Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"

Автор книги: Антонина Коптяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

С минуту молодая женщина стояла, словно завороженная теплом и светом, потом решительно направилась к транспортному цеху, где все было под открытым небом: и склад, и мастерская по ремонту, и конная база. Зарифа уже знала, что для перевозки тяжелого оборудования по бездорожью нефтяники нанимали в деревне целые табуны лошадей, представила гужевую упряжку, растянувшуюся на добрую сотню метров, бьющихся в постромках коней, и по-мальчишески свистнула.

– Нефыть бы поскорее нашли, тогда объекыт сразу техникой разбогатеет, а пока обойдемся. Сладим, товарищ Груздев! – сказала она, с трудом вытаскивая ноги из черной раскисшей земли.

Трактор ей достался и правда старый: обыкновенный, много поработавший «фордзон». Прежде чем выехать на нем в первый рейс, Зарифа проверила и вычистила все его изношенные детали. Наблюдая за тем, как озабоченно и энергично действовала она на своей рабочей площадке, второй тракторист конторы Здренко и конюх посмеивались:

– Оглаживает, ровно теленка!

– Ты ему градусник поставь!

– И поставлю!

– Что за краля трефовая!

Длиннорукий Здренко, обнаглев, облапил ее, но она вывернулась и хлестнула его по лицу грязной ветошью.

– Вот это да! – сказал он, кривясь от досады. – Валяй, девка, толк из тебя выйдет.

– Не знаю, вышел ли толк из тебя, а валять дурака ты мастер, – ответила она спокойно и строго.

Работая, Зарифа снова и снова вспоминала встречу с Яруллой и проклинала себя за растерянность и несвойственную ей слабость, которые толкнули ее к Магасумову.

– Привыкнешь, – говорила Бибикей перед свадьбой, – многие ли девушки выходят замуж по любви? Живут, не умирают и родных не заставляют сгорать от стыда.

Но ее строптивая дочь не смогла привыкнуть к немилому мужу. При одной мысли о близости с ним она закипала гневным возмущением, бурлила, словно река в половодье под оковами льда. Река взламывает самый толстый лед, а как быть человеку?

33

Через несколько дней Зарифа подкатила на «фордзоне» к землянке-общежитию.

– Пошли, ребята! – позвал буровиков Джабар Самедов, и «ребята», не занятые на вахте, поднялись с нар, гурьбой двинулись к выходу.

Ярулла теперь не мог без волнения слышать шум трактора: каждая встреча с Зарифой выбивала его из равновесия.

«Она и работу-то выбрала такую: за десять верст дает знать о себе!» – с раздражением думал он.

В мужские разговоры с буровиками он не вступал, но слышал, как, толкуя о ней, все единодушно признавали: бойкая и прехорошенькая, а оправдает ли себя в звании трактористки – неизвестно.

– Баба! – многозначительно сказал Джабар Самедов, поглядев на Зарифу, которая в черном комбинезоне и легком платочке восседала за рулем своего вездехода. – Баба, да еще нацменка!

– Ну и что? – хмуро спросил Ярулла, сидевший рядом с ним на помосте тракторных саней; от неловкости он даже не поздоровался с Зарифой.

– Да, совсем осатанели женщины: за любую работу берутся. Будь я ее мужем, я бы ей показал!

Ярулла покосился на чугунный кулак Самедова.

– Неужели побил бы?

– Нет, просто запретил бы работать на тракторе. Тут среди деревенского народа сейчас по злобе созоровать могут: затащат в кусты, а потом придушат. Много ли ей надо! Подкулачники и разные там раскулаченные на все способны.

Мысль о смерти отца обожгла Яруллу, и в озноб его бросило. Он взглянул на узенькие плечи Зарифы, на волосы ее под красной косынкой и вдруг понял: не будет ему покоя. Никогда не будет! Дорога ему эта маленькая, непонятная своей смелостью женщина, но у него уже есть жена, и он, как правильный человек, не нарушит закон семейной жизни.

– Шевелитесь проворней, пока нас тут камнями не закидали, – сухо сказала Зарифа, остановив трактор возле бревенчатых амбарушек за деревенской околицей.

– Почему нас забросают камнями? – спросил Джабар.

– Потому что вчера мне чуть не проломили голову. И обругали.

– Надо заявить в сельсовет, – с горячностью сказал Ярулла.

Зарифа взглянула на него с усмешкой.

– Крикнули: «Комиссарша в штанах!» Почему комиссарша?

– Оно так и есть! – весело сказал Самедов: для которого «чуть» ничего не значило: буровик, сам на каждом шагу привык рисковать головой. Он спрыгнул с помоста, критически осмотрел помеченный мелом добротный амбарчик под тесовой крышей, купленный у сельсовета для оборудования ремонтной мастерской при буровой конторе.

Под ударами ломиков и топоров скрипуче застонали потревоженные тесины, серым облаком поднялась многолетняя пыль. С грохотом ложились на тракторные сани разобранные стропила и доски пола. Работа шла споро; только Зарифа сидела праздно в сторонке, прислушиваясь, как заливаются скворцы у дуплянок и звенят, журчат ручьи по оврагам. Над ожившей степью победно сияло апрельское солнце, золотило склоны бугров, с которых уже сошел снег, пронизывало светом покрасневшие березняки, набухшие почками.

Старалось солнце развеселить и деревню, но сумрачно выглядели избушки бедноты. В зажиточных дворах тоже не слышно весенней суетни: хозяева или сгинули, или затаились, огородясь высокими заборами. Веками жили здесь люди в черной вражде и ненависти, а теперь большевики ломают эту жизнь, как ломают рабочие подгнивший снизу амбар, полный пыли и мышей, с писком разбегавшихся в разные стороны. Из деревни тоже разбегаются: кто от ненависти к Новому, кто от страха перед ним или просто по глупости.

Пьяный голос на другом конце улицы затянул песню. Зарифа вслушалась, продолжая сидеть на старых бревнах. Земля здесь плотно утоптана, наверно, это место деревенских гуляний, ничем не украшенное, унылое. И песня пьяного тоже унылая:

 
Ка-ак задумал сын жениться,
Молодую жену брать… —
 

протяжно выводил загулявший русский мужик.

 
Отец сыну не пове-е-рил,
Что на свете есть любовь.
Ведь на свете девок мно-о-го,
Можно каждую любить.
 

Греясь на припеке, щуря глаза от ослепительных лучей солнца, Зарифа повторяла шепотом скорбные слова:

 
Сын заплакал, отвернулся,
Во зеленый сад ушел.
Вынул шашку, вынул во-о-остру
И зарезал сам себя…
 

– Вот она, любовь-то! – насмешливо и в то же время с грустинкой воскликнул Джабар Самедов. – Тятька ему не поверил, он «и зарезал сам себя». Каково?

Ярулла ответил:

– Дурак парень…

Оба умолкли, выворачивая бревно из очередного венца, а Зарифа с нетерпением ждала, что еще скажет Ярулла. Ох, если бы он сказал: «Дурак парень, испугался отца!»

Но Ярулла после минутного молчания добавил:

– Это, понимаешь, беспорядок, когда человек сам себя убивает. Если бы наши деды и отцы поубивались – многих ведь, не спрося, женили, – где бы мы были теперь?

«Эх ты-ы!» – мысленно упрекнула Зарифа.

Ей казалось, будь она мужчиной, самому черту не уступила бы дороги. Ведь мужчины сильнее, и им все разрешается без оговорок…

Зарифа вздохнула, гибко наклонилась: возле самого бревна из черной, влажной земли густо, как на пасхальной горке, выбились ярко-зеленые перышки овса. Видно, кто-то осенью просыпал тут горсть зерен – и вот ростки… Женщина накрыла ладонью крошечное поле, щекотно зашевелилась под рукой стайка травинок, точно цыпленок попался. Стало смешно, даже радостно. Жизнь идет себе, и Ярулла здесь, вон как орудует ломиком, надув губы.

Громадный воз двинулся за трактором, оставлявшим на талом черноземе глубокие следы. Откуда-то высыпали ребятишки. Старуха в потрепанном бешмете засеменила вдоль завалинки, неслышно в грохоте машин закричала на детей, задохнулась, сердито плюнула и долго смотрела из-под руки, как удалялась грозная «повозка дьявола».

Сидя за рулем, Зарифа зорко смотрела на ухабистую дорогу, изредка оглядываясь. Конечно, не ради Яруллы оборачивалась она, снова разобиженная его отчужденностью, – как будто на каждом шагу встречаются женщины-трактористки! – а просто следила за порядком. Надо же: за все время словом с нею не перемолвился, точно она кусок хлеба у него отбивает!

Избегая взгляда Яруллы, она не видела, что сегодня глаза его потеплели, даже засветились нежностью, не заметила, что ему очень хотелось после работы подойти к ней и сказать дружеские одобряющие слова.

Не только рассуждения Джабара Самедова пробудили в нем такое настроение, но и невольное уважение к Зарифе, гордость за нее. Думал: дерзкая, разбалованная вниманием мужчин, а она строго держится, никто не осмеливается тронуть ее. Если бы раньше разгадать эту непреклонность!

«Все могло сложиться иначе, если бы я не влез в хомут, припасенный родителями, – приходит Ярулле неожиданная мысль. – Слов нет, Наджия – хорошая женщина, однако не скучаю по ней, не беспокоюсь. Значит, так и не полюбил!»

Даже Джабар Самедов заметил особую задумчивость Яруллы, с грубой лаской хлопнул его по спине тяжелой ладонью.

– Чего ты закис? Может, этой скважиной нефть достанем! А? Умоемся тогда нефтечкой. Только канат талевый не подвел бы: колючий сделался, ломается, хоть и стальная нитка. Но где взять? Значит, бойся, да работай. Вздыхать нашему брату не положено.

34

Все свободное время инженеры проводили теперь в мастерской, оборудованной рядом с конторой. Занимались ремонтом и на открытом воздухе. Когда Ярулла впервые сам приварил с помощью автогенной горелки «сухари» к старому элеватору, то этот элеватор, вновь способный держать трубы за горло мертвой хваткой, показался ему чудом.

– Смотри, как ловко получилось! – торжествовал Ярулла, проводя пальцем по нарезанным брусочкам, припаянным к внутренней стенке элеватора. – Два куска стали, кусок проволоки, маленький огонек: раз – и сварил! Да? Навечно, понимаешь!

И тут Ярулле померещилось, что вот так же, палимая жгучим огнем, прикипела его душа к Зарифе. Но накинута узда, свитая вековыми традициями, и надо образумиться, гнать прочь беспокойные мысли.

– Ты на здешних харчах не разжирел, – сказал ему Семен Тризна в мастерской, отрываясь от станка и отбрасывая с потного лба вихры волос.

Однако коренастый Ярулла казался здоровяком и по сравнению с Тризной, и особенно с Дмитрием Дроновым, который работал на другом станке. Чтобы казаться солиднее, Дронов отпустил бороду, и сначала все изменилось: исчезли большой кадык, втянутые щеки и худая шея; Дмитрий Степанович сразу повзрослел. Но сейчас и борода не выручала – такими грустными мальчишескими глазами смотрел на мир долговязый инженер-комсомолец.

– Ярулла на нервы не жалуется. При его «чувствительности» да при таком шефе, как Джабар Самедов, жирком не заплывешь, – пошутил он.

– Тебе самому отдохнуть надо как следует, дорогой дружище, набраться силенок, ты у нас действительно совсем отощал. Хочешь, в Крым отправим по путевке к теплому морю, на золотой песочек, – предложил Алексей Груздев, давно обеспокоенный худобой Дмитрия. – Правда, я ни разу там не бывал, но слышал о крымских санаториях, что это сказка.

Дронов возмутился:

– Самое горячее время наступило для работы. Некогда болтаться по курортам. Буровая Самедова нынче наверняка нефть даст, и надо принять меры, чтобы там простоев не было. Отощал! Да тощие люди всегда выносливее толстяков!

В мастерской было прохладно. Предвечернее солнце, заглядывая в окно, ткало мутно-желтую дорожку в воздухе, пахнущем махоркой, машинным маслом и окисью металла. Ярулла, крутивший колесо токарного станка, на котором Семен Тризна вытачивал деталь, не услышал, как скрипнула, широко зевнув, дверь. Вошла крупная женщина, судя по одежде, татарка, и застенчиво остановилась у порога, прикрывая лицо углом байкового платка.

– Вам кого, гражданочка? – спросил Алеша Груздев.

– Низамов… Ярулла Низамов, – просительно прозвучал тихий голос.

Ярулла порывисто обернулся.

– Наджия?!

Да, это была она, в отцовском бешмете, высоко приподнятом на животе. Вздернулся спереди и подол ее цветастого сатинового платья, из-под которого выступали голенища простых ичигов. Даже увидев мужа, Наджия не отвела от лица край платка; и оттого, что она была такая ненарядная, неуклюжая, с выпирающим животом, острая жалость к ней охватила Яруллу.

– Здравствуй! Как ты доехала? Что у нас дома делается? – заговорил он по-татарски и подошел к ней, заботливо заслоняя ее от насмешливых взглядов.

Но никто и не думал насмехаться. Наоборот, смотрели сочувственно, а Семен Тризна, запомнивший разговор с Яруллой, деловито обратился к Алексею:

– Надо, товарищ директор, угол им выделить, обеспечить, так сказать, коммунальной жилплощадью. Правда, Низамов собирался землянку сделать, но это песня долгая.

– Конечно, быстрее все устроим. Но как? В деревне снять квартиру – далеко на вахту добираться. В рабочем бараке поместить – теснота. – Алексей замолчал, соображая: Елене до больницы тоже неблизко, но сельсовет дает ей подводу.

– Ярулла обещал, что его жена сможет хлеб выпекать для буровиков, – нажал Семен, недовольный медлительностью директора.

– У нас в землянке четвертый угол теперь почти свободный, – подсказал Дронов, которому тоже хотелось помочь Ярулле, в семье которого ожидалось прибавление.

Ярулла молчал, посматривая то на одного, то на другого «начальника». Только сейчас ему представилась вся трудность его будущей семейной жизни: Наджия стесняется посторонних мужчин, да и сам он не намерен сажать ее за общий стол. (Не из ревности, нет, но таков обычай.) Да и приставать будут: женщина молодая, здоровая, без шуточек мимо не пройдут. Тот же Джабар Самедов…

– Давайте поместим их в мастерской, – решил Груздев. – Наступает лето, большую часть ремонтных работ будем производить на улице! А здесь, вот так отгородим, печку кирпичную поставим, чтобы обе комнаты грела. Отдельный выход можно сделать. Прорежем, ребята, еще одну дверь для правоверных мусульман, а?

– Прорежем! – весело крикнул Тризна, тронутый радостной улыбкой Яруллы.

35

Квартира у Яруллы получилась лучше, чем у инженеров: светлая (прорезали еще одно окно в стене бывшего амбара), сухая и теплая. Приходя домой с работы, он уже не грыз черствый хлеб, запивая его горячей водой: Наджия обязательно умудрялась сварить лапшу или постный суп с картошкой, подбеленный мукой. Как все татарские женщины, она любила чистоту и порядок и даже угол у печки отгородила, как у себя в деревне, повесив по обычаю пеструю занавеску, от которой в маленькой комнатке сделалось совсем тесно. Благодаря заботам жены жить стало легче, и Ярулла мог бы спокойно работать, если бы не Зарифа…

Наджия знала ее с детства, и поэтому они встретились как старые знакомые, но одна, ничего не подозревавшая, с радостью, а другая сдержанно.

– Нравится тебе здесь? – спросила Зарифа, делая вид, что не замечает беременности Наджии.

– Ничего. Хорошо. Народ говорит: куда иголка, туда нитка. Так и жена за мужем следом идет. Ведь заботиться о нем нужно.

Прищуренные, точно от боли, глаза Зарифы остро блеснули и спрятались под густыми ресницами: даже взглядом боялась она выдать свои чувства. И несимпатична ей Наджия, и странно близка оттого, что связана с судьбой Яруллы Низамова. Понравилось тут… Еще бы! Жены русских инженеров, которым она выпекает хлеб, делятся с нею продуктами, готовят приданое для ребенка. Вот квартиру отдельную устроили, а Зарифа бегает сюда из села, расположенного в шести километрах от буровой конторы. Там изба умерших родителей Магасумова и лавка сельпо, в которой работает он – нелюбимый муж. Скоро родит Наджия… Мысль о ребенке обжигает сердце Зарифы: ведь этот маленький будет от Яруллы! Родит ему Наджия!

«Но почему не я? – мысленно кричит Зарифа и со вспыхнувшей ненавистью оглядывает счастливую соперницу. – Да, скоро уже! Связала ты его по рукам и ногам. Он смирный, добрый, поддался на уговоры родителей, а из-за этого моя жизнь разбита».

Зарифа торопливо отходит, издали оборачивается, небрежно машет рукой, как бы говоря: это тебе спешить некуда, а меня работа ждет, я не курица, привязанная хозяином к ножке стола.

Магасумов пробовал заточить ее дома, но наткнулся на такой отпор, что сразу смирился. Утверждая свою независимость, Зарифа часто ночует в землянке инженеров, с женами которых подружилась, но приходится бывать и у мужа.

«Отчего я должна жить с ним? – часто спрашивает она себя. – Пусть он добрый, честный, любит меня, но я-то не люблю, не мил он мне! Так в чем дело? Боюсь быть разведенкой, что ли? Ведь не только на работу дала мне право советская власть, а и на счастье! Вот Наджия толстокожая могла бы спокойно жить и с Магасумовым. Ей только бы муж, а какой – все равно».

Но Зарифа ошибалась: Наджии тоже было небезразлично, кто ее муж; правда, поначалу она спокойно отнеслась к своему замужеству, зато теперь очень привязалась к Ярулле.

А у буровиков ей нравилось больше, чем в деревне, потому, что жили они дружнее крестьян, и хотя выпивали после получек, однако не затевали безобразных ссор, а то и драк из-за старого ведра или украденного хомута. Здесь делить нечего, а забота у всех одна: найти поскорее нефть. И это тоже нравилось флегматичной только с виду Наджии; и она стала с нетерпением ждать открытия нефти, как ждала появления своего ребенка.

Вот он толкается в ее животе, да так сильно, что она охает и, опустив на колени руку с зажатым в ней гребнем, в блаженной забывчивости следит за тем, какие фокусы выкидывает ее первенец. Распущенные волосы свалились с плеч на постель; окутанная ими женщина сидит на низких нарах, словно медведица в берлоге, и затаенно улыбается своим мыслям и ощущениям. Кто он? Мальчик, конечно. Здесь она повесит ему люльку… Спасибо русским товарищам, дали комнату отдельную, хотя сами ютятся в общежитии!

Почти каждый день собираются они в этой избе за перегородкой, громко разговаривают, гремя железом. Монотонно жужжат станки; в привычные шумы врывается иногда рокот идущего трактора, а потом звонкий голос Зарифы. Как она не боится, отчаянная, ездить на такой страшной машине? Шум за стеной не мешает Наджии, напротив, он внушает ей уверенность в безопасности милого сердцу жилья, и в этом она похожа на голубя, свившего гнездо на верхней площадке вечно грохочущей буровой вышки.

Сегодня женщины поселка пойдут в баню. Наджия заранее смущенно краснеет. Что плохо здесь – так это баня: один раз в неделю – общая женская, на другой день – общая мужская. В татарской деревне, при всей бедности жителей, у каждой семьи своя банька: девочки-подростки стесняются даже матерей, женщины ходят мыться только с мужьями.

Зарифа, кажется, уже бежит, топает… Так и есть – она: с узелком под мышкой, в сапогах и поношенном ватнике, глаза горят, как у мальчишки-сорванца.

– Что ж ты расселась? – бросает с порога. – У нас сегодня политзанятия, поторапливайся!

Мечты Наджии о маленьком мальчике, играющем в люльке, вспугнуты, но она все еще точно дремлет, до краев налитая соками жизни.

– Подбирай космы! – командует Зарифа, отметив мельком красоту густых волос соперницы. – Одевайся, женщины уже моются.

Наджия делает слабое движение рукой: успеем, мол.

Зарифа закипает от нетерпения.

– Пошли скорее!

Идут они по весенним тропочкам по-разному: Наджия – вразвалку, словно утица, Зарифа стремительно. Кажется, сменить ей рабочие сапоги на легкие ичиги – и понесется она над землей, уже тронутой первой прозеленью, над берегом речонки, с зарослями верб, покрытых белыми мохнатыми почками.

В бане – большой полуземлянке – пахнет березовым листом, жарко даже в предбаннике. Отвернувшись, Наджия раздевается в уголке и, прикрываясь, идет в мыльную; ее радует, что там полутемно, да еще клубятся облака пара: на высоком полке отчаянно хлещет себя веником худенькая Дина Дронова, громко ахает от удовольствия. Жена Груздева закручивает узлом волосы, сверкая мокрыми локтями, и тоже лезет наверх – то ли собирается урезонить расходившуюся Дину, то ли самой захотелось попариться. Глядя на них, и беленькая крепышка Танечка берется за веник.

Налив воды, Наджия, осторожно ступая, несет ее к облюбованному месту на лавке, но вдруг чуть не роняет шайку: навстречу в полной красе – Зарифа. Остановилась, бесстыдница, у всех на виду, смеется, пошлепывая себя по бедрам, по-девичьи топорщатся смуглые груди. Ох, Зарифа, недаром срамили тебя в родном Урмане старые люди!

– Давай помогу!

Не дожидаясь ответа, она потянула к себе шайку Наджии, но та резко отстранилась, выплеснув воду на ноги юной озорницы. Со стороны казалось, что они поссорились, и Дина сказала Елене, растянувшись рядом с нею на полке:

– Наверно, наша Чингисханша приревновала своего супруга. Но Зарифа хоть кого с ума сведет.

36

Май – месяц зеленых трав – наполнил рощи, затененные молодой листвой, звонким зовом кукушек и щелканьем соловьев. Стоя в люльке, овеянной весенними ветрами, Ярулла посматривал по сторонам, любуясь расцветающей землей.

Шел подъем труб, и, как всегда, проворно действовала внизу маленькая группа людей. Ярулла каждого мог теперь оценить по заслугам: лихие на работу, крепкие дружные ребята.

Поставив очередную «свечу» за «палец», он обернулся на шум идущего трактора: Зарифа подвозила к буровой трубы обсадной колонны. Издали трактор походил на муравья, волокущего связку былинок, а шумел на всю округу.

Жаль, что Ярулла не мог разглядеть лица трактористки, на котором выражалась крайняя озабоченность: еще в начале пути от перевалочного пункта в моторе появился стук, и последние километры Зарифа вела машину, страшась, что она вот-вот откажет. Так и вышло: еле дотянув до буровой, трактор застучал еще громче, заглох и остановился. Спрыгнув с сиденья, Зарифа, не глядя на рабочих, приступила к разборке двигателя. Случилось то, чего она боялась: подплавились подшипники.

– Видать, отъездилась? – спросил Джабар Самедов. – Придется принять тебя в нашу бригаду… Пойдешь верховым вместо Яруллы?

Зарифа не приняла шутки.

«Хотя бы в другом месте застрять, а не на глазах у этих зубоскалов!» – думала она, вытирая тряпкой промасленные руки. – «Надо залить и расточить подшипники, но кто это сделает здесь?»

Какой беспомощной и жалкой чувствовала она себя возле выведенной из строя машины! Просто реветь хотелось, но трактористка изо всех сил старалась не показать своей растерянности. Яруллу она даже взглядом не удостоила.

Подошел и Семен Тризна, со знанием дела осмотрел пострадавший двигатель.

– Ничего, не волнуйся. Мы от скуки на все руки, сумеем расточить подшипники.

Воспрянувшая духом Зарифа взглянула на Яруллу, но вместо приветствия сказала по-татарски:

– Твоя Наджия люта, как волчица, охраняющая свою нору.

– Поссорились разве? Да?

Тревога, прозвучавшая в его голосе, еще больше взвинтила расстроенную женщину.

– Не бойся, дочь Хасана себя в обиду не даст! Чем только приворожила тебя, не пойму!

– Она родит скоро, – с мягкой укоризной напомнил Ярулла.

– Родит какого-нибудь косматого. Недаром у нее шерсть на лице!

Эти слова возмутили мужа Наджии.

– Если бы так сказал мужчина, я бы его ударил!

– За чем дело стало? Можешь ударить и меня. Ну, ударь, пожалуйста! – разразившись смехом, попросила Зарифа.

– Ты настоящая сатана! – поспешно отходя, пробормотал Низамов.

В душе его происходила жестокая борьба. Теплые ночи, сияющие майские зори, звон жаворонков над роскошными коврами полей, ласковая прохлада леса с голубыми россыпями незабудок на опушках и солнечных полях – все говорило о Зарифе, а он проходил мимо, еле отвечая кивком на ее зовущую улыбку, и так осунулся и потемнел лицом, что Наджия всполошилась.

– Кушать нету, кушайт плохо, – пожаловалась она Елене. – Брукулез, однако, Ярулла.

– Бруцеллез? – переспросила та.

Наджия смотрела недоуменно, затем сгорбилась, вытянув лицо, и, покашляв, постучала себя в грудь.

– Туберкулез? Что ты! Здоров твой муженек. Сто лет жить будет. – С улыбкой глядя, как Наджия все еще втягивает крепкие щеки, силясь изобразить худобу и страдание на лице, Елена добавила: – Мы все тут не цветем.

Спасаясь в эти дни от искушения на своей каланче, Ярулла не так ретиво, как прежде, бросался на помощь буровой вахте. Но иногда, в минуту передышки, он облокачивался на барьер и, забывшись, смотрел вниз, где по целым часам хлопотала у трактора Зарифа. Если та поднимала голову, он сразу отходил от края.

Однако когда трактор ожил и, победно взревев, двинулся прочь, Ярулла разволновался: оказывается, одна мысль о том, что Зарифа рядом, согревала его. С тоской смотрел он на косынку, красным огоньком светившую ему издали.

37

Когда приехали на практику студенты, Дина Дронова временно перешла в соседнюю контору структурного бурения, где верховодил тоже молодой энтузиаст Денис Щелгунов. Теперь Дине и Дмитрию приходилось видеться реже, и во время встреч они не могли насмотреться друг на друга.

– У-у, как влюблены, черти худющие! – подшучивала Танечка, взявшая шефство над мужем подружки.

В один из погожих майских дней Алексей и Семен Тризна выехали в район, где работала Дина.

Лошади, редко ходившие под седлом, резво бежали по пыльным проселкам. Скоро начнется июнь, когда изнемогает от изобилия трав и ярких цветов тучная земля, когда не продерешься ни в липово-березовом лесу, ни в пахучей речной уреме. А потом наступит либо кроткое погожее пролетье, либо дохнет из среднеазиатских пустынь палящий ветер – суховей с черными пыльными бурями, со знойными, как в Ашхабаде, мучительно-бездождными днями.

Несмотря на трудности, все милей была для разведчиков капризная красавица Башкирия.

Вот они проехали по улице башкирского села. У деревянной мечети под высокими ветлами галдел сход, толпились, шумели люди у сельсовета. Только глянцевито-черные грачи мирно сидели на бревенчатой изгороди заросшего лесом кладбища, да за околицей, где рыжели на бугре пятна сурчин, сонно развалились возле нор большие сурки.

Один, похожий издали на тюленя, поднялся столбиком, посмотрел на всадников и снова лениво свалился на припеке; пушистые серо-желтые сурчата играли возле родителей.

– Сколько их здесь развелось, лодырей! – сказал Алексей.

Тризна тоже смотрел с любопытством.

– Не трогают их. Примета, что ли, какая?

Денис Щелгунов, живший в русской деревне, при конторе, которую устроил в бывшем кулацком доме, по-свойски радостно встретил Груздева и Семена. Совсем недавно он окончил институт, проникся идеями Губкина и с большим рвением охотился за башкирскими геологическими структурами. Был он тоже высокого роста, плечист, голубоглаз, с белесыми, непокорно лежавшими волосами.

– Если бы ты еще бороду отпустил, как наш Дронов, то выглядел бы настоящим варяжским гостем, – сказал ему Сенька.

– Гостям мы всегда рады, а у себя хозяевами желаем быть, – басовито ответил Щелгунов. – Для народа хозяйничать, а не так, как бывший хозяин этой избы. У него был настоящий хутор, и мельница тут, и пасека, и сад плодовый. Но прошлой ночью кто-то часть яблонь подпилил. Не дрогнула рука погубить таких красавиц! Цвели ведь… Вот, мол, ни нам, ни вам!

Щелгунов напоил друзей чаем с молоком и черным хлебом и начал показывать на карте района отметки геологических партий, работавших здесь раньше, и отмеченные значками свои скважины до шестисот метров глубиной, пробуренные на новой большой структуре.

– К осени подготовим для вас еще несколько точек. Только успевайте развертываться. Эх, если бы два хороших грузовика нам дали! А то на лошадях, гужом буровые станки таскаем, мучаемся.

Груздев и Тризна перевозки гужом знали отлично, но можно ли сравнить оборудование их вышек с буровой техникой структурщиков? Тут все во много раз меньше и легче.

38

Сидя возле вышечки на теплой земле, разведчики обсуждали свои дела. Щелгунов тоже был очень огорчен тем, что последняя скважина дала вместо нефти воду.

Впервые Алексей признался:

– Меджафаров предлагал мне в Баку остаться. Эх, ребята, город-то какой красивый сейчас! Идешь по улицам – сердце радуется. Мы говорим: трудно нам здесь. А им разве было легко, – бакинским комиссарам, расстрелянным осенью восемнадцатого года за Каспием? Сейчас они похоронены в нашей нефтяной столице, вечный огонь горит над их могилой… Кровью их были политы пески, и растут там теперь красные розы.

– Где ты видел розы?

– В Баку на кладбище. А когда я про те пески думаю, у меня дыхание останавливается от ненависти…

Помолчали, каждый по-своему переживая то, о чем говорил Алексей.

– Я хотел бы умереть только с оружием в руках, – сказал Щелгунов.

– И я! – подхватил Семен.

– В бою – это счастье, – согласился Груздев.

– Многие в труде чувствуют себя, как в бою. Похвалили человека – и он может горы своротить, – задумчиво продолжал Щелгунов. – Мы руководителями стали теперь – значит, нам надо по-хорошему использовать трудовую гордость людей.

Семен широко улыбнулся, обнял Груздева за плечи.

– Чувствуешь, руководитель? Ни разу не похвалили меня за мое старание! Минуты свободной не имею! Все я: геолог, чертежник, изобретатель, даже токарь и слесарь, а хоть бы лишним бубликом отметили!

На площадке в это время шла подготовка к подъему керна. Буровой мастер, явно недовольный приездом инженеров, отсыпая из банки пригоршню дробленого фарфора, искоса поглядывал на них. По мнению опытных буровиков, мелкие стеклышки, застряв между стенками колонковой трубы и цилиндром керна, заклинивают его и не дают ему потеряться при подъеме.

– Опять изоляторы со столбов сбили, – упрекнул мастера Щелгунов, заглянув в банку, которую тот, заботливо прикрыв, поставил возле насоса. – Ну какие вы, право, зловредные! Это преступление! Разорите телеграфные столбы, а я отвечай за вас!

Мастер заискивающе улыбался.

– Для дела ведь! Ну где чего взять?! Только грамм сто и засыпал стеклышка. Иначе нельзя: потеряешь, а потом прорабатывай по керну.

Багровый от неловкости, он стал завертывать крышку клапана на промывочном насосе, в который засыпал злополучное стеклышко.

– Надо усовершенствовать кернорватели, – сказал Семен. – Так мучаются люди…

– Еще как мучаемся-то! – обрадовался поддержке бригадир. – До всего своей головой доходим.

– Плохо доходите, если изоляторы со столбов сбиваете, – не сдавался Щелгунов и вместе со всеми направился в контору. – За все приходится отвечать, – говорил он по пути, – и за то, что нефти не оказалось в найденной структуре, и за то, что лекция сорвана на селе! Я в прошлом году принимал участие в раскулачивании, так теперь замучили выступлениями. Плохо, что языка местного не знаю. Христине моей легче: она татарка и запросто объясняется с жителями.

– Где она сейчас? – спросил Груздев, с дружеской симпатией относившийся к Хатире – жене Щелгунова, которую по-русски называли Христиной.

– В районную больницу увез вместе с сынишкой. Второго степняка родила моя учительша. – Лицо Щелгунова просияло в неудержимой, гордой и застенчивой улыбке. – Хоть и трудно с детишками, а интересно. Ждать лучших условий нам не приходится. У разведчиков вся жизнь на колесах.

39

Покружив по району, друзья вернулись на щелгуновский хутор. Вечером долго сидели во дворе у костра: пекли в горячей золе картошку, обломав с нее белые, немощные ростки, обсуждали со структурщиками, где закладывать новые буровые точки. Лежа на сеновале рядом с мгновенно уснувшим Семеном, Груздев смотрел сквозь пролет под тесовой крышей на звезды и думал: есть ли на других планетах разумные существа? Неужели и там ищут нефть и так же сбивают фарфоровые изоляторы со столбов, чтобы заклинить керн? Или не похожи на людей жители этих планет, иные у них страсти и заботы?..