Текст книги "Нарушая заповеди (СИ)"
Автор книги: Алиса Перова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
64
Три года назад, ещё на «срочке», во время очередного прыжка с вертолёта у меня не раскрылся основной парашют. Вообще-то, явление исключительно редкое, но, похоже, я везунчик. К счастью, мозги от ужаса не парализовало, и с запасным парашютом я справился вовремя. Всё обошлось. Помню, как потом храбрился, давя из себя улыбку, но трясущиеся руки и отбивающие дробь зубы выдавали моё состояние с головой. Это был очень короткий, но дикий животный страх. Потом, по прошествии времени, я все никак не мог вспомнить, что чувствовал тогда, каков на вкус этот страх…
Сейчас я это вспомнил. Пусть ненадолго, но я успел прочувствовать в полной мере панический липкий страх от осознания собственной никчёмности и беспомощности.
Здесь, в ставшем родным автосервисе, я отработал почти три года. Вначале приходилось жертвовать свободным временем и сном, чтобы доказать, что мой профессиональный уровень нисколько не хуже, чем у здешних аксакалов с их богатым опытом. Мне же отсутствие многолетнего опыта часто заменяла чуйка, а также неуёмная любознательность, ну и, что уж скрывать, – тщеславие. Несмотря на мой возраст, а самый младший из мастеров был на десять лет старше меня, уже через год запись ко мне была забита на несколько месяцев вперёд, а наша точка стала едва ли не самой востребованной. У коллег просто не оставалось выхода, как признать меня юным гением. Льстило? Конечно! В итоге, я собственным трудом заработал себе право на свободный график. И я предпочитал ночь.
И что теперь?.. Выяснилось, что здесь я изначально по протекции Баева, большинство моих «пациентов» достались мне по его наводке, а лояльность руководства – лишь их услуга тому же Баеву? А я сам… Я-то где? Мои руки, мой мозг – ничего не стоят? Я душу вложил в каждый мотор! И почему Баев лично мне не сказал об этом? Боялся обидеть? А, ну да – я ведь предпочёл сам разобраться в проблемах на работе. Но куда уж мне самому – мне и здесь постелили соломки.
Проблема была. Да ещё какая! Пропавшие дорогие часы из бардачка последнего болезного. Он и сейчас стоит в ремонтном боксе, уже готов к выписке. Но без часов…
Кроме удивлённо расширившихся глаз, никаких аргументов в свою защиту у меня не нашлось. За всё время работы я даже не припомню случая, чтобы у меня возникло желание заглянуть в чужой бардачок. И вот теперь я смотрю на Михалыча, своего непосредственного начальника, и не пойму – сам-то он в это верит? Но хитрый лис ловко выкручивается:
– Да ты уже не парься, Рома, всё разрулили полюбовно. И скажи спасибо своему покровителю – претензий не будет. Можешь продолжать работать, повезло тебе. Только извини, брат, но твой график теперь буду лично я устанавливать и это… камеры в твоём боксе теперь тоже будут. Растерял, браток, доверие.
Повезло мне… Спасибо моему покровителю.
– Да я вообще фартовый парень, Михалыч. Спасибо тебе за второй шанс, конечно, это очень щедрое предложение… Только я, пожалуй, им не воспользуюсь.
– Как это… Ты что, хочешь сказать, что увольняешься? – удивился Михалыч, а в ответ на мой утвердительный кивок завёлся: – Темнов, да ты охренел?! У тебя до осени клиенты плотняком расписаны! Ты из-за камер, что ли? Ну, извини, пацан, ты и так здесь был на особом положении. А чем ты лучше остальных?
– Не кипятись, начальник, я уже понял, что ничем. А значит, и заменить меня ты сможешь без труда.
– Знаешь, что?! Ты это… Заднюю-то не врубай сразу. И, если что, над твоим графиком мы ещё можем подумать. Хотя, скажу тебе, не дело это – от коллектива отбиваться.
Будучи убеждённым одиночкой, я не очень привык работать в коллективе, где необходимо подстраиваться, проявлять солидарность и иногда откровенно лажать. Мне всегда претило разводить женщин, ничего не смыслящих в технике, или несчастного работягу в гремящем корыте – этих особенно. Не то чтобы громко вопило обострённое чувство справедливости… Да и людей я не особенно любил. Но всё же очень хотелось оставить за собой право на принципы, заложенные в подкорке.
А ещё право на тишину. Ребята на работе меня не сторонились и относились нормально. Скорее, это я избегал массовых сборищ. Среди моих коллег были отличные парни, но, как в любом коллективе, сволочи тоже присутствовали. Возможно, для них паршивой овцой в стаде был я, но так или иначе, а моё долгое нахождение в бригаде неизбежно рождало конфликты. А конфликты я очень не любил, потому что ярость делала меня почти неуправляемым, а алкоголь лишь усугублял проблему. А потом неизбежно и мучительно терзала совесть, а её пробуждение я не любил ещё больше, чем алкоголь.
Вот такой я неправильный персонаж. И, конечно, я подозревал, что легко не будет. Вот сейчас – очень нелегко.
– Не стоит, Михалыч, под меня подстраивать график. Ты прав – дисциплина для всех. Но, боюсь, я и тут отличился… Не выходит у меня, как у всех.
Михалыч зло сощурился и теперь внимательно осматривал меня с головы до ног, словно примеряясь, куда бы пнуть побольнее.
– Бедовый ты пацан, Темнов. Ох, и трудно тебе придётся в жизни.
– Так я лёгких путей не ищу, Борис Михалыч. Куда легче остаться у Вас под крылышком. Но такой уж я есть…
– Щенок ты оборзевший! Думаешь, с такой репутацией тебя возьмут куда-нибудь? Или считаешь, нам нужно было отмазывать тебя за кражу, когда ты решил свалить отсюда? За кой хрен мы подставлялись? Платил бы тогда мужику за котлы…
– Ничего, другие купит. Судя по тачке, он не бедствует. А будет настаивать, Вы к Баеву обратитесь. Он же мой добрый покровитель – пусть заодно и котлы мужику прикупит.
Личных инструментов в моём боксе осталось немного, и собирал я их под отборный мат и проклятия Михалыча. Под его же нецензурные напутствия покинул автосервис. Угрозы и необоснованные обвинения были сейчас даже кстати. Лучше злость, чем то щемящее чувство, которое я испытываю, глядя на Франкенштейна…
Было нереально сложно сдержать эмоции при Баеве. Возможно, именно поэтому новость о якобы проблемах на работе прошла по касательной. Руки, ноги, голова – слава богу, на месте, а значит, без дела я не останусь. Зато, уродуя Франкенштейна, эти твари метили прямо в сердце.
И куда целился Баев, когда попросил: «Просто исчезни из жизни моей Лали»?
Его Лали… Моя ураганная чертовка Лялька… Чувственная соблазнительница Ева…
Как заноза под кожей – дёргает, пульсирует, не позволяя забыть. Если не удалить немедленно – проникнет в кровь, достанет до сердца и вцепится в него, как пиранья. Она сможет.
А я – что взамен?
«Я сильно задолжал тебе, Роман, но… Я не буду приносить в жертву свою дочь».
Как же, станет она тебя спрашивать! Ева уже добровольно распласталась на жертвенном алтаре…
И снова перед глазами – выгибается мне навстречу изящное обнажённое тело… Горячее… отзывчивое… вкусное… Безумное наваждение!.. Маньячина и есть!
Но могу ли я принять такую жертву?
Я… не готов сейчас к трезвому ответу.
«Ты ведь не любишь её, Роман… Сломаешь! И тогда я тебя уничтожу».
Ради тебя, Баев, даже расступится очередь из жаждущих меня уничтожить.
«Уезжай из города! Я помогу – квартиру куплю, бизнес… У тебя же мозги гениальные – быстро раскрутишься».
Да пошёл ты, добродетель хренов!
Не вышло разговора по душам – был долгий и рваный монолог Баева. Да и не могло получиться иначе. Такой себе покровитель – сам не верит в то, что говорит. Хочет правильно разложить… но «катает» по привычке. Или от страха за свою Лали.
«Роман, ты совсем не в адеквате?! Куда ты на этом кошмаре? Давай хоть надпись на капоте закрасим… Без тебя ребята не стали».
Правильно, что не стали! Меня же именно таким хотят видеть…
Мой раненый монстр по прозвищу «Маньяк» со злым рёвом несётся по Садовому кольцу, распугивая мирных автомобилистов на их ухоженных современных и престижных иностранцах. Но маньяк Франкенштейн сегодня хозяин дороги. Он давно обрусел и со мной одной крови… Рычит, озвучивая мою боль… А его устрашающий демонический облик – это тоже я… только внутри.
65
Минивэн Владыки Бочкина я заметил сразу, как только въехал во двор общежития. На автомобиль Анатолия тоже обратил внимание, догадываясь почему тот пристроился на проезжей части за ржавой «Газелью» – от гнева Владыки прячется. Окружили слуги божьи! Тёплая волна в груди от осознания, что я не один, смешивается с неконтролируемым раздражением.
Ладно, сначала Бочкин. Нехорошо как-то вышло – надо было сразу с ним связаться, но сегодняшний день крепко придавил меня событиями и выветрил из дурной головы заготовленную благодарственную речь. А благодарить было за что. Владыка тоже активно и своевременно подключился к моему спасению и действовал параллельно с Баевым. Полагаю, у его адвоката тоже был шанс вытянуть невиновного из позорной передряги, однако Мендель оказался шустрее и убедительнее. А жаль… Отвратительно чувствовать себя должником Баева.
– Ваше Высокопреосвященство! – припарковав Франкенштейна на привычном месте, я устремился навстречу хмурому монаху. – Каким добрым ветром Вас принесло в этот, забытый богом и правительством, унылый уголок столицы?
– Ты как, Рома, с тобой всё в порядке? – он проигнорировал мой неудачный спич и теперь беспокойным взглядом сканирует меня на предмет повреждений.
Ты же не рентген, Владыка, а я не готов к исповеди.
– Да что со мной станется, дядь Стас? Ни синяка, ни царапины, даже как-то неудобно – не по-геройски, – я широко улыбаюсь.
И даже сквозь дрожащую нервозность осознаю, что на самом деле рад его заботе и беспокойству. Ещё один неравнодушный к моей судьбе человек.
– Я заметил, – невесело усмехается Бочкин, разглядывая моё лицо.
А-а, чёрт! Тёть Любашин автограф – уже и забыл!
– Да бог с Вами, Владыка, о чём Вы подумали?! Я честный натурал, а это темпераментная соседка отметилась.
– Не паясничай, Темнов! – рявкнул Бочкин, включая сурового ректора.
– Простите, – я покаянно опустил тяжёлую больную голову и покачнулся, ощутив пронзившую меня слабость.
– Роман, что, плохо? – Бочкин придержал меня за предплечья. – Тебе бы в больницу… Так, давай ко мне в машину.
– Да хорош Вам, дядь Стас! Что Вы меня, как девку, щупаете? – я отстраняюсь. – Какая больница?! Просто устал немного, спал плохо. Не с курорта – сами понимаете.
Он печально и укоризненно кивает, мол, да – всё тут очевидно.
– Роман, я тут поразмыслил… – Бочкин пожевал губы и переплёл пальцы на пузе, – не такая уж у тебя плохая идея была с монастырём. Ты бы снова подумал, а? Поживёшь там годик трудником, осмотришься, а потом и решишь – оставаться или назад, в мир. Сам ведь хотел… Ну, что скажешь?
– Спасибо скажу, Владыка! За то, что помнишь обо мне, беспокоишься… Правда – я очень благодарен. Но вот какая штука… Жить я хочу! Понимаешь, дядь Стас? Чтобы купюры в руках хрустели, басы по ушам долбили… Чтобы девочка голенькая на мне скакала… или я на ней! Землю хочу купить, дядь Стас! Чтоб свою!.. Сам всё хочу, понимаешь, сам! – внезапно осознаю, что ору, когда в голову стреляет болью. Завершаю уже почти шёпотом: – Франкенштейна вон подлечить надо… от мании…
– Тебе бы самому подлечиться, – с тяжёлым вздохом заключает Владыка. – Давай-ка, дорогой, поедем ко мне. Отдохнёшь, отъешься. Агитировать не стану, обещаю.
– Не-е, я пока здесь останусь, но ты не волнуйся, обо мне есть кому позаботиться – я тут в надёжных руках патологоанатома. А ты езжай, дядь Стас, я на днях сам к тебе заеду. А то сегодня вокруг меня слишком много людей в рясе – боюсь, соседи раньше времени возрадуются, что меня отпевать приехали. А я не готов…
– Ром, ты сам себя слышишь? – Бочкин смотрит на меня с досадой и жалостью, и мне стоит огромного труда не послать хорошего человека по непотребному маршруту.
– Прости, Владыка, устал я, – резко разворачиваюсь и направляюсь в общагу.
***
С комичной свирепостью Анатолий хмурит растрёпанные рыжие брови, потроша принесённые им пакеты с провизией, и порыкивает:
– О-о-о! Суров ты, маленький братец, суро-ов! Нельзя так с Владыками, он расстроится, а негатив сливать некуда. Ох, тяжела монашеская жизнь – ни тебе очистительного секса, ни утешительных возлияний…
Преподобный заговорщически подмигнул и извлёк из пакета бутылку рома.
– Умолкни, богохульник, у него есть очистительные молитвы, а вот тебя давно пора в монастырь сослать на переделку. Это кому? – киваю на бутылку и равнодушно наблюдаю за растущей на столе горкой из продуктов и контейнеров с домашней едой.
– Вообще-то Пила сказал, что пить тебе нельзя, – смущённо пробормотал Толян, – но к тому моменту я уже купил. Не обратно же нести. И где, кстати, наш грозный доктор Морг?
– На работе, наверное, – я передёрнул плечами, разглядывая коробочки с медикаментами и рекомендацию, нацарапанную мелким неразборчивым почерком моего квартиранта. – Ну, разливай тогда, добрый батюшка, пока я ещё не начинал лечиться.
– Ну, жалуйся тогда по порядку, сынок, – Анатолий довольно потёр ладони и потянулся к бутылке. – И я тебе так скажу: большинство твоих бед от того, что ты держишь всё в себе. А ценный совет старшего товарища никогда не будет лишним.
Старший товарищ воспринял мои злоключения на работе очень нервно и возбуждённо – беспощадно трепал свою скудную бороду, громко сквернословил и часто наполнял стопки. Стало ли мне легче? Определённо нет. Раскрасневшееся лицо друга расплывалось и дрожало, от еды невыносимо тошнило, а ярость жаркими всполохами опаляла сознание.
– Да это вообще беспредел какой-то! – взревел преподобный Анатолий, разливая остатки рома по стопкам.
Я согласно кивнул, скрипнув зубами.
– Слышь, Тёмный, а может, у них и не было никакой кражи и тебя специально прессовали, чтобы покладистее был?
– Толян, да по хрену мне на эту кражу! Как ты не догоняешь – они же весь мой труд обесценили!
– Ну не скажи! Да мало ли по чьей протекции ты туда попал! Клиенты же к тебе ехали, а не к этому твоему Баю. Имя ты сам себе сделал. А если я знакомому главврачу порекомендую гениального нейрохирурга, так что, потом все, кому он вправит мозги, меня благодарить должны? Ты неправ, Ромыч…
Голос друга то отдаляется, становясь неразборчивым, а то оглушительно громко продолжает увещевать меня в моей неправоте, одаривать советами, ободрять перспективами и взрывать больную голову.
– Эй, ты куда намылился? – громко и требовательно спрашивает всё тот же голос, настигнув меня у двери.
Намылился? Я думаю совсем недолго и прихватываю мыльницу и полотенце.
– Мой ром ищет выход, – объясняю Толяну и выхожу в коридор.
Чужие люди с ехидными улыбками фланируют туда-сюда, скребя когтями по полу, и громко дышат. Здесь лучше совсем не дышать…
Вдохнуть я позволяю себе в душевой. Здесь душно, влажно и сильно воняет плесенью. Но всё лучше, чем там…
Долго и тщательно намыливаю руки, лицо, потому что мыло защищает от страшных вирусов и хорошо пахнет – чистотой, свежестью и… Ещё так пахла Ева в душевой кабинке… И тело её было гладкое и скользкое, как мыло в моих руках… Была и ускользнула… В чужие руки Сеньки, достойного её статуса… Чужая шляпа…
В длинном вонючем коридоре я снова задерживаю дыхание и сжимаю в руках скользкое, вкусно пахнущее мыло. Мне нужно быстрее дойти до комнаты, но ноги прилипают к полу. Черт, я пьян, как… пьяная свинья.
– Ромочка, тебе помочь? – это Тонька.
Её добрая улыбка обнажает ржавые зубы, и я протягиваю соседке мыло – ей нужнее.
– Спасибо, Тонь, мне не нужна помощь зала, я хочу помощь друга, – иду дальше.
– А разве мы не друзья? Ром, а мыло-то мне зачем?..
Затем! Мля… чёртов Толян, что ты притащил – ром или «Канабис»? (От автора: конопляная водка.)
Моя дверь очень надёжная и крепкая, а на ней нацарапано слово, которое мне не нравится. Вот суки! Я уже очень хочу войти к себе и начать глубоко дышать… Там меня ждёт друг Анатолий…
А в конце коридора маячит мой враг Виталий. Наташкин муж меня тоже видит, но отводит взгляд и скрывается за дверью туалета. Идиот! Там тебе от меня не спрятаться.
– Чо надо, Тёмный? Э-э, ты совсем а…
Мой кулак с упоительным звуком глушит вопрос. Но мой оппонент уже знает ответ. Я объясняю очень быстро, доходчиво и без пауз. Тело лёгкое, адреналин бушует в крови, вливая в мой карательный кулак убойную силищу. Кровавые брызги окрашивают стены туалетной кабинки, чавкающие звуки и хрипы аккомпанируют мужскому разговору, и мне не хочется останавливаться…
Но кто-то дерзкий и неслабый грубо вмешивается в наши переговоры и отшвыривает меня назад. Преподобный! Не иначе как с божьей помощью!
– Остынь, придурок, руки побереги! – рявкает Толян, приперев меня к стене.
Кровавые искры пляшут перед глазами, и я крепко зажмуриваюсь, чтобы не навредить другу. Штормит…
– Я тебя закрою, тварь, – доносится шепелявое блеянье из кабинки, и мой друг обращает свой гневный лик к поверженной ментовской роже.
Анатолий трясёт праведным кулаком перед расплющенным носом Виталия, угрожая заключением медицинской экспертизы, зафиксировавшей у меня внутренние повреждения, пугает готовой жалобой в прокуратуру и страшным судом божьим. Любой бы обделался. Закончив отповедь, он чинно перекрестился и рубанул кулаком по лбу попытавшегося подняться грешника. Нокаут.
В туалет врывается Наташка и начинает истошно визжать. Жадные до зрелищ соседи толкаются в проходе, поднимая невыносимый гвалт. Я с силой вжимаю окровавленные кулаки в бёдра, борясь с искушением заткнуть сразу всех. Как же я их ненавижу!
Но никто не пытается меня остановить. Расступаются, шарахаются, перешёптываются…
– Так, из своей комнаты – чтобы ни на шаг! – командует Толян, конвоируя меня по коридору. – Ждёшь меня и не высовываешься! Понял? А я схожу разъясню твоим соседям их права, пока нас тут обоих не заластали. И прекрати скалиться, как одержимый, а то мне уже страшно.
– Да пошёл ты, – успеваю рыкнуть, прежде чем друг заталкивает меня в комнату и дверь за моей спиной захлопывается. – А-а-р-р-р!
Рычу утробно и глухо и дышу глубоко. Успокойся, чёртов псих! Хочу потереть ладонями лицо, но от запаха чужой крови начинает мутить.
Кажется, я ощущаю постороннее присутствие раньше, чем слышу тихое:
– Ро-ом…
– Что ты здесь делаешь? – рявкаю грубо и вижу, как вздрагивают Лялькины плечи.
66
По какому-то дикому недоразумению она здесь, в этой отстойной дыре. Чистенькая красивая девочка из другого мира. Каким же уродом она сейчас меня видит.
Я такой и есть, детка! Неуравновешенный псих, сорвавший чужой подснежник.
– Ты не позвонил, Рома… Я боялась… – бормочет еле слышно… Как же бесит!.. И растерянно трёт маленькими ладошками по узким бёдрам, затянутым в голубые джинсы.
– Правильно боялась, – прерываю этот писк и вижу, как удивлённо и испуганно распахиваются Лялькины глаза. А мне до одури хочется увидеть в них слёзы и мольбу.
Что, не ожидала увидеть меня таким? Ну, разжалоби меня, маленькая принцесса, чтобы мне не хотелось сделать тебе больно.
Сейчас её глаза тёмно-синие, как ночное небо, а в моих… черти пляшут.
– Рома, у тебя кровь, – она неуверенно протягивает руку и делает шаг мне навстречу.
– Не лезь! – резко отступаю назад, а она снова вздрагивает и отдёргивает руку. Тут же смущённо закусывает нижнюю губу.
А-а-а!.. Да откуда ты взялась-то?
– Почему, Ром? Я так волновалась… Ждала, что тебя отпустят… Папа обещал сразу позвонить, но почему-то… И твой телефон не отвечает. А я не могла больше ждать…
И я не могу!.. Господи, защити эту наивную идиотку от моих скотских желаний!
– Су-ука! – я прикрываю глаза. Как же не вовремя!
– Я? – уточняет Лялька, скорее удивлённо, чем обиженно.
Я зло усмехаюсь.
– Уйди сейчас, Ева!
Просто беги отсюда! Не позволь мне тебя обидеть, маленькая, хрупкая и такая неиспорченная девочка…
Стиснув зубы, я поднимаю глаза к потолку, чтобы не видеть, не хотеть!.. Не испачкать…
– Ро-ома, – голос вкрадчивый и порочный призывает меня вернуть взгляд, откликнуться…
Моя невинная девочка сощуривает свои потемневшие глаза и облизывает сочные губы.
– Сука…
– Но я ведь твоя сука, Рома?
От её интонации внутри меня закручивается сокрушительный смерч.
Во что ты играешь, дура?!
Я дышу, как загнанный бык, и таращусь на неё в попытке разобраться – что это?.. Игры больного разума или настоящая Ева – ядовитая соблазнительница?
Она подходит совсем близко и кладёт ладонь мне на грудь. Обжигает взглядом, прикосновением…
– Я люблю тебя, – шепчут её влажные губы… В которые хочется впиться, смять, искусать…
А острые ноготки царапают по груди, животу… Ева смотрит мне в глаза и царапает… Царапает, сука… Как это делали все… до неё. И всё же я не смею её коснуться грязными руками.
– Зачем ты здесь? – даю ей последний шанс опомниться.
Лишь на короткий миг в её глазах непонимание, обида… Но нет – показалось. Они затуманиваются, зовут, а на губах блуждает улыбка.
– Чтобы тебе было хорошо, Рома.
Её горячий шёпот мгновенно находит бурный отклик в паху. Оказывается, моя отзывчивая девочка отлично знает, как сублимировать жёсткую ярость в летучую похоть.
– Тогда на колени, малышка, – я почти рычу и с наслаждением думаю, что при должном старании я всё же выбью из этих глаз слёзы. А потом непременно утешу. – Давай, Ева, на коленочки.
Не понял… Что не так? Для слёз ещё точно не время, но от чего-то они наполняют глаза моей девочки и блестят на дрожащих ресницах…
– Почему? Значит, папа был прав, и ты никогда не сможешь меня простить? – несчастный затравленный взгляд и дрожащий голос ничем не напоминают то продуманное вероломное соблазнение, что минуту назад взрывало мне мозг.
И было ли оно – это соблазнение? Или моё больное сознание до такой степени извратило визит вежливости? И ка-ак?! Каким невероятным образом грёбаный папа умудрился сейчас влезть между нами? Твою ж мать, что происходит?! Баев, тварь, как я тебя ненавижу!
– Я думала, что смогу… что у меня получится, Ром, – Лялька горестно всхлипывает и совсем по-детски трёт кулачками глаза. – И ты был таким… необыкновенным, любимым… моим Ромкой. Я хотела, чтобы не просто первый… Чтобы единственный! Такая наивная дура, да? Я же понимаю, что ты не забудешь, всегда это знала. Но я верила, что мы вместе справимся, всё время верила…
– Во что ты верила, Ляль? – спрашиваю очень осторожно, чтобы не напугать, не навредить.
И чтобы хоть что-то понять.
Алкоголь, если минуту назад во мне и был, то уже выветрился вместе с похотью и сообразительностью. И вот я, трезвый и тупой, наблюдаю, как Лялька медленно опускается передо мной на колени, а в её глазах блестят слёзы. И ничего эротичного в этом нет.
– Этого ты хотел, Ромка? – печальный упрёк в глазах и улыбка на заплаканном лице.
Нет! Не-е-ет! Я отрицательно машу головой.
Да признай уже, чёртов извращенец, именно этого ты и хотел.
– Я, Ром, сказать тебе должна… Признаться, чтобы ты не сомневался, – Лялька прижимает кулачки к груди и смотрит на меня огромными, теперь серыми, глазами. – Я сейчас сильно злюсь на твою маму за то, что она ушла и не оставила мне шансов на прощение. И тебе не оставила шансов… Ты стал совсем другим. Или это я тебя таким придумала… И полюбила… очень сильно. И очень больно… Знаю, что теперь ты меня точно не простишь. Но всё равно… не надо было со мной так… Я нравлюсь тебе такой? Не хочу прощать тебя, Ромка…
И я себе не прощу.
Расскажи кто другой – оборжался бы, наверное. А сейчас выть охота.
Как мне оправдаться, Лялька?
Как объяснить маленькой неискушённой девочке, что не собирался её унизить и уж точно не ждал никакого раскаянья?
Почему я решил, что ты взрослая? Да и мог ли я сделать тебя женщиной, не будучи мужчиной?..
Лялька встала с колен и очень тихо ушла.
Ушла… И забрала весь мой воздух…
