Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)
6
Катер осторожно пробирался среди торчавших из воды верхушек кустарника, стоявшие в воде деревья обозначали путь старой Воложки. Здесь тоже ощущалось дыхание гибнущего на корню леса: тонкий, терпкий запах, похожий на аромат свежего сена. От этого запаха, от горьковатого курения костров на берегу кружилась голова, смутной печалью сжималось сердце.
– Как в тайге! – сказал пожилой капитан катера, щуря на солнце зоркие глаза. – Дымком, говорю, пахнет, как в тайге… Вот, бывало, у нас на Лене…
Новый берег надвигался песчаной грядой, на которой теснились кудрявые липы с густыми кронами, тронутыми осенней прожелтью. Выше на горах, по всему казанскому левобережью, радостно и свежо зеленел сосновый бор, над ним поднимались, словно сизые тучи, могучие столетние великаны. Местами липы расступались, давая выход на берег соснам, змеистые корни которых сбегали к самой воде.
Среди деревьев виднелись крохотные дачки на курьих ножках – сваях, сушились сети, натянутые на колья; нанизанная рядками, вялилась рыба. Женщины, дети, гологрудые мужчины, загорелые, как пираты, суетились у костров и лодок, и от всего этого веяло праздничной полнотой жизни. Девушка в красном платье, черноволосая, тоненькая, похожая на Хаят, помахала вслед катеру бронзовой рукой. Подобрав подол, она вошла в воду и громко рассмеялась, когда набежавшая волна хлестнула ее по коленям.
Купающиеся ребятишки с победными воплями устремились наперерез катеру. Тугие валы взметнулись крутыми гребнями, и детвора с отчаянной лихостью начала, как стая гусей, нырять сквозь них, вскидывая руками и ногами. Вот они, прирожденные волгари!
Молодежь плясала под соснами на светлом песке, пела песни. Красота и прохлада реки, детский смех и женские голоса – все опять напоминало о том, чего навсегда лишился Ахмадша.
Валерка, выпросивший катер у отца, известного архитектора, которого он называл «папахен», лениво развалясь на палубе у патефона, проигрывал дико завывавшие пластинки, а его приятели и их подружки прыгали, кривлялись, точно дикари. Кто они, эти накрашенные девушки и развязные молодые люди в пестрых кофтах? Студенты, служащие или просто лодыри, такие же, как Валерка, папенькины детки? О своей подруге, хрупкой, маленькой, с полудетским лицом, но ярко подведенными глазами и «стильной» стрижкой, Валерка сказал:
– Моя постоянная. Бабеттой зовут.
Не невеста, не жена, а «постоянная». Значит, есть еще и непостоянные, и обоих устраивает такое положение – веселы, беззаботны.
«Может, мне тоже завести любовницу?» – Ахмадша попробовал вообразить, как он пошел бы с ней по этому берегу… Молодая женщина, уже знающая, что такое разгульная жизнь, идет по солнцепеку к воде, босая, в коротком платье, легкая, красивая, доступная. Но ведь она не станет хозяйкой его души?.. Не согреет взаимной нежностью. Нет, даже мысленно не хотел Ахмадша растрачивать себя! Сидел на свернутом канате и, равнодушный к веселью Валеркиной компании, смотрел вдаль: катер выходил на просторы Куйбышевского моря.
«Железно!» – услышал он возглас Валерки и ощутил неловкость: зачем влез в компанию молодых людей, которые живут за счет родителей, а может быть, и темных делишек, поэтому не работают и на работу смотрят как на обузу. Валерка до сих пор числится студентом: поступил в Грозненский нефтяной институт, показалось трудно, неинтересно, перешел в строительный, тоже не понравилось, теперь определился в художественный. Почему? Звание художника нравится? А как насчет таланта? О живописи он сказал: «Реализм свое отжил. Я имею полное право на любую фантазию. Пренебрежение к деталям, которые только отвлекают от главного, дает возможность каждому увидеть в моих картинах то, что ему хочется».
Сидит этот «художник» на мешке с сетями, разбросив длинные ноги, обтянутые узкими брючками, с самодовольной ухмылкой изъясняется обрывками фраз:
– Были в заграничной поездке. Сногсшибательно. Пиккадилли… Трафальгарская площадь. Вечерами – море огней. И девочки стоят на перекрестках, как статуи. К мужчинам сами не пристают: запрещено. Стоят по ранжиру: в центре красотки-шик, подальше – обноски, а на окраинах – шваль дешевая.
«Только это ты и высмотрел там!» – брезгливо подумал Ахмадша.
– А в кабаре «Ночная мельница»… – продолжал Валерка, захлебываясь от удовольствия. – Еще в Театре принца Уэльского представления. Называются «шоу». Какая натура! Железно!
«Будет тебе! – хочется крикнуть комсомольцу Низамову. – Кто тебя выпустил за границу? И кто тебя водил по этим „шоу“?»
– Студентам там лафа – на лекции ходить не обязательно, – продолжает свои воспоминания Валерка. – Везде газоны столетней давности. И, пожалуйста, ходи, где хочешь, ложись, где хочешь. В парках по ночам такое творится!..
Ахмадша вздыхает с облегчением, когда снова заводят патефон. Валерка, подрагивая бедрами, танцует, шаркая ногами по палубе, тесно и грубо обняв свою даму.
Голубая равнина моря, созданного советскими людьми, величаво расстилается вокруг, сливаясь вдали с небом, и только похожее на черный поплавок судно, затерянное на водном просторе, подчеркивает линию горизонта. Чайки кричат, и ветер дышит влагой и запахом рыбы.
7
– Ты все хандришь, друг любезный? Вот еще Печорин нашелся! – Валерка без церемонии оттолкнул ноги Ахмадши и присел рядом. – Смотри, какую стерлядку капитан раздобыл. Рыбаки тут у острова сети забросили… За сутки, помимо всего прочего, ловят килограммов по пятьдесят красной рыбы. На нее сейчас запрет, они и сбывают по дешевке нашему брату. Так что мы решили рыбалкой себя не утруждать. Смысла нет возиться: капитан из готовой рыбки нам уху сварганит. Смотри, килограмма по два будут.
Валерка легко перегнулся и выбросил из ведра на палубу трех больших стерлядей. Зеленовато-серые, остромордые, похожие на акул со своими угловатыми, стремительно скошенными плавниками, они еще бились, блестя светлыми щитками, которыми были усажены грани их боков и хребтины.
– А это для навара! – хвастался Валерка, вываливая судака, хищно растопырившего широкие плавники.
Ахмадша снова посмотрел изучающим взглядом на долговязого, плечистого парня в клетчатой кофте. Видно, очень сильный, но рыбку предпочитает готовую. Отдыхать приехал… От чего отдыхать? На весенней сессии провалился и сейчас еще не приступил к занятиям. Видно, до старости в студентах ходить будет.
Собирая стерлядей обратно в ведро, Валерка сказал:
– Сразу видно: скоростная рыбка – на реактивный самолет смахивает! Капитан говорит: осетр и стерлядь ходят по стрежню, по самому дну.
Бабетта, Валеркина «постоянная», брезгливо скривила накрашенный кукольный ротик:
– Вся рыба теперь нефтью пахнет!
– Что вы знаете о нефти? – возмутился Ахмадша. – Может, химзаводы и суда загрязняют реку… При чем тут нефть?
– При том, что всю природу волжскую погубили! Даже в Жигулях нефтяные вышки. Да еще моря устраивают. Все пляжи затопили.
Низамов сам жалел, что исчезла под водой красавица пойма с ее богатейшими сенокосами и зелеными островами (и Надя о том сокрушалась); с трудом подавив раздражение, сказал:
– Зато какие гидростанции построили, сколько предприятий будет работать на их энергии! Да и для колхозов… Люди создают чудеса, а вы только брюзжите. – Он ощутил холодок в груди от своей непривычной резкости и оттого еще с большим вызовом посмотрел на случайных спутников.
Как не похожи они на его друзей – нефтяников!
Обратно в Казань катер шел рано утром. Измотавшиеся стиляги (на необитаемом островке они совсем распоясались и голые прыгали и горланили как сумасшедшие) спали в кубрике. Ахмадша коротал время на палубе опять один. Утро было солнечное, но прохладное, казалось, даже Волга озябла и ежилась, покрытая мелкой синей рябью.
Катер бежал по главному фарватеру навстречу теплоходам, высоко вздымавшимся над водой. Вчерашний берег тонул в сероватой дымке, и леса на нем стояли черной, неровно зубчатой стеной, за которой вставало солнце.
На палубе снова завыл патефон, появились бутылки и закуски.
– Слушай, Иосиф Прекрасный! – заговорил Валерка, подсаживаясь к Ахмадше. – Ты что, обет целомудрия дал? Хочешь, я уступлю тебе свою Бабетту? Будь другом, поухаживай. Ты все равно уедешь, а у меня будет предлог развязаться с ней. Социальный уровень, понимаешь, не тот.
Ахмадша сжал кулаки:
– Ну и подлец ты!
– Подлец… – равнодушно согласился Валерка, щуря бесстыдные глаза на проплывшие белые стены Казанского кремля. – Вот бы где ресторанчик-то открыть! – с ухмылкой промолвил он, однако настороженно покосился на Ахмадшу.
– Какие же вы мерзавцы! – сказал тот, задыхаясь от нахлынувшего гнева. – Вы самые настоящие бандиты!
– Бандиты… – по-прежнему миролюбиво подтвердил Валерка. – Но мы аккуратно, так кое-где… Когда на выпивку не хватает… Папахен мой не резиновый. Только по части проповедей неиссякаемый кладезь, к чему я отношусь снисходительно: у всякого свои недостатки!
Валерка придвинулся к Ахмадше и, дохнув на него винным перегаром, продолжал с почти простодушным цинизмом, уверенный в своей неотразимости:
– Не вздумай жаловаться. Отрекусь. Где надо, я пай-мальчик, подающий надежды. На многих произвожу впечатление. А ты мне всегда нравился. Такие в хорошей компании дорого стоят: для девочек приманка и вообще. Оставайся в Казани. Папахен по моей просьбе определит тебя на хорошее местечко. Отшлифуешься и будешь такой же столичный лев, как я. За чертом ехать в какую-то дыру…
Больше Валерка ничего не мог сказать: буровой мастер сунул руку в стоявший рядом пожарный ящик и влепил в рот столичного «льва» целую пригоршню песка. Не успел тот отплеваться, как Ахмадша поднял его, потряс и с силой, дав разрядку накопившейся ярости, бросил о палубу.
– Убью! – пригрозил он обезумевшему от стыда и злобы Валерке и, не обращая внимания на его всполошенных, растерявшихся собутыльников, пошел к трапу.
8
На битумной установке появилось еще несколько громадных «кубов», замурованных в кожухи из огнеупорного кирпича. В шутку их называли «самоварами», и это было действительно похоже, когда они глухо клокотали, сбрасывая клубы белого пара по отводным трубам.
Надя стояла рядом с Пучковой возле карты, напоминавшей пересохший мелкий пруд, и следила за тем, как из «самовара» шел готовый битум. Он лился из широкого горла в канаву, а из канавы – в две смежные карты, и все, что встречалось на его пути – осенние листья, щепки, соломинки, – мгновенно вспыхивало, а лужи дождевой воды закипали и испарялись, усиливая клокотание черной массы. Сероватый, с кислинкой дым поднимался над нею, постепенно окутывая окрестность.
– По-своему красивое зрелище этот кипящий битум! – заметила Надя, очень тоненькая в плотно облегающем ее свитере.
– И адский труд колоть его, когда он застынет, – напомнила Полина Пучкова. Все говорят, что открытые битумные карты – позор для завода, но мы пока не может избавиться от них.
– Вот бы окунуться здесь! – совсем как в прошлый раз Федченко, сказал Юрий Тризна, подходя к подругам. – Сварился бы сразу, точно царь из сказки про Конька-Горбунка. А может, стал бы красавцем…
– Зачем тебе быть красавцем. Ты и так хорош, – сказала Полина.
Юрий, непроизвольно повернувшись, посмотрел на Надю.
– Хочешь понравиться царевне? – Полина усмехнулась. – Заколдована наша царевна Несмеяна.
– Не надо так шутить! – попросила Надя, продолжая грустно и зачарованно глядеть на бурлящее черное озеро.
Юрка смутился, вынул из нагрудного кармана красивую голубую расческу, протянул Полине.
– Из своего полипропилена. Но это проба, баловство, а вот сделали из него детали для турбобуров вместо стальных – тут перспектива бо-ольшая! Уже получили отличные отзывы от буровиков. – Юрка умолчал только, что испытания проводились в бригаде Ахмадши Низамова, хотя Надя и без него знала о том.
– Попробуйте сломать гребенку! – предложил он Пучковой. – Что вы так нерешительно? Не бойтесь: гнется, но не ломается. Выпрямите, и след от изгиба исчезнет совсем. Правда, чудо?
Подошедший Груздев, увидев голубую гребенку в руках Пучковой, улыбнулся Юрию:
– Демонстрируешь? Я в Совете Министров тоже хвастался. Насчет комбинированной пока молчат, но зато дали разрешение на строительство установки уксусной кислоты.
Надя посмотрела на него отчужденно. Полина, почувствовав этот холодок, жалея Груздева и все-таки немножко ревнуя, спросила:
– Еще не надоело вам драться с консерваторами?
«Вот он счастлив. Веселый. Энергичный, – подумала Надя. – Успехи в работе – глубоко личное дело для него. Теперь ему уксусная кислота потребовалась. Столько лишних хлопот!.. А не выполнит цех план по кислоте, и всех работников завода лишат премии».
Груздев, тоже заметивший рассеянную отчужденность любимой девушки и огорченный ею, повернулся к Полине.
– Есть за что драться: сырье для парашютного шелка, который имеет еще свойство пропускать ультрафиолетовые лучи. В рубашке из ацетатного шелка можно загорать.
– Вам это очень нужно? – с неожиданной придирчивостью спросила Надя. – Вы как будто не охотник загорать!
– Конечно, я могу обойтись без такой рубашки. Но вообще… – Преодолев недоумение и даже обиду, Груздев пояснил серьезно: – Мы отстали по химии. Теперь надо наращивать темпы и создавать свои, отечественные методы. Вон как по дизельному топливу вперед вырвались.
– Дизелька? – с капризной усмешечкой передразнила Надя.
– Дизелька, – совсем сбитый с толку, повторил Груздев свое любимое словечко и, подойдя к перилам, окинул взглядом установки, исходящие паром и дымом. – Не очень красиво, но зато тут будущие асфальтовые дороги. – Потом он, натянуто улыбаясь, обратился к молодым людям: – Что вы здесь прогуливаетесь, в таком угаре?
– Мы только на минуточку остановились, но засмотрелись: величественно! – Пучкова кивнула на дымящиеся черные озера.
– Да, пожалуй!..
– А кроме уксусной, что будет строиться нынче на заводе? – спросила Надя, по-женски проницательно угадавшая душевную сумятицу Груздева и польщенная силой своей власти над ним.
– Добьемся разрешения на промышленную установку по полипропилену.
Заметив, как Полина слушает Груздева с гордостью соратника, Надя устыдилась своей нервозной взбалмошности и, радуясь тому, что подружилась с этими людьми, спросила весело:
– Чем же мы еще можем удивить мир?
– Тем, что возьмем да и отправимся сейчас в клуб есть мороженое, – тоже сразу развеселился Груздев.
– В самом деле! – Наде не хотелось домой, где ее никто не ждал, и ей стало приятно, что он готов участвовать даже в таком маленьком развлечении. – Поехали есть мороженое!
9
В новом цехе каталитического реформинга, который называли еще цехом платформинга – потому что здесь шел процесс получения высокооктанового бензина на платиновом катализаторе, собирались поднимать колонну весом около двухсот тонн.
Груздев, окруженный приехавшими из Казани кинооператорами, ходил по площадке, знакомил их с инженерами, сварщиками, такелажниками.
Разговаривая с гостями, он в то же время озабоченно следил за подготовкой к трудной операции. Слишком свежа была в памяти авария, когда недавно при подъеме очередной колонны оборвался один из канатов-растяжек. При виде того, как колонна медленно, но неотвратимо начала валиться на работавшую полипропиленовую установку, у Груздева сердце захолонуло от испуга, мгновенно перешедшего в готовность к действию.
– До сих пор меня познабливает, – сказала ему Голохватова, глядя на блоки двух исполинских «стрел», поставленных для подъема. – Я этого черта – вашего бригадира Маховкина, – убила бы за его хваленую интуицию. Все стекла в грануляторной повышибало. Счастье, что удар пришелся на стальные фермы и колонну повело в сторону. Натворили бы дел!
Маховкин, хлопотавший со своими такелажниками возле лежавшей на земле уже собранной и оснащенной колонны, в открытые люки которой то влезали, то выбирались, как трудолюбивые муравьи, монтажники и механики, чутко откликнулся на ядовитую подковырку:
– Канат отказал, а я за заводской брак не ответчик.
– Нет, мы тут за все ответчики, – возразил Груздев, наблюдая, как специалисты из котлонадзора проверяют швы сварки переносными рентгеновскими аппаратами. – Каждую мелочь надо проверять!
Выйдя из здания ТЭЦ, Надя тоже направилась к цеху реформинга, куда шли свободные от вахты инженеры и рабочие и где кинооператоры готовились запечатлеть на пленку подъем колонны.
Теперь девушка была совершенно увлечена своей работой, но, постигая тайны химических процессов и сложность автоматики, с трудом разбиралась в том, что происходило в ее душе.
Восхищаясь достижениями техники, она с особенной остротой ощущала силу горьковских слов: «Человек – это звучит гордо». Но почему же до сих пор никто не раскрыл, что такое любовь гордого существа – человека, почему она так часто унижает его?
Когда в памяти Нади всплывала последняя встреча с Ахмадшой, – его глаза, с отчаянной радостью устремленные на нее, ощущение того, как он держал ее за плечи, – странное спокойствие овладевало ею. Даже воспоминание о вспышке ярости, побудившей ее ударить недавно любимого человека, не вызывало ни боли, ни стыда. Кажется, она хлестнула его по глазам? Ну и пусть! Чтобы не лгал, перекидываясь от одной девушки к другой, словно переметная сума. Расправилась без пощады – и вот, пожалуйста, наступило какое-то умиротворение, хотя никогда не была она ни жестокой, ни мелко мстительной.
Так перечеркнула Надя одну из самых ярких страниц своей жизни. А дальше что? На сердце пусто, и только еще сильнее тяга к работе, к людям, вместе с которыми она делает большое дело.
На днях поступил заказ из Московского ботанического сада – сделать такую же «кормилицу», как на парниках Камского завода, и уже несколько вечеров Мустафа Айнетдинов и Надя допоздна сидят со слесарями. Раньше она представляла себе слесаря сильным рабочим в промазученной спецовке, с молотком или гаечным ключом в мозолистых руках. А в цехе контрольно-измерительных приборов девушки в аккуратных халатах у столов-верстаков орудуют отверточками, щипчиками, маленькими «кусачками». Понятно: тут приходится иметь дело со сверхточными приборами.
Вот все вместе и мудрят, как лучше выполнить московский заказ. Пучкова даже возревновала, заявив, что к ее заказу подходили не так серьезно.
– Ты пойми, что мы стараемся на экспорт, – внушала ей Надя. – Пусть и от камцев будет вклад в строительство Москвы.
Недавно Барков и Федченко передавали опыт по дизельному топливу приезжавшим на завод инженерам из заграницы. Часто наведываются делегации на полипропиленовую установку, и везде так или иначе участвовал Груздев. Этот неугомонный человек с каждым днем сильнее покорял Надю. Особенно доброе чувство вызывало в ней то, что при введении автоматики он переводил людей, оставшихся без работы, в новые, созданные им цехи. Это по-хорошему настраивало и весь коллектив завода.
Вот еще первый в стране цех каталитического реформинга – давняя мечта Груздева, за осуществление которой он долго и яростно боролся. Драгоценный металл – платина (один килограмм на тонну глины), добавляемый в катализатор, активирует процесс переработки вторичного сырья, и при жестком режиме (повышении температуры и давления) вырабатывается высокооктановый бензин – девяносто пять пунктов. За этот бензин завод получил знак качества, единственный в стране.
«У Алексея Матвеевича все впервые и все единственное», – с теплой улыбкой подумала Надя и, увидев ажурные фермы стрел, ускорила шаги. Кругом кипит работа: обмуровщики кладут под в металлическом корпусе еще одной печи размером в двухэтажный дом, где будет температура до восьмисот градусов; изолировщики заканчивают теплоизоляцию. Хлопочут такелажники знаменитого Маховкина, совсем не обескураженного тем, что его ребята уронили недавно колонну на владения Голохватовой.
10
– Раньше монтажники и сварщики, как ласточки, лепили такие колонны, наращивали, сваривали и оснащали их постепенно с помощью подъемных кранов и лесов. А теперь они делают всю сборку на земле, а потом поднимают. Сами на нашем заводе это предложили. Экономия средств почти вдвое, и люди работают без риска. У нас народ творческий, дерзающий, – с гордостью говорил Груздев, посматривая краем глаза в блокноты корреспондентов (не наврали бы чего!) и вдруг почувствовал: пришла Надя!
Стоит перед строящимся блоком Алексей Груздев, человек того возраста, когда начинает гаснуть ощущение своей ловкости и легкости и мысль о близости с милым существом вызывает уже не только радость, но и опасение. Стоит он, чуть насупясь от боязни выказать сокровенные свои чувства, может быть, оскорбительные для молодой девушки. Но именно это и говорит о том, что далеко еще ему до того времени, когда склероз зачастую приглушает способность самооценки и трухлявый мужчина – на горе себе и на потеху другим – опрометчиво связывается семейными узами с женщиной, которая по годам приходится ему не только дочерью, но и внучкой.
Силен и красив Груздев, и не только здесь, на заводе, где его – директора – ценят и как инженера-ученого, но в любом месте мог бы он привлечь взгляды незнакомых женщин.
«Он заслуживает самого большого счастья! – подумала Надя, увидев его, окруженного фотографами и корреспондентами. – К сожалению, счастье приходит к людям независимо от того, хорошие они или плохие».
Монтажник, проверявший на стреле блоки подъемника, отвлек внимание Нади от Груздева: серые осенние облака плыли над самой головой верхолаза, и казалось, что обе стрелы медленно движутся, падают, грозя раздавить и рабочего, и тех, что суетился внизу.
Надя отвела за ухо прядь золотистых волос, выбившуюся из-под берета, и посмотрела на приподнятую уже с одного края колонну, которая как будто спала, плотно закрыв глаза круглых люков. Но вот она вздрогнула всем своим гигантским телом, качнулась. Подъем начался… Это была четвертая, основная колонна блока стабилизации; в ее паспорте расписался знатный сварщик страны – швы, сваренные им, крепче цельной стали.
– Ты знаешь: он любит тебя, – прошептала Пучкова в самое ухо Нади.
Надя отшатнулась изумленная:
– Кто?
– Алексей Матвеевич. Как он глядит на тебя! Он забывает обо всем, что его окружает.
Девушка оглянулась на Груздева, но тот, заметив, что подруги перешептываются, отвернулся и начал что-то быстро говорить Баркову, потом кивком подозвал Юрия и послал его куда-то, нетерпеливо подтолкнув в плечо.
Подъем колонны замедлился.
«Юра у него вроде адъютанта», – с ласковой насмешкой подумала Надя и, сама того не замечая, подошла к Груздеву ближе: у нее вдруг возникло нетерпеливое желание заглянуть ему в глаза, убедиться, правду ли сказала Полина. Девушка сама не понимала, зачем это ей понадобилось, но теперь уже казалось, что иначе невозможно, что обязательно надо узнать, любит ли он ее. Нельзя бросаться такими словами!
Она продолжала потихоньку продвигаться к Груздеву и, хотя ей уже страшновато стало, остановиться не могла.
– Ну что, папа, у такелажников все хорошо? – спросила она, беря за локоть отца, стоявшего рядом с Груздевым. – Кстати, почему их называют такелажниками, ведь это морское слово!
– Как видишь, и на суше ставятся мачты и натягиваются тросы, – сказал Дронов, обрадованный ее оживлением. – Такелажники – молодцы! Маковкина, их бригадира, я с удовольствием переманил бы к себе.
– Но-но! – шутливо пригрозил директор, избегая смотреть на Надю: ему померещилось, что она смеялась над ним, перешептываясь с Полиной.
– Алексей Матвеевич ничего тебе не уступит: он жадный! – сказала Надя, цепко держась за локоть отца и поглядывая то на Груздева, то на медленно встающую колонну.
Дотошные репортеры щелкали аппаратами, крутили киноленты; один из них старался поднести к губам Груздева микрофон, а тот смешно и сердито отмахивался от него.
– Вот мы, русские люди, всегда так, – обиженно говорил репортер. – Творим чудеса, а из ложной скромности не желаем сохранить для истории свои рассказы о них. Неужели трудно вам сообщить, какие здесь конфликты возникают?
– Конфликты бывают разные, – вынужденный хоть что-нибудь произнести «для истории», начал Груздев. – И ведомственное равнодушие, и собственное ротозейство. Интересное в работе – поиски. Недаром мы связаны со многими научно-исследовательскими институтами страны. – Он вдруг умолк, потеряв и дар речи, и нить разговора, пораженный необычным выражением лица Нади, сразу напомнившим ему весеннюю встречу с нею в Светлогорске. Корреспондент напирал с микрофоном в руке, словно целился в него, а Груздев упорно молчал, продолжая смотреть в ласковые, тревожно вопрошающие глаза.
«Вот я весь тут, – безмолвно говорил он ей. – Нужен я тебе такой?»
«Да!» – отвечал ему взгляд Нади.
11
На нефтезаводах автоматикой командует сжатый воздух: электропроводка изгнана с аппаратов, насосов и двигателей.
Наде особенно нравились мосты пневматики – настилы из тонких голубых трубок, покрывающие стены на пультах управлений. К каждому прибору-автомату и на земле, и в подоблачной высоте тянется такая номерная труба с воздухом. От этого завод кажется одухотворенным, он будто дышит.
Закончив дежурство на установке, Надя шла к Пучковой – показать чертеж для московского заказа, но по пути ей захотелось заглянуть в компрессорную платформинга, где будет сохранена электропроводка на взрывоопасных двигателях.
По заляпанным цементом доскам девушка поднялась в светлое бетонированное помещение, звонко ступая по железному полу, пошла вдоль ряда компрессоров и массивных фильтров высокого давления.
В компрессорной еще тихо, поэтому гулко раздаются голоса работающих монтажников. Большие окна все на одной стене – к пустырю, где будет зеленая зона завода. В случае «хлопка» взрывная волна выбьет стекла окон и на этом погаснет. Но «хлопок» – страшная шутка, поэтому делается хорошая вентиляция, чтобы газ улетучивался сразу.
Мимоходом Надя трогает стальной фланец фильтра, намертво схваченный болтами. Толщина этих фланцев сразу говорит о мощностях, которые они будут сдерживать.
«Сколько поработали изобретатели, ученые, инженеры, чтобы возникло такое производство, где каждая установка на грани фантастики. Каждый процесс – сказочное перевоплощение вещества. И богатства создаем тоже необыкновенные», – с этой мыслью Надя двинулась дальше и почти натолкнулась на Баркова и Груздева; они разглядывали какую-то бумагу с броским учрежденческим штампом. Понурый вид директора встревожил Надю. Не желая мешать деловому разговору, она хотела повернуть назад, но Алексей Матвеевич уже шагнул к ней, на ходу бросив Баркову:
– Ну вот и все на данном этапе!
– Отказали?
Груздев кивнул, и слезы блеснули в его прижмуренных глазах.
– Эх, Надюша!..
– Вы способны заплакать!..
– От злости да. И от счастья тоже, может быть, прослезился бы. Но убежало мое счастливое времечко. Только в рабочую упряжку еще гожусь.
– Не надо так!
Стараясь ободрить, развеселить, она привстала на цыпочки, провела кончиками пальцев по его глазам.
У него на миг перехватило дыхание от боязни, что вот сейчас он шевельнется и она исчезнет, как сон.
– Я хоть немножко нравлюсь вам?
– Да. Очень.
Он взял руки девушки, прижал их к своему лицу.
– Не отпущу!
– Тогда крепче держите!
Им даже в голову не пришло, что, наверное, кто-нибудь видит их первый поцелуй, потому что для себя они все сразу решили.
Спустя несколько дней, когда они после свадебного застолья остались одни в его квартире, он сказал:
– Неужели это правда?
– Да, ведь мы оба хотим быть навсегда вместе, – ответила Надя, но чуть-чуть отстранилась от него.
Так хороша она была в белом платье, осунувшаяся, словно после болезни, так грустно смотрела, что Груздев смутился: какая-то жертвенная обреченность почудилась ему в ней.
– Ты любишь меня? – почти робко спросил он, чувствуя, что не найдет в себе душевных сил добровольно отказаться от нее, если это жертва или просто жалость.
Глаза Нади шаловливо заблестели.
– Я всегда, с детства любила тебя, Алеша.
– Вот этого-то я и боюсь!
– Не надо ничего бояться. У меня сейчас нет никого ближе тебя, потому я и хочу стать твоей женой, – сказала Надя, все еще не решаясь обнять его в безлюдной тишине.
Алексей склонился к ней, любуясь, высоко поднял на вытянутых руках:
– Ты моя жар-птица. Поймал – и не верю своему счастью! Может быть, ты спалишь меня, но я и за то буду благодарен тебе.
12
Юрий Тризна в майке и трусах стоял у распахнутого окна, неохотно приседая, с мрачным видом делал утреннюю гимнастику. Потрясенный, казалось, неожиданным выбором Нади, он не был на ее свадьбе, сразу выехав в Светлогорск на завод пластмасс. Трехдневная командировка, данная Барковым, кончилась, и теперь Юрий мучительно обдумывал, как быть дальше.
Ахмадша, проходя мимо, поклонился ему с дружелюбной улыбкой. Все здесь было мило сейчас беглецу поневоле.
Тихое утро. Парк, раскинувшийся чернолесьем на горе, дремлет, утопая в легкой дымке осеннего тумана. Но город уже не спит: идут на вахту рабочие, шумят грузовые машины и автобусы. Липы, посаженные зимой на главной улице, обещают пышным ростом аромат цветения в недалеком будущем.
Будущее города… О нем говорят и кварталы новых домов, и молодая беременная женщина, идущая к автобусному вокзалу со своим мужем. Этих не привлекает рок-н-ролл, они не сваливают с себя ответственность за свои и чужие дела, не шарят по отцовским карманам, воруя деньжонки на заграничные тряпки и пьянку. Идут, взявшись за руки: он – на вахту, она – чтобы лишние полчаса побыть с ним вместе. Это им и таким, как они, принадлежит будущее города, построенного их собственными руками, им принадлежит будущее всей страны. И еще идут молодые пары. В Светлогорске часто справляются свадьбы, и каждой семье дают отдельную квартиру..
Солнце еще не поднялось над кварталами белых домов с серыми шиферными крышами. В светлых сумерках разносится медноголосый звон московских курантов, потом величаво звучит гимн. Столица шлет материнский привет новорожденному городу:
«Говорит Москва! Доброе утро, товарищи!»
– Доброе утро, мама! – тихо сказал Ахмадша заспанной Наджии, открывшей ему дверь.
– Сыночек! – Наджия всплеснула руками. – Что же ты так?.. Даже записки не оставил! Тебе и горя мало, а мы тебя потеряли, с ног сбились от розысков.
– Ладно, мама! Не о чем теперь горевать, – суховато успокоил Ахмадша: что ни говори, распалось крепкое кольцо дружной семьи.
Уже сидя за столом, спросил:
– Как Хаят?
– Хорошо живет, только Зарифа и Салих совсем ее избалуют, – с материнской ревностью отозвалась Наджия, собирая на стол. – Она на свои скважины ездит теперь в любое время суток. Я уж говорила Салиху, чтобы он запретил ей ходить по лесу ночью. У меня ноги бы от страху отвалились, за каждым кустом косматый Шурале мерещился бы, а ей все нипочем! – Наджия помолчала, туго сжав еще свежие губы. – А про отца и не спрашиваешь!
