Текст книги "Собрание сочинений.Том 5. Дар земли"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)
– А вы почему грустная, или нездоровится? – Федот Тодосович оборвал восторженные излияния, заглянул в лицо Нади. – Я бы на вашем месте козырем сейчас ходил!
– Вы и на своем месте… – Надя улыбнулась, но улыбка получилась тусклая. – Вы и так ходите козырем!
– Это потому, что хотя много крови нам попортили, но мы добились толку. Я с Алексеем Матвеевичем лишь накоротке успел поговорить, очень он домой рвался. Что он о Карягине вам рассказывал? Снимут его, вероятно?
– Право, не знаю, – рассеянно отозвалась Надя. – Ведь дело теперь не от Карягина зависит.
Федченко даже оскорбился странно равнодушным отношением ее к событию, которое всех работников завода взволновало чрезвычайно.
– Помилуйте, можно ли оставлять козла в огороде после потравы?! Да его надо так настегать, чтобы он дорогу туда забыл!
Кипя радостным возбуждением, переполненный желанием еще раз – но уже подробнейшим образом – обсудить все вопросы, Федот Тодосович побежал дальше, намереваясь немедленно звонить Груздеву.
Молодая женщина пошла своей дорогой, продолжая думать о муже, растроганная и смущенная его самоотверженностью. Уж лучше бы он ругался, как другие ревнивцы, заставляющие своих жен хитрить и обманывать! Но на хитрости она была не способна, и Алексей не мог вести себя иначе. «Во многом мы схожи, а тут он выше, красивее, ведь я хочу только сама быть счастливой, и оттого, наверно, мне совестно перед ним».
Сдержанно шумели работающие цехи, и во всем ей виделось осуществление замечательных идей Алексея Груздева. Это он создавал Камский завод и его боевой коллектив, перед которым она обязана теперь дать негласный отчет в своих поступках. Тот же старик Федченко. Как он смотрел сейчас на нее!
«Я не боюсь ответить людям, но больно за Алексея. Конечно, с ним ничего страшного не случится, потому что он прежде всего думает о других… и обо мне. „Иди! И не оглядывайся, прошу тебя!“ А я такую большую радость ему отравила. Что, если бы еще раз оглянулась? Наверно, он все-таки боялся вспылить, оскорбить. Ну, и не оглянулась. Ну, и ушла. А на душе тяжко. Лучше бы не было новых встреч с Ахмадшой. Лучше бы он женился на Энже! Как все запуталось!..»
На пульте управления дрожат чуткие стрелки приборов, следящих за недоступными глазу человека сложнейшими процессами, которые совершаются в колоннах и реакторах. Можно ли вот так «увидеть» человеческие переживания! Подставить чуткую машинку – и все точно на ладони? Хотя мы и так раскрыты: Ахмадша, я и Алеша. Но как поступить, чтобы каждому из нас было хорошо? Ясно одно: если я останусь с Алешей, нам всем будет плохо.
Дежурные операторы с необычной дотошностью переспрашивают – уточняют распоряжения сменного инженера Надежды Дроновой: что-то в ней смущает их – не нравится она им сегодня, а смене поручено подготовить к ремонту две емкости.
В кабинет Голохватовой заглянул Федченко, посмотрел, как Надя с помощью механика выкраивает из тонкой белой материи конусы для фильтров.
– Эксплуатируют меня бессовестно! – весело пожаловался механик.
– Ничего, пока мы здесь еще кустарничаем, а когда сделаем большую промышленную установку, все усовершенствуем! – сказала Надя, но слова ее прозвучали вяло, неуверенно, и это опять задело главного технолога.
Он уже успел не только позвонить Груздеву, но и повидаться с ним, усмотрел в нем тоже какую-то глубокую «червоточинку» и при своем беспокойном характере сразу встревожился, поняв, что у молодоженов явная размолвка, сейчас особенно ненужная.
Когда механик отвлекся на минуту, Федченко ни с того ни с сего затеял с Надей разговор на семейные темы, показал фотокарточку сына-приемыша, которому отрезало ноги.
Чтобы не обидеть старого ворчуна, она, отложив выкройку, стала рассматривать его приемыша.
– Женить собираюсь, но боюсь, худа бы не наделать, – доверительно сказал Федченко. – Девушка у него – дружба со школьной скамьи. Ну, пока дружат, хорошо, а как оно пойдет в семейной жизни? То-то и оно! Мало того, что ног парень лишился, а ему еще и душу искалечат! Супруга моя категорически против, она у меня сухая рационалистка, а я хотя и частенько поругиваюсь, но склонен людей идеализировать.
Странно, если разобраться, почему ретивый работяга пустился в служебное время в личные разговоры? Но Надя не обратила на это внимания, она была совсем выбита из колени. Не дошли до нее и его опасения насчет женитьбы сына.
37
Юрий Тризна, услышав о возвращении Груздева, прибежал на завод задолго до начала своей смены, но, разминувшись с директором, зашел на полипропиленовую установку.
– Из тебя прямо искры сыплются. – Он поздоровался с Надей и шутливо тряхнул рукой, будто и вправду обжегся. – Конечно, воодушевлена рассказами Алексея Матвеевича! Ты ведь тоже болельщик. Другая женушка прежде всего подарками московскими заинтересовалась бы. – Он встретил не то испуганный, не то виноватый взгляд Нади и, недоумевая, умолк.
Они вместе осмотрели недавно изобретенные автоматы для регулирования расхода сырья и продукта и новые анализаторы, определяющие качество.
– До чего техника дошла! – восхищался Юрий, касаясь пальцами коробки автомата. – Недавно я был в цирке. Там показывали «чудеса без чудес». На арене полутьма. Стоят таинственные приборы. В трубках вспыхивают белые, голубые, зеленые огни, раздаются далекие голоса. Ну прямо космическая межпланетная станция! Маэстро подает зрителям палку: назовите телефон и говорите с кем-нибудь. Смеются. Называют и – правда! – разговаривают. Один отказался от палки, достал из авоськи бутылку. «Я хочу так». – «Пожалуйста». Товарищ разговаривал со своей бабушкой «из бутылки». Она бранилась: «Чего ты там дурака валяешь?!» А в цирке все хохотали. Людям кажется, что это фокусы, дело же объясняется просто: электроника, беспроволочный телефон…
Надя сказала отчужденно:
– Не так уж просто. Теперь чудеса, входящие в жизнь, куда сложнее цирковых фокусов. Возможно, скоро начнут узнавать, что делает человек, находящийся где-то далеко, о чем он думает.
– А ведь страшно?..
– Отчего же? Страшно только для тех, у кого темные мысли, кто затевает плохие дела. Когда все будет открыто, подлостей станет меньше!
Вот она, мужняя жена, собирается на решающее свидание с человеком, который был ее первой любовью, и не боится огласки. Пусть ее увидят с Ахмадшой. Пусть «подслушают» ее мысли. Она сама сейчас не может разобраться в своих чувствах: какое-то лихорадочное кипение, которого не мог бы анализировать ни один прибор. А ведь не было бы этой лихорадки, если бы в свое время она могла узнать, что творилось на душе Ахмадши, когда отец увозил его в Акташ!
– Да, вполне возможно, что завтра наши передовые методы уже устареют! – говорил Юрий мечтательно. – Не исключена возможность того, что сложнейшие полимеры будут фабриковаться с помощью атомной энергии. Это создаст молниеносную быстроту полимеризации. Я горячо «за», хотя такой прогресс зачеркнет все наши сегодняшние достижения.
– Отчего же зачеркнет? Ведь мы своими достижениями приближаем завтрашний день. – И Надя опять замкнулась.
– Какое впечатление произвел на тебя Ахмадша? – не сдержавшись, спросил Юрий тоже, как его старый друг Федченко, но с большим основанием, встревоженный настроением Нади. – Мне кажется, он совершенно изменился. Издерганный стал, непоседливый, вроде своего братца.
– Нет, он не издерганный, – возразила она, ничуть не удивленная вопросом: она сама все время думала об Ахмадше. – Наоборот, он стал мужественнее, только много пережил, перестрадал за последнее время.
– Подумаешь! Тебе-то что до его переживаний? – рассердился Юрий: разве мало она мучилась по вине этого несуразного парня!
Странно: к мужу он ее не ревновал, смутно жалея Груздева, который при всей своей привлекательной внешности и незаурядных способностях казался ему почти стариком. Даже возвратясь из Москвы победителем, Алексей не вызывал в нем ни зависти, ни ревности. Ахмадша – другое дело. Его последнее свидание с Надей в Камске произвело на Юрия тяжелое и волнующее впечатление.
«Как она тревожится о нем!» – думал он, исподтишка следя за ней.
Записав в рабочий журнал свои соображения по ремонту, она неожиданно сказала с убийственной простотой:
– Состояние Ахмадши меня беспокоит потому, что я до сих пор люблю его.
Юрий опешил, больше того – совершенно ошалел, собираясь с мыслями, спросил в замешательстве:
– А как же Алексей Матвеевич? Надеюсь, ты не собираешься бросить своего мужа?! Зачем ты вышла за него, если любишь другого?
– Мне очень жаль его. Я знала, что он хороший человек, и все-таки не могла представить, до чего он добр и сколько в нем благородства!
– К сожалению, душевные качества мало трогают женщин! – гневно бросил Юрий. – Вам нравятся красавчики, которых впору на витрине выставлять…
– Не говори глупостей! – остановила Надя своего расходившегося товарища. «Ах, милый чудак! Еще и ревнует!» – подумала она.
На минуту она забыла о сырье и катализаторах, об идущем процессе и ремонте, который нужно начинать на установке: ей снова вспомнился Груздев, стоявший на лестнице, глаза его, полные отчаянной тоски.
38
Рабочее время истекло, Ахмадша, конечно, уже давно пришел и ждет ее. Почему она назначила свидание на заводе, где Груздев первый человек? Чтобы сразу на виду у всех разорвать с ним? Но ведь она опозорит его.
«Почему опозорю? – с пристрастием допытывалась Надя. – Разве сердечное горе позор? Нет, развод только несчастье для Алеши, а для меня и Ахмадши – тяжелый незабываемый урок: нельзя играть чувствами. Сейчас я решаю нашу общую судьбу… Пусть все станет ясно, без лжи и без надругательства над собой».
Но, придя к такому выводу, она не успокоилась. Наоборот… Ее еще больше стало лихорадить от волнения и гнетущей раздвоенности.
Ночью шел снег, возле труб, бездымно и как бы праздно высившихся у бурно пылавших печей, он все время таял, образуя мокрые круги на побелевшем асфальте. В холодные дни монтажники и строители садятся на теплые кирпичные подножия этих труб и греются, как воробьи.
«Вот где в мороз назначать свидания!» – с колкой насмешкой по собственному адресу подумала Надя, проходя мимо.
Темные тропинки разбежались по снежной пелене между цехами. Сдержанное гудение, вырывавшееся из приоткрытых дверей насосной, заглушило торопливые шаги молодой женщины, спешившей к условленному месту.
Ахмадша стоял у черных елок, четко рисовавшихся на белой стене центральной операторной. Увидев Надю, он почувствовал, что шагу не может сделать к ней, скованный ожиданием: радость или горе обрушится на него сейчас?
Она тоже замедлила, потом мелкими сбивчивыми шажками, будто стараясь отдалить минуту встречи, будто взвешивая еще раз все «за» и «против», подошла к нему.
Теперь они стояли в полутьме, лицом к лицу, молча смотрели друг на друга.
– Ну, пойдемте! – сказала она и пошла по дорожке.
Он двинулся следом, не задумываясь о том, куда она его ведет. Все окружающее потеряло значение, была только Надя, стройная и высоконькая в брючках и полупальто, перехваченном поясом, в берете, из-под которого светлели завитки волос.
Как грозные призраки, возникали из темноты гигантские, скупо освещенные колонны, тянулись, изгибаясь повсюду, змеи-трубы, глазами сказочных драконов, огнедышащими пастями светились ярко пламенеющие жерла печей. Место ли здесь хрупкой, нежной женщине? Взять бы ее за руку и увести отсюда. Ведь согласилась же она поговорить, а о чем мог говорить с ней Ахмадша, кроме своей любви?!
Надя ввела его в залитую светом теплицу. За дверью был зимний вечер, переходящий в ночь, а здесь на них пахнуло дыханием цветущего лета. Зеленые растения, уже другие, не те, что в счастливые весенние дни поднимались к стеклянным потолкам, так же держась цепкими кулачками за натянутые шпагаты. Шершавая завязь плодов свисала меж тучных листьев. И пчелы по-прежнему тихо жужжали повсюду… Они не ощущали тут смены времен года.
Надя стояла, как в те дни, опираясь слегка ладонью на край цементного стеллажа, заполненного чистым гравием, и немножко снизу, немножко исподлобья смотрела на Ахмадшу. От этого взгляда у него исчезло чувство тревоги, и он улыбнулся, будто все пережитое осталось позади и ничто уже не мешало их счастью.
– Радость моя! – Он наклонился и поцеловал тонкие пальцы Нади, пахнувшие простым мылом, каким здешние хозяйки стирали белье, а нефтяники мыли руки. – Ты простила меня?
– Подожди! Посмотри, как тут хорошо.
Она подбежала к щиту управления, и Ахмадша ощутил на своем лице веяние прохладного воздуха: ромбовидные стекла плавно приподнялись вдоль всей наклонной крыши, было похоже, что это колоссальное сооружение из стекла и металла, за которым уже синела ночь, собирается взлететь.
Увидев, как погрустнело вдруг лицо Ахмадши, Надя спросила наступательно-весело:
– Разве тебя не интересуют наши достижения? Ведь я тоже здесь немало поработала…
– Да, я знаю… но… ты… останешься на заводе?
– Почему же мне не остаться? Ведь ты можешь перейти в здешнюю контору бурения? – спросила она с таким видом, будто они уже решили самое главное – ее разрыв с Груздевым.
– Я могу перейти куда угодно, но неужели ты останешься вместе с ним на одном заводе?
– Ах, вот что! – сказала Надя с веселым любопытством, глядя на Ахмадшу.
Груздев прятал свою ревность, а Низамов ревновал открыто, но даже «пережиток прошлого» в нем не оскорбил ее. Наоборот, ей стало радостно.
Из зеленых джунглей теплицы к ним вышла пожилая женщина, и Надя с гордостью сказала ей:
– Это мой Ахмадша, дорогая Полина.
Тронутый и взволнованный словами любимой, он повернулся и увидел выражение испуга, даже боли на лице ее подруги. Откуда ему было догадаться, что в душе его хорошей знакомой, агронома Пучковой, всколыхнулось все пережитое и ей стало смертельно жаль Груздева.
Она ушла, и молодые люди сразу забыли о ней, но многое еще тревожило Надю.
– Твой отец… как он примет известие?..
– Теперь это не имеет значения. Он понял, что без тебя я погибну.
– Только ты учти: я не уйду отсюда, потому что не смогу жить без своего рабочего коллектива, как не мыслю, чтобы мой муж жил в кругу мелких личных устремлений. Я просто разлюбила бы его…
– Кого? – тихо спросил Ахмадша, вынуждая ее на прямой разговор.
– Даже тебя, если ты уйдешь от общественных интересов. – Щеки Нади горячо зарделись, а глаза смотрели светло и упрямо. – Не будем размениваться на мелочи, не для того мы родились на свет в такое необыкновенное время!
Она вспомнила, как радовался Груздев ее успехам, гордясь «творческой жилкой» своей юной женушки. И славный дед Матвей, который повесил абажур и новые шторы в их необжитой и уже осиротевшей, покидаемой ею квартире, тоже с уважением относился к работе невестки на заводе. А как сложатся отношения с родителями Ахмадши?
Занятая этими мыслями, Надя не сразу заметила его неловкое молчание, но такой важный вопрос не мог остаться без решения.
– Неужели ты думаешь иначе и то, о чем я говорю, не является для тебя серьезной проблемой?
Ахмадша смущенно улыбнулся: не мог же он сказать ей, что опасается соперничества Груздева и на трудовом поприще, его авторитета и влияния на милого обоим работника завода Надежду Дронову.
Она так убежденно сказала: «Разлюбила бы за мелкие устремления». Но крупных-то пока нет: сразу захотел увезти ее и спрятать у себя дома. Так, конечно, нельзя. Не напрасно она привела его в это зеленое царство. С заводом ее разлучить невозможно. Даже Фатима пошла на производство, когда Равиля приняли в бригаду коммунистического труда. И сам Ахмадша прямо набросился на работу, вернувшись из поездки по Волге, словно смывал трудом позор знакомства с Валеркой и его компанией.
– Ну? – поторопила Надя уже с нетерпением.
– Ты будешь по-прежнему работать здесь. А я… я тоже переведусь в Камск и постараюсь быть таким, чтобы ты всегда любила меня.
39
Дед Матвей потерянно бродил по квартире, что-то машинально прибирал, смахивал пыль, вздыхал тихонько, потом звякал на кухне посудой, плескал водой. Старый нефтяник, давно уже вышедший на пенсию, не стеснялся заниматься «бабьими делами». Для него, рабочего человека, любой труд не был зазорным, да он и привык во вдовстве сам управляться с хозяйством. На собственные несчастья он не роптал, но крушение новой семейной жизни Алексея казалось ему жесточайшей несправедливостью.
«Чем провинился перед судьбой-злодейкой милый сын? Собой хорош, силен, доброты редкостной и ума палата, недаром славится везде своими трудовыми делами, а вот поди ж ты! – сокрушенно шептал Матвей Груздев, окутывая, как ребенка, полотенцем, мокрую фарфоровую миску. – Был бы внучонок маленький… купал бы его в тазике, а еще лучше – в ванночке. Кормил бы кашицей. Будь она неладна, жизнь эта непутевая!»
Размышления деда и нервозная занятость Алексея, насильно усадившего себя за письменный стол, были прерваны приходом гостей: нагрянули оживленная Дина Ивановна и Дмитрий Дронов в солидном зимнем пальто и меховой шапке, – борода веером, нос и скулы раскраснелись с морозца. За ними в самом приподнятом настроении ввалились Анна Воинова, Голохватова, Барков и опять Федченко.
– Ну, хозяин, рассказывай о новостях: как шел в Москве большой разговор, как вели себя наши друзья и недруги?
В квартире стало шумно, отступила глядевшая из каждого угла смертельная тоска.
– Где Надюша? – спросила Дина Ивановна, сразу заметив перемену в обстановке.
Груздев буркнул в ответ невнятное, но выручил дед Матвей, страдавший теперь из-за каждой мелочи, которая могла задеть сына.
– Семинар у нее, – вдохновенно соврал он. – Ну и готовятся, стало быть, целой группой. Так что скоро не ждем, давайте уж располагайтесь без хозяйки.
Он быстренько спустился в подвальный этаж дома, где были устроены кладовки для продуктов, принес связку вяленой воблы, несколько бутылок холодного пива, аккуратно нарезал колбасу, сыр и стал заваривать чай.
– Ой, во-обла! – весело пропела Голохватова и без церемонии первой села за стол. – Обожаю воблу!
Анна Воинова улыбалась, снисходя к ее почти детскому нетерпению, простительному только среди хороших друзей; безотчетно зовуще и ласково посматривала на Алексея. Матвей Груздев подметил это. «Вот женщина – самая бы пара ему, – с грустью прикинул он, понимая, богатый житейским опытом, что для сердца нет ни запрета, ни указки. – Но мог же Алеша ее взять в жены! И годами подходящая, и собой видная, статная, и мужа у нее нету».
Но Алексей даже не замечал улыбок Анны. Непривычно подавленный вид его, отчужденные глаза, то и дело застывавшие в ожидании, нестерпимо мучили отцовское сердце. Заметила угнетенное состояние Груздева и Дина Ивановна.
– Ты что будто побитый? Мы думали, ты сейчас приплясываешь от радости!
Он деланно небрежно махнул рукой.
– Да так, не выспался… Переволновался за эти дни. Знаешь ведь, что значит – победить.
– Законная реакция. – Дина Ивановна, светясь задором испытанного бойца, понимающе кивнула.
– Рассказывай, Алеша, мы горим желанием знать все подробно, – попросил Дронов, подсев поближе. – Как там происходило избиение младенцев, то бишь наших вчерашних противников?
– Работников уже заявил: «Я тебе не противник – во всем помогать буду».
– Когда же он успел сделать поворот? – поинтересовалась Воинова.
– Сразу после порки.
– Вот тип! – весело изумился Барков. – Как можно ему верить: завтра он с такой же легкостью переметнется обратно.
Груздев оживился, стряхнув с себя тягостное оцепенение, начал рассказывать о московских встречах, о заседании в Совете Министров.
Барков тем временем открыл бутылки.
– Конечно, негоже такую победу обмывать пивом, но учитывая поздний час и непредвиденное вторжение гостей…
– За конец хождений по мытарствам. За смелость и успех, – с воодушевлением перебила главного инженера Голохватова. – Ура, товарищи.
Дронов взял воблу, помяв ее, стал чистить. Груздев, снова погасший, сосредоточенно следил за движениями его пальцев и думал о том, что Дмитрий и не подозревает, какое тяжелое положение создалось в семье дочери.
– Вы словно дети малые, – сказала Воинова, уютно примостившись с чашкой чая в углу дивана. – Вместо того чтобы поговорить толком о больших делах, набросились на воблу. Да так, будто ничего лучшего на свете нет! По-моему, это прихоть извращенного вкуса, понятная только у женщин, находящихся в интересном положении.
– Помилуйте, вобла с пивом – мировой деликатес, – серьезно возразил Федченко и, подкинув кончики усов, чмокнул сложенные щепотью пальцы. – Вот что такое вобла!
– Глупости! Представьте на нашем месте интеллигентов старого времени, разве они, собравшись, накинулись бы на какую-то дрянную рыбешку? Нет! Они прежде всего пустились бы философствовать, путано, разноречиво, но, во всяком случае, от души. А почему мы не заводим теоретических споров? – сердито удивилась Воинова.
– Прежняя интеллигенция в большинстве томилась от скуки и праздности, – возразила Голохватова, вытирая руки бумажной салфеткой, – а мы вон как заняты, нам некогда скучать и заниматься переливанием из пустого в порожнее. В свободную минуточку можно и просто отдохнуть, отвлечься от больших проблем. Вобла? Пусть будет вобла, если она подвернулась. Когда мы закончим реконструкцию, а вы с Дмитрием Степановичем построите основные объекты, тогда найдем время ходить на спектакли и на концерты, будем по стране ездить. Я со своими ребятишками обязательно в Крым, в Коктебель махну, месяца на два. А спорить?.. О чем нам спорить? У нас идейных разногласий нет!
– Дело не в идейных разногласиях. – Это Дина Ивановна. – Многое ведь еще неясно в вопросах воспитания, например, семейных отношений…
– Семейные отношения надо строить так, чтобы человеку дома хорошо жилось и легко дышалось, – тихо сказал Груздев, будто убеждал в чем-то самого себя, прошелся по комнате, жадно хватил пересохшим ртом холодный воздух, лившийся в распахнутую форточку; мысль о том, что Надя встретилась с Ахмадшой, что они вместе сейчас, неотступно терзала его. – Мне кажется, мы хуже стали работать, – бросил он Дронову, не замечая, что Дмитрия, обеспокоенного «татарским нашествием», тоже стало волновать отсутствие Нади.
Анна Воинова посмотрела почти кокетливо, по-прежнему непроизвольно испытывая крепость «груздевской обороны», заговорила певуче:
– А работы в области атомной энергии? А ракетная техника? А спутники?
– Тут другая статья. На этом сосредоточены вдохновение и труд гениальных советских людей. Особое внимание правительства. Средства. Все лучшее из металлургии, химии, математики, но кое-где мы идем по привычным колеям, относимся к делу с прохладцей. А постоянные просчеты в планировании становятся губительным бременем для промышленности.
– Святое недовольство собой?! Что же, по-твоему, нужно сделать, чтобы не было расхлябанности? – спросил Дронов, еще сильнее встревоженный настроением Алексея.
– Общественное внимание и общественный контроль – вот что нужно! – почти гневно воскликнул Груздев. – И побольше заботы об изобретателях. Кто-кто, а изобретатели должны иметь возможности широкого общения между собой и непосредственный доступ к членам правительства, а не через голову работниковых и карягиных.
– Ты-то теперь имеешь!
– Наши дела сами о себе кричат! А я говорю об изобретательстве вообще.
40
Уже давно наступила ночь, а Нади все нет, и Груздеву кажется странным то, что отец с матерью не слишком волнуются. Может быть, она уже сообщила им о своем решении уйти от него и они пришли сюда не только узнать о важных новостях, но и в порядке «родственного шефства», из боязни, не выкинет ли старый друг Алеша Груздев какую-нибудь глупость.
– Когда я смотрю на сына и невестку, я не узнаю в них своей молодости, – пожаловалась откровенная по натуре Анна Воинова.
– А почему они должны повторять нашу молодость? – рассеянно спросила Дина Ивановна, все сильнее ощущая что-то неладное в семье дочери.
– Наша молодость должна превзойти нас во всем, – уверенно сказала Голохватова, думая не столько о молодежи вообще, сколько о своих «славных ребятах».
– Вот этого я и не вижу! – возразила Анна ее пророчеству. – У современной молодежи нет того бескорыстного горения, той романтики, которая была свойственна нам – ровесникам Октября. Наши дети гораздо прозаичнее, а есть и такие, которым наплевать на революционные заветы отцов.
– Нельзя бросаться словами, – строго одернул ее Груздев. – Если уж говорить объективно, то молодое поколение у нас замечательное. Отдельные тунеядцы – пыль придорожная.
– Однако эта пыль иногда застилает очи! – воскликнула Воинова.
– Там, где трудовая жизнь бьет ключом, не застилает. – Груздев бросил взгляд на свои руки, праздно лежавшие на светлой скатерти, – стрелки часов, блестевших на широком запястье, продолжали страшный бег…
Он представил себе, как Надя и Ахмадша ходят по заводским цехам: ведь она, не скрываясь, назначила ему свидание у центральной операторной. Завтра все будут знать об этом. Почему еще и такая жестокость? А может быть, они уехали в Светлогорск?..
Двигаются крошечные стрелки, и стучит под ними пульс Алексея Груздева: гулко бьет в груди сердце, каждая жилка дрожит, а никто того не слышит.
Дина Ивановна, положив ногу на ногу и склонив набок голову, вникает в спор Бориса Баркова с Федченко, который опять разошелся не на шутку. Федченко убежден: победы добились потому, что он отлично сумел «информировать» приезжавшего в Камск заместителя председателя Совета Министров, и никто его не разубеждает: пусть погордится. А сейчас он схватился с Барковым, обсуждая практическое решение вполне реальных теперь замыслов.
Дина слушает их спор с невольным увлечением, даже с удовольствием, а Груздев опять отвлекся.
«Как совладать, сладить с новой бедой? Единственное средство – все внимание сосредоточить на работе. Будущее и вчерашнее еще сталкиваются в сегодняшнем дне, но жизнь недаром проходит в борьбе – побеждаем! Радоваться надо! Но как радоваться, если личное счастье опять полетело под откос?»
– Что с тобой творится, Алеша? – спросил Дронов, с невольной боязнью ожидая ответа.
– Пойдем. Надо поговорить.
Они прошли в кабинет Груздева, очень просто обставленный. Повсюду книги, журналы, исписанные блокноты. На подоконнике – блеск склянок и пробирок с пробами нефти, парафина, масел. На столе – почетное место изделиям из полипропилена.
– Ты и дома не отдыхаешь! – заметил Дронов, взглянув на разложенные по столу листы бумаги, испещренные мелкими чертежами, надписями и цифрами.
– До сих пор отдыхал. – Голос Груздева выдавал теперь все его тяжкое душевное состояние. – Эх, Дмитрий, видно, в недобрый час привелось мне встретиться с твоей Надюшей! Уходит она от меня.
– Ты шутишь… – И Дронов осекся, вспомнив летние вечера на Каме и недавнюю встречу Ахмадши с его дочерью. Но ведь то прошло, казалось, безвозвратно. – Не может Надя так легкомысленно…
Груздев протестующе взмахнул рукой.
– Не она, а я поступил легкомысленно… Она тогда в растерянности… подавленная была… Словом, Дмитрий Степанович, прискорбно, но делать нечего. Сам я впутался в историю, мне самому и развязывать этот узел.
– О чем вы здесь? – спросила Дина Ивановна, заглядывая в комнату.
Мужчины промолчали. Тогда она быстро подошла и встала между ними.
– Да вот… – Дронов печально и озадаченно развел руками. – С Надей у них нелады.
– Ахмадша?
Груздев молча кивнул и отвернулся.
41
Угроза назревшей семейной драмы, явно ощущавшаяся в доме, испортила настроение всем. Когда расходились, так и не дождавшись Нади, Дина Ивановна отвела Груздева в сторонку, взяла за руку, осторожно, но пытливо спросила:
– Вы не обидите ее, Алеша?!
Алексея передернуло от нечаянного оскорбления, и столько страдания отразилось в его глазах, что Дронова чуть не заплакала, в замешательстве промолвила:
– Прости, дорогой, но ведь нам тоже нелегко.
Выходя на улицу, она взглянула на часы. Вполне понятно, где до сих пор пропадает Надя. Только с Ахмадшой могла она совершенно забыть о доме, тем более в такой знаменательный день! Но вернется ли она сюда? Мощная, точно застывшая фигура Груздева, его угрюмое лицо поневоле внушали острую тревогу матери.
«Может быть, и лучше, если Надя не придет сегодня домой», – подумала она, хотя мысль о том, что дочь ее переночует где-нибудь вместе с Ахмадшой, пугала не меньше.
Проводив гостей, Груздев вернулся к себе.
– Ложись спать, – попросил он отца, бесцельно слонявшегося по квартире. Однако когда тот, еще потоптавшись то в кухне, то в столовой, нехотя ушел в свою спаленку, Алексей готов был, как в детстве, бежать за ним, чтобы спрятаться под теплое отцовское крыло. Но слишком вымахал и постарел он для этого! А надо было что-то сделать, как-то избавиться от тоски, и, сам того не замечая, Груздев стал ходить по комнатам, мечась, точно угрюмый и беспомощный зверь в клетке.
Вдруг подумалось, что Надя и Ахмадша наблюдают за ним с улицы: большая его гривастая тень бурно шевелилась на новых оконных шторах. Молодые, счастливые, уж не смеются ли они над запоздалыми потугами деда Матвея и Груздева украсить клетку, из которой выпорхнула золотая жар-птица: «Ужо вам, старые ротозеи!»
Алексей щелкнул выключателем в столовой, прошел в кабинет, взглянул на свои чертежи и записи – кое-что еще додумывал в процессе «дизельки», не застывающей на морозе. Любимое детище!.. Но от вида бумаг стало еще тошнее: не идут в счет ни талант, ни добродетель, когда загорится страсть и на другую чашу весов положена красота юности.
Широкоплечая тень опять легла на все окно: Груздев погасил свет и в кабинете и теперь шатался в полутьме один на один со своей гнетущей тоской.
За окном оказалось неожиданно светло: взошла луна. Алексей прислонился к стеклу горячим лбом. «Неужели все кончено? Неужели и проститься не зайдет? Ахмадша не отпустит!» Яростная ревность заклокотала, вскипела гневом до удушья. «Ведь никто не заставлял ее пойти за меня. Доломала жизнь и ушла. Даже „прощай“ не сказала. За что такое? Помогал, чем только мог…» Перед глазами возникло милое лицо Нади, и последняя мысль показалась постыдной. «Да разве можно расплатиться чем-нибудь за счастье быть с нею?! Еще поставь себе в заслугу то, что из реки ее вытащил!»
Луна светила с другой стороны дома, а тут кротко смотрело на человека, сломленного горем, блекло-голубое небо со стеклянными блестками звезд. Высокие сосны покачивались перед окном; смутно отсвечивали зеленью шевелившиеся от ветра ветки, бронзовели серые стволы.
Где тут бродят Надя и Ахмадша?.. Что она говорит, прижимаясь к нему, смеясь затаенно и счастливо?
Натыкаясь на стулья, Алексей прошел в столовую, откинул штору. На улице пустынно. В больших домах лишь кое-где видны огни. Ходит над заснувшим новорожденным городом круглолицая нянька – луна, заботливо заглядывает в окна. Звезды с этой стороны дома кажутся золотыми, а все сосны, сохранившиеся на будущем тротуаре, стоят угольно-черные.
