье шел дождь и погромыхивало там. Дронов стоял у перил террасы, ветер шевелил его широкую бороду, заносил ее вбок. Сильный, напористый, известный в стране, и все-таки Наде стало жаль отца: значит, он уже начинает думать о старости, о той вершине треугольника, на которой жизненные возможности сходят на нет? И девушка снова заговорила о том, что ее волновало.
– Почему надо готовиться к разочарованию в жизни? Вы нас учите только хорошему, в книгах и газетах пишут тоже о хорошем. Да… Вчера в клубе была лекция на тему о любви и дружбе. Лектор утверждал, что любить можно только раз в жизни (я, между прочим, уверена в этом). А кто-то из ребят крикнул: «Сами-то вы женаты уже в третий раз!»
– Что же он ответил? – с веселым интересом спросил Дронов.
– Он сказал: «Иногда обстоятельства бывают сильнее человека». А когда нас такое объяснение не устроило, то признался, что очень уважал двух последних жен, но любил только первую.
– Ну?
Надя недоуменно повела плечом.
– Мы ушли с двойственным впечатлением, долго спорили. Он может и десять раз жениться! Ведь мы не слепые! Как ему верить? Если мы в самом деле хороши, то нам надо сразу идти в коммунизм и не нужно никаких бригад коммунистического труда. А раз они возникли и идет соревнование за право быть в них – значит, мы должны еще от многого очиститься. Столько еще плохого в нашей жизни!
– Нельзя отрывать борьбу за нового человека от борьбы за создание условий, которые обеспечат расцвет его личности. Об этом сейчас хорошо говорится на пленумах и съездах партии. Ты сказала: от многого надо очиститься. Так ведь я тебе об этом и толковал. – Заметив удивление дочери, Дронов пояснил: – Вот я занял неугодную тебе позицию по отношению к драме Пучковых, и ты сразу набросилась на меня с обвинениями. Почему? Потому что уже сейчас не терпишь противоречий. Учти: там, где подавляется свобода мнения, обязательно плодятся лицемеры… Вроде вашего лектора, который громче всех будет судить Пучкова, лишь бы отвести общественное мнение от собственных делишек.
31
Поспорив, они, оба упрямые, остались каждый при своем мнении. Дронов выпил стакан молока, закусил холодной ватрушкой, походил по веранде, тихонько насвистывая, и вызвал машину.
– Поеду в цех синтеза каучука. Там монтируются контактные печи и что-то не ладится с компрессором. А оттуда – на заседание райкома.
Надя еще посидела у чертежной доски, потом прибрала кое-что в своем углу, распахнула окна на Каму. Еще одно окно в комнате родителей выходит на восток, из него можно увидеть развалы известняка, край леса и зеркальную заводь с зелеными островами: вдали, над зарослями поймы, – поля и крыши избушек в Скворцах, а совсем рядом стоит на круче маяк на высокой треноге, с дощатым белым щитом впереди.
Домик под маяком! Надя, как и Дронов, влюблена в свою «дикую» дачу. Утром с постели – в реку. Вечером из реки в постель. Славно здесь и в ненастную тишь, когда дождь стучит по крыше, шепчет в береговых камнях, дробит стеклянную гладь воды, а в плите уютно потрескивает огонь, разнося над мокрым берегом вкусно пахнущий древесный дымок. Чем не Робинзоны! Но неподалеку гигант завод, кипение новостроек, и «дачник» Дронов мгновенно превращается в директора-заказчика.
Сегодняшний его разговор с дочерью – так, между прочим: столкнулись лбами, и все. Рассуждать и спорить о жизни им некогда. Горький осадок остался у Нади после этого случайного разговора, но она подумала: «Нет, хорошо, что я твердая, и буду такой, несмотря ни на что».
Она рассеянно допила молоко, села опять возле чертежной доски и еще раз как бы со стороны посмотрела на себя. Сидит одна в чудный летний вечер. Мать обещала приехать, но, видимо, занята, а отец ждет ее, скучает, тревожится. Другой на его месте давно бы предъявил жене ультиматум или поступил, как Пучков. Что это он так защищал Пучкова? С детства Наде казалось: отец непогрешим, а сегодня она впервые думает о нем придирчиво.
Склонив набок голову, она всматривается в свой чертеж. На чертеже диск, разбитый на двадцать четыре части (двадцать четыре часа).
Вот тут будут загораться сигналы, два ряда крошечных линз: красные – «закрыто», зеленые – «открыто». Пучкова хочет получить датчик питания, который настраивался бы на неделю, даже на месяц.
Снова вспомнилось то, что возмутило и продолжало возмущать Надю в семейной драме Полины: неужели самые благородные, самые святые чувства бессильны перед соблазном? Рабочее настроение опять сникло: сделанное показалось примитивным, захотелось все перечеркнуть.
«Сбежать от стыда впору!» – подумала Надя, хмуро поправляя чертеж.
– Здравствуйте! – сказал кто-то подошедший к домику со стороны маяка.
Она быстро обернулась, рука, стиснувшая в пальцах карандаш, опустилась.
– Здравствуйте! Это я, Ахмадша Низамов.
Он остановился так близко у террасы, что стоило ему протянуть руку, и он коснулся бы босых ног Нади, и, словно испугавшись такой возможности, она прикрыла их подолом пестрой юбки.
– Я давно хотел разыскать вас, но, знаете, начал нулевку… – Ахмадша умолк, боясь насмешки, но молчать оказалось невозможно. – Это очень ответственно, когда начинается бурение новой скважины. Ну, и я… я не мог уйти, ни на один вечер нельзя было вырваться.
«А зачем вы хотели разыскать меня? Чтобы рассказать, как проводили нулевку?» – могла бы спросить Надя.
Но ее интересовало все, чем занимался Ахмадша, и, конечно, прежде всего то, почему он не пришел раньше. Он обязательно должен был прийти, потому что еще никто не заставлял ее так ждать и волноваться. Неужели он сейчас распрощается и уйдет? Как задержать его? Надя давно привыкла считать себя взрослой, но вдруг оказалась беспомощной, точно девчонка.
– Почему вы невеселы? Или работа не ладится? – спросила она с непривычным смущением.
– Нет, что вы! – И он без приглашения, легко подтянувшись, сел на край террасы.
Не было в нем лоска, не чувствовалось и модной среди части молодежи небрежно-нагловатой развязности. Хорошая, крепкая рабочая рука легла рядом с рукой Нади, и так радостно стало смотреть на солнце, уже садившееся в низовьях реки и стелившее по водному зеркалу ослепительно золотую дорожку, на небо, где в непрестанном борении цветов и оттенков таяли последние облака.
– Кого я вижу! – крикнула неизвестно откуда взявшаяся Юлия. – У вас тут поэзия, рай земной, а мы, пока ехали, задохнулись от жары и пыли.
Надя с рассеянной улыбкой, будто издалека, взглянула на подружку.
– Это Ахмадша. Ты не ожидала?
– Еще бы! Чего вы тут киснете? – Юлия, сделав над собой усилие, тоже улыбнулась. – Марш в лодку! Поехали кататься, такая красота кругом, от одних соловьев с ума сойти можно!
Поздно вечером, проводив Ахмадшу, девушки долго сидели на террасе, зябко прижавшись друг к другу, и… молчали. От реки веяло свежестью. Буксиры тянули по стрежню баржи и плоты; пассажирские пароходы причаливали к пристани, качая на черной воде отблески огней.
– Как он втрескался в тебя! – с неожиданной грубостью громко сказала Юлия.
Надя вздрогнула, пугливо оглянулась на темную дверь: отец, наверно, уже спал и огонь погасил, чтобы в домик не налетела мошкара.
– Тебе он тоже нравится? – по-прежнему резко спросила Юлия. – Впрочем, зачем спрашивать – и так видно!
Ночью Наде не спалось. Сидя в кровати и опираясь локтями на подоконник, она смотрела на реку и черную кайму острова. Впервые она видела рассвет над Камой; река, молочно-жемчужная в пелене тумана, тускло светилась под низко плывущими облаками, и в этой светящейся мгле разворачивался кормой к берегу крутобокий лебедь – пароход. Белые тугие валы бежали за ним, тянулись полосами. Чуть моросило, и не верилось, что всего несколько часов назад золотисто-розовое вино заката тепло и ярко окрашивало воздух, небо и землю.
На веранде, на раскладушке, беспокойно спала Юлия, громко вздыхала, вертелась, бормотала спросонья.
А утром погода опять разгулялась.
Дронов уехал рано. Девушки купались в желтоватой камской воде, заплывали на далекие глубины, потом вскипятили на примусе чай, напекли сдобных поджаристых оладий из пресного теста. Но только собрались сесть за стол, как явились Юрий и Ахмадша.
Юрий был весел, он думал, что привез Ахмадшу для Юлии (ведь она так часто говорила о нем в Светлогорске!), но, присмотревшись к тому, как вели себя его друзья, быстро погрустнел.
Однако он не отказался от поездки всей компанией на остров и стал собирать удочки.
Сборы неожиданно были прерваны приездом Груздева, Дины Ивановны и Зарифы.
– Это Ахмадша, мама.
Дина Ивановна пытливо посмотрела в лицо дочери.
– Я его хорошо знаю! Мы с Яруллой Низамовичем старую дружбу бережем.
Немножко стесненная приездом матери, Надя вела себя сдержанно, но чем ровнее звучал ее голос, тем ярче светились глаза. Даже подоспевший Витька поддался ее очарованию и не знал, чем услужить.
– Все влюблены! – капризно сказала Юлия, насторожив своим тоном Груздева, и с досады пнула босой ногой подвернувшегося Каштанчика.
– Ты с ним потише! – посоветовал Витька. – А то он не посмотрит, что ты накрашенная, так тяпнет, только держись!
– Убирайся отсюда, – вспылила Юлия. – Сам крутится, да еще паршивую собачонку с бородавкой привел. Может, это у нее злокачественное…
«Сама ты злокачественная», – хотел сказать Витька, но воздержался – такая многолюдность и суетня здесь неспроста: видно, затевается поездка по реке…
– Сейчас достану моторный ботик. И тебя возьмем с Каштанчиком. Ничего, что с бородавкой. В жизни всякое бывает, – сказал Груздев обрадованному Витьке.
32
Груздев сел за штурвал, рядом уселись Зарифа и Юрий. Витька с Каштанчиком пристроились на широкой корме, за Юлией, Ахмадшой и Надей.
Словно белые крылья, взметнулись по обе стороны катера вспененные волны; сдвинулся с места домик с верандой, на которой стояла Дина Ивановна в ярком платье, побежал лес над каменистым мысом и заводью. Небо вдали сливалось с серебристой голубизной воды, а все вокруг, подернутое легчайшей утренней дымкой, было пронизано светом солнца.
Круча правого берега за рукавом протоки отвесно спускалась в реку, дальше – изумрудная лощина, посреди которой полоса особенно густой и зеленой травы выделяла путь родника. Там золотые колонны сосен подпирали хвойную крышу, там – дремучая еловая чаща, прошитая кое-где белыми стежками берез. А вот – оползень; оторвалась и опрокинулась громадная краюха берега, образовав нагромождение земли, древесных стволов и узловатых корней. На узкой береговой кайме – лодки, костры, палатки; женщины в сарафанах, полуголые дети и рыбаки: веселый праздничный набег на природу.
– И сюда докатилась большая вода Куйбышевского моря, – сказала Зарифа, глядя на тополя, видневшиеся вдоль всего побережья.
Они умирали, стоя в реке; вершины их уже пожелтели, и тонкий аромат увядания, напоминавший запах скошенной травы, смешивался с речной свежестью.
Не поворачивая головы, Ахмадша видел смирно лежавшие руки Нади, а легкий край цветастого платья, развеваясь по ветру, забрасывался на его колени.
И еще он видел возле своего лица прядку прихотливо вьющихся ее волос – так близко сидела она.
Груздев вел катер, мастерски управляя на крутых волнах, поднимаемых встречными судами. Витька, привязав Каштанчика к спасательному кругу на корме, умудрился пролезть к рулю и, засматривая вперед через широкое стекло, защищавшее пассажиров от ветра, спросил директора завода:
– Ты, наверно, и пароход сможешь вести?
– Конечно. Только подучиться немножко – и поведу.
– А самолет?
– Самолет не смогу: кабина летчика для меня тесновата.
– Да, ты там, наверно, не уместился бы, – согласился Витька, почтительно оглядывая крутое плечо Груздева и его большие руки, в которых колесо штурвала казалось игрушечным. – Чего ты такой хмуристый? Сегодня выходной! Смотри, на берегу даже пляшут спозаранку.
– Хмуристый я, сынок, от заботу.
– Плюнь на нее, легче будет. Мой папанька, когда на рыбалку едет, всегда так говорит.
Груздев рассеянно улыбнулся. Надя тихонько запела:
Волга-реченька широка
бьет волною в берега…
Мальчик, угадывая его желание послушать песню, обернулся:
– Пуще пой!
Надя вопросительно-ласково взглянула на Ахмадшу и запела громче, но не в полную силу: о своем голосе она была не очень высокого мнения.
Песню подхватила Зарифа; приятным баритоном поддержал окончательно расстроенный Юрий. Ну, хорошо: ревновать не имеет права, но ведь не слепой он! Юлия тоже нервничала: забыв развязные ухватки, точно девочка-школьница, теребила концы косынки.
Пробежав еще километров десять, катер стал разворачиваться в обратный путь. Солнце поднялось уже высоко и теперь сияло над левым берегом, поэтому деревья, повернутые к реке теневой стороной, казались черными в сизоватой дымке. Зато на правобережье все ярко золотело: и стены новых домиков, и стволы сосен, и скалы, и берег, усыпанный народом.
– Какая дивная прогулка! Какая красавица наша Кама! Спасибо вам, Алексей Матвеевич, – сказала Надя, тоже светясь от солнца и счастья.
Он кивнул не оборачиваясь, боясь прочесть по выражению ее лица, что она влюблена в Ахмадшу, но это даже в ее ликующем голосе чувствовалось. Конечно, им хорошо, чудесно, что и говорить!
На берегу залаяла собака. Каштан вскочил, вывернув голову из ремешка и приподняв вислые уши, а тут суденышко качнуло волной от баржи-самоходки, и щенок ухнул в пенистый бурун под бортом.
Груздев убавил ход, сделал один круг, другой, но Каштанчика не было видно.
– Нырнул прямо на дно! – сказала Юлия с нервным смешком.
Витька, поводя отсыревшими глазами, крепился, однако губы его предательски вздрагивали и кривились: вот-вот даст реву!
– Вон твой Каштанчик! – обрадованно закричал Груздев, увидев голову вынырнувшего щенка, подрулил, и все облегченно вздохнули, когда Юрий, которого Ахмадша держал за ноги, выловил и втащил на катер мокрую собачонку.
33
Протока за островом не зря звалась Вилюгой: она то и дело виляла из стороны в сторону, окаймленная таким густым затопленным ивняком, что пристать к берегу было невозможно.
– Отмели уже залило, а когда построят Нижнекамскую ГЭС, то вся пойма будет затоплена, – сказал Груздев.
– Жалко! – от души вырвалось у Нади. – Вся красота, созданная природой, исчезнет, и эти берега, и пастбища, и сенокосы.
– Наденька соловьев жалеет, – недобро усмехнувшись, заметила Юлия.
– Еще бы! Просто до слез! – Надя посмотрела на Ахмадшу, не сводившего с нее взгляда, и от тревожно-радостного волнения на ее глаза и впрямь навернулись слезы.
– На сушу! – потребовала Зарифа. – Хочу хоть на минуточку почувствовать себя Робинзоном на необитаемом острове.
Но остров оказался обитаемым. Вдали, на привольной его равнине, паслись лошади, а в кустах возле большого озера, берега которого захватили рыболовы, курились серебряные дымки костров.
В воздухе звенело пение птиц, цветущие майские травы, казалось, изнемогали от собственного благоухания.
Груздев принес из катера корзину, помог Наде и Зарифе расстелить ковер и скатерть. Юрий с Витькой уже натаскали сушняку, развели огонь и прилаживали над ним чайник с водой. Только Юлия сидела праздно, обвив гибкими руками колени так, что ее остренький подбородок почти лежал на них, да Ахмадша, задумавшись, стоял в стороне – смотрел на дальнюю левобережную гору с чуть видневшейся у ее подножия деревней Скворцы. Странное впечатление производил этот высящийся над поймой одинокий холм, с восточной стороны заросший мелким леском, а на западе точно срезанный ударом гигантской лопаты. Через весь срез тянулись две полосы: светло-серая сверху – известняки, и красная снизу – глина; так складывались породы и там, где бурились скважины.
Но не о работе думал Ахмадша, глядя на эту гору, похожую на богатую юрту. Ветер, с шелковым шелестом тянувший по цветущему разнотравью, доносил запах костров, ржание стреноженных коней, бряцавших боталами, и Ахмадше представились кочевые орды, которые лавиной катились когда-то с востока, вплавь брали водные препятствия, поднимая своей громадой уровень рек и озер. Может быть, среди них были и предки Ахмадши, сметавшие с лица земли встречные села и городища. Целые народы уничтожались огнем и мечом, а потом набегали новые полчища и уничтожали победителей. Кто только не побывал здесь: скифы, половцы, булгары, печенеги, мордва, татары, башкиры, русские!.. Сколько бессмысленных жестокостей, сколько крови видела древняя земля, истерзанная вечной враждой!
– О чем задумался? – спросил Груздев.
– Думаю о… прошлом. – В глазах Ахмадши, обведенных черной каймой ресниц («Погибель девушкам, а не глаза!» – отметил Груздев), засветилась застенчивая улыбка.
– Здесь всегда были войны! А если бы люди не враждовали, то и нефть нашли бы, наверное, раньше.
– Несомненно. Каждая война отбрасывает людей назад со ступеней истории. Хотя повседневные помехи в мирное время тоже тормозят развитие общества. – Ахмадша слушал серьезно, но видеть, как Надя смотрела на него, было уже невмоготу Груздеву, и он обернулся к Зарифе. – Помнишь наших противников, когда мы искали нефть в Башкирии? Как они честили Губкина, называя его сумасшедшим и диким фантазером! Даже нас с Иваном Наумовичем в сомнение вводили. Теперь это кажется невозможным, но факт – мы впадали в уныние и начинали сомневаться. А с каким блеском оправдались научные прогнозы Губкина: и нефть нашли в Башкирии и Поволжье, и руду под Курском, и даже алмазы в Сибири! Жаль только, что сам он не дожил до наших дней.
– Зато родился город Губкин на «Курской Магнитке»!
– Да, Зарифа, город Губкин есть. А Безродному и тому же Карягину мы городов не построим, хотя они и умудрились получить звания академиков. Говорили, что не очень хорошо вел себя Безродный и в тридцать седьмом году. На меня он тоже наклепал, и я имел из-за этого неприятности.
Мрачные воспоминания Груздева вскоре рассеялись, и пикник удался на славу.
Домой вернулись уже в сумерках. На даче Дроновых было шумно и людно, но Юрий и Ахмадша не могли остаться дольше: торопились на работу.
Юлия и Надя проводили их до края леса, где начиналась черта города, но там ребята решили проводить девушек обратно; потом снова все вместе по тропинке, то петлявшей среди береговых глыб известняка, где звенели родниковые ручейки, то бежавшей по опушке темной рощи, дошли до плоскогорья.
– Так и будем провожаться до утра! – пошутила Надя.
Ахмадша промолчал – на душе у него было тесно от кипения чувств и невысказанных слов. Юрий и Юлия, словно мстя за тревожно проведенный день, не отступали от него и Нади ни на шаг.
34
На веранде еще сидели за столом Дроновы, Груздев, Зарифа, усатый Федченко, Голохватова – начальник полипропиленовой установки, и Анна Воинова, у которой строительство первой очереди цеха синтез-спирта близилось к концу.
– Шла бы ко мне, красуля! – произнесла глуховатым, грудным голосом Анна, поворачиваясь к Наде. – Почему ты облюбовала полипропилен? Да этот усатый дьявол, – она без церемоний кивнула на Федченко, – этот жадюга тебя загоняет. Запрягут в разработку какого-нибудь нового метода – патенты они точно блины пекут! Застрянешь – и прости-прощай молодость. А у нас процесс отлаженный, красота-а! – Воинова широко повела рукой, в сухощавых пальцах, украшенных дорогими кольцами, дымилась папироса. – Новаторская работа тоже будет, но в меру, по-человечески.
Вдова фронтовика, Анна жила вместе с матерью и сыном Михаилом, только что окончившим десятилетку. Влюбленная в свое производство, преданная семье, она и о себе не забывала.
Вид нарядной женщины, больше похожей на артистку, чем на начальника большого предприятия, встревожил Надю. «Не потому ли отец оправдывал Пучкова? Ведь она одинокая и еще совсем молодая… Может быть, приглянулась ему?»
Но Надя сразу устыдилась этой мысли: мать, глядя на ощетиненного Федченко, смеялась, как беззаботная девчонка, лицо ее так и дышало счастьем. Протиснувшись к ней, Надя легонько сжала в ладонях ее голову, запрокинула назад и поцеловала.
– Подойди ко мне, солнышко! – сказала Голохватова и усадила девушку рядом с собой. – Не слушай смутителей: раз решила к нам, передумывать нечего. Спирт – промежуточное звено, а мы полипропилен будем давать.
– Почему же меня никто не приглашает? – с ревнивой досадой спросила Юлия. – Разве вам строители не нужны?
– Строители везде нужны, но хватит о полимерах и катализаторах, – скомандовала Зарифа. – Дина еще начнет о пластовом давлении и режиме скважин, я разворошу заботы о тракторном парке… А слушать кто будет?
Она была навеселе и казалась полнее в пестром сарафане и легкой шерстяной кофточке нараспашку.
– Хочу музыки, веселого безделья, а то уже засушила мозги со своими заботами-работами. Все-таки как хорошо ничего не делать! Хотя бы один такой день в неделю устраивать – свидание с природой, а то ведь раз в году, от отпуска и до отпуска. Вот приехала сюда и сразу распустилась, разленилась. Битый час на озере с удочкой – аж в глазах зарябило. Но отдохнула замечательно. – Зарифа посмотрела на девушек. – Цветете, невесты? Мальчики бегают? Я смотрю: даже Ахмадша Низамов к вам стал заглядывать. Он хороший парень, но мать у него суровой свекровушкой будет и с предрассудками: она против смешанных браков.
– Чепуха! – сказала Воинова. – Пусть выходят хоть за самого султана турецкого!
– И я бы за султана-то. Да что-то сватов не шлет! – Зарифа захохотала, и все расхохотались, не устояв перед заразительностью ее веселья.
– Давно пора вас, ведьмочек, повыдавать замуж! – с ласковой усмешкой посочувствовал Федченко. – Только не вздумайте уезжать далеко. В Турцию, наперед заявляю, не пустим! Вы у нас работники золотые. Так что лучше у себя дома устраивайтесь.
– Счастливая наша молодежь. Какая замечательная жизнь идет ей навстречу! – перестав смеяться, заметила Зарифа.
– Вечно нам говорят: «Счастливые вы, молодые, все у вас впереди». Ну, а что там, впереди? – бросила Юлия, вызывающе прищурясь. – Я уже архитектор, но не замечаю, чтобы стала счастливее: работа столько сил берет, а мне лично не дает ничегошеньки!
– Вот это завернула! – пылко возмутилась Зарифа. – Сразу силы свои пожалела. Можно ли сделать что-нибудь, не тратя сил? Нет, ты сначала отдай народу то, что получила от него, а уж потом предъявляй претензии.
– А что я получила? – почти высокомерно спросила Юлия. – Выполняю чужие решения, как прораб, все однообразно, гладко, скучно. Кому это нужно, чтобы люди и здания, в которых они живут, до тошноты походили друг на друга?
– Неправда, мы все разные! – запротестовала Дина Ивановна. – Что же касается зданий…
– Разработай хороший проект, кто тебе мешает? – перебила Зарифа, туго запахивая кофточку и сама подбираясь. – Устрой, чтобы в доме красиво было и удобно. Придумай хотя бы духовку электрическую, вроде стенного шкафчика, – белье сушить, особенно пеленки детские. Через несколько лет у нас электроэнергию во все дела запрягут. Не зря мы речные поймы уничтожаем!
– У тебя есть конкретные предложения? – спросил Федченко.
– Конкретные? – Юлия неожиданно смутилась, даже скупо покраснела. – Я говорю, что мне приходится работать, как прорабу. А личное во мне задавлено.
– Ну, милушка моя, ты сначала создай что-нибудь да переболей за это дело, тогда и говори. Вон братец твой до чего упорный в работе и от молодежных дел не отстает. А? – Федот Тодосович хитренько покосился на Надю, он был убежден в том, что его молодой приятель имеет у нее успех. – Юрий не жалуется на то, что мы его как личность подавили. Да его ни один черт не задавит! И нас тоже. Вот уж как Алексея Матвеевича ели, а он все свое. Хотя, правду говоря, его съесть трудно, вон какой большой! Глазное – жилка творческая в человеке бьется. Тем он и силен.
