Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"

Автор книги: Антонина Коптяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

– Что он?..

– Работает. Добурил-таки скважину на воде, благодарность получил от Совнархоза. Ты разве в газете не читал?

Ахмадша не ответил: стыдно было сознаться, что газеты он и в руки не брал в эти дни.

– Ты почему ничего не ешь, сынок? – обеспокоенно спросила Наджия, пододвигая к нему тарелки с разогретым мясом, крупными помидорами, нарезанными ломтиками, с малосольными огурцами и обваренной крутым кипятком брынзой.

«Похудел! Почернел! Глаза ввалились, будто неделю на вахте простоял!» – мысленно восклицала она, с сокрушением разглядывая своего любимца. С самого младенчества радовал ее тихий, ласковый мальчик: и учился отлично, и по дому помогал. А вот испортила его эта рыжая. Она-то не больно долго скучала по нему!

Так и чесался язык у Наджии сообщить поскорее сыну последнюю новость, мгновенно облетевшую Камск, Светлогорск и соседние нефтеуправления, но она сдерживалась из боязни причинить ему новые страдания.

И все-таки не вытерпела.

Едва он встал из-за стола, она с дрожью в голосе, хотя и старалась казаться спокойной, выложила:

– Надя-то Дронова замуж вышла!

Ахмадша окаменел, лицо его стало серым. А глаза… Ох, лучше бы прикусила язык Наджия, чем видеть такие глаза! Материнское сердце перевернулось от боли; она опустилась на скамью и закрылась руками, чтобы не видеть, как сын, будто ослепнув, пошел к двери. Но едва он перешагнул порог, Наджия вскочила и с резвостью молодушки побежала за ним: еще убьет себя, попадет под машину! Теперь от него всего можно ожидать!

Она нагнала его на лестнице, преградила ему путь, задыхаясь от охватившего ее страха.

– Куда ты?

Неожиданная улыбка Ахмадши поразила ее.

– На вахту. Куда же мне?

Голос ровный, будто и не случилось ничего, но от этого неестественного спокойствия Наджии стало еще страшнее. Впервые с беспощадной ясностью она осознала ужас того, что произошло: ведь Надя Дронова топилась из-за ее сына, а у нее тоже есть мать. И девушка, решившись на отчаянный шаг, так же, наверно, улыбалась ей.

«Зачем же мы рожали их, если не сумели сделать счастливыми?» – пронеслось в голове Наджии.

– Вернись! Прошу тебя. Я с ума сойду, если ты уйдешь!

Губы Ахмадши жалко изогнулись, от улыбки и следа не осталось.

– О чем же вы раньше-то думали?

– Вернись! – твердила она. – Прошу тебя!

Он тяжело оперся на перила лестницы, вспомнив Юрия, стоявшего у окна, спросил глухо:

– С кем… за кого вышла Надя?

– За Алексея Матвеевича.

– Груздева? – Ахмадша потер лоб ладонью, точно голова у него разламывалась от боли. – Странно, очень странно. Не могла она полюбить его… такого старого!

13

Дед Матвей долго плутал с багажом в руках по улицам нового города Камска, расспрашивал, оглядывался по сторонам. Морщинистое лицо его, опаленное горячими бакинскими ветрами, выражало полное удовлетворение: все ему тут приглянулось. Только дал маху, не известил сына и невестку о дне своего приезда.

– Наконец-то Алеша женился! – сообщал он перед отъездом друзьям и знакомым. – Как же, обзавелся семьей. А то что ж это выходит: заслуженный человек, видный мужчина и живет бобылем до пятидесяти лет. Неприлично даже!

– На ком он женился-то? – допытывался уже многодетный брат Серега, вертя в руках скупое письмо Алексея.

– Вот пишет: Надежда Дмитриевна Дронова. Для него-то, конечно, Надя. Тоже инженер, на заводе работает. Чувствуется, стоящая женщина. Другая бы, вертячка, не пошла работать на такой серьезный участок, а тут, по всему видно, два сапога – пара.

Тощий, но по-прежнему жилисто-крепкий, старик порядком-таки устал, прежде чем нашел квартиру сына: он тащил старинной работы сундучок и рюкзак, набитый с помощью Сереги южными гостинцами.

Алексея дома не оказалось. В просторных чистых комнатах стояла тишина, и в этой тишине расхаживала с книжкой в руках тоненькая девушка в светлом халате.

Она взглянула на деда Матвея доброжелательно-спокойно, но промолчала, вероятно, приняв его за слесаря-водопроводчика или за монтера.

Только когда он опустил свою ношу на пол в передней и остался на месте, ничего не предпринимая и не собираясь уходить, она спросила:

– Вы к кому?

– Я-то? К сыну. Груздев я.

– Вы отец Алексея?

– Алексея Матвеевича, – степенно поправил старик.

– Алеши, – весело защитила она свое право на короткое обращение.

– Кому Алеша, а тебе, надо быть, Алексей Матвеевич, – с ласковой укоризной возразил дед Матвей, довольный тем, что наконец-то попал к сыну, и потому не обидевшийся на озорную девушку.

– Мне-то он как раз и Алеша! Ведь он мой муж!

– Слушай, девка, ты что-то путаешь! Я же приехал не к твоему Алеше, а к своему сыну, Алексею Матвеевичу Груздеву.

– Ну, все равно: мой муж Алеша – это и есть ваш сын Алексей Матвеевич Груздев, директор нефтеперерабатывающего завода. А вы мой свекор, значит? Здравствуйте… – Надя хотела сказать «папа», но отчего-то не вышло: очень уж странно было назвать папой сивого, но еще мощного старика, дочерна приголубленного знойным южным солнцем. – Здравствуйте, папаша! – все-таки произнесла она стесненно, но тут же решительно обхватила деда Матвея за плечи и расцеловала в колючие щеки.

Старик молчал, ошеломленный, растерянно глядя на порозовевшее лицо невестки. Глядел – и не верил: «Шуткует девка! Хотя с чего бы она стала лобызать меня, старого черта? Да еще такого грязного с дороги… И побриться не успел! Ну и ну, откалывает Алеша штучки! То на старухе женился, то девчонку взял! Шибает его из одной крайности в другую. Хоть бы упредил, чтоб отца дураком не выставлять!»

А Надя уже тащила сундучок в пустую комнату, где стояла только узкая кровать под белым пикейным одеялом.

– Вот тут вы будете жить. А обедать и ужинать мы ходим в столовую. Нравится вам здесь? Смотрите: какой вид из окна чудный! Завтра мы с Алешей купим стол, стулья, шкафчик. Здесь ванная. В нашем доме горячая вода круглые сутки. Ну, еще бы! У нас все, точно в московских Черемушках. Сейчас я Алеше позвоню.

И по тому, как молоденькая женщина распоряжалась в доме, а потом разговаривала с Алексеем по телефону, дед Матвей окончательно убедился: она его невестка! И никакая это не шутка, а самая что ни на есть горькая правда-истина.

«Алеша, головушка ты моя неразумная, ведь опять ты промахнулся! Да разве она изживет с тобой свой молодой век?! Нипочем не изживет! Уйдет… Как пить дать уйдет с первым хахалем, который ей приглянется!»

Скорбные мысли деда Матвея были прерваны звонким плеском воды в ванной и голосом юной невестки, возвестившим:

– Уже готово. Можно бриться, а потом искупаетесь.

Направляясь в ванную, Матвей Груздев вспомнил Марфеньку, жену старшего сына Петра. Облюбовал ее Петр за красоту, за синие глаза да косы до пят, а эта королевна оказалась алчной и хитрой мещанкой; загубил он с ней почетное звание нефтяника, а потом и партийный билет потерял. Перекроила Петра по-своему дошлая Марфенька, заставила его заведовать складом, понуждала к хищениям, а там пошло-поехало: построил Петр дом в Баку, завел сад и сделался прижимистым хозяином-торгашом.

Покрывая лицо белыми хлопьями пены, припомнил еще Матвей Груздев, как в голодный год ходила его покойная жена на Петрову дачу попросить у сына фунтов пять муки. Муки Марфенька не дала. Работница, сжалясь над голодной матерью хозяина, смиренно стоявшей у дверей кухни, подала ей лепешку прямо со сковороды, подала и заметалась: «Сама идет! Прячь скорей!» и растерявшаяся женщина сунула горячую лепешку за пазуху.

Глядя на себя в зеркало, Матвей будто наяву увидел, как жена, вернувшись домой, молчком распахнула кофту и показала багровый ожог на груди.

«Вот они какие бывают, невестушки! А годами под пару были Петр с Марфенькой… Зря ты, старик, трунил над первым браком Алексея. И сейчас к чему ощетинился: та, вишь, старой показалась, эта больно молодая! Что нужды в том! Была бы добрая, да ласковая, да с мужем в согласии жила».

14

– На заводе, значит, работаешь, Надежда Дмитриевна? – спросил он, сидя после ванны за стаканом чая с твердыми, словно из дерева выточенными, камскими бубликами. Фрукты, еще хранившие тепло бакинского солнца, красовались на круглом фаянсовом блюде.

– Зовите меня просто Надя. Меня везде так зовут: Надя Дронова.

Она тоже села за стол, не выпуская из рук книжки, прямая как струнка, с сильными, хорошо развитыми плечами, но бледная и что-то очень уж серьезная для своих лет: даже шутливое величание по отчеству не приняла!

– Не Груздева, стало быть?

– Нет, фамилию прежнюю оставила.

– Регистрировались все-таки?

– А как же!

Дед Матвей облегченно вздохнул, утопив в стакане ложкой кусок бублика, – слишком крепкий для его старых зубов, – полюбопытствовал:

– Что так за книжку держишься? Интересная, видать?

– Очень! О новых автоматических приборах… Самое главное сейчас на нашем заводе – автоматика.

– Ну, уж и главное! Главное на нефтеперерабатывающем заводе – перегонные аппраты.

Надя рассмеялась.

– Как вы смешно сказали! Но по существу верно. – И хотя была она молода-молодешенька, ее смех не обидел старого бурильщика. – Наши перегонные аппараты – это громаднейшие сооружения.

Надя снова пристально взглянула на гостя.

Матвей Груздев не похож на Алексея, и Надя поняла, что ей нелегко будет называть его отцом. Она вообще чувствовала себя неуютно в этой еще не обжитой квартире. «Неужели я случайно попала сюда?» – пришла пугающая мысль. Стремясь рассеять закравшееся сомнение, Надя подумала о «главном такелажнике», как полушутя называли на заводе Груздева, так привлекавшего ее там своей кипучей энергией, и сникла.

Да, он умен, добр, он покорял ее своей замечательной деятельностью, славой, наружностью. Все в нем нравилось ей, и всего этого оказалось мало для семейного счастья: она стеснялась и боялась его страстных порывов. Но природное упорство заставляло ее бодриться не только перед близкими людьми, но, не сознавая того, и перед собою.

Спохватясь, Надя стряхнула оцепенение задумчивости, попробовала вообразить свекра в роли няньки когда-то маленьких его сыновей, неожиданно засмеялась.

– У вас внучата есть? Они такие смешные, эти малыши!

Глаза у деда Матвея тепло засветились.

– А ты… детишек любишь?

– Очень люблю.

Прислушалась и не спеша, легко направилась к входной двери.

– Алеша идет!

15

Груздев вошел, и так сразу просияло и похорошело его лицо при встрече с молодой женой, что дед Матвей не мог не возрадоваться: «Значит, совет да любовь у них!» Но мысленно плюнул три раза, чтобы не сглазить запоздалое счастье сына.

– Ну что, папаня, нравится тебе Надюша? – Алексей взял ее за руку, подвел к отцу. – Вот она, жена моя и судьба моя.

– Красивая жена, сынок, дай бог, чтобы и судьбой для тебя она оказалась счастливой, – серьезно, даже истово ответил старый Груздев, и Алексей, в глубине души боявшийся насмешек отца, благодарно обнял его.

– А за хозяйством я у вас буду следить, – заявил дед Матвей, взглянув на стакан с остывшим чаем, в котором плавал разбухший кусок бублика. – Вы люди молодые, занятые, да и дома все в книжку смотрите. Вам, конечно, не до уюта, а без него жилье ровно заезжий двор.

– Спасибо, отец, а теперь едем в столовую: обедать пора.

По дороге, посматривая из машины то на город, то на соседку-шофера Глендем, отчего-то неприятно задевшую его своей обольстительной и надменной внешностью, дед Матвей говорил:

– Надо, чтобы в доме цветы были: розы, гортензии. Я за ними ухаживать хорошо умею. На окна занавески повесим, чтобы канцелярией не пахло. И обязательно телевизор и чтобы ковер на полу… Какова будет ваша резолюция?

– Принимаем, – сказала Надя весело. – Мы с Алешей решили так: поменьше вещей, да побольше людей. А со стороны, наверно, кажется, что мы просто не любим свою квартиру.

Груздев нежно сжал локоть жены, с замиранием сердца ощутил прикосновение ее волос, развевавшихся на ветру, и, вспомнив обстановку, которая поглотила Танечку Тризну, произнес с мягкостью, противоречащей смыслу его слов:

– Вещи иногда порабощают людей. Поэтому мне не хотелось «обрастать». Человек и сам может не заметить, как его закидает житейским мусором, а ведь он должен жить красиво.

Дед Матвей скептически усмехнулся.

– Другой без стяжаний дня не протерпит, и они его не тяготят. Даже наоборот: чем неправедней, тем ему милее.

– Это крайность, отец! А я говорю о норме поведения.

– Не так-то просто, чтобы все было в норме, – сказала Надя. – Поэтому и горя много.

– Конечно, жизнь не всегда радует, но грусть тоже может быть хорошей, – возразил Груздев, вспомнив собственные переживания, но так хорошо чувствовал он себя возле Нади, счастливый каждой мимолетной возможностью прикоснуться к ней, так богат был ощущением близости с нею, что скрыть свое блаженство не мог. Прислонился к ее плечу, не боясь черного строгого глаза Глендем, радостно улыбнулся: – Знаешь, отец, сейчас мы угостим тебя такими котлетами и фаршированными кабачками, что ты забудешь о бакинских харчах. И… о нашем чае с бубликами.

– Этак вы и мотаетесь по столовым каждый божий день – и утром, и в обед, и вечером? – спросил дед Матвей, раскрасневшись после стопки коньяку.

– Приходится, папаня, ничего не поделаешь. Найти домработницу – проблема. Теща производственными делами ворочает, жена в передовики метит, меня самого работа на кухне тоже не прельщает.

– Все шутите! – Дед Матвей грозно посмотрел на парня в голубой кофте, испещренной какими-то петухами, сидевшего за соседним столиком и не спускавшего глаз с Нади. – Что уж хорошего – день-деньской на людях толкаться!

– А мы привыкли. – И Надя дружески кивнула молодому человеку. Это был Тризна, очень похудевший и побледневший за последние дни. – Смотри, Алеша, Юрий начинает франтить. Осуждал стиляг, а теперь сам вырядился.

– Он не стиляга…

Груздев улыбнулся Юрию, которому втайне сочувствовал, и с таким усердием стал помогать Наде, бравшей с подноса стаканы с чаем и свежие булочки, что официантка сказала весело:

– Вам можно перейти на полное самообслуживание!

– Если вы все будете подавать нам на подносе! – в тон ей отозвался Груздев и – к отцу: – Прихоти моды не страшны. Хуже развинченность. Все порочить, ничего не создавая, легко. Потому и становятся пустозвонами разные тунеядцы.

– Они считают себя нигилистами, – заметила Надя. – Но нигилисты были мыслящими людьми, а у наших одна пошлость.

– Это вы, интеллигенция, даете им потачку, – укорил дед Матвей. – Мы таких не очень-то жалуем.

– Страшный случай произошел на станции Раисово, – сообщил Юрий после заметного колебания, принужденно подойдя к столу Груздевых. – Молоденькая русская девушка бросилась под поезд. Она бежала навстречу паровозу, подняв руки, будто хотела остановить его, но машинист не смог затормозить. Говорят, даже у мертвой волосы стояли дыбом. Выяснилось, что она… что у нее должен был родиться ребенок.

– Какой кошмар! – прошептала Надя, чувствуя по необычному нервному тону Юрия, что он неспроста заговорил об этом.

– В кармане ее пальто нашли письмо к Ахмадше Низамову. Раисово совсем близко от нас. Значит, ехала сюда, а по дороге надумала.

У Нади в глазах потемнело: опять Ахмадша!..

– Не верю я, чтобы он был повинен в этой смерти, – решительно заявил Груздев, видя состояние Нади и болезненно переживая за нее. – Наверно, несчастная девочка нуждалась в его помощи, но не вынесла тяжести горя и поторопилась.

– Какой кошмар! – сдавленным голосом повторила Надя, сжимая под скатертью оледеневшие руки. – Какой ужас!..

И было непонятно, что же больше ужасало ее: трагическая смерть неизвестной девушки, возможность виновности Ахмадши или собственная ее сердечная боль, вызванная одним упоминанием его имени, так сходного с именем Алеши Груздева.

16

– Бизон-семь! – кричал в трубку Ахмадша, сидя на нарах возле ящика рации в культбудке.

– Да, да! – отзывался еле слышно диспетчер – утренняя перекличка и передача сводок с буровых точек еще не началась.

– Я Бизон-семь! – надрывался Ахмадша, и его стройная шея багровела от натуги. – Слушайте, где вы там запропали? – с досадой заговорил он, услышав совсем рядом знакомое покашливание. – Продвигайте нашу заявку на долота!

– Говорит Бизон-пять! – самоуверенно перебил молодой мужской голос. – Эй! Кто там на проводе, пришлите машину цемента.

– Диспетчер на приеме. Давайте по порядку.

И пошло!..

– Забурились хорошо, но что-то вода плохо поступает, – донесся неторопливый, но тревожный голос Яруллы Низамова.

Отец опять ведет скважину на воде, и, как всякое новаторство, это уже подхвачено буровиками. Упорный старик! Но он ведь чуть старше Алексея Груздева… Почти ровесники… И снова захлестнула сердце Ахмадши острая боль – не вздохнуть: такой пожилой Груздев – и Надя!..

– Эй, Бизон-семь! Ты что, заснул над рацией? – ворвался раскатисто в размышления Ахмадши голос диспетчера. – Как у тебя на буровой?

Ахмадша доложил о проходке скважин, подтвердил свои заявки, а в мыслях его… Надя. Ее теплые руки, губы, ищущие поцелуя, сияющие нежностью глаза. Странно, но словно забылось ее лицо, искаженное гневом, и она грезилась ему только ласковой и любящей.

– Повтори толком! – раздраженно сказал диспетчер и, едва выслушав, торопко добавил: – Сейчас будет говорить директор конторы.

Директор сообщил приятную новость: Ахмадшу «как проявившего себя на практике бурового мастера» назначают сменным инженером участка. В заключение директор неожиданно добавил:

– Тут еще такой вопрос… Тебя срочно вызывают в прокуратуру.

– Что случилось? – поинтересовался новоиспеченный инженер, вспомнив о заброшенных им обязанностях дружинника.

– Поезжай в Светлогорск, там узнаешь, – ответил директор, озабоченный собственными делами и вполне уверенный в порядочности Низамова.

Ахмадша вышел из будки и зашагал к буровой. Заношенная брезентовая куртка свободно свисала с его широких плеч, заострившихся от худобы. Брюки, вобранные в резиновые сапоги, тоже потрепаны, – но и в неказистой рабочей спецовке, замученный душевной неурядицей, он был все равно красив.

Повысили! Пройдены после института все ступени на производстве: рабочий, бурильщик, мастер и вот инженер участка. Но радости Ахмадша не ощущал. Как будто отмерло у него это чувство.

Он посмотрел на голубей, летавших над вышкой, и ему стало жаль покидать ее. Иней посеребрил доски помоста, белел на пожухлой, помятой траве, но еще кипела страда, и восходящее солнце озаряло красноватым светом дали, подернутые над дорогами пыльной мглой, и копны соломы на жнивье, кое-где уже сметанные в скирды.

На буровой шел подъем инструмента для замены сносившегося долота, громко брякал о роторный стол элеватор, лязгали «ключи», вдруг сразу взвевали моторы, гоня дым и гарь из выхлопных труб. Осклизаясь на измазанном глиной полу, буровики, дружно взявшись, оттаскивали и ставили отвернутую стальную «свечу» на «подсвечник».

«Все еще не можем применить для облегчения работы пневматические клиновые захваты. Никак не добьемся замены долота на меньший диаметр. А ведь это сразу ускорило бы проходку!» – Ахмадша повернулся к яме-амбару, где рабочие возились у глиномешалки, и снова задумался о смелой попытке отца бурить на воде.

Раздружились они теперь…

Отец всегда о чем-то беспокоился, искал лучшее. Это он предложил несколько лет назад для очистки глинистого раствора рыть в земле ямы-отстойники вместо ящичных желобов, которые ставились возле буровых «гармошкой» длиною в полтораста метров. Остался только один желоб в двадцать пять метров с уступами-ловушками для разрушенной породы. За это Ярулле Низамову дали денежную премию, и он купил тогда Ахмадше фотоаппарат. Поэтому и снимки сохранились, бередящие сердце: Надя на террасе дачи, в лодке, на береговом камне, окруженная стаей гусей… Хоть бы чем-нибудь напомнила о себе! Пусть бы потребовала вернуть свои карточки! Увидеть ее еще раз и уехать отсюда в Казахстан или на Лену… Как же она, не любя, вышла замуж? Как живет без любви? Ведь никто насильно ее не выдавал!

17

– Надо нашей конторе вертолет приобрести, – шутливо обратился к Ахмадше бурильщик, – поднял бы сразу всю «нитку» над вышкой, подержал, а мы за это время сменили бы долото. А?

– Внеси предложение, Джабар Самедов учтет. – Лицо Ахмадши осталось серьезным: такая идея не кажется ему фантазией.

С грохотом отвалилась «челюсть», вставленная в бурильный стол-ротор, и вслед за турбобуром вышло долото – бесформенный ком мокрой глины, в котором прятались три стальные шарошки со стертыми зубьями.

– Осталось еще одно, а дальше как? – спросил бурильщик, придерживая турбобур на весу, пока рабочие привертывали к нему новое долото.

– Долота доставят, а вот с баритом для утяжеления раствора хуже. Барита для Исмагилова не хватает.

– Чего там у вас не хватает? – заинтересовался незаметно подошедший Джабар Самедов.

Острый слух у управляющего буртрестом!

За ним шла Дина Ивановна Дронова, медно-рыжие волосы ее победоносно светились из-под берета.

Ахмадша сразу заволновался: при каждой встрече он чувствовал ее глухую враждебность.

– Сдавай пост старшему бурильщику и принимай дела от участкового инженера. – Джабар Самедов тиснул руку Ахмадши, поощрительно улыбнулся. – Ходим мы тут с Диной Ивановной, торгуемся. Я требую обратно свои вышки, которые не отдают эксплуатационники. Настоящие собаки на сене! И геологи (вот она!) тоже хороши: настаивают, чтобы мы скважины до конца пробурили, а пластового давления не снижают – сами препятствуют бурению. Разве это порядок? – Джабар повернулся к Дроновой всем плотным корпусом. – Как ты думаешь?

– Потом поговорим. – Дроновой не нравился этот разговор в присутствии рабочих и особенно при Ахмадше.

Но Самедов уперся.

– Почему потом? Давайте вместе обсудим. Здесь же заинтересованный народ… Что ты, Низамов, скажешь?

Ахмадша все еще не мог справиться с волнением.

– Мы… конечно, заинтересованы… Дело почетное, и нам хочется завершить его хорошо.

Самедов сердито хохотнул.

– Вам хочется! А на скважине одно осложнение за другим!

– Два раза цементировали, и опять уход большой, – сообщил Ахмадша для Дины Ивановны. – Но это не связано с высоким давлением. Каверны в породе.

То, что называется родственным сходством, так и сказывалось во всем у внешне непохожих Нади и ее матери, вызывая в Ахмадше чувство нежности к Дине Ивановне. Но в то же время горькая обида на нее одолевала: ни разу не подошла, не потолковала с ним по душам. А у него язык отнимался в ее присутствии.

Ну что она глядит на него, как прокурор на опасного преступника!

– Промысловики сорвали нам плановые показатели. Подумай, для начала, товарищ инженер, как отыграться за счет скорости бурения. Есть ли возможность еще ускорить проходку? Мы на вас, молодых, большие надежды возлагаем, на то учили. Брата твоего Равиля собираемся диспетчером конторы поставить. Как ты это находишь, а? – И Самедов, верный своим привычкам, больно ткнув Ахмадшу под ребро большим пальцем, не сдержался, захохотал: – До чего ты отощал, чуть палец не сломал об твои кости.

Лицо Ахмадши искривилось от неловкости перед матерью Нади. Не отвечая на грубую шутку Самедова, он шагнул к Дине Ивановне.

– Мне очень нужно поговорить с вами…

При спуске труб моторы в дизельном сарае затихают, словно затаивают дыхание, а когда талевый кран идет кверху, начинаются такой сильный гул и оглушительные выхлопы, будто заводят сразу несколько тракторов. Разговаривать при этом шуме невозможно, и Дина Ивановна нехотя пошла за Ахмадшой.

«Что ему от меня нужно?» – гадала она, неприязненно глядя на его затылок и похудевшую шею над воротником спецовки. Ей померещились руки Нади, вскинутые на эти юношеские плечи, и сразу всколыхнулись запоздалая материнская ревность и обида на то, что Надя, будто спасаясь от обиды, вышла замуж за пожилого человека. Шаги женщины замедлились. «Как он мог? – подумала она почти с ненавистью. – Словно подвел нашу девочку к яме и столкнул…»

Ахмадша, почувствовав, что Дронова начала отставать, явно намереваясь повернуть обратно, поспешно обернулся.

– Я не оправдываться хочу. Теперь все равно уж поздно: ничего нельзя вернуть. Но если бы вы знали, как мне тяжело! Виноват, знаю. Так глупо виноват! В детстве меня дразнили женихом Энже, а потом все забылось. И отец сам, наверно, эту затею выбросил из головы или уж очень делами увлекся! Иначе почему он тянул до сих пор? А я не знал, зачем он повез меня в Акташ. Насчет сватовства мне в голову не приходило. Энже я никогда раньше не видел. И сейчас, после поездки, она мне все равно не нужна.

– А письмо? Разве вы не могли сами прийти, чтобы объясниться, – сухо перебила Дина Ивановна.

– Письмо? Да… – Ахмадша понурился. – Но ведь ничего особенного не было в нем, я только просил подождать. Я так мучился, когда писал это проклятое письмо! Отец предложил испытание временем, а я не мог бы уйти от Нади, если бы пришел сам…

Дина Ивановна сердито смахнула козявку, взобравшуюся на ее рукав, и наступательно, даже зло сказала:

– Но Энже… Ведь она была у вас недавно?!

Юноша побагровел.

– Она приезжала на свадьбу Хаят. Я сразу, при первой же встрече в Акташе, сказал, что не женюсь на ней, что люблю другую. Потом, – Ахмадша запнулся на полуслове, не желая чернить репутацию девушки, – потом я еще раз сказал ей… Отцу с матерью тоже говорил и всю жизнь это повторять буду, хоть жизнь теперь уже сломана. Надя даже не захотела выслушать меня. Отхлестала по лицу и убежала, а я и так уже наказан: ее потерял, любовь к отцу потерял.

– Чего вы хотите от меня? – почувствовав безмерную душевную усталость, спросила Дина Ивановна.

– Хочу, чтобы вы поняли. Ведь вы мать Нади… Надежды Дмитриевны.

Странно, чуждо прозвучало официально произнесенное имя любимой девушки, и такой недостижимо далекой показалась возможность примириться с нею, такими ненужными все объяснения, что Ахмадша сразу сник и, сожалея о своей навязчивости, пошел обратно.

Дронова провожала его настороженно-холодным взглядом, ничуть не смягчившись в своем враждебном отношении к нему. Лишь когда он споткнулся о протянутый трос и чуть не упал, нелепо взмахнув руками, она невольно ахнула, но не потому, что ей открылась вся глубина его горя, а просто от неожиданности.

«Он любит Надю… А она? Что, если и она продолжает любить его, а замужество – лишь попытка избавиться от этой любви, новых страданий и унижений? Первое чувство потерпело крушение, пропала вера в возможность счастья и, может быть, Алексей Груздев – только для заполнения сердечной пустоты? А что связано с таким браком, моя девочка поймет позже или поняла уже теперь. Если я не ошибаюсь, то это ужасно!»

– О чем вы беседовали? – бесцеремонно спросил Джабар Самедов.

Дина Ивановна промолчала.

– Стоящий парень Ахмадша, – продолжал Самедов, от которого не так-то легко было отделаться. – Только уж очень смирен, поэтому и в любви ему не повезло. Хотя удальство тоже не всегда города берет, может быть, потому, что у некоторых сколько удальства, столько и дурости! – Джабар вздохнул, не спуская с Дроновой острого взгляда. – Я знаю: вы с Дмитрием не возражали против такого зятя. Это все чертолом Ярулла… Уперся на своей старой выдумке, как бык на куче песку, накопытил, напылил, изломал парню жизнь, а теперь и сам не рад. Молчит, правда, но я-то вижу: заскрипел старик, за сердце стал придерживаться.

– А почему все-таки он… уперся?

– Клятву, данную фронтовому другу, хотел выполнить. Чудак он, этот Ярулла. Раз уж упустил время, надо было смириться с фактами. Стал хитрить, а хитрить-то не умеет. Вот и обрезался!

18

В прокуратуре Ахмадшу приняли доброжелательно.

– Читай, молодой человек! – сказал ему следователь, с которым он встречался по делам рабочей дружины, и протянул незапечатанный помятый конверт, побуревший с одного края.

Низамов с тревожным недоумением повертел конверт в руках, вынул листок бумаги, исписанный незнакомым, почти детским почерком, неряшливым и торопливым.

«Дорогой Ахмадша!

Когда ты получишь это письмо, меня не будет среди живых. Конечно, если хватит моей силы воли. Страшно, но выхода нет. Матери рассказали, что я сделала уже три аборта. Она убьет меня, если я вернусь домой… но больше некуда. Так уж лучше я сама. С В. мы не расписанные. Он сказал ребятам, что подрался с тобой из ревности. Обозвал меня всячески, избил и прогнал, а я опять беременная. Мне в этом кошмарно не везет! Если не противно, напиши ему, что у нас с тобой ничего не было. Странно, но я не перестаю любить его и не хочу, чтобы он думал обо мне плохо. Исполни мою единственную и последнюю просьбу! Очень прошу! Очень! Может, он тогда пожалеет, что так жестоко обошелся со своей Бабеттой.

Рита».

Ахмадша сел на стул, вытер кепкой вспотевшее лицо. Все понятно. Валерка прогнал-таки надоевшую ему несчастную девчонку! Совратил, втянул в темные махинации, а потом решил пустить по рукам.

– Жалко, я не убил его! – мрачно сказал Ахмадша, возвращая письмо следователю. – Писать ему не стану. Этот мерзавец и не думал ревновать, а просто сочинил предлог, чтобы развязаться с девушкой.

– Расскажи, что ты знаешь о ней и что за фрукт этот В.? – попросил следователь, строго посмотрев на нефтяника из глубины своего служебного кресла.

– Я нечаянно попал в эту историю…

– Тебе вообще везет на истории, – неосторожно уколол следователь.

Глаза Ахмадши потемнели от гнева: как можно связывать драму Нади Дроновой с подлостью, содеянной Валеркой! «Но ведь и в самом деле тут есть сходство», – подсказала ему беспощадная совесть.

Разве душевная мука не с одинаковой силой одолевала обеих, совершенно разных девушек? Да, Валерка – преступный тунеядец, а он, Низамов, честный труженик, но отчего же так получилось, что они, тоже совершенно непохожие, причинили девушкам, которые любили их, такие жестокие страдания? Надю спасли, а маленькую Риту-Бабетту никто не успел схватить за руку и оттащить с рельсов. И когда она встретилась с Валеркой, никто не сказал ей, неопытной, любопытной девочке в школьной форме с белым воротником: «Берегись. Отрава!» Его ухаживания, цветы, которые он преподносил («для начала» через своих «послушниц») – все было ядовитой приманкой и ложью.

С тяжелым чувством возвращался от следователя Ахмадша, не замечая погожего дня и щедрого на ласку при расставании с летом солнца. В конторе бур-треста уже прослышали о самоубийстве девушки из Казани, написавшей Низамову предсмертное письмо, спрашивали, о чем она писала. Нефтяники знали серьезность своего бурового мастера, но находились и любители подергать чужие нервы.

– Послушался бы родителей, не вешали бы теперь на тебя всех собак, – укорил его дома отец. – Хороший холостой парень, словно береза на бугре: каждая сорока над ней стрекочет.

– Если бы я был хороший!..

– А чем же ты плох, сынок? – ревниво вступилась Наджия, бросив хлопоты в кухне, и встала у порога, сложив под грудью большие руки; она по-прежнему не садилась за стол с мужчинами даже без посторонних и дочерей старалась одернуть за каждое проявление вольности.