Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)
Вспомнив о ее оглядке на прежние обычаи, Ахмадша подумал: «Сколько говорим с трибуны о новом быте, а в семье вот, пожалуйста». Вслух сказал:
– Дерево на любом месте прекрасно, папа; на голом бугре, где оно дает тень людям, особенно. Но тень от дерева и тень от черного поступка – совершенно разные понятия. Я не осудил бы тебя, если бы ты в свое время открыто сказал мне об уговоре с Юсуфом Усмановым. Сам съездил бы в Акташ, и очень может быть, что до встречи с Надей Дроновой в Камске полюбил бы Энже. Но как ты мог пуститься на хитрости, зная, что у меня уже есть невеста?! Ты сказал: «Подождите, испытайте ваши чувства…» Ударил нас обоих безжалостно, чтобы устроить в Акташе смотрины, и получилось у нас не лучше, чем у казанского бандита Валерки Штучкина.
– Как ты смеешь сравнивать?! – гневно вскричал Ярулла.
– Смею, хотя не легко прийти к такому! Загнали мы с тобой Надю Дронову в Каму. Без злого умысла, одной глупостью довели девушку до отчаяния.
– То-то она и выскочила сразу замуж за другого! – оскорбленная нападками сына, съязвила Наджия.
– Вышла за того, кто жизнь ей спас, – запальчиво бросил Ахмадша.
– Значит, правда, что она топилась? – В больших глазах Яруллы отразилось душевное смятение.
– Будто не знаешь?
– Слышал, да не поверил.
– Потому что верить не хотелось. Совесть обременить побоялся.
– Совесть моя чиста. Кто мог подумать, что умная девушка такую глупость выкинет! – Вспомнив о разговоре с Джабаром Самедовым, от которого он впервые услышал об Ахмадше и Наде, старый бурмастер снова рассердился и уже из одного упрямства поддержал свою нескладную ложь: – Откуда мне было знать, что она твоя невеста? Ты же нам не говорил об этом. И разве Надя слово с тебя взяла не встречаться с девчатами? Если вы так крепко полюбили друг друга, чего ей было опасаться Энже, которая все равно названой сестрой твоей останется? Маленького испытания не выдержали, а родителей судите?
Неизвестно, чем кончился бы этот разговор, если бы не появились Фатима и Равиль с Рустемом на руках. Мальчик, розовощекий, с яркими черными глазенками, был очень миловиден в белом вязаном костюмчике. Увидев деда, он радостно заулыбался и потянулся к нему.
«Так и мы тянулись к нему всю жизнь!» – с горьким недоумением подумал Ахмадша.
Ярулла взял внука трясущимися от волнения руками, бережно прижал к груди и отошел с ним в сторону.
При виде того, как задрожали сильные рабочие руки отца, которые всю жизнь делали добро детям, у Ахмадши тоже перехватило горло, и он молча направился в свою комнату.
– Погоди! – крикнул Равиль вслед брату. – У вас тут будто тучи нависли? Тебя с повышением поздравить надо, а ты ходишь, точно приговоренный… Да, извини, я забыл о смерти этой девочки. Вот ненормальная! Сама сунулась под колеса, и людям одни неприятности. Ты-то когда успел с ней познакомиться?
Ахмадша, не ответив, прошел к себе, лег на диван и зарылся лицом в подушки, словно хотел спрятаться от всего окружающего. Но он не мог не слышать, как звякали посудой мать и Фатима, как напористо насел на отца Равиль, – что касалось работы, тут буровые мастера Низамовы разговаривали на равных правах. Голоса взрослых звучали невесело, только громко смеялся и радостно хлопал ладошками маленький Рустем.
– Надо в газету написать, чтобы знали, как этот метод брать на вооружение. А то могут по неопытности скомпрометировать его, – говорил Равиль. – И нечего тут скромничать.
В другое время Ахмадша улыбнулся бы: уж очень непривычно слышать, как непоседа Равиль поучает отца. Теперь и он уйдет с буровой, тоже станет «начальником», пока еще маленьким, а потом может и в министры выйти – но чувствуется, еще не знает о предстоящем повышении.
Половина татарских нефтяников – молодежь. Среди заведующих промыслами много людей в возрасте тридцати лет и моложе. «Стариков» – сорокалетних специалистов – единицы, и то больше сидят они в управлении и в тресте. Быстро куются здесь новые кадры, хотя и проходят сложную и трудную практику.
19
Разговор в столовой становился все оживленнее. Вступила в него и Наджия; в голосе ее досада, переходящая в гнев.
Ахмадша прислушивается – Равиль штурмует развалины домашней твердыни:
– Фатима будет работать геологом на промысле.
Ярулла молчит, зато вскипает Наджия:
– Я уже немолодая топтаться на кухне день-деньской! Да и Рустем еще мал, за ним присмотр нужен.
– Рустема мы отдадим в ясли, – твердо, как о деле решенном, говорит Равиль. – Не для того Фатима десять лет училась в школе и пять лет в институте, чтобы мыть посуду! Конечно, она и посуду будет мыть, – добавил он, явно предупреждая новый взрыв возмущения матери. – Но главное – она будет работать.
– Дачу, что ли, хотите строить? – съехидничала мать.
– Вот уж чего не будет, того не будет! – отражает ее наскок Равиль. – Не из-за денег идет разговор… Мы соревнуемся за звание бригады коммунистического труда. Значит, надо и работать и жить по-коммунистически.
– А вы знаете, что для этого нужно? – с грустью в голосе спрашивает Ярулла.
– По-настоящему еще никто не знает. Мы сами должны думать, искать и решать. Почему Фатима сидит дома? Ведь она училась в институте – значит, в долгу у народа, пусть отрабатывает. И вообще мы должны отвечать перед обществом не только за работу, но и за свою семейную жизнь!
– О, горе мне! – воскликнула мать.
– Ты еще не испытала, какое оно бывает, горе! – строго и печально осадил ее отец. – Ничего, пусть ищут новые пути в жизни. Они честно ищут.
Да это правда: Наджия еще не испытала настоящего горя. Ни разу смерть не переступала порога ее дома, даже война пощадила его. Не знала она супружеских измен и ссор, и дети у нее росли здоровые, трудолюбивые, дружные. Правда, Минсулу чувствует себя несчастной, а теперь затосковал и Ахмадша. Но их молодые печали не так уж тревожили сердце Наджии, не тронутое физическими и душевными болями. Главное – дети дома, внешне все выглядит пристойно; поплачут, повздыхают, и семья опять заживет по-хорошему.
Гораздо сильнее задело Наджию решение Равиля жить как-то по-особому, впутывая в свои семейные дела целую бригаду.
«Чего это они придумали? – размышляла она, сердито возясь возле плиты, заставленной кастрюлями и сковородками. – Неужели посторонние люди будут приходить к нам домой для проверки? Или Равиль станет отчитываться на собрании: куда ходил, что купил, из-за чего с женой поспорил? Охота заводить канитель, занимать лишними делами свое время! Да если бы Ахмадша вступил в такую бригаду, его заклевали бы из-за этих полоумных девчонок. Но кто виноват? Сначала сами вешаются на парней, потом в петлю лезут. Как же раньше девушки шли во двор мужа и второй и третьей женой, и никто не топился, не бросался под поезд? А ведь и тогда уже поезда бегали!»
Засучивая рукава выше локтей, в кухню вошла Фатима, повязав голову платком, сложенным по-русски треугольником, концами назад, отчего румяное лицо с пухлым вторым подбородком кажется еще круглее, и смешно оттопырились маленькие уши, украшенные золотыми сережками.
– Значит, и ты в коммунистической бригаде будешь? – с язвительной усмешкой спросила Наджия.
– Конечно. Если Равиль состоит в такой бригаде, то я не могу в стороне оставаться!
– И Рустемчик?..
– И Рустемчик тоже, – подтвердила Фатима серьезно.
– А ему-то зачем туда?
– Как зачем? Вопросы воспитания – проблема, которая всех волнует. Ведь сказано: работать и жить по-коммунистически. Значит, семейную жизнь тоже надо принимать во внимание.
Забыв о шипящей сковородке, не зная, смеяться или браниться, Наджия смотрит на невестку.
– Значит, будете критиковать Рустемчика на собрании, если он лишний раз намочит штанишки? Сами-то не надеетесь управиться со своими домашними делами.
Фатиму раздражает тупая властность Наджии, но она – мать мужа, поэтому молодая женщина терпеливо переносит ее деспотизм. Однако сейчас свекровь грубо вмешивается в такие тонкие вещи, о которых молодожены сами еще не имеют ясного представления, но которые кажутся им священными, и Фатима не выдерживает.
– Пожалуй, не очень надеемся на самих себя, – откровенно говорит она, повертывая под ножом картофелину, с которой очистки так и сыплются. – Введут общественный контроль над семейными делами, и меньше будет у людей ошибок. – Мягкий, ровный голос у невестки, а слова колючие: – Коммунистическая бригада – это прежде всего большая дружба. Жить общими интересами, в учебе, на работе, дома. Тогда никакая беда не страшна. Кто заболел – выходят, кто оступился – помогут встать.
– Помогут, жди!
– Обязательно помогут, ведь все вместе будем. Зачем нам сидеть по разным углам, точно тараканы в щелях?
– Неужели не надоест толчея среди чужих людей? Час-другой – можно, а если по целым дням шумиха – с ума сойдешь! Не зря положено каждой семье в четырех стенах жить.
– В четырех-то стенах и так случается, что кто-нибудь остальных в дугу гнет, лишь бы на своем настоять, – с увлечением отбивала Фатима реплики свекрови.
– Это кто же кого гнет? – запальчиво спросила Наджия, вскипая, как манная каша, которая на ее глазах ушла из кастрюльки на раскаленную плиту.
– Ой, смотрите! – крикнула Фатима, поняв, что переборщила, но продолжая как ни в чем не бывало чистить картошку.
– Вижу! – с непривычной свирепостью огрызнулась Наджия, прихватив отымалкой дымящуюся посуду. – Больно ученые стали, больно умные!
– Зачем вы сердитесь, ани? – Фатима весело рассмеялась, закачались в ушах подвески сережек. – Так хорошо жизнь устраивается. Для нас, бывших мусульманок, особенно! Разве вам понравилось бы теперь, если бы, кроме вас, у Яруллы Низамовича было еще две жены? И все здесь жили бы! А может, он завел бы полдюжины! – Фатима лукаво блеснула черными глазами. – Как вы отнеслись бы к этому? Да я своего Равиля лучше удушила бы собственными косами, чем так жить! Честное слово! Бригада коммунистического труда… Вы несерьезно относитесь, ани, великая честь – состоять в ней. Такое заслужить надо. Вас, например, в нее не приняли бы, – с молодым задором добавила Фатима.
Она не собиралась дразнить, а тем более оскорбить свекровь, в глубине души памятуя, что невестка в доме, по законам шариата, последний человек, но впечатление от ее неосторожно вылетевших слов было ошеломительным.
– Нас не приняли бы?! – Наджия уперлась кулаками в литые свои бока и двинулась к дерзкой невестке. – Это нас-то не приняли бы?! Мой муж – Герой Труда, знаменитый человек в республике – и вдруг не годится для какой-то бригады?
– Не какой-то, а коммунистической, – возразила Фатима, на всякий случай отодвигаясь на лавке вместе с тазиком картофеля.
– Да вы прежде научитесь работать так, как Ярулла Низамович! – свистящим шепотом посоветовала Наджия, у которой от непривычной ярости пропал голос.
– Там надо не только работать, но и жить по-новому.
– A-а! Будто он не член бюро обкома партии! Будто он не бывал на приемах в Кремле! А кого это выбрали депутатом Верховного Совета?
– Спросите Минсулу, Ахмадшу спросите, почему они страдают! – храбро защищалась Фатима. – Если бы их дела обсуждались коллективно, наверно, придумали бы что-нибудь получше. А то никто вас не вразумил, и вы сделали детей несчастными.
Вдруг, настороженная зловещим молчанием свекрови, Фатима оглянулась и тоже сразу умолкла: на пороге кухни стоял бледный до серости Ярулла и неподвижно смотрел куда-то поверх ее головы.
С минуту Фатима сидела не двигаясь, потом робко повернула голову, пытаясь понять, куда смотрит свекор. Слабая надежда шевельнулась в ее душе: может быть, он и не слышал ничего, а только что подошел к двери кухни. Но почему он не входит? Стоит и молчит как столб. Уж лучше бы выругал!
Фатима никогда не слышала брани свекра, но сейчас надо было во что бы то ни стало нарушить это невыносимое молчание.
– Что вы хотите сказать, отец? – сдавленным голосом, вежливо осведомилась она, чувствуя, как холодные мурашки шевелятся на ее плечах и затылке.
Ярулла не ответил, все так же разглядывая на стене нечто видимое только ему одному. И тогда опять прорвалась Наджия:
– Еще не заслужили права называться коммунистической бригадой, а уже бьете родителей прямо в сердце! – злобно сказала она. – Вас в эту бригаду и близко не надо пускать!
20
Ярулла ушел, так и не проронив ни слова. Но не родительская спесь помешала ему унизиться до спора с невесткой. Нет, он был потрясен ее бесхитростными речами, которые заставили его взглянуть на себя со стороны, представить, как оценил бы его поведение товарищеский партийный коллектив.
«Не зря началось соревнование за право называться бригадами коммунистического труда. Не то что прежде: ударники, стахановцы, отличники производства – это новый этап в жизни рабочего класса, – размышлял Ярулла по дороге на буровую, сидя в вахтовом автобусе. – Но на кого же равняться? С кого брать пример? Что надо? Хорошо, с огоньком трудиться? Пьянку, драки, разврат и прочие такие штуки ликвидировать с корнем? Само собой разумеется! Но вот я никогда не пил, не дрался, в карты не играл, не развратничал – и вдруг молоденькая болтушка заявляет: нельзя Яруллу Низамова принять в бригаду коммунистического труда!»
Несколько минут он в каком-то полузабытьи смотрел на горы и поля, по которым шагали опоры высоковольтных передач. Плакучие березы машут вслед автобусу гибкими ветвями, летят с них последние желтые искры – листья. Вдали над лесом виднеются ажурные фермы – телеантенны недавно построенного диспетчерского пункта: все крепче охватывает промыслы автоматика. Жизнь движется вперед и все новые запросы предъявляет людям. Или это люди беспокойнее становятся?
Работает сын Равиль на буровой… Ярулла со своими буровиками по старинке ворочал, вкладывая в каждую операцию лошадиные силы, а Равиль технику к себе тащил, осваивал. Нефтяники ругали захваты труб и другие автоматические приспособления: у всех они ломались, – а в его бригаде дело пошло.
«Почему? Терпения больше, что ли? Знания больше? Теперь ему понадобилось устроить Фатиму на производство, и, конечно, он потребует от нее такой работы, чтобы не совестно было перед товарищами. – Воспоминание о словах невестки снова больно царапнуло сердце Яруллы. – Развела критику! Судить других легко, родителей особенно! А вот сами-то каковыми окажетесь в должности родителей? Трудная, ох, трудная эта должность!»
Наджия сразу после свадьбы предложила не пускать невестку на работу и настояла на своем: мужчины-то – и отец и сын – согласились охотно: так приятно вернуться с тяжелой вахты домой к теплому очагу!
«Сама Наджия никогда не была на производстве… Впрочем, нет! – спохватился Ярулла. – Во время войны работала в госпитале. А вернулся я с фронта – она занялась домашним хозяйством. Какие требования можно ей предъявить? Четверых детей вырастила, все честные люди, работящие. Но ее бабушка четырнадцать детишек родила, и тоже честные люди оказались: своим трудом жизнь прожили. А разве приняли бы ребята в коммунистическую бригаду Наджиину бабушку?»
От таких размышлений жарко стало Ярулле. Он достал платок, вытер лицо. Почему ему раньше и в голову не приходило поинтересоваться, чем дышит его Наджия, сроду книжки у нее в руках не видывал, а газеты она брала только затем, чтобы завернуть в них что-нибудь. Неразвитая? Конечно! Отсталая? Пожалуй. И ни разу не села с друзьями Яруллы за общий стол.
«Потому что сама придерживалась старинки. Разве я ее из-за стола выталкивал?» Но где-то в душе насмешливо отозвалось: «Не хватало еще того!»
Нелегко отдавать отчет своей растревоженной совести! Многое достигнуто за полсотни лет жизни – это хорошо. Упущено еще больше – беда!
Так казнил себя мастер всю дорогу и на вахту явился мрачный: не приняла его рабочая совесть сделанный ей отчет.
Пойдет сегодня к Дине Ивановне и скажет: пусть не сердится на него, не хотел он зла ни ей, ни ее дочке.
И вдруг на буровой появился Ахмадша, теперь уже участковый инженер, в ватнике, потрепанных брюках и резиновых сапогах с отвернутыми голенищами, – значит, прямо с вахты. Он стоял возле бурильщика, державшего руку в лосевой голице на рычаге подъемника, и что-то втолковывал ему, наклоняясь к самому его уху. Стараясь казаться спокойным, Ярулла подошел к ним.
– Что, опять у вас обваливаются глины? – вежливо (а отцу послышалось – холодно) спросил Ахмадша.
– Да, – подтвердил мастер как будто равнодушно, хотя ему хотелось сжать плечи сына, встряхнуть его любовно, поздравить с повышением, пошутить, сбросив гнет тяжелой размолвки, давящей душу, но ничего подобного нельзя было позволить себе: отгородился Ахмадша своей холодной учтивостью.
Всем существом честного человека ощущал старый бурмастер, что его сын не может играть с ним комедию. Придя по волнующему их обоих делу, не нашел он для отца ни доброй улыбки, ни ласкового взгляда, – значит, вымерзла сыновняя любовь, как вымерзает в суровую зиму яблоня в саду. Но оттого, что Ахмадша все-таки пришел, причем без зова, еще дороже стал он Ярулле, однако, не переупрямив себя, Низамов резко встряхнул головой, подумал с обидой: «На ветреную девчонку променял родителей». Чуть помедлив, спросил сухо:
– Как же, товарищ инженер, доходить нам тут на водичке до забоя?
– Надо увеличивать скорости. Не шестьдесят литров в секунду давать, а все семьдесят. Это обеспечит вынос разбуренной породы на поверхность, усилит мощность турбобура.
– Понимаю, что нужна скорость да скорость. Но самое главное – нижние горизонты. Вот в чем загвоздка! О таком опыте в Исмагилове и думать нечего: скважина сразу лягнет как бешеный конь.
– Я хотел вот что предложить: пойдем к Дине Ивановне, – помолчав, сказал Ахмадша, явно волнуясь.
– А почему сам не побывал у нее?
Светло-серые глаза сына посмотрели с укором из сторожко прищуренных черных ресниц.
– Уже объяснился… Давайте поговорим все вместе, если один не можешь к ней собраться. И вообще… Она хотя промысловый геолог, но смыслит в бурении побольше геолога нашего буртреста.
Ярулла, опять внутренне заупрямясь, хотел возразить, но губы не послушались, с трудом разомкнулись, и неожиданно получилась жалкая усмешка. Обозлясь на себя, он сказал откровенно:
– Я, понимаешь, сегодня уже начал собираться к ней. Пораздумал и решил: пора кончать семейную склоку.
– Не мы с Диной Ивановной ее начинали, – напомнил Ахмадша.
Ярулла сердито засопел, но промолчал: устал он от душевной смуты.
21
Дина Ивановна ночей не спала: тревожила ее судьба Нади; не давал покоя участок бурения на Исмагилове, из-за которого отставала закачка воды на соседних площадках, беспокоили незавершенное строительство водозаборов и увеличение числа бездействующих из-за обводнения скважин. Конечно, не ей одной трудно. Тот же Джабар Самедов сказал на последнем производственном совещании:
– Это Исмагилово мне – кость в горле: и выплюнуть нельзя, и проглотить не могу.
Похудевшая, постаревшая, даже непривычно опустившаяся внешне, Дина Ивановна сидела в кабинете Семена Тризны, уронив на колени тонкие руки. Она только что приехала вместе с Самедовым с Исмагилова; сапожки в мазках осенней грязи, исхлестанное ветром лицо горит пятнами неровного румянца.
– Дорого обойдется нам прекращение закачки воды на соседних площадях: падает добыча нефти, – говорила она.
– А давление на Исмагилове, – упрямо напомнил Джабар Самедов.
– Ну, все-таки понизилось! Начали усиленный отбор нефти там, где проложены времянки… – возразил Тризна, поглядывая на сводку, привезенную Дроновой.
Самедов раздраженно наложил на эту сводку, как печать, тяжелую руку с растопыренными пальцами.
– Ушел бы я! Снял бы контору бурения отсюда, хотя тут все уже подготовлено к зиме. Знали бы вы, как меня опять прорабатывали на республиканском совещании! Буровики вопят. В контору вышкомонтажников боюсь глаза показать: опять завязли вышки на двух скважинах, а бурили скоростными методами. Куда, спрашивается, торопились? Хорошее дело затеял Ярулла Низамов, но он же ради того ушел с Исмагилова и Равиля норовит увести за собой.
– Равиль-то не вопит!
– Равиль и его ребята молчат. Точно. Они соревнуются за звание бригады коммунистического труда и считают почетной работу на этом окаянном участке. Но все равно кряхтят: производительность при подходе к забою падает. Да, Равиль уже и не буровой мастер – диспетчером назначили.
– Теперь немного осталось бурить на Исмагилове, – примирительным тоном сказал Тризна. – Начнут работать первые групповые установки, тогда шутя добурите.
Джабар Самедов покачал головой, словно дивился собственному долготерпению; вставая, взглянул в окно.
– Ярулла с сыном! Давненько я их вместе не видывал. – Он перевел взгляд на Дину Ивановну, будто хотел проверить, какое впечатление произвели его слова, сердито хмыкнул и пошел к дверям.
Дронова тоже встала и посмотрела в окно. При виде Ахмадши новая волна тревоги за дочь, жалости, обиды поднялась в ее душе. Подумала уже не в первый раз: «Стар для Нади Алексей! Еще не проснулась в ней женщина, наивна она и холодна, да и гордость над чувством верх берет, а загорится, спохватится, и затрещит неравный брак. Или с тоски возле него зачахнет».
Тризна, не догадываясь о ее переживаниях, заговорил о своем:
– Неприятности у нас, Дина Ивановна: наша дура Юлька познакомилась в Казани с одним молодым человеком. Не то чтобы увлеклась им, а так, видно, по легкомыслию втянулась в компанию. Отделывается теперь смешками: «Валерик – эталон современности!» А эталон, чувствуется по письмам, – клейма ставить некуда… – Под вопросительным взглядом Дины Семен будто поперхнулся словом, досадливо морщась, пояснил: – Домашний цензор проявил инициативу… Ты сама мать, понимаешь…. Словом, тунеядец и хлыщ отменный, а вот нашли общий язык. Рестораны там… Танцульки… Юлия то и дело в Казань начала ездить. И ведь кто-то содействует из архитектурного управления: то командировка, то вызов на совещание. Очень мы переживаем с Татьяной…
Дина Ивановна грустно усмехнулась.
– У всех родителей заботы! У меня отец говорил: «В каждом дому по навозному кому!» Может быть, мы уж слишком печемся о своих детках? Завоспитали совсем! Нас папы и мамы не воспитывали, а какое боевое поколение было!
Она вышла в коридор и вплотную столкнулась с Низамовыми.
– А мы вас ищем. – Ярулла неловко улыбнулся и нерешительно протянул широкую ладонь. – Дело есть, понимаешь!
Ахмадша тоже протянул руку, бережно, но без улыбки пожал холодные пальцы Дины Ивановны.
Гуськом прошли через геологический отдел управления, тесно уставленный столами сотрудников, в кабинет Дроновой, расселись чинно и замялись, не зная, с чего начать разговор. Наконец Ярулла сказал:
– Решили посоветоваться. Вот Ахмадша тоже соображения имеет. Да? Я бы эту скважину как начал, так и закончил на воде, однако электрокаротаж подвел. Покуда возились с промывкой скважины для геофизиков – не проходил ихний прибор, – обвалились глины. Надо что-то предпринимать, понимаешь. Помогайте, пожалуйста!
Дина Ивановна задумалась. Потом сказала негромко, не глядя на Низамовых:
– Надо делать каротаж после бурения. Спускать обсадную колонну, и пусть уже после того геофизики изучают скважину.
– Каким же образом? – Ярулла уселся попрочнее.
– Не электрический каротаж надо делать, который возможен только в необсаженной скважине, а радиоактивный. Разные породы по-разному радиоактивны, излучения же свободно проходят и сквозь стальную колонну, осветят – и покажут геологическое строение скважин.
– Скажи пожалуйста! – Ярулла, сразу увлеченный, улыбнулся уже добродушно и посмотрел на Ахмадшу, приглашая и его порадоваться возможному облегчению в работе. – Это что, уже в практике применяется? Скажи пожалуйста. Здорово двигаемся вперед, да? Помнишь, Дина Ивановна, как мы бурили раньше? Вы, геологи, изрядно нас мучили при взятии кернов. Ты меня один раз чуть не побила: никак не мог керн взять в самой интересной прослойке. Хорошо, что теперь вы их редко просите: электрокаротаж рапортовать стал. Сначала керны, потом электрокаротаж, а теперь радиоактивный. Красота!
– А ругаете геофизиков, когда они появляются у вышки, – упрекнула Дина Ивановна, тоже немножко потеплев.
– Ругаем, когда долго возятся, но дышать без них не можем.
Глядя на отца и Дронову, Ахмадша думал о том, как сроднило их давнее участие в большом общем деле, вот уже, кажется, готовы забыть личные неприятности…
22
Негромко скрипнула дверь, Ахмадша обернулся и чуть не вскочил с места: на пороге стояла Надя.
Смущение и испуг мелькнули в ее лице, она сделала шаг назад, но, устыдясь своего волнения, взяла себя в руки. Холодно кивнув Низамовым, она поцеловала мать и, отойдя к окну, стала что-то рассматривать на улице, не скрывая того, что ждет ухода неприятных для нее людей. Уши ее жарко горели на свету, точно красные угольки.
Ахмадша открыто следил за нею, повертывая голову, как подсолнух, покорно глядящий на солнце.
Это была она и не она, повзрослевшая, с волосами, собранными в пучок на затылке. И костюм, по сезону теплый, не знаком Ахмадше, и маленькая строгая шапочка. Но нежно очерченная линия щеки под уголком золотистых ресниц, пальцы, вцепившиеся в переплет оконной рамы, само усилие казаться независимой и гордой – во всем была Надя.
Нервничая под его взглядом, она искоса быстро оглянулась и встретилась с глазами Ахмадши, сторожившими каждое ее движение. Это были глаза того человека, которого она любила…
Губы Нади полуоткрылись, рука беспомощно опустилась на подоконник. Ее смятение подняло Ахмадшу с места. Не обращая внимания на растерявшихся отца и Дину Ивановну, он так близко подошел к Наде, что от его дыхания зашевелились легкие завитки ее прически.
– Мне нужно поговорить с вами.
– Нам не о чем говорить!
– Нет, есть о чем! – страстно запротестовал он, стараясь заглянуть ей в лицо. – Не надо сердиться, я и без того наказан.
– Разве красивая девушка – наказание? – насмешливо и все-таки ревниво бросила она.
– Я никогда ни на кого не менял и не поменяю тебя, – сказал он с безрассудной смелостью отчаявшегося. – Виноват только в одном – что послал то письмо.
– Теперь поздно об этом, – ответила Надя упавшим голосом.
Несколько мгновений они стояли молча, подавленные сознанием непоправимой ошибки.
Грохот упавшего стула заставил их вздрогнуть: неловко поднявшись, уходил Ярулла Низамович: слезы досады и гнева навернулись у него, а он не хотел показать своей слабости.
Встала и Дина Ивановна, посмотрела вопросительно: лицо ее выражало настороженность, хотя она была уверена в моральной стойкости дочери.
Та действительно уже опомнилась, застыдилась кажущейся легкости примирения.
– Я пришла за тобой, – обратилась она к матери. – Алеша ждет нас в кабинете Семена Семеновича. Он привез модель газового холодильника. Изумительно по простоте и дешевизне! Холодоагентом служит пропан. Летом температуру в камере можно снижать до тридцати трех градусов. Алеша опыты проводил сам, а идею подарил нашей заводской молодежи. Так он щедр потому, что богат душой. – И словно желая выместить на Ахмадше похвалой мужу свою боль, Надя смягчилась, сказала почти ласково: – Прощайте, товарищ Низамов. Оказывается, вы можете показать характер в присутствии своего грозного папы!
Когда Надя вошла следом за матерью в кабинет Тризны, Алексей говорил по телефону, а Семен Семенович с неестественно важным видом стоял возле него.
Телефонная трубка сливалась с блестящими черными волосами Алексея, крупная рука его словно застыла над сдвинувшимся манжетом, – по всему чувствовалось, что он не только думать забыл о привезенной модели холодильника, но даже о молодой жене, потому и не взглянул на вошедших.
– Да, да! – посверкивая глазами, кивал он далекому собеседнику. – Я слушаю. Да, да! – И вдруг, прорвавшись, крикнул: – Врут они! Ничего подобного! – И снова замолчал, стиснув трубку.
Тризна продолжал стоять в неловкой позе возле своего кресла, захваченный врасплох важностью момента. Дина Ивановна неслышно присела к столу и уставилась на Груздева ожидающе расширенными глазами.
Надя тоже осторожно потянула к себе стул.
«Что-то тут интересное происходит!» – все еще взбудораженная, подумала она, притрагиваясь ладонями к своим лихорадочно горевшим щекам. Груздеву нередко приходилось вести при ней разговоры по телефону с руководящими товарищами, известными всей стране. Он и огорчался и радовался, но в таком приподнятом настроении Надя еще ни разу не видела его у аппарата. «Будто к награде его представили!»
– Приложим все старание! Будем ждать. Хорошо, большое спасибо! – говорил он, положил трубку и торжественно объявил: – Драчка продолжается!
– Только-то! – Надя засмеялась. – Я думала, тебе полцарства пообещали.
– Да это и стоит полцарства! Вон какая поддержка у нас будет… Звонил заместитель председателя Совета Министров Союза! Обещал сам приехать на завод. Вот замечательно! – Груздев весело стукнул по столу кулаком, сцепив пальцы, широко облокотился, победоносно глядя на всех сияющими глазами. – Ну-ка, что теперь запоют Петр Георгиевич и его дружки из нефтяного отдела Госплана?!
– Это отклик на ваше с Барковым заявление? – с живейшим сочувствием спросила Дина Ивановна.
– Тут и наше заявление, и обращение обкома, и письма членов экспертной комиссии. Как же так? Тридцать лучших специалистов рассматривали вопрос – и все перечеркнуто карандашом бюрократа Карягина! Теперь надо катить обратно в Камск и хорошо подготовиться, чтобы наглядно показать, что у нас есть сегодня и чем мы будем располагать завтра.
– Значит, поездка в Казань откладывается? – спросила Надя, странно задетая тем, что Алексей не обращает внимания на ее, наверное, необычный сейчас вид.
«А ведь он в работе может совсем забыть обо мне, – мелькнуло у нее почти веселое опасение. – Пройдет время, стану я для него привычно обыденной, и – прости, милая женушка! – будет он по двадцать часов в сутки пропадать на заводе».
23
У выхода из конторы управления Ахмадша долго не мог разминуться с каким-то гражданином, пока тот, рассмеявшись, не прислонился к косяку двери, на остановке сел не в тот автобус и оказался у автовокзала, откуда рабочие уезжали на вахту. Только что прошумел холодный осенний ливень, но еще дождило, и небо было затянуто низкими темными тучами.
Мокрые автобусы, неуклюже разворачиваясь, подкатывали к вокзальной стоянке, где кипела обычная толчея. Грузовики и спецмашины мчались мимо по шоссе, расплескивая серые лужи. В город. Из города…
Тут Ахмадшу охватила такая тоска, что впору было бы сунуться прямо в брызги, летевшие из-под тяжелых колес, бешено вращавшихся по асфальту.
Надя с гордостью говорила о своем муже: она влюблена в завод, а Груздев там владычествует. Ее привлекают его горение в работе, талантливость изобретателя, доброго и щедрого к людям. По сравнению с ним Ахмадша – ничтожество.
