Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)
– Вот так и повоевали мы, Надюша, три года назад! – сказал Груздев, упомянув о борьбе за реконструкцию завода.
Странным показалось Дронову то, что ни досады, ни грусти даже не промелькнуло на лице приятеля при воспоминании об этом. Где же было догадаться Дмитрию о причинах такого благодушия?!
– Закончим строительство, и здесь закипит жизнь, – мечтательно сказал он.
– Скорее бы решить основные проблемы! – Дина Ивановна, кутаясь в пуховый шарф, подошла к сходням с террасы, посмотрела на речные дали (она разлюбила теперь Каму). – Мучаемся над подготовкой пуска водозаборной станции, а тут меня еще одолевают с бурением на воде.
Она чуть не проговорилась о предложении Ахмадши, взявшегося помогать отцу, но, однако, вовремя спохватилась, умолкла. Ей все время мерещилось, что Надя «навастривает ушки» при каждом упоминании о буровиках (не хватало еще того, чтобы она страдала от неразделенной любви).
– Вы и при тяжелом гнилистом растворе не можете справиться с пластовым давлением! – поддел Груздев.
– На Исмагилове – да! – согласилась Дина Ивановна и – ворчливо: – Заставил нас Самедов снизить план закачки воды на соседних площадях! Кто-нибудь иной раз так орет…
Не договорила, вдруг задумалась, а Груздев растерялся: «Что она имела в виду? Кто орет? Ведь это он орал пьяный ночью в Светлогорске: „Надя! Надя-а!“»
В глазах Дины Ивановны запрыгали веселые искорки: как совсем по-детски оскорбился Джабар Самедов, когда Зарифа в споре, возникшем после ликвидации аварии, обозвала его дуботолом, но он хоть и груб и не отесан, а душа человек! Алексей, приняв усмешку Дроновой на свой счет, огорченно подумал: «Вдруг и Надя узнает? Стыд и позор!»
42
Любовь без взаимности к молоденькой девушке поставила Груздева в очень трудное положение: ему приходилось следить за собой, чтобы не спугнуть ее доверчивое, порой даже нежное отношение. Она открыто выражала свою симпатию, но ведь это совсем не похоже на ее чувство к Ахмадше! И все-таки Груздев искал встреч и был мучительно счастлив одной возможностью посмотреть на нее.
Когда он уходил от Дроновых, Надя вышла проводить его.
Вверху, над кручей, звучала музыка (вальс «Амурские волны», неумирающая мелодия груздевской юности); на открытой танцверанде, прилепившейся к уступу, кружилась молодежь.
Надя и Груздев молча шагали по берегу, словно завороженные музыкой, прошли мимо машины, где дремал шофер, и стали бесцельно подниматься по крутым деревянным лестницам к дому отдыха.
В палисадничках старожилов белели звезды душистого табака, и от их теплого аромата смутной тоской сжималось сердце. Выскочил откуда-то Каштан, взлаял и, признав своих, заюлил под ногами, по-щенячьи повизгивая.
– Беги, гуляй, глупыш! – В голосе Нади прозвучала и ласка, и скрытая боль.
«Она ничего не забыла, если один вид этой собачонки задевает ее за живое», – подумал Груздев, тоже замедлив на лестничной площадке.
– Почему вы все вечера сидите дома?
– Вы знаете почему…
– Знаю. Тем более надо развлечься. Нельзя поддаваться… – Груздев не смог договорить, неловко пошутил: – Не годится хандрить автоматчику.
– Для души автомата нет, Алексей Матвеевич!
– Да, к сожалению, тут не выдумали никаких регулирующих приборов.
– Отчего «к сожалению»? Я не верю, чтобы вам хотелось подменить человеческие чувства автоматикой! Скучно иметь на все готовые ответы. Недавно нам читали лекцию о кибернетике, и лектор продекламировал стихи, написанные электронной машиной. Для поэта-декадента – находка! У меня просто мороз по коже пробегал, когда я слушала эти стихи: ведь в них образы есть почти осмысленные! Говоря об отношении человека к технике, машина пришла к такому заключению:
И за то ее ценит,
что, его заменяя, она
до конца никогда не заменит.
Тут машина рассуждала умнее многих людей, считающих себя незаменимыми. Ведь правда? Или это инженеры сами написали? – И Надя невесело рассмеялась; не разглядев в полутьме выражения Груздева, взяла его под руку. – Как вы думаете? Пусть у машины будет высшее образование, пусть она делает сложнейшие вычисления и овладеет переводом с иностранных языков, но только не подменяет человека в поэзии!
– Вы находите?.. – Груздев с трудом улавливал смысл ее слов: теперь, когда она впервые держалась с ним, как со своим сверстником, он боялся даже вздохнуть, неся на руке, точно величайшую драгоценность, ее легкую ладонь.
– Да, для этого надо чувствовать… любить, страдать, а машина, слава богу, на такие переживания не способна!
– И это говорите вы, человек, связавший жизнь с прогрессивным производством? – шутливо упрекнул Груздев, опять не уловив того, что ее волновало.
– Как работник я еще в будущем, а как человек хочу, чтобы машина не передразнивала мои чувства. Меня страшат автоматчики, приходящие в слепой восторг оттого, что их «умные» машины могут освободить от работы сразу тысячи человек. О людях-то надо помнить!
– Это не слепой восторг, а увлечение первооткрывателей, – мягко возразил Груздев, боясь, что вот сейчас ладонь Нади соскользнет с его локтя и оборвется ощущение возникшей близости. – Прогресс техники неизбежен и необходим, хотя за рубежом он обрекает на безработицу миллионы людей. Естественно, что вопрос автоматики стоит там остро.
– А у нас? – засматривая сбоку в лицо Груздева, Надя прижалась к его плечу.
Он шагал, не поворачивая головы, скованный, неловкий, почти счастливый.
– У нас рабочие тоже высвобождаются, но они сразу переходят на новые объекты. Наши возможности в этом отношении неисчерпаемы. Это позволяет нам стремиться к сокращению рабочего дня. Но, сокращая рабочий день, надо повышать производительность труда, и тут, как воздух, необходима та же автоматика.
– И жизнерадостные автоматчики? – Надя опять остановилась, резко отстранясь от Груздева. – Может быть, я теперь слишком мрачно смотрю на жизнь. Но вы знаете… во всяком случае, догадываетесь, отчего мне так тяжело! Вы, наверно, поняли все! Ну, скажите, как он мог? Ведь он любил меня, а поехал сватать другую. Что это такое, Алексей Матвеевич?
Она стояла перед Груздевым, требовательно ожидая ответа, на запрокинутом, белом в темноте лице чернели широко открытые глаза.
– Только не говорите о пережитках, о слабостях человеческих! Мы слишком часто и легко ссылаемся на них. Какие пережитки могут быть у Ахмадши, моего ровесника!
– А вы говорили с ним? – спросил Груздев, похолодев от того, что его иллюзии сразу развеялись.
– Он написал странное письмо с предложением расстаться на время, проверить наши чувства… Я не все поняла. Почему он так решил? Какие-то малодушные ссылки на отца! И я пошла на буровую. Хотела выяснить… И вдруг Равиль сказал, что отец увез его к невесте. Ахмадша ни разу не заикнулся мне о своей невесте, а она у него была! Значит, и ее обманывал! Приходил ко мне, планы строили, как жить будем, а она где-то ждала. Я в Каму бросилась вовсе не от тоски, не от любви. Любви уже не было. Неудачная оказалась. Ну и черт с ней! – с неожиданным озлоблением вырвалось у Нади. – Меня другое в воду толкнуло. Ведь я очень, очень много думала тогда и потом и сейчас все думаю… Отчего это у нас подлецы водятся, такие хорошие на вид подлецы! И я себе до ужаса противна стала из-за того, что самое лучшее, единственное – свою любовь – отдала бог знает кому! Человека в себе уронила. За это я и хотела наказать… казнить себя.
– И напрасно. Вы человека в себе только тогда уронили, когда в реку бросились, решив, что все в жизни для вас потеряно. Я свою Елену тоже любил. Чуть с ума не сошел, когда она умерла. Ходил, говорил, а работал, как автомат. Разве это не любовь была?
– Любовь, – тихо сказала Надя, откликаясь не столько на слова, сколько на печаль, звучавшую в его голосе.
– А теперь снова полюбил. Так полюбил, будто мне не пятьдесят лет, а двадцать. Разве можно говорить, что любовь только раз в жизни приходит? Кто это установил? Но тогда я молод и счастлив был, а сейчас… Да я и сейчас счастлив! – спохватился Груздев.
43
– Нефтяной отдел Госплана, не опротестовывая, по существу, решения экспертизы, опять подал встречную бумагу на пересмотр нашего заявления, – приехав на завод и едва успев поздороваться с Груздевым, сообщил Щелгунов.
– Эх, как ты вскинулся, Алеша! – встревоженно сказал Сошкин, приехавший с ним вместе. – Посмотрим еще, что предложит комиссия «на высоком уровне».
– Известно, что: драка опять предстоит серьезная. – Груздев, все-таки не ожидавший нынче такого упорного сопротивления со стороны нефтяного отдела Госплана, несколько минут ходил по кабинету, круто разворачивался на каблуках; поизрасходовав энергию, сказал сдержанно: – Имеем опыт: если не пробьем, нас снова на время в щель загонят. Что ж! Немножко передохнем и снова возобновим попытку. Капля и камень точит.
– Надо еще раз обсудить наши заявления и отправить их немедля в Совет Министров и в ЦК, – предложил Сошкин. – Противники, конечно, будут обвинять нас в защите местнических интересов, но мы этого не боимся, – сказал Сошкин.
– Привыкли они двигаться по инерции, – заметил с сокрушением Щелгунов, все-таки недоумевая перед выпадами Карягина. «То ли тупоумие, то ли подлость!» – А как у тебя Барков, главный твой? Тянет?
– Работает хорошо. Внес предложение по очистке нефти от серы. Пожалуй, очень эффективный будет метод.
– Только ты, единоначальник, не очень подавляй его.
– Какой там шут единоначальник! – с досадой огрызнулся Груздев. – Единоначалие у нас в загоне. Бесконечные контроля да комиссии. До сорока инстанций могут нас, директоров, проверять и наказывать. Они будто забыли, что мы на заводы партией поставлены! Ничего не могу у себя предпринять: ни денежное поощрение выдать хорошему работнику, ни переместить инженера с одной должности на другую, где он был бы наверняка полезнее. Даже приобрести что-нибудь не имею права. К примеру, нам позарез нужны два-три литьевых станочка для образцов продукции, а взять где? Выпрашивал у Мирошниченко – не дал.
– Ох, и нудный ты стал, Алексей! – полушутя вскричал Сошкин, сразу успокоившийся на принятом решении: пусть рассудят в ЦК – не убивать же заместителя председателя Госплана, не желавшего ни добровольно уйти с занимаемого поста, ни внять требовательным голосам с мест. – Мы к вам приехали на торжество – пуск первой очереди синтез-спирта. Празднично настроились, речи подготовили, а ты сразу с жалобами, с протестами.
– Да как же не протестовать! Если представитель контроля дело знает, то еще терпимо, а если он вроде Карягина! Или взять Работникова в Госплане. От жизни оторван, сидит в кресле прочно, тяжело. Ну, явишься к нему на совещание. Шаблонщики подготовят речи, и вот стоит такой на трибуне, рот открывается, закрывается, как чемодан, а оттуда – звуки. Своих мыслей нет, все содрано, списано. Смотришь на него, а у тебя аж зудит все: на заводе принимают очередной объект. Будто слушаешь, а думаешь о блоке оборотного водоснабжения, об установке инертного газа. Освободили бы директоров от лишней толкотни. Главное-то у нас – новая техника!
– Давай, давай! – подзадорил Щелгунов. – Ты не обижайся, что мы тебе ничего не обещаем: мотаем на ус.
– С планированием постоянные неувязки. Спустили бы нам твердые годовые планы, а мы здесь решили бы, как их выполнять по месяцам. На местах-то виднее! И в планирующих организациях не потребовалось бы столько путаников, как сейчас.
– Вот, чем дальше в лес, тем больше дров! – с серьезнейшим видом одобрил Щелгунов. – Похоже, ты уже подготовил развернутое решение по вопросам единоначалия и планирования.
– Смеешься? Молчать я не обязывался! Ты меня будто ножом полоснул сообщением о новой карягинской вылазке. На что Карягин рассчитывает? Кто его поддерживает? Скажи, Денис, напрямик: откуда ветер дует? Мы – народ простой, исходим не из соображений субординации, а из пользы дела. Мнение «наверху» создано, что ли?
Щелгунов возмущенно повел широким плечом – не ответил.
– В молчанку играть нам нечего. Мнение научными авторитетами создается по-разному, и если оно неправильное, надо ясность внести: дутые авторитеты развенчиваются фактами и смелостью, конечно. А как же?.. Мы тут за выполнение планов болеем, за строительство, за рабочий коллектив. А за что болеет Работников или Карягин? Они только своими креслами дорожат, правом пользоваться особой столовой, персональной машиной, дачей, поэтому и боятся всего нового: при старом-то, по наезженной колее, спокойнее.
– Нельзя так горячиться. Долго ли до инфаркта! Остынь немножко, – посоветовал Щелгунов, который признавал правоту товарища, но, поскольку положение обязывало, проявлял выдержку.
– Не хочу я остывать! Каких только кличек мы не получили, отстаивая строительство этих заводов на Каме! А волокита с комбинированной установкой? Хотя всем известно, что повышение октанового числа бензина – прибыль колоссальная, именно то, что нужно, для создания материальной базы коммунизма. Почти самовольно, почти крадучись, – как раньше рабочие свои землянки ставили, – начали, под видом реконструкций, цех реформинга строить. Сколько выговоров нахватали, пока не утвердили нам задним числом сделанные затраты! Платиновый катализатор со слезами выколачивал…
– Такие чудеса творились самостийно, а жалуешься на финансовый контроль, на отсутствие единоначалия! – поддел Алексея на слове Щелгунов, с доброй усмешкой косясь на него из-под щетинистого навеса бровей. – Ты на заводе царь и бог! Велика беда, если поругают. Тебе не привыкать, зато потом хвалят… Кто за продукцию реформинга знак качества получил?
– Смеешься? Такая похвала – одна изжога. Вспомни, как нас одергивали, когда мы нефть искали. Ну, тогда понятно было – засилие старых спецов. А почему теперь такая борьба против нефтехимии, против пластмасс? Я считаю, тут нам надо стоять, как солдаты на Волге стояли.
– Все придет в свое время, Алеша, – примирительно улыбаясь, заговорил Щелгунов.
– Да не имеем мы права откладывать! Что может быть важнее?
– Общегосударственные соображения.
Груздев посмотрел почти с ненавистью, потом спохватился, грустно рассмеялся:
– А мы какие высказываем? Собственнические, что ли?
44
Шли к цехам Анны Воиновой. Груздев, все еще взвинченный, оживленно разговаривал с Барковым, а Сошкин, осматриваясь по сторонам, молча вдыхал милые его сердцу запахи нефти и газа, плывшие со стороны нефтеперерабатывающего. Щелгунов, твердо шагая, сосредоточенно перебирал в памяти груздевские жалобы. Во многом они совпадали с жалобами других директоров. Особенно погоня за валом, будь он проклят! Конечно, нужны коренные изменения: предприятия должны гнаться за качеством продукции, а не за слепым выполнением плановых цифр.
Навстречу уже спешили именинница Анна Воинова и Дронов, празднично подтянутые, заметно взволнованные предстоящим событием.
Все вместе прошлись по гигантским цехам синтез-спирта, осмотрели компрессоры, насосы, сепараторы и прочее хозяйство, потом направились на площадку к смежному, еще не достроенному цеху синтез-каучука, где собралась большая толпа. Среди массы людей солнечным зайчиком мелькнула голова Нади. Еще не видя девушку, Груздев ощутил тепло ее присутствия, точно дохнула она на него, спутав мысли.
– Да что с тобой, Алексей? – с неудовольствием и даже с досадой спросил Щелгунов. – Чего ты распустился? Если ставить вопрос, так уж во всесоюзном масштабе…
– Я и так во всесоюзном! – упрямо буркнул Груздев и, вдруг развеселясь, схватил в охапку длинного Дронова, сделав вид, будто хочет швырнуть его оземь.
Дронов вывернулся.
– Дал же бог силу не по разуму!
– Женить тебя надо, Алексей! – сказал Сошкин, добродушно улыбаясь и одобрительно посматривая на Воинову.
На ней желтый шерстяной свитер под коричневым жакетом, узкая юбка и остроносые, но удобные туфли. Статная, пышноволосая, она подошла к Груздеву, обдавая его запахом духов.
– Ну, как вам нравится мое производство?
Анна Воинова всегда говорила: «моя стройка», «мои кадры», однако ее уважали за большие знания и любовь к делу. Груздев тоже относился к ней с уважением, но словно не замечал ее благосклонности, чем огорчал не только Анну, но и Дроновых, да и всем хотелось поженить их. Алексей, конечно, понимал «ситуацию», но не виноват же он в том, что его сердце спокойно в присутствии этой красивой женщины!
– Начнем митинг? – спросила она.
– Раз хозяйка предлагает, начнем. – Щелгунов тоже внимательно оглядел Воинову, очень миловидную в своем праздничном оживлении. – Удивительно, как труд украшает женщину. Но и производство, созданное женщиной, тоже должно быть красиво.
– Обязательно, – убежденно ответила Воинова. – После института я стала нефтепереработчиком, а последние шесть лет на синтезе спирта, и убедилась, что это самое интересное дело.
– То-то вы радуетесь, и даже с гвоздикой в петлице! – сказал Сошкин, хорошо знавший нефтяницу-технолога и ее печатные труды.
– Это не гвоздика, а петуния! – Воинова бережно потрогала ладонью чуть вялые лепестки. – Михай преподнес. Мой сынище. Специально утром отпросился с работы. Как же! На синтез-каучук поступил монтажником и готовится в вечерний институт. К себе я его не взяла, чтобы не плодить семейственности, – смеясь, добавила она.
Когда Щелгунов вместе с другими поднялся на трибуну и посмотрел сверху на собравшихся, его так и опалил озноб волнения.
«Подумать только: начинается великий прогресс химии! Такой гигант строим! – воскликнул он мысленно. – Если бы сейчас стоял здесь Владимир Ильич Ленин!.. Он, знавший всю беспросветную нищету и темноту дореволюционной Татарии, тоже, наверно, волновался бы! Да, есть еще у нас безродные, Карягины и пучковы (хороший семьянин Щелгунов ненавидел Пучкова не меньше, чем рутинера Безродного), но мы будем бороться против них, Владимир Ильич!..»
– …предоставляется слово секретарю обкома товарищу Щелгунову, – объявил Дронов.
– Слово мое будет коротким, друзья! – начал Щелгунов, подойдя к барьеру. – Я работал здесь, когда на площадке закладывался первый камень. Помню бараки, где людей натискивалось, как сельдей в бочку. Черствые буханки хлеба приходилось рубить топором. По время было послевоенное, и никто не жаловался. Наоборот, народ радовался тому, что в Татарии обнаружено сказочное богатство: нефть и газ, гордился тем, что создается гигантское предприятие на берегу красавицы Камы, столько лет катившей свои воды по землям, на которых вымирали от нужды и всяких болезней башкиры и татары, чуваши и марийцы…
«Верно говоришь! – подумал Ярулла, стоявший у трибуны среди почетных гостей. – Тяжело жилось народу!»
– Я помню, как разведчики искали нефть в Башкирии. Это было нелегко. Но мы не отступали перед трудностями, потому что знали: дар земли – нефть даст нам возможность переустроить народную жизнь.
Забыв о своем обещании говорить коротко, Щелгунов увлекся. В памяти его встало прошлое Татарии: гнилая солома крыш, ухабистые дороги. Казань с ее убогими слободами, где на одном из базаров возчик, приехавший из деревни, предлагал горожанам взять на воспитание беспризорного мальчика. Впоследствии этот мальчик – Габдулла Тукай – стал выдающимся поэтом Татарии, но, даже получив известность, не смог вырваться из тисков нищеты и совсем юным сгорел от туберкулеза. А скольких скосили холера, оспа и голод, душивший Поволжье из года в год!
– Что тут было раньше? – спрашивал Щелгунов. – Фабрика с сотней рабочих считалась огромным производством, однако народ здесь трудолюбивый, и недаром Ленин горячо выступил за создание Автономной Татарской Республики. Он верил, что при советской власти начнется расцвет этого края, а ведь тогда еще не знали о здешней нефти – могучем двигателе экономики. И вот помолодела, похорошела сегодня татарская земля. Неузнаваемо выросли люди. Возьмите такой факт, как нынешний весенний сабантуй в Светлогорске. Народу набралось тысяч двадцать. Весело, шумно было. Но ни одной драки. О чем это говорит? О том, что люди полюбили свои молодые города и берегут красоту нового быта. Это главное, что мы создали, товарищи!
– Верно! – крикнул из толпы Юрий Тризна и сконфузился – так резко прозвучал его голос.
– Верно! – кричал Ярулла, хлопая жесткими ладонями и весело поглядывая вокруг.
Неподалеку от него стояли празднично одетые Ахмадша и Равиль.
А Надя? Она исчезла. Напрасно Груздев поглядывал по сторонам: девушки нигде не было. Тогда он, рассеянно слушая выступавшего вслед за Щелгуновым Сошкина, всмотрелся в лицо Ахмадши. Нет, совсем на походил Низамов на счастливого молодожена и тоже все вертелся на месте, ища кого-то взглядом.
45
Предоставили слово Дронову, но он только теребил себя за бороду, глядя на теснившихся вокруг трибуны людей, потом, подстегнутый тревожным взглядом Дины Ивановны, произнес убийственно сухо:
– Товарищи, на нашем химическом комбинате будет семь таких производств, как синтез-спирта, примерно по десять цехов в каждом. Кто хочет остаться здесь после завершения строительства, должен помнить, что нам потребуются рабочие высоких квалификаций. На каждого инженера не больше шести рабочих, и все высшего разряда. Так что нажимайте на учебу, условия для этого мы создали. – Дронов еще постоял молча и отошел в глубь трибуны.
– Неречисто сказанул, – со смехом бросил ему Сошкин.
Дронов, столько раз участвовавший в пуске объектов, смущенно махнул рукой:
– Заело громкоговоритель!
Многие прочитали в этот день в «Советской Татарии» о «покорителе девона». Под крупным заголовком красовался портрет Дины Ивановны, дальше шло описание ее боевой работы на нефтяном фронте и сообщалось, что она выдвигается на Ленинскую премию. Это было очень радостное событие. Но конечно, не воспоминание о нем выбило из колеи Дмитрия Дронова, а появление Ахмадши Низамова, вынесенного волной народа к самой трибуне и спутавшего мысли бывалого оратора.
После митинга все двинулись к продуктопроводу, где был установлен смотровой фонарь и кран для отбора проб, чтобы увидеть, как пойдет готовый спирт с очистительной колонны. Большая толпа, нарушая правила, сгрудилась на площадке.
Вышло так, что Ярулла с сыновьями и Дмитрий Дронов оказались рядом. И опять Дронов, близко взглянув в твердо выточенное лицо Ахмадши, ощутил тошноватый холодок в груди.
– Ну, как поживаешь? Женился, говорят?..
У Ахмадши даже губы пересохли, а во взгляде появилось детски жалкое, растерянное выражение. Однако он и слова не успел вымолвить, вмешался Ярулла:
– Нет, еще не женился, а невеста есть. Очень хорошая девушка.
– Хороших девушек много на свете, – сдерживаясь, чтобы не вспылить и не наговорить отцу грубостей, сказал Ахмадша.
– Много – для пустого человека.
Дронов смотрел на них и все больше взвинчивался. Бог знает что он наговорил бы им, но подошла «покоритель девона», холодно кивнула Низамовым и, взяв мужа под руку, увлекла его к фонарю. Оборвалась старая дружба, и ни Дроновы, ни Ярулла – каждый по-своему уязвленный – не пожалели о ней в эту минуту.
– Неужели ты мог бы поссориться с ними? – упрекнула Дина Ивановна. – Для меня – и для Наденьки прежде всего – это было бы очень неприятно. И разговоры начались бы. Смотри… Смотри: спирт идет!
В фонаре светлой струей плеснулась бесцветная жидкость, но едва собравшиеся успели придвинуться к продуктопроводу, как уровень в нем поднялся до половины и сразу спирт пошел сплошным потоком.
– Гостям – первую пробу! – крикнул Алексей Груздев и подошел к крану с ведром в руке.
– Не разрешаю! – запротестовала Анна Воинова, не поняв шутки. – Предупреждаю: необходима очистка через активированный уголь! Хоть мы и химики, но от такой «пробы» можно ноги протянуть.
– Знаем. Не впервой! Это когда из хлеба гонят, можно пить прямо из-под крана.
– Спирт идет рекой, а даже лизнуть не дают! – притворно огорчился Денис Щелгунов. – По-нашенски: добрался – и рога в землю.
– Кто хочет бодать землю, приходите после концерта ко мне домой, – весело оглядываясь, громко сказала Воинова. – У нас сегодня еще одно событие: мой Михай отличился – сделал меня бабушкой.
– Когда же он успел жениться? – удивленно спросила Дина Ивановна.
– Целый год ухаживал. Мне в голову не приходило тревожиться. Но в один прекрасный день влетает он ко мне в страшном волнении, в испуге: «Мама, я должен жениться, у Люси будет ребенок!» И вот, пожалуйста, только-только восемнадцать лет исполнилось, а уже сына имеет и в восторге. Крупный мальчишка родился. – Анна нахмурилась, но добрая улыбка неудержимо пробивалась на ее славном лице. – Как вам это нравится?
«И у нас с Надей мог бы родиться ребенок!» – сказал себе Ахмадша, стоявший поблизости. Его, правда, покоробило оттого, что Анна Воинова высмеивала сына при посторонних (ни Ярулла, ни Наджия так не поступили бы!), но, отдавая должное своим родителям, Ахмадша подумал о них холодно; нежное чувство к ним погасло.
46
– Как ты не понимаешь, что я ее не люблю! – сказал он на днях матери, снова и снова заводившей речь об Энже, которую старики с непоколебимым упорством считали теперь его нареченной.
Но Наджия, ставившая всем в пример собственное замужество, не хотела ничего понимать: не любила ведь Яруллу, выходя за него замуж, а прожила с ним жизнь завидно для многих.
– Энже – хорошая девушка, – твердила она. – Скромная. Умница. Работящая и очень красивая. Чего еще требовать от будущей жены?
– Того, чтобы она была мне нужна, – резко сказал Ахмадша, выведенный из терпения.
Разговор о поспешной женитьбе Михая Воинова, совсем еще мальчика, вызвал в нем болезненные переживания.
«Михай поступил, как настоящий мужчина, – подумал он. – А я позволил себя скрутить. Довольно с меня этого позорного испытания! Для себя я уже выяснил окончательно: без Нади как будто инвалидом стал».
После возвращения из Акташа он с неделю пробыл на Исмагилове, но до того извелся, что стал заговариваться и в один прекрасный день сбежал в Камск. Никого из Дроновых он там не застал и, уже возвращаясь обратно, узнал от знакомого шофера, что Надя уехала с матерью в Москву.
Работая снова на Исмагиловской площади, Ахмадша целыми сутками пропадал на своей вышке, где проводилось испытание турбобура с деталями из полипропилена (такие турбобуры испытывались одновременно и в других районах страны). Кроме того, приходилось ездить на буровую отца: вместе с участковым геологом осваивали порционную заливку цемента при бурении на воде. Работа съедала все время, а трудности даже радовали, отвлекая от тяжелых мыслей.
В Светлогорск он наведывался редко, избегая нудных домашних разговоров о женитьбе, поэтому смутный слух о попытке дочери Дронова на самоубийство до него не дошел. Но когда заговорили о пуске первой очереди синтез-спирта, Ахмадша, к великой тревоге родителей, опять уехал на Каму.
И вот он ходил по асфальту среди колонн и стальных «этажерок», над которыми плыли низкие осенние тучи, шагал по изрытой земле, где монтировались рыжие от ржавчины новые «этажерки» и аппараты, все высматривал, искал, ждал встречи с Надей.
«Почему она не пришла на митинг? – тревожно гадал он. – Ведь это же завод ее отца. – Он знал, как Надя любила своих родителей, и вдруг остро позавидовал ее непорушенному чувству к ним. – Каким богатым я был весной, а сейчас!..»
Потом он подумал, что Надя, наверно, придет на концерт, и пошел в недавно отстроенный городской клуб.
Стоя у входа, он рассматривал нарядных, празднично настроенных камцев. Сколько тут было молодежи, сколько девушек, похожих на яркие цветы в легких, несмотря на прохладную погоду, платьях. На клубной террасе Ахмадша заметил Юрия Тризну: видно, тоже кого-то ждет… Неужели Надю? Вполне естественно: не обязана же она обрекать себя на одиночество из-за человека, который позволил другим распорядиться своей и ее судьбой!
Юрий выглядел парадно в светлом пиджаке и узких серых брюках, длинноногий, вихрастый. Он, конечно, заметил Ахмадшу, кивнул отчужденно и снова стал кружить на своем посту.
Но к нему подошла не Надя, а сухощавый седоусый старик в строгом, далеко не модном костюме.
– Красоток-то сколько, и все разоделись! А? – сказал Федченко, взяв под локоть юного приятеля. – Синтетика вошла в моду: капроны, нейлоны, лавсаны. Словно в облака заревые разнарядились девчата! Кто подумает, глядя на эти платья и чулочки, что они из газа выработаны?! И меха и костюмы… Совсем по-другому стал одеваться народ. Вот тебе и провинция!
Юрий слушал рассеянно, водя по сторонам погрустневшим взглядом. Присутствие Ахмадши нервировало и связывало его. Теперь уж нельзя уйти. Придет, не придет? Подойдет, не подойдет? А тут еще Федченко… Но, пожалуй, это даже к лучшему: стоят двое и разговаривают, прежде чем войти в клуб. Пусть бестолковый Низамов топчется один.
Ахмадша тоже смотрел на текущий мимо людской поток и ждал, но Нади не было.
Поехать к Дроновым? Они, наверно, все еще живут на своей дачке. Юноша вспомнил, как сурово посмотрел на него отец Нади, как презрительно отвернулась мать. Что ж, он и сам презирает себя за слабоволие. Но если они при Наде так же примут его, будет невыносимо тяжело.
И все равно он должен поговорить с нею, объясниться. Он не уедет, не повидав ее!
Мимо, весело переговариваясь, прошли молодожены. Отец нес толстощекого бутуза лет двух; видно, не с кем оставить дома. Детские комнаты теперь при клубах стали устраивать, чтобы всем было хорошо. Иначе что же делать молодым родителям, у которых нет бабушек и тетушек?
47
– Кого ты ждешь, красавчик?
Ахмадша обернулся. Перед ним стояла рослая девушка, пылающая румянцем, с зовущей затаенной улыбкой в серых глазах. Он забыл ее имя, но сразу припомнил, как она хаживала мимо избы в Скворцах со своей скуластенькой и черноволосой смешливой подружкой. Это была Ленка с сейсмической разведки.
– А Дуня умерла, – неловко от волнения сообщила она, в упор глядя на него.
– Отчего же она умерла? – рассеянно спросил он, отстраняясь.
– От смерти, – сказала Ленка уже с вызовом, задетая холодным равнодушием милого ей парня. – Рано по ней боженька соскучился и наслал двустороннюю крупозку. Стала выздоравливать, да возьми и выкупайся. Ну и снова! Исхудала – в гроб положить нечего.
Но даже это трагическое сообщение не привлекло как будто внимания Ахмадши, и тогда Ленка зло спросила:
– Почему же твоя-то краля топилась?
– Топилась?!
На лице его отразился такой ужас, что Ленка сразу присмирела, сказала почти печально:
– Разве ты не знаешь? Бросилась Надежда Дронова в Каму. Если бы не увидел мальчишка какой-то, унесло бы ее в Куйбышевское море.
Ахмадша продолжал глядеть на Ленку остановившимся взглядом. Было мгновение, когда ей показалось, что он падает, и она схватила его за локти, он машинально высвободился и, ничего не сказав, побежал прочь.
