Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)
Возле буровой, оживляя безлюдный пейзаж струйкой дыма, стояла будка, где отогревались по очереди рабочие. Так выглядел «промысел», к которому стремился Ярулла Низамов.
В стороне был расположен «город»: большая землянка – общежитие буровиков, ведущих поиск нефти, – притаившаяся в сугробах; выдавал ее лишь столб дыма над белым бугром крыши да черные глазки окон, высматривавших из снеговых окопчиков.
И еще два дымка курились там, обнаруживая места, где находились контора разведки и общежитие инженеров.
– Когда смотрю я на наши степи, то часто думаю: не всегда здесь был такой холодище! Плескалось море, позже зеленели тропические леса, в теплых испарениях болот бродили всякие чертозавры. Восхитительно! – говорил в землянке инженеров старший геолог конторы Семен Тризна, ловко орудуя у слесарного верстака. – Потом снова корежило и ломало матушку-землю и снова разливалось море. Какие буквально потрясающие перемены. И конечно, жратвы было полно: гиганты пожирали друг друга… Они жили как боги, черт возьми! Весело думать о том, что произошло за каких-нибудь шестьсот миллионов лет. Меня, как нефтяника, интересует именно этот период, когда образовались осадочные породы, а в них родилась нефть. Что происходило на планете раньше, не мое дело. Наши бородачи вычислили ее возраст: пять-шесть миллиардов лет. Каково? Они запросто кидаются цифрами: миллиардом больше, миллиардом меньше, им ничего не стоит! Достоверно, пожалуй, одно: моря от сотворения мира были голубыми, как твои глазки, моя Танчурочка. А в морях всегда водилась рыба. Бедняге Робинзону в свое время недурно жилось, ей-богу! Он ел черепашьи супы, дичи и рыбы у него было предостаточно! С каким удовольствием съел бы я сейчас миску доброй Робинзоновой ухи с лавровым листом и перцем!
– Прекрати, пожалуйста, болтовню, – сердито сказала молодая женщина, казавшаяся неуклюжей в стеганых ватнике, штанах и подшитых валенках. – Чем мечтать о жареных рябчиках, приготовил хотя бы похлебку! Нас интересуют не миллиарды лет, а те полчаса, которые ты провел здесь. Лодырь, даже картошки не начистил! Когда она теперь сварится?
– Зато я разжег дрова, и чайник уже закипает. А картошка?.. Она загремела, точно булыжник, когда я встряхнул мешок. Замерзла. Теперь ее не очистишь, поставим варить в мундире, не оттаивая, как делают на Севере. Хорошо, что ты пришла, – добавил Семен, довольный тем, что жена избавила его от дальнейших хлопот у железной печки.
Танечка, не умевшая долго сердиться, на ходу поцеловала мужа и, подвернув рукава ватника, сдвинув на затылок шапку-ушанку, стала мыть насквозь промерзший картофель.
Она отлично все понимала, поэтому низкий гладенький лоб ее перечеркнула морщинка почти материнской заботы. Много разной дичи водилось и в башкирской лесостепи, но здешним робинзонам некогда было заниматься охотой. Однако они уже привыкли довольствоваться малым, и добрые глаза Танечки, скорее зеленые, чем голубые, опять заблестели молодой жизнерадостностью, что очень шло к ее круглому лицу с курносым носом и улыбчивыми ямочками на щеках.
Танечка работала лаборанткой на буровых: проверяла удельный вес и вязкость глинистого раствора, отбирала образцы пород и всегда была весела, как весенняя птица. За Семена Тризну она вышла замуж, едва закончив семилетку. Немало сил приложил он, чтобы молоденькая жена поступила в нефтяной техникум. Танечка любила вспоминать, как ревностно и даже сурово следил он за ее успехами в учебе. С юных лет Семен помешался на нефти и, получив диплом грозненского института, сразу отправился на поиски в Башкирию, которую многие ученые-нефтяники считали бесплодной.
Слыл он и прирожденным механиком и в свободное время вечно что-нибудь мастерил в углу общежития, где стоял верстак с тисками и сверлильным станочком. Тут же высились на железных подставках небольшие станки – токарный и фрезерный. Танечке и ее подругам по общежитию поневоле приходилось мириться с этим неудобством, потому что весь ремонт инженеры производили сами. Лишь строгальный станок, предмет особой их гордости, и походный горн были вынесены в сарай.
– Все-таки хорошо мы тут сработались! – сказал Семен, звякая на верстаке какими-то деталями.
– Сработались хорошо, но будет ли толк? Когда брызнула нефть в Уртазах, шуму-то было-о! Колхозники в честь такого события красный обоз с хлебом отправили, резервуары построили. Помнишь, Сеня, как мы петушились тогда? А долгожданное месторождение поплескало чуть-чуть – и иссякло.
– Ничего не поделаешь: разведка требует жертв и большого упорства! Но чем упорнее мы стремимся открыть нефть, тем хитрее она от нас ускользает. Если опять потерпим неудачу на буровой, зашумят еще злопыхатели. Дескать, говорили мы, что лучше затратить деньги на разведку южных районов. И начнут трепать нервы дорогому Ивану Наумовичу! Мы все должны преодолеть. И преодолеем! Но иногда просто тошно становится… Вот сегодня снова предстоит разговор с Безродным. По-моему, эти комиссии, кроме вреда, ничего не приносят. Они только тем и хороши, что выявляют наших врагов и сторонников.
– В самом деле?
– Конечно. Противники Губкина так и рвутся поставить крест на Урало-Волжской платформе, и напролом лезут, и тихой сапой действуют. – Семен стер с лица муку, которой Танечка мазнула его мимоходом, и снова ссутулился над станком.
Он был некрасивый, но симпатичный – это признавали все, а Танечке казалось, что он, плечистый, светловолосый, со своим носом уточкой и толстыми губами, куда интереснее и начальника буровой конторы красавца Алеши Груздева, и инженера Димы Дронова.
Отщипывая кусочки темного теста и бросая их в кипящую подсоленную воду, Танечка представила себе Дронова, сухощавого, порывистого в движениях, с острым кадыком на шее. Нос у него, если смотреть в профиль, большой, а глянешь спереди – полоска, подчеркнутая другой полоской прямо прорезанного рта.
«Хоть и высокий Дима, а никакого впечатления не производит и в работе пока еще не проявил себя по-настоящему», – подумала Танечка. «Скорее бы найти хорошее месторождение, а то сживут нас со света! Конечно, неспроста притащился сюда академик Безродный».
15
У Ивана Наумовича Сошкина, директора нефтяного научно-исследовательского института, как и у шефа его, академика Ивана Михайловича Губкина, было много противников. В Московском геологическом комитете существовали самые различные теории о происхождении нефти. Отсюда возникали и разные мнения о дом, где и как искать ее? Борьба этих мнений с годами не ослабевала, а все больше ожесточалась.
Устав от заседаний и споров, порой нужных, принципиальных, а часто и вздорных, Сошкин отдыхал душой, выезжая на периферию. То его видели на совещании в Баку, то он принимал экзамены в Грозном, то колесил по Сибири и Поволжью, проверяя работу буровых контор и полевых экспедиций.
В последние два года он уделял особое внимание Башкирии, ездил на притоки Камы и Белой, в холмистые лесостепи под Стерлитамаком. Влюбленный в эти прекрасные края, пока еще скупо вознаградившие поиски нефтяников, Сошкин верил в то, что здесь, в отложениях древних морей, хранятся богатейшие запасы нефти.
Фонтаны, забившие под деревней Уртазы, подтвердили его правоту, но быстро иссякли, и это окрылило противников Урало-Волжской платформы. Одним из таких ярых противников был академик Олег Сергеевич Безродный, который утверждал, что наличие месторождений нефти возможно только в предгорьях больших хребтов, что нефть Башкирии и Поволжья – жалкие остатки запасов, уничтоженных геологическими переворотами. Он защитил докторскую диссертацию на эту тему и, когда кто-нибудь осмеливался доказывать обратное, прилагал все усилия, используя связи в Академии наук и Госплане Союза, чтобы свести на нет неугодные ему работы.
Заметив интерес Сошкина к районам Башкирии, он тоже стал наведываться сюда, возглавляя выездные комиссии «на высоком уровне» и вынося споры и столкновения из академических стен в полевые станы разведчиков.
Новый его приезд в башкирские степи, конечно, не предвещал добра местным энтузиастам.
Из тесного барака-конторы бурения Олег Сергеевич вышел, чувствуя себя победителем. Он был еще не стар; бодрый шаг, широкая прямая спина, густоволосый под каракулевой шапкой затылок – все говорило о нерастраченном здоровье, недаром академик уделял особое внимание своему отдыху, прогулкам с целью «провентилировать легкие» и режиму питания. С удовольствием вдохнув еще раз чистейший воздух степи, чуть отдающий запахом древесного дымка и свежестью предвесенних заморозков, он потянулся к двери землянки-общежития, но в эту минуту кто-то, шагавший следом, коснулся рукава его добротной шубы.
Безродный обернулся… Перед ним стоял коренастый, среднего роста парень в полушубке и растоптанных пимах, с котомкой за плечами. На широком лице его, слегка тронутом оспой, горел бурый от загара румянец, прямо смотрели из-под тяжелых век большие глаза.
– Что скажешь? – спросил академик, равнодушно оглядев пришельца.
– Слушай, товарищ. – Ярулла доверчиво придвинулся поближе. – Где тут промысла-то? Наниматься на работу хочу, понимаешь.
– А ты сам-то понимаешь, о чем спрашиваешь?
– Нефть, говорят, ударила. Керосин добывать будут.
– Добывают, только не здесь. Хочешь на нефтепромысле работать, а даже представления о нем не имеешь. Так-то вот, Керосин Керосинович! – Безродный рассмеялся. – Вчерашний день ищешь!
– Зачем смех? – обиделся, даже испугался Ярулла. – Я сюда поездом, машиной ехал, пешком шел. Работать мне надо.
– Но где же здесь, в голой степи, ты найдешь работу? Может быть, в колхоз наймешься? Говорят, артельщики снегозадержание собираются делать…
– Зачем задержание? Почему так шутишь? Плохая твоя шутка, понимаешь! – Ярулла пристальнее всмотрелся в холодное, с пушистыми усиками лицо Безродного. – Ты кто будешь-то?
– Я из академии, доктор наук, – снисходя к наивной и страстной заинтересованности парня, пояснил Безродный, но, еще не остыв после недавнего спора, добавил: – Больше ста пятидесяти лет интересуют ученых здешние районы. Искали. Бурили, да нет тут нефти.
– Как нет? Говорят, фонтан до неба ударил!
Безродный с прорвавшимся злорадным пренебрежением пожал плечом.
– Раззвонили! Брызнуло – и уже нет ничего. Скоро начнем ликвидацию, надо свертывать все работы.
Отрезал и скрылся в землянке, а Ярулла словно окаменел, уставившись в захлопнутую дверь. Зря, оказывается, пришел! Куда же теперь податься! Мысль о позорном возвращении в Большой Урман до боли обожгла его.
«Свертывать! А? Ликвидация! А?» – трубил в ушах яростный голос.
Промерзшая, заснеженная земля словно качалась, плыла под ногами.
«Может, наврал! Может, пошутил, вроде над глупым? Доктор он, говорит… А раз доктор, его дело – лечить. Как нефть доставать, наверно, ни черта не знает. – Подкинув котомку резким движением, Ярулла отошел от землянки, осмотрелся. – Где тут контора? Обязательно должна быть контора, а значит, и начальник есть».
16
Теперь он снова обратил внимание на странную каланчу, стоявшую на увале, подошел к ней по тропинке, наслеженной, как будто глиной, на крепком насте сугробов, и остановился. Величаво мощной оказалась она вблизи – сколоченная из толстых досок, обросшая снизу грязно-желтыми сосульками. Пожалуй, ни в Уфе, ни в Казани не найти такого высокого дома, как эта каланча, – наверно, целый воз гвоздей на нее истратили! Этажей в пятнадцать будет, и деревянные лестницы окружают ее до верха крутыми зигзагами… Кому понадобилось лазить под самые облака? Может, это вышка дозорная для охраны лесов? Но вдруг загремело, зарокотало в ней, да так, что Ярулла отступил. Из не замеченной им раньше калитки в щитовом укрытии самого нижнего яруса вышел человек, толстый в стеганой одежде и брезентовой куртке, заорал грубым голосом:
– Чего смотришь? Что ты тут потерял?
Ярулла совсем расстроился и пошел прочь по узкой дорожке с натасканной откуда-то рыжей грязью, подернутой льдом.
Но не отошел он и полсотни саженей, как увидел заваленную снегом крышу – вернее, дым, курившийся над сугробом. Опять землянка, вроде той, куда зашел доктор, а может быть, та самая. Оставаться дольше одному в холодном сумраке было невмоготу. Подумав о тепле, Низамов почувствовал страшную усталость и зашагал к жилью.
Однако оказалась здесь не землянка для жилья, а барачек, заваленный снегом, где помещалась контора, которую он искал, правда, маленькая, бедная, но устроена как полагается: плакаты, объявления, даже стенная газета висит и скамейки кругом, засаленные до черноты. Наверно, рабочие часто приходят сюда погреться у печки, сделанной из железной бочки. Все напоминало Ярулле домоуправление в Казани, где он работал.
За грубо сколоченным столом сидели четверо. Черноволосый, могучего сложения Алеша Груздев взглянул на Яруллу блестящими глазами, точно ястреб. По одному такому взгляду можно понять: горячий тут идет разговор. Но не похож этот молодой парень на начальника.
Геолог Сенька Тризна тоже хмуро, раздраженно покосился из-под светлого чуба:
– Откуда ты?
Приезжий пошевелил губами, однако и этот смутил его своей молодостью. Третий тоже выглядел несолидно: узенькое, как у лисички, лицо с мелкими, чертами, гладкий лоб, тоненькая шея с торчащим кадыком… Только ростом вымахал.
– Что тут, комсомольская ячейка? – не скрывая разочарования, спросил Ярулла.
– Правда твоя, почти все комсомольцы, а заседание производственное.
– Плохо заседаете! Что такое, понимаешь? Сказали: нефть ударила, промысел будет, город будет.
А теперь как получается! Только народ зря смущаете! Зачем свертывать? Зачем ликвидировать? Нефть надо добывать, людям давать работу. Вот как надо делать! – И, совсем расстроенный, Ярулла присел на скамью поближе к жарко гудевшей печке, стал шарить по карманам – искать кисет с табаком.
Тогда к нему обернулся четвертый… Плотная копна светлых волос, задорно вздернутый нос, смешливая ямка на щеке, вторая на твердом подбородке молодили Сошкина. Зато взгляд его за стеклами очков был пронзительный, способный привести в замешательство, а все скуловатое лицо с резкими бороздками меж бровей дышало такой умной энергией, что Низамов невольно приподнялся:
– Ты начальник на промысле?
Очкастый усмехнулся уголком крупного рта, отчего усмешка вышла невеселой, но взгляд его смягчился, морщины на лбу разошлись.
– Над этими молодцами – пожалуй, а промысла у нас еще нет.
– Ликвидация, стало быть?
– Пока и ликвидировать нечего. – Иван Наумович встал, прошелся по убогому помещению. – Правильно ты говоришь: надо добывать нефть. Она тут есть, только нужно найти ее. И мы, – он повел рукой в сторону сидевших за столом, – будем за это драться.
– Драться?..
– Да. Будем добиваться продолжения разведочных работ. Баку – наша гордость. Но нефти одного Баку для развития хозяйства в стране недостаточно. Необходимо найти нефть на востоке: в Башкирии и Поволжье. Однако возникли разногласия: наш друг – знаменитый геолог Иван Михайлович Губкин – утверждает, что здешние места богаты нефтью, а Безродный говорит: была она, да исчезла.
– Кто такой Безродный?
– Московский академик… Только что ушел отсюда.
– Гладкий такой, понимаешь? Говорит, доктор он…
– Очень гладкий, из любого положения вывернется, но, к сожалению, во вред нашему делу, имеет звание ученого, – сказал Алеша Груздев с сердитой усмешкой.
Озабоченный Ярулла повел на него взглядом, простодушно подумав: «Вот это джигит! Настоящий батыр!» Но разговор о Безродном и воспоминание о встрече с этим надменным человеком вызвало вспышку гнева:
– Гнать надо такой. По шеям давать.
– По шеям давать мы не можем. Обязаны доказать свою правоту фактами, то есть должны открыть нефть. Тогда и город будет, о котором ты говорил. И не только город вырастет возле промыслов, но и в деревнях вся жизнь заново перестроится.
У Яруллы от волнения так заколотилось сердце, что дыхание перехватило.
– Я тоже буду искать нефть! – заявил он, глядя на Сошкина влажно заблестевшими преданными глазами. – Грамоты, понимаешь, не хватает, а силы довольно, да! Без жалованья пока могу, только еды мало-мало давайте.
17
Работать «без жалованья» не пришлось; наоборот, заработок оказался хорошим, а сама буровая сразу заслонила все прежние интересы Яруллы!
Когда он впервые взошел на ее подмостки во время работы, его охватила оторопь: жужжала лебедка, гремели тяжелые буровые инструменты, оглушали выхлопы двигателей, сотрясавших и вышку, и пол под ногами, все дрожало вокруг.
«Сумею ли? Справлюсь ли?» – мучился Ярулла.
Он не сразу отыскал удобное место, чтобы для начала приглядеться к делу, – так стремительно носилась из угла в угол вахта, состоявшая из мастера, трех рабочих и одного бурильщика. Что-то тащили вверх, опускали вниз, звонко брякали железом о железо. Ярулла смотрел, напрягая все внимание, и… ничего не понимал.
А шел подъем бурового инструмента для замены сносившегося долота. Из квадратного отверстия роторного «стола», поставленного над устьем скважины, ползла вверх колонна стальных труб; тянул ее громадный кран-блок, висевший на канатах. Рабочие, будто не замечая падавших сверху комьев мокрой глины, подхватывали воротником-элеватором муфту нижней трубы, отвертывали верхнюю и разбегались, когда наружу выплескивался высокий бурун глинистого раствора, соленого от примеси глубинных вод. Валенки от этой соли становятся никудышными, вот и топали буровики по наплывам льда и в сапогах, поскальзывались и падали, ворочая тяжести.
Рядом с ротором, пока прекратилось бурение, был поставлен в шурф «квадрат»-буровая штанга с навернутым на нее вертлюгом, похожим на голову слона со своим хоботом грязевого шланга, по которому глинистый раствор поступает в скважину. Все поражало нового человека размерами, громоздкостью, тяжеловесностью.
Поразил Яруллу и хозяин буровой – мастер Джабар Самедов (Низамов сразу признал в нем «сторожа», который прогнал его вчера от вышки), коротконогий, плечистый, мощный азербайджанец. Ему не стоялось на месте, и он играючи помогал буровикам, с непостижимой ловкостью управляясь с работой.
На полатях – посмотреть, так шапка свалится – верховой быстро отстегивал элеватор от стройной двадцатиметровой свечи – трубы и заводил ее за выступающий брус – палец, а Джабар Самедов со своими ребятами уже успевал поместить нижний конец на подсвечник в левом углу буровой. Летели желтые брызги. Ходуном ходили в вышине стальные канаты, звякали тяжелые стропы, как серьги, висевшие с обеих сторон крюка. Охапка бурильных труб на подсвечнике росла: росла и тревога в душе Яруллы.
«Смогу ли так же управляться?» – думал он, жадно следя за движениями рабочих.
Джабар Самедов то и дело орал, ругался: видно, любил крепкое слово:
– Стало быть, пришел на нефть? – спросил он Яруллу во время передышки, презрительно щуря черные с лиловатой дымкой глаза.
Могучей шеей и широким корпусом, прочно поставленным на коротких ногах, напомнил он Ярулле бадакшановского бугая, гонявшего жителей в родном Урмане. Однажды и Ярулла спасался от этого быка, летел по улице, точно заяц. Он легко перемахнул бы через забор Бадакшанова, хотя за ним бесновались, гремели кольцами цепей собаки, да подвернулся Гайфуллин, ослабевший после зимней голодовки. Уже слыша за своей спиной шумное дыхание бугая, подросток стал подсаживать Гайфуллина, еле живого от страха. Выручила куча песка, вскипевшая облаком пыли от тяжелого галопа быка: круто развернувшись, разъяренный зверь с глухим ревом стал копытить землю. Но только успели оба перевалиться во двор Бадакшанова, только успел Ярулла огреть колом бросившегося на них ближнего кобеля, как громко трахнули о застонавший забор литые бычьи рога.
Очень походил Джабар Самедов на того злобного быка. Но ведь он существо разумное и как ловко действует на буровой – даже завидно.
Ярулла смело выдержал бодливый взгляд мастера.
– Пришел. Работать здесь хочу.
– Наше дело нелегкое.
– Я легкого не ищу.
– Опасно тут: рванет нефть из скважины или газ, куда что полетит… У нас на юге такое бывало… Стукнет камень о железо, даст искру – вот и взрыв.
– А вы как же?
– Мы привычные. Когда купаемся в нефти, о себе не думаем – скважину спасаем.
– Как вы, так и я. – Ярулла, однако, задумался. – Значит, не всякий раз взрыв бывает.
– Для буровика одного взрыва достаточно…
– Все равно помирать когда-нибудь придется.
– Ишь ты! Ну что же, выходи на вахту, сначала подсобным рабочим, а присмотришься – верховым поставим на полати. Парень ты, видать, здоровый, сильный. Только, чур, не зевать. Буровая ротозеев не терпит, и я ругать буду.
– Ты меня, понимаешь, не ругай, а учи.
Джабар неожиданно осклабился. Зубов у него оказалось полон рот. Сидели они плотно, будто горох в стручке.
– Фу-ты, какой важный! Меня в Баку учили знаешь как? Кровь из носу!
– Разве так хорошо? Да? Разве тебе нравилось?
Наивная простота вопроса смутила Самедова. Он отступил на шаг, сердито взглянул исподлобья.
– Языком болтать ты, я вижу, умеешь. Посмотрим, каков будешь на работе.
Через несколько дней Ярулла, чувствуя холодок в груди, стараясь не глядеть по сторонам и все-таки озираясь на великие просторы, полез к верховому на полати. Обледенелые ступени лестниц трещали, а кое-где качались под ногами, да и вся сорокаметровая вышка скрипела и вздрагивала от работы моторов, от порывов ветра, со страшной силой налетавшего на нее; казалось, она вот-вот ощетинится тысячами гвоздей, вогнанных в ее промерзлый деревянный остов.
Зато степь вокруг открывалась необозримо – пустынная, заметенная снегами, тронутая там и сям чернью лесов и разбросанными в низинах серыми пятнами деревень; едва просматривались вдали очертания одиноких шиханов, разбросанных вдоль реки Белой.
Ярулла вспомнил слова Сошкина о прекрасной жизни, которую принесет в эти глухие степи нефть, и, едва переведя дух, стал слушать объяснения опытного верхового.
В тот же день громогласный Джабар Самедов выругал новичка худыми словами за то, что он неловко схватил и чуть не выпустил трубу, поднятую из скважины.
Выглядывая из люльки, как грач из гнезда, Ярулла сжал зубы, сгорая от обиды и досады на свою оплошность, но обида вызвала в нем еще большее упорство и стремление показать себя с лучшей стороны. В работу он втянулся быстро, хотя вначале от беготни по крутым лестницам у него очень болели ноги.
– Это у всех с непривычки, – подбодрили его буровики. Новоиспеченный разведчик сразу поладил с ними, но вот Джабар Самедов…
18
– В Казани я думал: нервы только у квартирных хозяек. А теперь вижу – сам нервный. Ох, какой нервный я оказался! – пожаловался однажды Ярулла Сеньке Тризне.
– Может, в деревню вернешься? – спросил геолог, расстроенный неполадками на буровых.
– Нет, обратно дело не пойдет! Теперь старый жизнь совсем кончил. Куда вы, туда и я. Но обидно, понимаешь: буровой мастер опять ругался.
Семен хорошо знал вспыльчивый нрав Самедова.
Из-за своего характера не мог ужиться Джабар на одном месте: юность провел в Баку, потом работал на Грозненских промыслах, опять в Баку и вот явился сюда.
– Знает он буровую. Будто на тысячу метров под землей видит, – с хорошей завистью говорил Ярулла. – Руку положит и по трубе чует, какой идет забой. Да? А забой у нас сейчас трудный: шибко твердый порода. Съедает скважина у долота зубы.
– А ты почему заботишься о долоте? – поддразнил Сенька, отрываясь от карты, испещренной какими-то знаками. – Ты ведь наверху стоишь. Твое дело простое: принимай трубы или обратно их отдавай. Только и всего.
Ярулла ответил не сразу, в раздумье оглаживая широкой ладонью край скамьи, еще не зная, как выразить переполнявшие его чувства.
– Наверху-то, понимаешь, тоже не просто. Ветер, снег, мороз. И не всегда свету хватает – гляди, не зевай. Когда долото менять, все трубы из скважины тянем. Поставишь такую охапку – спина мокрый. Потом обратно. Сам понимаешь: за сутки-то раза три так таскаем, да.
– Трудно, значит, тебе?
– Нетрудно. Талевый блок тянет, не я. А нервничаю: боюсь не поспеть. Такой, понимаешь, нервный оказался!
Низамов подавленно вздохнул, припоминая вчерашнее столкновение с буровым мастером. Не было повода ругаться, но Джабар, должно быть, не выспался и был зол с похмелья. А пил на деньги Яруллы, который «порядок» знал и не был сквалыгой: половину первой своей получки истратил на угощение новых друзей, немножко оставил себе, лишь бы с голоду не пропасть, остальные послал родным.
– Ты ему скажи, чтобы он не лаялся, – попросил Ярулла Семена. – Я его не боюсь, но, понимаешь, слушать совестно. Ведь такая работа важная, сознательность надо иметь, да. А если ты с ним не можешь сладить, я Ивану Наумовичу пожалуюсь.
– Ивану Наумовичу не до того, чтобы Джабара вежливости обучать: Безродный со своей комиссией собирается закрыть нашу контору. Не дадут нам средств на дальнейшую разведку.
19
Когда Безродный насмешки ради назвал Яруллу Керосином Керосиновичем, это можно было стерпеть. Но когда он оказался помехой в работе, Ярулла пылко возненавидел его. Мечта разведчиков об открытии «Второго Баку» пришлась по сердцу Низамову, пробудив в нем самые радужные надежды. Ни бураны, ни тяжесть труда, ни скудная жизнь в тесноте рабочего барака не могли теперь погасить его веру в прекрасное будущее. Если похоронить эту веру, чем тогда поддерживать бодрость духа? Как жить без нее, когда ты, еле двигаясь от усталости, падаешь на жесткую подстилку на нарах?
Глядя на тусклую керосиновую лампешку, подвешенную над столом, Ярулла частенько вспоминал город, бани и кино, ослепительный свет электричества, свою комнату и деревянный топчан с матрацем, набитым соломой. Здесь ничего этого не было, зато в руках находилось большое государственное дело, от которого зависела и участь окружающих деревень, и вся жизнь семьи Низамовых.
Так доктор наук Безродный стал личным врагом Яруллы. Вот он сидит за столом в землянке инженеров вместе с двумя приехавшими с ним москвичами и ест рыбу, приготовленную Танечкой, аккуратно действует вилкой, вытирает рот платочком. Но вилка и платочек – это ничего: Ярулла не против «культурности»; его сердят речи академика, хотя многие слова непонятны, и он угадывает их смысл лишь по выражению лица Ивана Наумовича.
– Куда выгоднее затратить средства на бурение испытанных месторождений Баку и Грозного. – Безродный делает паузу, продолжая осторожно ковыряться в своей тарелке. – В предгорьях надо искать нефть, коллеги, в мощных отложениях южных геосинклиналей, а вы вздумали искать на платформе! Вы полагаете, что здешние проявления нефти связаны с большими ее запасами?
– А вы как полагаете? – Это Алеша Груздев – он просматривает в сторонке какие-то бумаги, но то и дело вмешивается в разговор.
– Подождите спорить, товарищи! – пользуется правами хозяйки Танечка. – Когда едят рыбу, надо меньше разговаривать. Если бы я знала, что затеется такой спор, то лучше бы сварила мороженую картошку!
«Геосинклиналь, – с трудом повторяет про себя Ярулла звучное словечко. – А насчет мерзлой картошки Татьяна верно сказала. Я не стал бы и картошкой их кормить!»
Он не случайно присутствует здесь: напросился помогать инженерам, которые ремонтируют в свободное время мелкое оборудование. Не все получается, но «ребята» – так Ярулла называет мысленно своих молодых начальников – не унывают. Его бескорыстное старание трогает их, но он вообще не понимает, как можно бездельничать, когда работы невпроворот.
– Посиди отдохни! – говорят ему иногда Танечка или рыжая Дина – жена Дронова, такая же, как он, худенькая и бледная.
Низамов снисходительно улыбается.
– Зачем я буду сидеть, понимаешь? Старый бабай я, что ли?
А сам присматривается к делу молодых нефтяников. Оказывается, им не нравится бурение ротором, когда вертится вся тысячеметровая нитка стальных труб. Им охота получить такой буровой инструмент, когда одно долото крутилось бы на забое. Малограмотному, но смекалистому Ярулле эта идея тоже нравится: хорошо бы заставить только долото плясать на забое! И он, морща лоб, пытливо глядит на чертеж турбобура, изобретенного каким-то Капелюшниковым; «ребята-начальники» говорят, что это его интересное изобретение требует большой доработки.
Поладил Ярулла и с женами инженеров: Танечкой, Диной и Еленой Груздевой – хирургом сельской больницы.
Участковый геолог Дина Дронова и днем и ночью ходила по буровым точкам конторы, возмещая хрупкость здоровья кипучей молодой энергией.
– Без лести предан! – сказала она Елене, кивая на Яруллу, помогавшего Танечке поставить ради гостей ведерный самовар.
– Не озоруй! – Голос у Елены грудной, певучий. – Ярулла чист душой, как голубь.
– Голубь? – Дина смешливо наморщила обветренный нос. – Не люблю голубей: толстая, глупая, ленивая птица. В сельской местности еще терпима: годится на жаркое. И когда летом в лесу воркует витютень, я тоже не возражаю. Но можно ли сравнивать Яруллу с голубем? Он скорее на тигра похож. Вы посмотрите, как он разрывает глазами Безродного. Да, да, рвет на куски! А ваш Алеша…
Елена взглянула на Алексея и внутренне дрогнула, увидев, каким жестким может быть выражение его лица.
Красавица женщина, сохранившая все обаяние юности, но властная по характеру и по своей профессии хирурга, Елена не сразу решилась выйти замуж за Груздева: был он на пятнадцать лет моложе ее. Правда, она и мужественный, не по возрасту мощный Алеша выглядели прекрасной парой, но Елена никак не могла забыть разницы в годах, вначале стыдилась этого, мучилась страхом утраты, а потом обошлось, и ни далекое расстояние до сельской больницы, ни бездорожье, ни холодный угол в бараке не омрачали их счастья.
– Рабочие не любят Безродного: от него за версту веет барственным высокомерием, – ответила она Дине и, разделяя общее чувство антипатии, добавила: – Черт бы побрал таких ученых тупиц! Это из-за них мы работаем в нечеловеческих условиях.
Отдернув занавеску, Елена присела на постель и сказала уже с задумчивой грустью:
– Сейчас нам трудно, порою становится невыносимо тяжело от недоверия, интриг и кляуз, от недостатка во всем, но когда мы найдем здесь нефть и построим город, то с благодарностью будем вспоминать нашу молодость и дружную жизнь в этой сырой землянке.
– Мы и тогда будем молодыми, – возразила Дина, не заметив своей нечаянной колкости. – Только нам, конечно, не дадут пожить в новом городе. Нас опять турнут на разведку в дикие места.
– Безродный не хочет, чтобы здесь был город, – сказал Ярулла, подойдя к женщинам, и чутко прислушался к тому, о чем спорили за столом, где сердито блестели сквозь облачка табачного дыма очки Сошкина и колыхался светло-русый чуб Сеньки Тризны.
– А ты, Низамов, красивый, оказывается! – Дина, которая не верила в возможность прекращения разведок и не очень тревожилась, бесцеремонно оглядела его. – Но отчего ты всегда такой серьезный? Никогда не улыбаешься.
