Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)
Впервые с тех пор, как Надя вышла за Груздева, они разговаривали почти непринужденно.
– Не жалеете, что перевелись к нам? – Юрий все-таки называл ее на «вы», и, словно забыв о том, что пережила она после своего «перевода»: – Некоторые полагают, что переработка нефти – мужское дело, потому что здесь человек должен целиком отдаваться заводу, а женщине и в рабочее время мешают личные домашние заботы.
Надя вспыхнула, бросила с вызовом:
– Надеюсь, ты так не думаешь? Ведь и среди мужчин есть разгильдяи! А женщины на нашем заводе просто герои, и мне здесь очень интересно. Вот освою технологический процесс, изучу автоматику… Чтобы правильно проектировать, надо быть и хорошим прибористом.
Возле газоразливочной станции Надя вспомнила, как Алексей пояснял однажды экскурсантам: «Сухой газ – все равно что сухое вино: и то и другое отжато до предела; почти нет примесей».
«Алеша, дорогой, ты не сомневайся во мне! – сказала она мысленно. – Да разве я могу теперь хоть что-нибудь изменить в своей… в нашей жизни?!»
Она взглянула на Юрия – он шел рядом с нею, размахивая большими руками, долговязый, с упрямо сжатым ртом, – и улыбнулась ему дружески, хотя он не заметил того. «Нет, мальчишка, не только женщины бывают заняты во время работы домашними переживаниями!»
31
Он вдруг остановился, придержал Надю за локоть. Место было не очень подходящее для интимного разговора: по асфальту вереницей подходили автоцистерны, но где здесь найдешь спокойный уголок?
– Если бы вы сегодня после работы зашли к Дмитрию Степановичу… Он просил передать… и я очень прошу… – Курносое, толстогубое лицо Юрия залилось краской. – Юлька приехала из Светлогорска. Звонила… Поговорите с ней, отчитайте ее хорошенько. Мне неудобно с ней на эту тему… – Юрий покраснел еще сильнее, заторопился. – Вообще я не могу разговаривать с ней без раздражения. Она мне на нервы действует, а тут надо без крика. Придете? А?
– Хорошо. Приду.
Надя уже целую неделю не видела отца, поселившегося в новом доме, на одной площадке с Юрием Тризной, но встречаться с Юлией ей не хотелось, тем более не соблазняла попытка повлиять на нее. «Наверно, она сама не прочь прочитать мне нотацию».
Выполнив поручение в смежном цехе завода, Надя вернулась на свою установку.
Дежурные операторы докладывали ей, что требовалось по ходу дела. Она помогала устранять неполадки, звонила диспетчерам, следила за контрольными приборами.
В брюках и полупальто, стянутом поясом, с упрятанными под берет волосами, она ходила по рабочей площадке, но целый день «личное» отвлекало ее: то встречи с Ахмадшой воскресали в ее памяти, то овладевал помыслами Алексей Груздев. Странно: о муже думалось теперь больше как о деятеле, о директоре-новаторе, которым она гордилась, а другая, интимная сторона их отношений словно затушевывалась в ее сознании.
Закончив смену, Надя пошла к проходной. Свет короткого дня уже погас в черных осенних тучах. Холодный ветер теребил свисавшие с трубопроводов клочья стекловаты с отставшим кое-где асбоцементом, уныло свистел в ветвях оголенных тополей, стоявших строем вдоль проездов. В тумане еле вырисовывалась нарядно иллюминированная «этажерка» ближнего крекинга, мутно светились прожекторы на строящихся объектах, в цехах боролись с надвигающимся сумраком лампы-фонари на высоких опорах. Завод кипел жизнью в любое время.
Туман, пронизанный желтым и голубоватым светом, обострял ощущение беспокойства, сжигавшего молодую женщину в последние дни. Было ли то ожиданием новой встречи с Ахмадшой? Об этом она боялась подумать.
32
Прямо с завода, не заглядывая домой, она поехала к отцу.
Дмитрий Дронов, увидев дочь, весело ахнул, тут же на пороге расцеловал и ввел в квартиру за руку, точно маленькую.
– Совсем забросила старика! – шутливо пожаловался он, но, вспомнив, что муж Нади не моложе его, поспешил замять шутку. – Ишь ты какая подтянутая, сразу видно: прямо с завода!
Надя сняла пальто, но не успела его повесить, как, шумно рванув дверь, влетели Юрка с сестрой. Юлия заметно потускнела и похудела, но была по-прежнему развинченной, с нарочито небрежной прической и грубо накрашенным ртом. На ней красовался пестрый джемпер, перечеркнутый зигзагами не то черных молний, не то космических ракет, сверлящих оранжевый космос. Такая пылающая, длинноногая, в черных брюках, она обвила плечи Нади неожиданно вялыми руками.
– Смерть как соскучилась! Похоже, сто лет не виделись! Я думала, ты теперь стала настоящей гранд-дамой, а ничего подобного. – Она отстранила Надю, заглянула ей в лицо. – Нет, не расцвела! Но, пожалуй, еще моложе стала: бледненькая, трогательная. Наверно, этот зубр замучил тебя своей любовью.
Надя испуганно оглянулась на мужчин и, поведя плечами, высвободилась из рук Юлии.
– Я прямо с завода. Даже не умылась.
– Ну, конечно! К друзьям и в рабочем комбинезоне можно явиться! – съязвила Юлия. – Ладно уж, пойдемте на нашу половину. Мы там кое-что сообразили. Дмитрий Степанович, пожалуйте к нам в гости!
Юрка с расторопностью старого холостяка накрыл на стол и, пока Надя вела переговоры по телефону с дедом Матвеем, принес из кухни с помощью сестры термос, бутылку вина, закуски и прямо на сковороде разогретое жаркое.
После ужина Юлия сняла со стены гитару, взяв несколько аккордов, запела грубоватым, но приятным голосом:
Я встретил вас – и все былое
В отжившем сердце ожило,
Я вспомнил время золотое —
И сердцу стало так тепло.
Она пела с чувством, казалось, не без умысла выбрав этот романс, словно знала о недавней встрече Нади с Ахмадшой и теперь дразнила ее.
Но лицо девушки было на редкость серьезно, даже скорбно, полузакрытые глаза блестели под бахромой наклеенных ресниц далеким зеленоватым светом. Похоже, совсем забыв о тех, кто был в комнате, она пропела последние слова романса, всеми пальцами рванула струны и, деланно засмеявшись, встала.
– Вот так-то, деточки!
– Как у тебя дела? – спросила Надя, когда мужчины вышли на площадку покурить, уселась в низком, в стиле модерн, мягком кресле, неизвестно откуда добытом Юрой, вытянула ноги и в каком-то изнеможении закрыла глаза.
– А тебя мои дела очень интересуют? – иронически ответила Юлия, окинув взглядом полулежавшую в кресле подружку детства.
Хороша, что и говорить! Блестящие золотые стружки кудрей без начеса пышным ворохом лежали над прекрасным лбом. Тонкое лицо и юная гладкая шея над воротником свитера отсвечивали нежной белизной. Сама Юлия старалась «взять оригинальностью». «Мужчину нужно ошеломить, заставить думать о себе, а потом из него хоть веревки вей», – уверяла она своих приятельниц.
– Дела в ажуре: все нормально! – удостоила она наконец ответом вопрос Нади. – В стройтресте мною дорожат, да, да, очень считаются. Конечно, история с компанией Валерки бросила какую-то тень, но в общем ерунда. Фельетонист, безуспешно крутившийся возле меня в этой компании, по злобе поместил в свою статейку мою фамилию. А ведь не произошло ничего особенного.
Надя удивленно открыла глаза, угольно-черные под тенью ресниц.
– А эта девушка, Бабетта?
– Ну погибла… И очень глупо! Я к ее смерти никакого отношения не имею: Валерий с ней уже расстался, когда мы познакомились. А мне с ним было весело! Только и всего! Почему я должна обкрадывать себя, отказываясь от развлечений?
– Не знаю, какое может быть веселье среди грязи! Мне Валерка представляется законченным подлецом. Вокруг него бесшабашный разгул…
– Однако такой разгул нравится молодежи! Девчонки со школьной скамьи бросаются в него, – ноздри Юлии раздулись, взгляд стал недобрым. – Твой Ахмадша тоже бывал в этой компании. Как же? – оживленно продолжала она, заметив нервное движение Нади. – Ездил с ребятами и девочками на волжское взморье. Купались, загорали, танцевали, и он успел-таки спутаться с Бабеттой, которую Валерка после того прогнал. Тут и загорелся сыр-бор.
– Неправда… – тихо, но твердо сказала Надя. – Это клевета! Если Ахмадшу не привлекла даже Энже Усманова, то мог ли он потянуться к распущенной девчонке?!
Юлия презрительно усмехнулась.
– Хорошенькая клевета! Когда Бабетту вытащили из-под поезда, то в кармане у нее нашли письмо к Низамову.
– Это не… – Надя вдруг умолкла и бессильно поникла в кресле.
– Что с тобой? – мгновенно подскочив, Юлия приподняла отяжелевшую голову подруги, подула ей в лицо, схватила графин с водой, обрызгала ее с ладони. – Как ты меня напугала! – сердито крикнула она, едва та очнулась. – Знала бы, что ты до сих пор любишь Низамова, промолчала бы лучше!..
Страх и стыд овладели Надей.
– Не болтай глупостей, я слышала о письме от Юрия. Просто очень устала сегодня, а ты про девушку, раздавленную поездом.
– Не темни!
– Тогда я совсем не стану с тобой говорить!
Надя быстро поднялась и чуть не вскрикнула: в дверях рядом с Юрой стоял Ахмадша.
33
Сначала у нее мелькнула мысль: «Неужели Юрий нарочно подстроил эту встречу?»
Но молодой Тризна казался таким растерянно-несчастным, что заподозрить его в подвохе было невозможно. К тому же он раньше ревновал Надю к Ахмадше, и она это знала.
– Ну что вы все остолбенели? – с прорвавшейся злостью сказал Тризна. – Если обращать внимание на глупую болтовню дорогой сестрички…
– Моя глупая болтовня для Ахмадши милее самых мудрых твоих рассуждений, – насмешливо отозвалась Юлия, оскорбленная еще невниманием Низамова: он даже не поздоровался с нею. В своей досаде она не заметила, что он не поздоровался и с Надей, только неотступно смотрел на нее…
Черты его лица стали еще выразительнее, но резче, угловатее, словно он только что поднялся после тяжелой болезни. И какое огромное чувство выражалось в его взгляде! Слова Юлии, конечно, дошли до него. Иначе он не мог, не смел бы так смотреть, словно требовал от Нади подтверждения того, что сейчас услышал.
А она стояла за креслом, будто отгораживалась им от Ахмадши, и чем напряженнее становилось положение, тем упорнее не хотела смягчить, разрядить его. Свет большой лампы падал теперь на нее сверху, и волосы ее ослепительно блестели, а затемненное лицо казалось темным и необычно надменным: не собиралась она еще раз объясняться с Ахмадшой. «Сам все изломал, сгинув куда-то, а теперь то и дело начал встречаться на пути! Зачем? Заглянул не вовремя в комнату, видит, что ему не рады, ну и уходил бы. Почему он тут стоит, чего ждет?» – думала она с нарастающим жгучим раздражением.
– Читали сегодняшние сообщения из Алжира? – совсем уже непоследовательно спросила она Юрия. – Забрались в чужую страну, грабят среди бела дня, а теперь еще бомбят, кровь детей проливают! Просто возмутительно! – Надя энергично ударила кулаком по спинке кресла, и словно тугая пружина развернулась в ней, сорвала ее с места. Легким шагом прошла она мимо Ахмадши, небрежно кивнула ему, будто отбросила его этим кивком, и, не заглянув к отцу, сдерживаясь, чтобы не бежать, устремилась на улицу.
Холодный ветер остудил ее, помог прийти в себя.
«Как нехорошо получилось! – с трудом сообразила она. – Приходила на квартиру отца и даже не поговорила с ним! Но возвратиться не могу. Ни за что!»
Зимняя ночь уже накрыла молодой город густой прозрачной синью. Свет из окон и от уличных фонарей падал то на побелевший от легкого морозца асфальт, то на груды взрытой земли с протоптанными на них гладкими темными дорожками. Нежно и тонко рисовались, выступая из полутьмы, недавно посаженные деревья и кусты, опушенные белой бахромой инея. Над жилыми кварталами, над пустоглазыми еще новостройками бродила луна, и звезды посверкивали в темной синеве прояснившегося небосвода. Выделяясь среди них, медленно прошла какая-то яркая искра, и с крыши высокого дома донесся звонкий мальчишеский голос:
– Спутник! Смотрите, спутник летит!
Люди на улице остановились, подняли кверху головы. Наде до сих пор не удавалось подстеречь эту искру – чудо времени, запросто появлявшееся и над Светлогорском и над Камой. Все видели спутник, все о нем говорили, а Наде не везло: то она была на дежурстве, то погода стояла пасмурная. А сейчас… Может быть, звездочка летела, падая в бездонную пропасть вселенной? Но мальчишка на крыше подал сигнал: спутник летит – наша собственная, советская планета! Смотрите, гордитесь! Какой замечательный сигнал! Какая веселая «воздушная тревога»!
Живая звездочка скрылась, таяла на горизонте, вот уже исчезла совсем, и вдруг кто-то робко притронулся к плечу Нади. Она вздрогнула от радостного волнения и, поняв, что ждала этого, тихо спросила, не смея оглянуться:
– Опять вы?
Ахмадша не ответил, даже не расслышал вопроса: стоял, не снимая руки с плеча любимой женщины, и ждал ее окончательного приговора, а она, будто не замечая его вольности, продолжала смотреть в синеву неба, размытую снизу отсветом уличных фонарей.
Зато Алексей Груздев, шедший к Дронову по просьбе Нади, переданной дедом Матвеем, сразу заметил все. Только что он был счастлив, а сейчас с отчаянием глядел на жену и Ахмадшу, не имея сил ни пройти мимо, ни подойти к ним.
Все-таки он заставил себя приблизиться к жене: на Ахмадшу не смотрел, ни ревности, ни злобы не испытывая к молодому сопернику, только сердечная боль жгла, сжимала клещами горло.
Надя доверчиво и странно спокойно заглянула снизу в его глаза, и он подумал с тоской: «Чего ты вскинулся? Ты же знал об их любви и добровольно подставил голову под обух! Ну вот – принимай заслуженный удар».
Но принять удар он не смог, а, взяв Надю под руку, отстранил ее от Ахмадши, тепло и даже заискивающе посмотрел ей в лицо, и тогда она сказала с какой-то детской уверенностью в своей правоте:
– Почему ты не здороваешься с ним, Алеша? Ведь ты давно знаешь его!
Что можно было возразить? В самом деле, он знал Ахмадшу очень давно. Удивительно серьезный, яснолицый мальчик еще двадцать лет назад пленил его милой непосредственностью. Ласковый мальчик, как он развлекал разведчиков забавными детскими речами!
Груздев неловко повернулся к Ахмадше, осторожно, будто не доверяя себе, сжал в мощной ладони его руку.
– Вот и хорошо! – Надя сразу почувствовала, что смертельно устала, словно перегорела от душевного напряжения, взяла мужа под руку, почти повисла на нем. – Пойдем домой, Алеша! Я просила папу Матвея, чтобы он обязательно позвонил тебе…
Она льнула к Груздеву, но это уже не могло обмануть его: юная женщина искала в нем поддержки, отчаянно хваталась за него, точно падающее дерево, цепляющееся за своих соседей, а душа ее была далеко! И мысли о том, как он ликовал недавно, обжигали Алексея стыдом и печалью.
34
С тяжелым чувством уезжал Груздев в Москву, неохотно уезжал, а ведь, похоже, успешно решалась важнейшая проблема, которой он отдал лет десять жизни.
Надя много работала в эти дни, была то оживленная, то, ссылаясь на нездоровье, печально-задумчивая. Она проводила его ласково, но сдержанно. Алексею показалось даже, что у нее вырвался вздох облегчения, когда он, простившись, садился в машину.
По пути на аэродром, в самолете, на шумных московских улицах Груздев напряженно и мучительно гадал о том, как сложится его дальнейшая жизнь: уйдет от него Надя или не уйдет? Он не пытался ни угрожать, ни разжалобить ее перед своим отъездом, давая ей полное право выбора, стараясь только не подтолкнуть чашу весов в сторону Ахмадши, – отказаться от нее добровольно он не мог даже мысленно.
– Ну, кажется, сдвинулось наше дело с мертвой точки: союзника приобрели сильнейшего. Теперь Карягин подожмет хвост, – заранее торжествовал Беляков, шагая вместе с Алексеем по каменной брусчатке Красной площади. – Пожалуй, можем себя поздравить? Как вы думаете?
Сошкин, поджидавший друзей у ворот Спасской башни, несколько охладил Белякова:
– Большой вес будет иметь заключение, которое дал Госплан! Все-таки на окончательное рассмотрение материалы передали ему… Инстанция – не обойдешь!
Вместе вошли в древний двор Кремля. Мохнатые голубые ели, полные жизни и неизменной прелести, стояли вдоль мощной крепостной стены, ловя хлопья первого снега пушистыми лапами. В расщелинах старых башен, застывших в своем величии, дерзко зеленел мох: темные бойницы, будто давая оценку, щурились на новые дома, растущие в Замоскворечье. Народу в Кремле, открытом теперь для всех, кто хотел взглянуть на драгоценные памятники седой русской старины, было предостаточно: на папертях соборов, у колокольни Ивана Великого, у черных махин Царь-колокола и Царь-пушки, возле дворцов, где происходили съезды, – везде виднелись оживленные экскурсанты.
Друзья прошлись по каменным плитам мимо соборов и царских палат, обсуждая возможные повороты предстоящего большого разговора. Постепенно лихорадочное возбуждение захлестнуло целиком и Груздева. Общее настроение подогрел Щелгунов, издалека высмотревший рослых «татар». С его приходом иностранцы – наводившие фотоаппараты на все достопримечательности Кремля, стали с любопытством приглядываться и к русским богатырям.
– Госплан дал отрицательное заключение по нашему вопросу, – сообщил Щелгунов. – Хватает же наглости!..
Сошкин выругался, а Груздев сразу занервничал:
– Идем в Совет Министров, а то еще опоздаем к назначенному часу. Видно, опять бой предстоит серьезный!
Когда проходили по просторным коридорам правительственного здания, над куполом которого шелково стелется-вьется Красное знамя, знакомое всей стране, Груздев наконец-то забыл свои сердечные невзгоды.
Перешептываясь, как заговорщики, и шурша бумагами, сидели они, ожидая в светлой приемной (все-таки пришли раньше назначенного часа). Точно по расписанию явились тяжеловесный Работников и его сторонники, а следом, будто просочился в дверь – не стукнув, не скрипнув, – Карягин и сразу устремился здороваться к помощникам заместителя председателя, стараясь обворожить их ангельски-невинными пустыми глазами и сладчайшей улыбкой.
Беляков поздоровался с ним, тоже нежно улыбаясь, Щелгунов – с презрительной миной, Сошкин – равнодушно, а Груздев так и ожег его тяжелой ненавистью во взгляде.
Петр Георгиевич побагровел, почувствовав эту открытую непримиримость, и отошел, прижимая локтем объемистую папку, потирая руки: не то злорадствовал, не то трусливо волновался.
«Вот притащился еще в такое священное место!» – с негодованием подумал о нем Груздев и почти испуганно взглянул на сотрудника, который, распахнув дверь в кабинет, радушным жестом приглашал всех войти.
Дальше пошло как во сне.
Уже знакомый заместитель председателя Совета Министров и другие члены правительства попросили камцев и госплановцев к громадному столу, накрытому зеленым сукном, на это зеленое поле боя каждый из прибывших выложил свои папки, бумаги, и началось сражение!..
Все единомышленники Работникова уверенно заняли круговую оборону. Судя по их выступлениям, лишь экономисты высшего класса, занимающие ответственные посты, могли и имели право вмешиваться в их работу. Алексей диву давался, откуда что у них бралось. Не раз хотелось ему крикнуть: «Вы хотя бы этих стен постыдились, или уж совсем забыли, что вы сотрудники советского учреждения? Да и капиталисты вас близко не подпустили бы к своим богатствам».
Начисто отмел доводы нефтяников выступавший в свой черед Карягин, заявив, что сырья на Камском заводе мало, что решение экспертизы необъективно, а Груздев с Сошкиным – неукротимые прожектеры, всех замучившие протаскиванием своих необоснованных проектов. Потом с три короба наболтал наторевший в словесных баталиях референт Работникова, и тогда заговорила тяжелая артиллерия – сам Работников. Замелькали фразы: «экономический баланс страны», «топливный баланс»…
Воспользовавшись короткой передышкой, когда госплановец пил из стакана воду, заместитель председателя вдруг спросил Груздева:
– А как вы думаете, почему перед совещанием мне звонили около пятнадцати крупнейших специалистов по планированию и предостерегали в том, что осуществление ваших предложений нанесет непоправимый ущерб народному хозяйству? Отчего такое единодушное отрицание?
Работников еще победней выпрямил свой массивный стан и свысока посмотрел на камцев. Карягин, вытягивая шею, так и стрелял улыбочками в заместителя председателя и даже на Груздева глянул ласково.
Алексей ответил не сразу, вертелось на языке резкое: «Они одного поля ягоды, потому и выручают друг друга, долго ли спеться – у каждого десяток телефонов под рукой». Сказал, тяжело ворочая слова:
– Госплановцы, наверно, не знают, что вы были в Нижнекамске и во всем убедились лично. Возражают, а ни один не имеет никакого представления о конкретной обстановке не только на нашем, но и на других предприятиях. Вот тот же Карягин твердит, что сырья у нас нет, а на завод к нам так и не заехал.
Работников молчал, выжидая, переводя взгляд с одного лица на другое, сосредоточенный лишь на том, чтобы «не упустить нить» собственного выступления.
Против камцев выступили и представители Госэкономсовета, и главный специалист Комитета по химии, и позиции их были совершенно разгромлены.
Когда Груздеву предоставили возможность защищать свой проект, он уже так переволновался, что почти бесстрастно, коротко и сухо изложил давно наболевшее. Он даже не уловил перелома в настроении собравшихся, когда Денис Щелгунов, выступивший после него, с настоящей партийной смелостью и прямотой атаковал Карягина и Работникова.
Зато выступление заместителя председателя Совета Министров снова всколыхнуло Груздева, и он чуть не прослезился: стало ясно, что правительство на стороне тех, кто штурмовал госплановские позиции и дрался за нефтехимию.
Глядя на Работникова, который сразу оплыл и огрузнел, и на присмиревшего Карягина, Груздев даже не испытал радости победы. «Сколько вы наломали дров, сидя на своих высоких постах!» – с горечью подумал он.
Когда было принято решение объединить нефтехимию и переработку нефти по всему Советскому Союзу, а Камскому заводу дать перспективный план по выработке полипропилена до пятидесяти тысяч тонн в год, к Груздеву подошел Молочков, начальник управления Совнархоза, и, тоже поздравив его с победой, заявил:
– Я давно уже смотрю на Работникова и Карягина как на тупых бюрократов! – Он оглянулся все-таки и стушевался: без прежней самоуверенности, но еще сановито подходил Работников.
– Мы кое-что продумывали со вчерашнего дня… Пытались прикинуть, – неожиданно самым дружественным тоном сказал Работников. – Немедленно будем форсировать реконструкцию и строительство на вашем заводе на десять тысяч тонн полипропилена, а поскольку обеспечиваются средства, то в ближайшие полтора года сделаем и комбинированную установку.
– Да уж теперь-то, конечно, сделаем! – с подчеркнутой иронией сказал Щелгунов, не обезоруженный даже такими категорическими заверениями.
Подошли главный специалист Комитета по химии и работники Госэкономсовета, и Груздев надивиться не мог, какие они стали милые, предупредительные: и производство катализаторов обещали наладить, и цех реформинга сделать образцовым, и вообще ускорить все строительство.
– Не случайно нефтепереработчиков и химиков объединили в одном комитете, – одобрительно сказал кто-то за спиной Груздева.
Алексей оглянулся. Рядом стоял Карягин и, видимо, тоже собирался посулить что-нибудь директору камского завода.
«Брысь ты, чертяка!» – подумал Груздев, бросив на него уничтожающий взгляд, и, подхватив под руку Белякова, пошел с ним к выходу.
35
Дед Матвей, взобравшись на стол, застланный газетой, топтался перед окном в жилетке и брюках, вобранных в добротно связанные шерстяные носки. Худое лицо его разгорелось старчески неровным румянцем, на лбу блестели бисеринки пота. В жилистых, напряженно вытянутых руках он держал высоко подтянутую тюлевую штору. Прозрачные сборки струились вниз, скользили, спадая со стола: не так-то просто оказалось справиться с хитрой задачей!
– Ты что это надумал, папаня? – спросил Груздев, который сразу после возвращения из Москвы заехал домой, томимый ужасным беспокойством.
– Уютность хочу навести в квартире, – бодро отозвался отец, но досады в голосе и изнеможения усталости от плохо клеившегося занятия по хозяйству скрыть не смог. – Был в магазине нашенский, советский тюль, красивенький такой, белый, да бабенки мигом порасхватали. Куда там, прямо затолкали в очереди! Вот этот взял… импортный, дорогой, но какой же вредный. Так штора три метра и так три. Куда такую длину, такую ширь наполосовали! Битый час маюсь, не могу нацепить, как положено.
Алексей молчал, сверля старого нефтяника недвижным, насквозь пронизывающим взглядом.
– Ну что ты на меня уставился, Алеша! – жалобно сказал дед Матвей, смахнув пот с лица краем нарядной занавески. – Я ведь и абажур купил! – признался он, опустив уставшие руки. – Тоскливо сидеть в пустой комнате, особливо когда сумерки наступают. Тут еще лампочка висит, будто в бане, на голом шнурке. Зайдешь, а она глядит на тебя, как глаз злой тещи! Сейчас модно люстры, разные там фонарики из пластмассы, да тоже все нарасхват. Купил пока шелковый.
Алексей уже заметил неожиданно быстро возникшую привязанность отца к Наде. Может быть, сказалось то, что, имея трех сынов, так и не дождался Матвей Груздев в своей семье желанной дочки, а может быть, просто дорожа счастьем Алексея, ревниво и горячо полюбил не по годам серьезную невестку. Как бы то ни было, но Груздев хорошо понял наивные ухищрения отца, по-стариковски беззащитного душой и оттого особенно чуткого и к самой малой ласке, и к обиде, которую иногда мимоходом может нанести близкий человек.
– Значит, выполняем решение семейного совета навести уют?
– Давно уже пора, Алеша… А как у тебя в Москве? Ладно получилось?
– В Москве-то хорошо! Просто замечательно там все вышло, папаня, победила наша партийная точка зрения.
Груздев снял пальто и сам ловкими руками умельца повесил тюль на багеты.
– Теперь абажур, – потребовал отец, взбодренный так кстати подоспевшей помощью.
Алексей охотно занялся необычной работой: удлинил шнур лампы, повесил оранжево-желтый, как апельсин, абажур, но, хотя в комнате повеселело, настроение у него не улучшилось; очень напряжен он был в ожидании семейной беды, – не развлекла и удачная поездка.
Дед Матвей заметил все, походил вокруг стола, разглаживая скатерть, залитую ярким светом зажженной для пробы лампы, нерешительно заглянул в скучное лицо сына.
– Опять торчал у подъезда этот татарчук распрекрасный… Надя к нему не выходила, а я в окошко поглядывал и сам с ним по телефону разговаривал. Чего он тут ходит, чего ему надобно?! Я бы на твоем месте, Алеша, поставил вопрос ребром.
– Ставил бы сам, вместо того чтобы возиться с занавесками, – непривычно грубо оборвал Груздев. Известие о посещениях Ахмадши не поразило его: он это предчувствовал, но как тут ставить вопрос, да еще ребром!
– Ведь я для тебя… О вас болею. Охота помочь, насколько возможно. – Морщинистая кожа на щеках деда Матвея стала бурой. – Ну, правда… Что она, Надя-то? Нету еще у нее женской сноровки по хозяйству. Опять же работа на заводе серьезная. К дому-то исподволь приучать следует.
– Ну, приучай. – Алексей криво усмехнулся, хотя был благодарен отцу: старик добровольно взял на себя роль домашней хозяйки, и Надя тоже начала иногда заглядывать домой в обеденный перерыв.
Вот и сейчас слышно – стукнула дверь, и сразу вроде посветлело в квартире: вошла Надя в рабочем костюме, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы и морозца, посмотрела удивленно и рассмеялась:
– Ах вы, мои хорошие! Теперь еще диван ковром накрыть, да телевизор… Совсем роскошно получится.
– Телевизор – это очень даже просто. Будем смотреть передачи из Казани, – воодушевился дед Матвей, обрадованный похвалой невестки.
– Здравствуй, Алеша, – сказала она, спохватившись. – Ну как съездил?
– Чудесно. Все в нашу пользу решилось, – с гордостью ответил он и выжидательно посмотрел на нее.
Надя подошла, подставила для поцелуя холодную щеку, но сразу же отстранилась, разделась и побежала на кухню, где уже звякал посудой дед Матвей.
Груздев следил за женой настороженно-тревожным взглядом: очень оживленной выглядела она: глаза то блестят, то дымкой подернутся, и в голосе тоже прорывается счастливое беспокойство.
– Ты уже исчезаешь? – спросил Алексей, когда она, выпив после обеда чашку чая, вся какая-то взвихренная, стала поспешно одеваться.
Милые глаза взглянули будто издалека.
– Я опаздываю, дорогой. Мне в цех пора.
В это время зазвонил телефон.
Груздев взял трубку, спросил холодно:
– Зачем? С какой стати вы звоните сюда?
– Мне очень нужно поговорить с Надеждой… Дмитриевной, – раздался в трубке звучный голос Ахмадши.
Алексей увидел, как, не умея скрытничать, изменилась, еще больше похорошела Надя, сказал резко:
– Неужели вы не понимаете, что это нетактично…
– Алеша! – Надя мягко, но решительно высвободила телефонную трубку из его рук. – Да, я слушаю. После работы у центральной операторной. Я закажу вам пропуск. – Она положила трубку, бегло взглянула на Алексея, увидела отца, который с огорченным видом поправлял край шторы, и слезы заблестели на ее глазах.
– Я не могу отказать ему в этом свидании.
Груздев молчал, не в силах совладать с волнением, потом сказал сбивчиво, сознавая бесполезность борьбы с бесхитростными чувствами молодости.
– Смотри, родная моя! Поступай, как для тебя лучше.
Тогда вмешался дед Матвей, со страстной обидой за сына предостерег:
– Променяешь сокола на синицу, Надюша!
– Молчи, отец…
– Я что? Тебя мне, Алеша, жалко.
Груздев побагровел.
– Хватит!
Короткий разговор становился невыносимо тяжким для всех. Алексей взял жену под руку, и они вместе вышли на лестничную площадку.
Легкая в движениях, словно птица, выпущенная из клетки, она устремилась вперед, но вдруг замедлила, оглянулась. Груздев стоял, втянув голову в плечи, точно еще ожидал удара. На бледном лице, ярко выделяясь, светились глаза и резко, грубо были перекошены густые брови.
– Алеша! – вырвалось у Нади, словно крик о прощении.
Он покачал головой, потом догнал ее, обнял, но, притянув к себе, не поцеловал, только близко-близко посмотрел в глаза и легонько оттолкнул.
– Иди! И не оглядывайся, прошу тебя…
36
Возле проходной Надя встретилась с Федотом Тодосовичем. Главный технолог был взбудоражен до крайности; казалось, он помолодел лет на двадцать.
– Вот, Надежда Дмитриевна, что значит твердо стоять на принципиальных позициях, – сказал он, не скрывая торжества. – За правду-матку приходится иногда биту быть, но все минется, а правда останется. Жалко, не удостоился я чести присутствовать в Москве на этих заседаниях. Кое-кому из волокитчиков подсыпал бы перцу, чтобы до слез чихали и впредь не лезли напролом, как спесивые бояре!
Надя смотрела на Федченко и думала о том, что лишила Алексея большого праздника: ведь он тоже радовался бы победе. Правда, за столом он рассказывал о московских встречах, но такого ликования у него не было, – говорил, чтобы не молчать, и только. Дед Матвей слушал, затаив дыхание, в глазах его светилась гордость за сына, за победу рабочего коллектива, а потом возник этот тяжелый разговор…
