Текст книги "Изгнанник"

Автор книги: Аллан Фолсом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 54 страниц)

Эпилог

Остров Кауаи, штат Гавайи.

Четыре месяца спустя

Волны, искрящиеся бирюзой, накатывались на раскаленный белый песок. А вдали от пляжа, стоило лишь отплыть и нырнуть на небольшую глубину, цвета просто не поддавались описанию. Неземные переливы белого цвета, лучистый коралловый и головокружительный пурпурный, несколько разновидностей оранжевого, не встречаемые на суше, оттенки черного, каких не найдешь ни в одной цветовой таблице… Волшебство творили тропические рыбки, поднимающиеся из глубин, чтобы поживиться размокшими хлебными крошками. Отправившись поплавать, Мартен специально взял с собой пластиковый пакетик с лакомством и теперь сквозь маску любовался этим миром, который завораживал своим великолепием.

Позже, когда солнце уже клонилось к закату, он бросил свое снаряжение для подводного плавания в багажник взятой напрокат машины и побрел по пустынному пляжу.

Короткая статья о применении плитняка при разбивке садов, удачно опубликованная в международном журнале о ландшафтном дизайне, обеспечила ему контракт на ежемесячную серию подобных публикаций. Аванс был не столь уж велик, но его хватило, чтобы расплатиться с долгами по кредитным картам за аренду траулера. И еще достаточно денег осталось на укрепление собственной психики, если там вообще можно было что-то укрепить.

На остров Кауаи он прибыл семь дней назад из Англии, преодолев семь тысяч миль. Задолженность по учебе была тоже ликвидирована: письменные работы за семестр, которые давно следовало сделать, наконец завершены, а экзамены сданы, причем вполне успешно.

Худощавый и почерневший от солнца, с пятидневной щетиной, одетый в выцветшие шорты и застиранную футболку с эмблемой Манчестерского университета, Мартен вполне мог сойти за бродягу-профессионала, скитающегося по пляжам всего мира.

Кекаха был тем пляжем, куда он и Ребекка детьми приезжали раз в несколько лет вместе с родителями. Он хорошо знал это место, оставившее в его душе самые светлые воспоминания. Потому и приехал сюда, на сей раз один, чтобы спокойно побродить и подумать, найти какие-то разумные объяснения тому, что случилось. И по возможности обрести минимальный душевный покой. Но это было труднодостижимой, может быть даже иллюзорной целью. Уж слишком груба и уродлива была действительность, с которой ему пришлось столкнуться. Она светлым мечтам не способствовала. От нее, скорее, бывают ночные кошмары.

Александр Романов, наследник русского престола, был погребен через пять дней после смерти. Как и предсказывал Коваленко, его произвели в ранг национального героя. Ребекка и Клем ездили на похороны в Санкт-Петербург. Мартен тоже съездил – по официальному приглашению в качестве члена семьи Ребекки с целью морально поддержать ее в трудный момент. В усыпальнице Петропавловского собора он стоял в одном ряду с родителями Ребекки, президентами России и США, а также дюжиной премьер-министров.

Обилие высокопоставленных иностранных гостей и сопровождающих их журналистов поражало воображение. Но еще более впечатлял мощный поток соболезнований, шедших со всех концов земного шара. Несмотря на то что бракосочетание между Александром и Ребеккой так и не состоялось, в почтовое управление Кремля было доставлено двадцать тысяч написанных от руки писем, адресованных лично царице. Сотни букетов легли у пешеходного моста через Екатерининский канал на месте гибели Александра. Люди зажигали свечи и возлагали цветы, а также ставили его фотографии перед российскими посольствами на всех континентах.

Эта вакханалия терзала Мартену душу. Он буквально заходился от ярости при мысли о вопиющей несправедливости судьбы. Мир не знал, даже не догадывался, что, оплакивая романтического героя, устраивая пышные траурные церемонии по случаю безвременной кончины популярной знаменитости, на деле воздает почести мерзавцу и серийному убийце Реймонду Оливеру Торну.

Однако довольно скоро Мартен, сколь глубоко ни был огорчен, понял, что не одинок в своем чувстве. Недель через пять после петербургских похорон ему в Манчестер пришел небольшой пакет. На конверте, лежавшем в ворохе обычной почты, не был указан обратный адрес, но стоял московский штамп. Внутри находился сложенный вчетверо листок с текстом, напечатанным через один интервал. К нему прилагались две черно-белые фотографии 12x18. На одной значились дата и время в кодировке лос-анджелесского полицейского управления, на другой от руки написано: «Московский морг». Эти фото представляли собой цифровые копии отпечатков пальцев. Первый снимок был знаком – на нем были запечатлены «пальцы» Реймонда Торна, снятые при его задержании лос-анджелесской полицией. На втором, насколько можно было догадаться, – отпечатки, снятые в ходе вскрытия Александра. Отпечатки были идентичны и соответствовали тем, которые изобличали Реймонда в убийстве Дэна Форда.

Текст гласил:

«Полковник ФСО Мурзин. Бывший военнослужащий спецназа. За два года до назначения, полученного в Москве, провел восемь месяцев в отпуске по ранению. Раны, как утверждается, получены им в ходе секретных учений. Семь месяцев из восьми находился за пределами страны. Местонахождение в указанный период – Аргентина.

Полковник ФСО Мурзин имеет личный счет в банке „Креди Сюисс“, Люксембург. В течение последних трех лет на этот счет ежемесячно начислялась сумма в размере 10 000 долларов США. Перечисления поступали со счета заработной платы фирмы по обеспечению личной безопасности „СКК АГ“, Франкфурт, ФРГ. Юрисконсультом „СКК“ является адвокат Жак Бертран, практикующий в Цюрихе.

Ж. Бертран разместил заказ на печатание меню ужина в Давосе у цюрихского типографщика Г. Лоссберга, ныне покойного.

Ж. Бертран являлся личным адвокатом баронессы де Вьен.

Бывший боец спецназа И. Мальцев. В течение последних десяти лет начальник службы безопасности на ранчо Александра Кабреры в Аргентине. Участник охоты, с которой связан несчастный случай, повлекший огнестрельное ранение Кабреры. В спецназе являлся специалистом по огнестрельному оружию и инструктором рукопашного боя. Особенно умело владеет ножом. Является также экспертом по взрывному делу и другим диверсиям. Прибыл в Великобританию за три дня до взрыва автомобиля Китнера. Нынешнее местонахождение неизвестно.

„Банк приве“, 17 бис, авеню Робер Шуман, Марсель, Франция. Банковская ячейка номер 8989. Альфред Нойс имел к ней доступ за три часа до встречи с Фабианом Кюртэ в Монако».

Вот и все. Ни сопроводительной записки, ни подписи. Лишь несколько скупых строк. Однако не вызывало сомнения то, что отправителем этого листка был Коваленко. Мартен никогда не говорил ему об И.М. или ключах от банковского сейфа. Но, как выясняется, информация имелась. И. Мальцев, по всей вероятности, и был тем самым И.М., с которым Реймонд-Александр должен был встретиться в баре «У Пентрита» в Лондоне. Смертоносное искусство, которым владел Мальцев, служило подсказкой к тому, в чем заключался изначальный план, разработанный баронессой и Александром годом ранее. Им нужно было, чтобы Мальцев убил Китнера и его семью в самом скором времени после того, как тот будет официально представлен семейству Романовых, а затем окажется вынужден отречься от трона. Таким образом исключалась возможность того, что Китнер позже передумает и бросит противникам вызов.

И без сопроводительной записки Коваленко заявил о себе как о человеке неравнодушном и основательном. Он связал факты воедино, подкрепив документальными свидетельствами то, к чему они пришли в результате совместной работы. Оставалось догадываться, как ему удалось раздобыть копию отпечатков пальцев из документации лос-анджелесской полиции. Скорее всего, это были отпечатки с диска Хэллидея, который Коваленко был вынужден отдать начальству. Вероятно, он предчувствовал такой поворот событий и на всякий случай загодя снял с диска копию, не сказав об этом никому, даже Мартену.

Не важно, какими мотивами руководствовался Коваленко. Главное то, что он раскопал важную информацию и великодушно поделился ею. В результате у Мартена появилось неопровержимое доказательство того, что Александр Кабрера и Реймонд Оливер Торн были одним и тем же лицом. К тому же выяснилось, что науку убивать Александр, по всей видимости, постигал у Мурзина и Мальцева. Мурзин и, возможно, Мальцев состояли на службе у баронессы. Это наталкивало Мартена – и, конечно же, Коваленко – на вывод о том, что именно баронесса заказала убийство Питера Китнера и его семьи. Само собой разумелось то, что она же приказала Александру расправиться с Нойсом и Кюртэ, а также с Романовыми в Северной и Южной Америке.

За четыре месяца до получения этого письма, прощаясь с Коваленко, перед тем как пройти паспортный контроль в аэропорту Пулково и отправиться ночным рейсом в Хельсинки, Мартен не удержался и задал мучивший его вопрос:

– Одного не понимаю: зачем ему было красть сумку у женщины? Из-за денег? Но сколько их там могло быть? На что они ему? Если бы он не сделал этого, а просто продолжил путь, у него были бы все шансы скрыться.

Коваленко тогда посмотрел устало и ответил:

– А зачем ему было убивать собственную мать?

Эти вопросы, оставшиеся без ответа, вызвали еще одно воспоминание – о словах, которые Коваленко сказал ему примерно в то же время. Пустившись в рассуждения о том, какими должны быть настоящие стражи порядка, он упомянул о «жестокости, которая подчас необходима в полицейском деле, о способности убивать без сожаления и в нарушение закона, который они присягали охранять».

Коваленко имел в виду полицейских вообще. Но Мартен понимал, что тот выразился не совсем так, как хотел. Большинство полицейских, тех, кого он знал и с кем работал в Лос-Анджелесе сначала простым патрульным, а затем детективом в отделе по раскрытию грабежей и убийств, верили, подобно ему самому, в то, что их дело – обеспечивать соблюдение законности, а не устанавливать собственные законы. С верой в свое предназначение они отдавали долгие часы тяжелой и зачастую неблагодарной работе. Пресса и общественность тем временем укоряли их то в неэффективности, то в коррупции, то приписывали им сразу оба этих качества. К большинству из них нельзя было применить ни первое, ни второе.

Коваленко хотел сказать нечто другое. Его мышление было близко к философии Рыжего Макклэтчи, глубокой, сложной и очень мрачной. Несмотря на то что два этих человека были разделены тысячами миль и действовали в совершенно разной политической обстановке, оба считали одинаково: есть лица и ситуации, с которыми не готовы иметь дело ни юриспруденция, ни общество, ни законодатели, а потому бремя принятия решений ложится на таких людей, как они сами. На таких, как Макклэтчи и Полчак, Ли и Вальпараисо, Хэллидей и, наконец, Коваленко. Все они взяли ответственность на себя и вышли за рамки закона, чтобы выполнить высший долг. Коваленко был прав, говоря, что Мартен к разряду таких полицейских не относится. Не относился тогда и не будет относиться впредь. Не таков его путь.

Но это порождало вопросы иного рода: кем является на деле и на кого работает Коваленко? Мартен сомневался, что когда-либо узнает ответ. А может быть, просто не желал знать. Интереснее было другое: как все сложилось бы, если бы события в Санкт-Петербурге развивались по другому сценарию? Что, если Александру не удалось бы бежать из Эрмитажа и Мартен убил бы его, как того хотел Коваленко? Мартен вышел бы из бокового входа, где русский ожидал его. Но не мог ли тот тут же пристрелить своего партнера? Очень славная получилась бы развязка: цареубийца уничтожен при попытке к бегству.

«Обязательно спрошу об этом Коваленко, если нам придется встретиться вновь».

Солнце почти скрылось за горизонтом. Повернувшись спиной к прибою, он пошел к машине.

Ребекка держалась с исключительным мужеством. Она даже выступила перед обеими палатами российского парламента, выразив депутатам признательность за их доброту и поддержку в крайне тяжелое для нее время после убийства царевича. Позже у нее состоялась частная встреча с самим президентом Гитиновым, от которого она приняла личные соболезнования. Ребекка попросила, чтобы ей позволили вернуться к прежней жизни в Швейцарии, и получила согласие. Таким образом, теперь она находилась в безопасности, под охраной полиции кантона Невшатель, и, в свою очередь, вновь окружала заботой детей Ротфельзов.

После всего пережитого Мартен понимал, что ему самому следует быть благодарным судьбе за то, что сумел уцелеть. И он действительно испытывал чувство благодарности. Была, правда, одна вещь, которая не давала ему покоя, – мысли об истинном происхождении Ребекки. Документы на этот счет хранились в офисе Александра в Лозанне. Тут Александр не слукавил – у него было полное досье на Ребекку, добытое, как он сам выразился, с помощью «денег и настойчивости». Свет на начало ее биографии проливали бумаги уже не существующего «Дома Сары» для незамужних матерей в Лос-Анджелесе. К Ребекке имела отношение какая-то Марлен Дж. с неопределенным местом жительства. От нее ниточка вела к личности по имени Удрмонт в Порт-оф-Спейне на карибском острове Тринидад, затем к некоему Рамону в Пальма-де-Майорке, а от него к Глории в том же средиземноморском городе. И так до семьи королевских кровей в Копенгагене. Анализ ДНК прилагался. Его подлинность сомнений не вызывала. Мартен за свою жизнь прочитал достаточно таких документов, чтобы научиться в них разбираться. Этот, во всяком случае, выглядел достаточно достоверным.

Но надо было знать этого человека, как бы его ни называли – Александр, Реймонд или как-нибудь еще. И надо было знать баронессу, а также то, на что она была способна. Разве можно быть полностью уверенным в чем-то, когда имеешь дело с такими личностями? Досье могло быть настоящим или искусной подтасовкой, призванной подтвердить августейшее происхождение Ребекки, позволяющее ей стать женой российского монарха. Но что он мог сделать в нынешней ситуации – попросить Ребекку и датского принца с супругой предоставить генетические образцы для новой экспертизы? Нужно ли это кому-нибудь кроме него самого? Ребекка наконец обрела отца и мать, которых искренне считала своими и по-настоящему любила. А супружеская пара, потерявшая когда-то дочь, вновь обрела ребенка и благодарила судьбу за свершившееся чудо. Рискнул бы он разрушить эту идиллию? Тут мог быть только один ответ: нет.

Он продолжал идти, думая теперь о Клем. Ведь это она посоветовала ему приехать сюда после экзаменов, чтобы поразмыслить над прошлым и открыть новую главу в жизни, после того как он рассказал ей о пляже Кекаха и воспоминаниях детства. Мартен тотчас же ухватился за эту идею и позвал Клем с собой, но она отказалась, сказав, что такая поездка нужна ему и он должен отправиться в нее один. И хотя ее очень здесь не хватало, женщина была права. Одиночество, долгие прогулки и плавание в маске приносили ему умиротворение, какого давно не знала его душа.

Клем была чудесна – обворожительная, иногда пугающая, но в то же время любящая и заботливая с широкой и отважной душой. Он живо вообразил ее в Манчестере, в квартире на Пэлэтайн-роуд, где царит вечный кавардак, всюду разбросаны книги и бумаги. Клем готовится к предстоящему семестру, не забывая при этом время от времени повздорить с отцом. Одним словом, такая, какой он ее знал всегда.

Мартен любил ее и был уверен во взаимности ее чувства. Клем никогда не наседала на него с расспросами по поводу его тайн, будто была уверена, что со временем он полностью откроется ей, и соглашалась подождать. Он и сам знал, что когда-нибудь расскажет ей все без утайки. Только надо сначала защитить диплом, устроиться на высокооплачиваемую работу, обдумать дальнейшую совместную жизнь с Клем… В запасе у него был целый год, а то и два. Мартен молил Бога, чтобы этого времени хватило на главное – окончательно проститься со своим прошлым и угрозами, которое оно таит. Только тогда он будет в состоянии поведать ей о себе все. Рассказать, кто он на самом деле, кем был и что с ним произошло.

Мартен брел по песку в полном одиночестве. И у него было радостно на душе оттого, что утром он полетит обратно в Манчестер, к своей Клем, в зеленый и безмятежный мир, ставший ему таким близким. Что там говорил Коваленко? «Возвращайтесь-ка в ваши английские сады. Жить в них куда приятнее».

Машина была уже рядом. Приближаясь к ней, Мартен увидел, что на лобовом стекле что-то написано крупными буквами словно куском мыла. В сумерках он не мог как следует различить их. Кто и зачем оставил ему послание? Какая, собственно, разница, есть заботы и поважнее. Но, подойдя ближе, он все понял. Надпись была решительная и размашистая, почти на все лобовое стекло. Убедительность ей придавал восклицательный знак в конце. Дыхание перехватило, по коже пробежали мурашки – такой трепет могли навести на него только эти четыре буквы: L.А.P.D.![31]31
  Los Angeles Police Department – Лос-Анджелесское полицейское управление (англ.).


[Закрыть]

Они все-таки нашли его.