Текст книги "Встреча. Повести и эссе"

Автор книги: Анна Зегерс

Соавторы: Франц Фюман,Петер Хакс,Криста Вольф,Герхард Вольф,Гюнтер де Бройн,Эрик Нойч
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 44 страниц)

Восемнадцатая глава. Гроза

На следующий день, в воскресенье, профессор Менцель и Пётч увиделись в последний раз. Закончилось знакомство, которое при иных обстоятельствах могло бы стать дружбой, – закончилось немногословно, но при громе и молниях.

– Вчера в театре было как в театре, – сказал Браттке, когда в понедельник обсуждали в институте вечер. – Трагедия для посвященных, с незримым трупом. Властелин может быть доволен: он избавился от вши, сидевшей в волосах. Бедная вошь!

Волна жары и зноя отступала. Солнце, которое уже и видеть не хотелось, затянулось дымкой. Утром южный ветер усилил влажную духоту. Даже дети плохо спали. Одна лишь Элька была бодра.

– Ко всему привыкаешь, – говорила она в ответ на жалобы.

Фриц не мог не выполнить просьбу отвезти брата и невестку в Берлин. С недавних пор он обзавелся старой машиной для своих поездок на выходные дни. На сей раз он тоже уехал в пятницу вечером, но в воскресенье днем вернулся. Он давно заказал на доклад брата два билета, дурашливо осклабившись при удивленном вопросе Эльки: «Два?». В его машине сквозило и грохотало. В ней не потеешь, но разговаривать не удается, можно только перекрикиваться.

В театре Фриц волновался больше, чем брат. Он бегал и искал повсюду особу, объявленную им спутницей, и забыл даже пожелать брату удачи. Тот и не заметил этого. Его занимали другие проблемы. Во-первых, пробиться в театр! При входе его не пропустили, потому что у него не было билетов, а сказать «Я докладчик!» он не мог. За дело взялась Элька, ввергнув его в смущение, ибо заговорила она не шепотом, а полным голосом, так что все вокруг слышали и оглядывались на него. Найдя служебный вход, Элька вняла просьбе мужа и оставила его одного. Ему не хотелось, чтобы она присутствовала при встрече с Менцелем, которую он представлял себе ледяной.

Но он снова ошибся в профессоре. Он ожидал, что натолкнется на высокомерие, но никак не на сердечность. Профессор же, представляя Пётча работникам театра, лучился ею. Он спросил, очень ли волнуется Пётч, предложил коньяку и не преминул осведомиться о мнимой прапраправнучке виновника торжества.

Алкоголь сразу ударил Пётчу в голову. От жары, которая в маленьком помещении за сценой была еще сильнее, чем на улице, у него пересохло во рту, он насквозь пропотел. Он стоял на дрожащих ногах, прислонившись к стене, не в силах следить за разговорами об освещении, управлении занавесом и проекционном изображении. Потом работники театра ушли. На несколько минут он остался наедине с профессором.

– Можешь мне не говорить, каково у тебя на душе, – сказал Менцель, вытирая платком лицо. – В одном отношении я чувствую себя так же, как ты: как и ты, я должен демонстрировать сейчас публике единодушие со своим противником (как это повседневно бывает в браке и государственных делах). Но в остальном тебе, конечно, намного хуже. После проигрыша подпольных битв ты должен решить, нападать на меня публично или нет. Такие решения даются нелегко. Если бы ты спросил моего совета, я бы сказал: оставь, ты ведь только проиграешь. Дураки в зале все равно не поймут, чего ты хочешь. А между нами все будет кончено. Ты, конечно, очень зол на меня. Я был суров с тобой, но иначе нельзя. Я говорил не со злым умыслом, а серьезно, очень серьезно. Ты носишься с фантомом, считая, насколько я тебя знаю, будто это и есть правда. Для меня же дело заключено в большем: останусь я или не останусь в науке и в памяти потомков. Посадив Шведенова на почетное место, я обеспечил себе почетное место в истории историографии. Я поседел за этой работой, и вот приходишь ты из своей деревни и хочешь разбить все вдребезги (охотно верю – без дурных намерений). Так пойми же: я не остановлюсь ни перед какими средствами, чтобы помешать тебе в этом.

Последние слова профессор проговорил очень быстро, так как их уже звали. Занавес был поднят. Пора было идти на сцену.

В первые минуты выступления сознание Пётча функционировало не полностью. Он, правда, чувствовал, что у него дрожат руки, рубашка прилипла к спине, но он не слышал ни слова из вступительной речи Менцеля, да и собственные начальные фразы не мог потом вспомнить. Первое, что он заметил, – он читал очень громко. Но читал он гладко и не слишком быстро, это его успокоило, и он отваживался время от времени поднимать глаза от рукописи. Из темноты стали выступать лица. Он видел, как вытирали платками вспотевшие лбы. Его радовала тишина в зале как свидетельство внимания слушателей.

Он читал механически и мог даже думать о посторонних вещах, причем так ясно и остро, как ему никогда больше не дано будет. Он вдруг понял, почему профессор пытался скрыть его изыскания: книга Менцеля не только по фактам оказалась бы устаревшей еще до своего появления – если верны утверждения Пётча, рухнет вся ее концепция, поскольку развеется миф об образце героической жизни.

Пётч полагал, что эта мысль только сейчас пришла ему в голову, и сам удивился, обнаружив, что она уже раньше жила в нем, ибо влияние ее чувствовалось в монотонно зачитываемом докладе. Доклад в значительной мере основывался на том факте, что смерть Шведенова фальсифицирована, и многие утверждения Менцеля, без упоминания имени, ставились там под сомнение. Может быть, это был первый шаг к опровержению Менцеля. Но Пётч не думал о втором. Он хотел не опровергнуть Менцеля, он хотел его переубедить. Однако для этого ему все еще не хватало последнего доказательства. И докладчик стал о нем мечтать.

Голос Менцеля вернул его к действительности, и он понял, что доклад закончен, что он свободен. Разумеется, Менцель не упустил возможности нанести ему еще один удар, но, как человек порядочный, имени не назвал. И, кроме Пётча, только посвященные знали, кого он имел в виду, когда говорил о людях, которые копаются в мелочах, фетишизируют детали и тем самым – вольно или невольно – загоняют Шведенова в сети реакции, что, по мнению Менцеля, обречено на провал, поскольку благодаря его, менцелевскому, «Бранденбургскому якобинцу» прогрессивный историк и поэт скоро станет неотъемлемой частью традиций социалистической культуры.

Надо быть Менцелем, чтобы после столь серьезной тирады суметь развеселить публику, и она отблагодарила его смехом при первых же остроумных намеках на множество литров пролитого пота. А для шутки, которую Менцель приберег к финалу, на помощь ему пришли небеса. В тот момент, когда он смело свел воедино надежду на начало новой жизни Шведенова и на конец жары, разразилась шумная гроза. Поднялось такое ликование, словно наступившая прохлада – заслуга профессора. Принимая аплодисменты, профессор не преминул выразить душевное согласие с докладчиком.

Элька стояла с Фрицем и его спутницей в гардеробе. Она уже пережила сюрприз, который ожидал Пётча. Он заметил фрау Унферлорен лишь тогда, когда она, покраснев, повисла на руке Фрица и попросила прощения за то, что они так долго скрытничали.

Поняв наконец, в чем дело, Пётч сказал: «Ах, вот оно что, вы оба…» – и хотел было произнести нечто вроде поздравления, но в круг вступил профессор Менцель и, дружески обняв Пётча, попросил разрешения увести на несколько минут звезду вечера, поскольку его требуют фоторепортеры.

Хоть это и излишество, там действительно был фотограф, которого Менцель накануне просил содействовать популяризации Шведенова. Профессор свою повинность уже отбыл, теперь на очереди – учитель и ученик: на сцене, перед сценой, с серьезными лицами, смеясь, стоя, в дружеской беседе со слушателями. Две пленки были израсходованы. Но фотографий Пётч никогда не увидел.

Одним из слушателей, дружескую беседу с которыми изображал Пётч, был Браттке, но он-то не только изображал, а и на самом деле говорил, правда с таким брюзгливым лицом, что фотограф сделал ему замечание.

– Будь я бессовестным, – говорил Браттке, наклонившись к Пётчу, – я бы гордился тем, что участвовал в процессе воспитания, результаты которого вы нам сегодня продемонстрировали. Но поскольку я не таков, я извлеку два урока из сегодняшнего событий. Первый: не обучай критике человека, не умеющего смолчать; второй: моральная победа и самоубийство почти синонимы. На прощание я могу только сказать, что, хотя мне было бы приятнее, если бы мы не прощались, я советую вам радоваться такому финалу. Вы бы ведь никогда не стали полезным пишущим рабом наподобие Слайдана. Когда Карл V назвал его (остроумно, как это случается с шефами) своим личным вралем, Слайдан не возразил. Боюсь, он был горд этим.

Профессор Менцель не затруднил себя столь длинной прощальной речью, зато он был не брюзглив, а приветлив, когда говорил:

– Извини, что я не сказал тебе о фактических ошибках, которыми пестрит твое сочинение. Может статься, они мне когда-нибудь понадобятся – для разноса, к которому, естественно, меня вынудило бы опубликование твоего доклада. Вот это и было бы верной дружбой, сумей это понять. Доброго пути домой, в твою деревню, и – прощай!

Элька ждала на улице. Гроза прошла. Воздух стал влажным и прохладным. Разбрызгивая лужи, подъехал Фриц. Элька полагала, что мужу пошла бы сейчас на пользу рюмка водки, но Пётч хотел поскорее домой. Да и фрау Унферлорен очень устала.

У дверей ее дома Фриц выключил мотор.

– Мы оба, – сказал он торжественно и, чтобы показать, кого он, кроме себя, имеет в виду, посмотрел на фрау Унферлорен, которая вложила свою руку в его и смущенно потерлась щекой о рукав его пиджака, – мы оба хотим вам кое-что сообщить.

– Поздравляем! – сказала Элька.

– Спасибо, но это еще не все, – ответил Фриц. – Перестройка кухни теперь уже ни к чему. Знаете, мне надоел тягач. Я пересаживаюсь на такси. Хочу сказать: я переселяюсь к ней в Берлин. Вас это очень удивляет?

– Нет, вовсе нет, – сказала Элька, а у ее мужа опять оказалась под рукой цитата, на сей раз из шведеновского «Увядшего весеннего венка»: «Ах, боже милый, как славно сходится одно с другим». И до следующего утра он больше ничего не сказал – во-первых, потому, что всю дорогу машина очень тарахтела, во-вторых, дома Элька, как только легла, сразу уснула.

Чем он всю ночь напролет занимался, стало известно лишь утром после завтрака. На вопрос Эльки, что теперь с ним будет, он ответил:

– Я должен как можно скорее найти фактические ошибки, о которых говорил профессор. Необходимые поправки я осторожности ради пошлю Лепетиту телеграммой. Мне надо еще раз проверить все даты и события. Ошибки могли вкрасться и в родственные отношения: они очень запутанные. Так как старик фон Массов, полковник в отставке, был четыре раза женат и все его жены имели братьев и сестер, Шведенов был богато наделен дядьями и тетками. Различать их непросто еще и потому, что тетки со стороны матери выходили замуж за дядьев со стороны отца (и, стало быть, тоже носили фамилию Массов), к тому же, на беду, вторая жена, мать Макса, была не только в замужестве, но и урожденная фон Массов, кстати, она сестра прусского министра юстиции, роль которого в жизни Шведенова пока неизвестна, но, вероятно, важна. В ранних дневниках Шведенова упоминается дядя, советующий ему изучать юриспруденцию. Он именуется штольповским дядей – видимо, по названию города в Померании. Если будущий министр юстиции тоже происходит оттуда, то надо поискать его корреспонденцию. Может быть, в прусском государственном архиве?

Вот как длинно и еще длиннее отвечал Пётч утром в кухне на вопрос Эльки о его будущем. Вечером она снова попыталась заговорить об этом, но услышала только новые подробности о министре. Потом она махнула рукой. Она знала, что теперь муж будет бесконечно повторять одно: я должен ему это доказать, я должен ему это доказать.

Девятнадцатая глава. Кладбищенский покой

Спустя несколько дней фрау Зеегебрехт доставила в Шведенов письмо, прибывшее из Люнебургской пустоши, следующего содержания:

«Глубокоуважаемый господин Пётч!

То, что я только сегодня подтверждаю получение Вашей статьи „Поиски одной могилы“, можно оправдать перегруженностью работой по изданию обширного труда (20 листов). Но ничем нельзя оправдать то, что я так долго оставлял Вас в неведении относительно характера данного труда. За первое упущение я прошу Вас простить меня, второе я хочу исправить этим письмом.

Замысел сборника „Реставрация в Германии“ продиктован убеждением, что ныне политика в Европе должна покоиться на трех столпах: безопасность, стабильность и мир. В поисках традиций подобного политического гуманизма я остановился на тех силах, которые определили судьбу Германии в самый длительный период мира в XIX веке, – в период так называемой Реставрации, то есть после Французской революции и накликанной Наполеоном почти тридцатилетней военной смуты. Совершенно очевидно, что тогдашнее положение Европы в некоторых аспектах схоже с нашим положением после гитлеровской войны, но лишь немногие решаются признать, что тогда, как и сегодня, единственное спасение состояло и состоит в здоровом консерватизме. Тогда существовали силы, которые пронесли через революцию и вызванный ею национализм идею старой Европы. Их олицетворением может служить одно имя: Меттерних. Нам следовало бы перенять его герб. Задача моей книги – очистить это имя от грязи, которой его забрасывали в течение полутора столетий писания истории. Бидермайер – эпоха, вызывающая сегодня ностальгическую тоску, эпоха покоя и защищенности, – творение его рук. До сих пор его величие было заслонено от нас прусско-немецким национализмом и верой в прогресс. Поскольку гитлеровская война разрушила первое, а атомная смерть и отравление окружающей среды – второе, мы только сегодня можем заново осознать величие этого подлинного князя мира.

Я говорил о своей книге, теперь перейду к Вашему сочинению, которому, скажу заранее, не отказываю в уважении. Я читал его не только с интересом, но и с возраставшим напряжением и, глубоко зная то время, могу с определенностью сказать: хотя вам и не хватает последних доказательств, нет никаких оснований подвергать сомнению результаты Вашего исследования. Когда бы в будущем ни упоминалось имя Макса фон Шведенова, придется, памятуя о Ваших заслугах, обращаться к Максимилиану фон Массову. Позвольте мне первым поздравить Вас с этим.

Таким образом, не факты вызывают в Вашей работе мои сомнения, а Ваше отношение к ним. Вы позволяете (помня о Вашем положении, я бы добавил: вынужденно) предрассудкам затуманить Ваш в остальном столь ясный взгляд. Иногда это выражается лишь в выборе слов (например, когда Вы называете мир внутри Германии кладбищенским покоем), но главным образом это касается интерпретации фактов. Так, Карлсбадская конференция является для Вас „апогеем духовного угнетения“ и началом „мрачных времен“. Дорогой господин Пётч, мне больно читать это! Не потому, что Вы придерживаетесь другого мнения, чем я, но потому, что Вы лишь вторите черно-белым, черно-бело-красным и красным историкам и при этом совершенно забываете, против кого направлено то, что Вы именуете „деспотией“, – против националистических горлодеров, которые, не будь они остановлены, могли бы стать настоящими деспотами, ибо их целью было всем и каждому навязать свою догму. Как ни парадоксально звучит, но с такой точки зрения Карлсбадские постановления о цензуре решающим образом способствовали сохранению духовной свободы, и Шведенов-Массов, старавшийся претворить предписания в жизнь, не предал, как Вы считаете, достойные идеалы: он пришел к ним только в старости, и потому он вполне заслуживает почетного места в моей книге. Но для этого требовалась бы более свободная от предубеждений позиция, чем та, на которой Вы стоите или, точнее, можете стоять.

Посему возвращаю Вашу заслуживающую внимания работу с выражением глубочайшего сожаления, не предлагая Вам изменить ее в обозначенном мною смысле. Даже если бы Вы этого захотели, Вы не сумели бы. Для этого Вы слишком в плену у веры в прогресс, которую я не разделяю, но стараюсь уважать.

С глубоким почтением приветствует Вас

Ваш Альфонс Лепетит».

Двадцатая глава. Камни

Весной, когда солнце впервые выманивает горожан на вольный воздух, или осенью, в грибную пору, случается, что дорогой между Липросом и Шведеновом идут или едут чужие. На перекрестке, названия которого – Драйульмен – они не знают, их внимание привлекает человек, занятый чем-то на проросшем корнями лесистом пригорке склона, спускающегося к низине у Шпрее. И если привыкшие к этому зрелищу местные жители, не сходя со своих мопедов или тягачей, лишь взмахивают рукой для приветствия, то пешие или моторизованные путники из Берлина или Франкфурта с любопытством поднимаются на пригорок, чтобы посмотреть, что здесь человек, один в лесу, может копать или долбить. А тот, покрытый потом, не обращая ни на кого внимания, расчищает фундаментные стены дома и затем копает между ними дальше. И, стоя на набросанном им земляном валу, каждый второй зритель вспоминает шутливое слово «кладоискатель». Если лопата наталкивается на препятствие, землекоп откладывает ее в сторону и осторожно выгребает камень руками, булыжники он небрежно кидает в лес, кирпичи же, даже в обломках, бережно очищает, осматривает со всех сторон и укладывает друг на друга. На приветствия отвечает коротко, но дружелюбно, охотно подсказывает дорогу, однако в разговоры, отвлекающие от работы, не вступает.

Он какой-то затравленный, говорят люди липросскому трактирщику, справляясь о лесном землекопе, – это видно по движениям, по глазам, глубоко сидящим на небритом лице. Трактирщик с пониманием кивает и заверяет, что человек этот, бывший учитель, а теперь тракторист, безвреден; он, правда, слегка заучился, но в остальном, в жизни и в работе, вполне справен, жена у него молодчина, напоминает ему о еде и питье, даже приносит их, когда он в субботу и воскресенье копает наверху, так что о нем беспокоиться не приходится. На вопрос, что же он с таким рвением ищет, трактирщик только пожимает плечами. Он об этом знает так же мало, как и его местные клиенты, давно переставшие строить догадки.

В курсе дела только некий господин Браттке из берлинского ЦИИИ, иногда наезжающий в Шведенов: он охотно рассказывает об этом интересующимся – в надежде, что они еще раз заедут в Драйульмен и порадуют Пётча каким-нибудь сообщением, хорошо бы касательно некоего штольповского дяди – виновника нынешних изысканий Пётча.

Имя дяди – Юлиус Эберхард Вильгельм Эрнст фон Массов, он происходил из померанского города Штольп, стал в Берлине министром юстиции и, если верны гипотезы Пётча, был тем дядей Макса, который упоминается в его дневниках. В письмах дяди, после долгих поисков найденных Пётчем в одном старом штольповском альманахе, дважды речь идет о племяннике Максимилиане, который, к ужасу семьи, упорно занимается сочинительством, живет в лесу, в одиночестве, и заболел с горя, потому что не может жениться на девушке из бюргерской семьи. Местность не названа, зато пересказывается слух, забавляющий всю родню: больной от любви родственник выцарапал на многих кирпичах своего убогого жилища имя любимой.

И вот теперь Пётч разыскивает один из этих кирпичей, который с несомненностью докажет тождество Макса фон Шведенова с Максимилианом фон Массовом. Он знает, что около Драйульмена надежда на успех мала. Там лежат только отброшенные при сносе камни. Большинство их, как известно, пущены в дело в деревне. Пётч уже знает, в какие дома, амбары, хлева они могли быть встроены. Зимой, когда земляные работы придется прекратить, он их осмотрит. Да и хлева, в которых нет больше скота, то и дело сносятся. Кто в выходные дни не найдет Пётча на Драйульмене, пусть поищет его на груде щебня между Липросом и Требачем. Он копается там в строительном мусоре и видит в мечтах свой триумф: держа на ладони кирпич, на котором сто семьдесят лет назад запечатлено было имя Доретты, он вступает в менцелевскую «преисподнюю» и говорит: «Вот оно, господин профессор, вот доказательство!»

Комментарии

Опубликованные в этой книге повести, рассказы и эссе современных прозаиков ГДР о писателях «века Гёте» – всего лишь маленький ручеек в большом потоке исторической прозы, получившей широкое развитие в литературе ГДР начиная с 1940-х годов. К историческим темам постоянно обращались И. Р. Бехер, Б. Брехт, А. Зегерс, Ф. Вольф, В. Бредель, Куба и другие основоположники литературы ГДР[213]213
  См. подробнее: Фрадкин И. М. Историческая тема в современной немецкой литературе. В кн.: Литература Германской Демократической Республики. М., 1958, с. 130–193.


[Закрыть], стремившиеся осмыслить историю (в том числе и проблему культурного наследия) с марксистских позиций, привлечь внимание к революционным и демократическим традициям в прошлом Германии. Историческая тема занимала видное место в творчестве Ганса Лорбера (1901–1973), получившего в 1971 г. первую премию имени Л. Фейхтвангера за трилогию о Мартине Лютере, Иоганнеса Бобровского (1917–1965), Людвига Ренна (1889–1979), Герхарда В. Менцеля (1922–1982), создавшего романы о Лессинге, Шиллере и Гейне. К исторической тематике в современной литературе ГДР постоянно обращаются Роземари Шудер (род. в 1928 г.), Ганс Пфейфер (род. в 1925 г.), Вернер Штайнберг (род. в 1913 г., романы о Гейне и Бюхнере), Инге фон Вангенгейм (род. в 1912 г., среди многих исторических романов ее перу принадлежит и роман о Лессинге), Отто Готше (род. в 1904 г.), Мартин Штаде (род. в 1931 г.) и многие другие[214]214
  См. подробнее в кн.: Herring H. Geschichte für die Gegenwart. Histirische Belletristikcin der Literatur der DDR. Berlin, Deitz-Verlag, 1979; Resso M. Immer mal wieder: Poesie und Geschichte. Bemerkungen zur histirischen Belletristik in der sozialistischen Gegrnwartsliteratur. In: Ansichten. Aufsätze zur Literatur der DDR. Halle (Saale), Mitteldeutscher Verlag, 1976, S. 198–261.


[Закрыть].

Помимо представленных в данной книге писателей, в 1970–1980 годах историческая и историко-литературная проблематика все чаще занимает и таких авторов, как Фриц Рудольф Фриз (род. в 1935 г., известны его книги о Сервантесе и Лопе де Вега), Иоахим Вальтер (род. в 1943 г., в 1982 г. вышел в свет его роман о крупном немецком поэте конца XVII – начала XVIII века Иоганне Христиане Гюнтере), Карл Микель и другие.

Эрик Нойч

Форстер в Париже (1978)

Жизнь и творчество Иоганна Георга Адама Форстера (1754–1794) всегда привлекала внимание представителей передовой общественной мысли. Общеизвестен большой интерес к нему и высокая оценка его творчества и практической деятельности Ф. Энгельсом, Г. Гейне, Ф. Мерингом, А. Герценом, Н. Г. Чернышевским и др. В литературе ГДР создано несколько произведений, посвященных наиболее драматичным эпизодам жизни Г. Форстера. Известный писатель и литературовед Ганс Юрген Геердтс (род. в 1922 г.) написал роман «Рейнская увертюра» (1954), изображающий революционные бои в Майнце в 1792–1793 гг. Тому же периоду в основном посвящен и исторический роман Фридриха Дёппе (род. в 1922 г.) «Форстер в Майнце» (1956), переизданный в 1960 г. под названием «Майнцские якобинцы». Кроме того, известна и исторически-биографическая повесть Хельмута Митке (род. в 1897 г.) «Волнующие годы» (1956).

Эрик Нойч (род. в 1931 г.) – лауреат Национальной премии ГДР, автор романов, повестей и рассказов на современные темы, в том числе «Биттерфельдские истории» (1961), «След камней» (1964), «В поисках Гатта» (1973), «Мир на Востоке» (часть I, 1973; часть II, 1978) и др. Созданный Э. Нойчем психологический портрет Г. Форстера полемичен. Эту скрытую в повести полемическую направленность Э. Нойч раскрывает в эссе «Георг Форстер сегодня» (1978). Он хочет напомнить об одном из ярчайших примеров реалистической и революционной традиции в немецкой литературе, противопоставить ее антиреалистическим тенденциям в творчестве отдельных молодых писателей. Следование революционной традиции далось Форстеру ценой величайших личных жертв, отказа от благополучия, разрыва с былыми друзьями и единомышленниками, ценой величайшего мужества, которого не может быть без цельного мировоззрения и ясных нравственных убеждений. В публикуемой повести Э. Нойча последовательность событий заметно нарушена, поэтому приводим основные даты жизни и творчества Форстера.

1754 – 27 ноября в деревне Нассенхубен около Гданьска (Данцига) родился Иоганн Георг Адам Форстер.

1765–1766 – путешествие с отцом (Иоганн Рейнгольд Форстер, 1729–1798) по России по приглашению русского правительства для составления отчета о немецких колониях на Волге и о богатствах Поволжья.

1766–1772 – пребывание с отцом в Англии.

1767 – Г. Форстер публикует свой перевод на английский язык сочинения М. В. Ломоносова «Краткий российский летописец».

1772–1775 – принимает участие (вместе с отцом) во втором кругосветном плавании Джеймса Кука.

1777 – в Лондоне (на английском языке) опубликовано «Путешествие вокруг света».

Знакомится в Париже с Г. Л. Бюффоном и Б. Франклином.

1777–1778 – путешествует по Германии в поисках постоянной работы. Знакомство с Терезой, дочерью профессора филологии, в Гёттингене.

1778–1784 – преподает естественную историю в Касселе. Знакомство с Г. К. Лихтенбергом и Ф. Якоби.

1781–1791 – сотрудничество в «Гёттингенском вестнике искусства и литературы».

1785 – женится на Терезе Гейне.

1785–1787 – преподает в университете в Вильно.

1788 – начинает работать библиотекарем в Майнце.

1789 – «История искусства в Англии», «Искусство и эпоха», первый выпуск сборника эссе «Мелкие статьи».

1790 – путешествует по Европе с Александром Гумбольдтом.

1791 – опубликовал перевод драмы древнеиндийского поэта Калидасы «Сакунтала» («Шакунтала»).

1792 – 21 октября французская армия вступила в Майнц.

1791–1794 – книга художественной публицистики «Суждения о Нижнем Рейне, Брабанте, Фландрии, Голландии, Англии и Франции в апреле, мае и июне 1790 года».

1793 – 17 марта избран вице-президентом рейнско-немецкого Конвента в Майнце; 30 марта – выступление в Национальном Конвенте в Париже о присоединении рейнско-немецкой республики к Французской республике; 23 июня – Майнц захвачен войсками прусско-саксонской коалиции.

1793–1794 – пишет «Изложение революции в Майнце» (опубл. в 1843 г.). Создает серию статей «Парижские наброски», статью «Взгляд на природу в целом»; второй и третий тома «Мелких статей».

1794 – 12 января Георг Форстер скончался в Париже.

Петер Хакс

Разговор в семействе Штейн об отсутствующем господине фон Гёте (1977)

Жизнь и произведения Гёте постоянно привлекали внимание писателей ГДР, с семидесятых годов живой интерес к его творчеству заметно усилился. Свою роль здесь сыграли «Новые страдания юного В.» Ульриха Пленцдорфа, стихотворения Фолькера Брауна и др.[215]215
  См. весьма содержательное исследование Бернда Лейстнера о жизни Гёте в современной литературе ГДР: Leisiner B. Unruhe um einen Klassiker. Zum Goethe-Bezug in der neueren DDR-Literatur. Halle-Leipzig, Mitteldeutscher Verlsg, 1978.


[Закрыть]

Один из крупнейших современных драматургов ГДР Петер Хакс (род. в 1928 г.) неоднократно обращался к жизни и творчеству Гёте.

Психологическая монодрама П. Хакса «Разговор в семействе Штейн об отсутствующем господине фон Гёте» была впервые с успехом поставлена в Дрездене в 1976 г. В основу пятиактной пьесы положен вымышленный рассказ близкой знакомой Гёте Шарлотты фон Штейн (1742–1827) о ее отношениях с Гёте с 1775 по 1786 г., когда Гёте вдруг неожиданно для всех уехал из Веймара в Италию; П. Хакс внимательно изучил их переписку и умело использовал ее в пьесе.

Шарлотта фон Штейн сыграла заметную роль в становлении личности Гёте. Богато одаренная натура, она не только вдохновила Гёте на ряд стихотворений и послужила прообразом героинь некоторых его драм, но и сама писала драмы (например, «Дидона», 1794); ее муж, Иосиас фон Штейн, был главным начальником конюшни (оберштальмейстером) герцога.

В постраничном комментарии частично использованы примечания Э. В. Венгеровой в кн.: Хакс П. Пьесы. М., Искусство, 1979.

Герхард Вольф

Бедный Гёльдерлин (1972)

Обращение к творчеству Гёльдерлина, не понятого современниками и надолго забытого потомками, имеет в литературе ГДР свои давние традиции. Стоит напомнить лишь такие имена, как Рудольф Леонгард (1889–1953) и Иоганнес Р. Бехер, а затем С. Хермлин, Ф. Браун и др. И. Р. Бехер постоянно возвращался к раздумьям о Гёльдерлине (см., например, сонет «Гёльдерлин») в своих эстетических работах и дневниковых заметках разных лет.

Герхард Вольф (род. в 1928 г.) – известный литературовед, автор книг и статей о поэзии ГДР и ФРГ, о творчестве Э. Арендта, Г. Маурера, И. Бобровского и др. Он постоянно выступает и как писатель, совместно с Кристой Вольф, например, ими создано несколько киносценариев. В повести «Бедный Гёльдерлин» Г. Вольф продолжает разрабатывать беллетристическую технику литературного монтажа, найденную им в одной из книг о И. Бобровском («Описание одной комнаты. 15 глав об Иоганнесе Бобровском», 1971), где в беллетризованное биографическое повествование вкрапляются (выделенные курсивом или никак не помеченные) отрывки из произведений писателя, выдержки из писем и документов, отзывы друзей и современников.

В повести «Бедный Гёльдерлин» особое композиционное значение имеют выделенные курсивом отрывки из книги Вильгельма Фридриха Вайблингера (1804–1830), талантливого немецкого поэта, прозаика и очеркиста, учившегося в 1822–1826 годах в университете в Тюбингене (где, как мы знаем, с 1806 года жил больной Гёльдерлин) и оставившего книгу заметок, наблюдений и раздумий о жизни и творчестве великого поэта «Жизнь Гёльдерлина, его поэзия и его безумие», опубликованную в 1831 году. Вкрапленные в книгу подлинные свидетельства современника, испытавшего в своем творчестве сильное воздействие Гёльдерлина (например, роман в письмах «Фаэтон» написан под очевидным влиянием «Гипериона»), придают исторический масштаб и достоверность книге, и так уже насыщенной подлинными историческими документами. Чтобы пояснить технику документального монтажа Г. Вольфа (не всегда легко поддающуюся расшифровке), приведем лишь один пример. Г. Вольф цитирует два отрывка из письма Гёльдерлина Сюзетте Гонтар, написанного в 1799 году и, по-видимому, неотправленного: «А знаешь, в чем таится корень зла?.. и тогда ужас пронзает все мои члены, и я выкликаю страшные слова: живой мертвец!» Между этими двумя абзацами – двумя отрывками из письма горячо любимой женщине – всего лишь одна фраза, принадлежащая собственно Г. Вольфу: «С кем это он говорит?» Читателю, не знающему досконально все творчество и переписку Гёльдерлина, не догадаться, что здесь вкраплены отрывки из письма конкретному лицу, Сюзетте Гонтар, но читателю понятно, что здесь идет возвышенный и откровенный разговор с другом. Далее следует (за несколькими вводящими фразами Г. Вольфа) небольшой отрывок из перевода оды Пиндара, сделанного Гёльдерлином. И тут же – комментарий самого Гёльдерлина к переводу Пиндара, введенный Г. Вольфом словами: «Сам он истолковывает их так: страх перед правдой…» Таким образом, публикуемая повесть – тщательно продуманное и композиционно четко организованное художественное произведение, к тому же предельно насыщенное достоверным документальным материалом.

Криста Вольф

Нет места. Нигде (1979)

Тень мечты (1978)

«А грядущее начинается уже сегодня» (1979)

Жизнь и творчество Генриха фон Клейста стали предметом серьезных раздумий и дискуссий в немецкоязычных литературах XX века. И. Р. Бехер еще в 1911 году написал «Гимн Клейсту», в котором трагическая неудовлетворенность писателя, приведшая его к самоубийству, изображается как необоримое стремление человека к совершенству, к преображению своих внутренних духовных возможностей в активную общественную позицию. О Клейсте писали Р. М. Рильке, Т. Манн, А. Цвейг, Б. Узе, Ф. К. Вайскопф и многие другие прогрессивные писатели; полемика А. Зегерс с Д. Лукачем по проблемам реализма была особенно острой по вопросу о творческом методе Клейста, о продуктивности его реалистических сторон для развития литературы социалистического реализма. В литературе ГДР интерес к Клейсту особенно усилился с середины 1970-х годов в связи с подготовкой к 200-летию со дня рождения писателя. Была подготовлена интересная антология «Генрих фон Клейст в оценке немецкоязычных писателей» (1977), издано новое четырехтомное собрание его сочинений (1978), фундаментальное исследование Рудольфа Лоха «Генрих фон Клейст. Жизнь и творчество» (1978); в журналах и сборниках опубликовано немало статей о Клейсте, в театрах созданы новые инсценировки его пьес.