Текст книги "Нарушая заповеди (СИ)"

Автор книги: Алиса Перова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

46. Роман

Ни о каком комфорте в присутствии Ляльки не может быть и речи. А значит, к чёртовой бабушке моё раскаянье и, собственно, сам объект, причиняющий мне неудобства. Валить отсюда!

Я с ненавистью покосился на красный рюкзак и, чертыхаясь, заглушил двигатель.

Как заблудившийся придурок считаю шаги вокруг Франкенштейна… Смахиваю дождевые капли с морды моего лучшего друга и усаживаюсь на тёплый и влажный капот.

В прохладном и сыром после проливного дождя воздухе плывёт одуряющий запах. Я вдыхаю его жадно, большими порциями, словно только что научился дышать правильно и осознал, как это классно. С каждым глотком притупляется чувство вины и растворяется злость. Но сомнения…

Как удивительно быстро близкие люди способны стать чужими… И как же сложно обратно! Надо ли оно мне?

– Ненавижу твою мамашу! – Лялька, злая и раскрасневшаяся, одним махом сметает с моего стола всё, что попалось под руку.

Первый порыв выставить девчонку за дверь сменяется неожиданным сочувствием, стоит только взглянуть на её подрагивающие от обиды губы и блестящие от слёз глаза. Сейчас её влажные радужки зеленовато-синие, как штормовое море. Я молча подбираю с пола конспекты, учебник, печенье, рассыпавшееся из подложки и раскрошившееся от удара.

– Что ты молчишь? – не успокаивается Лялька. Ей, как обычно, нужен ураган.

– Тебе стоит быть осторожнее со словами, когда злишься. Ты ведь так не думаешь… К тому же, ничего страшного не произошло, сегодня только первый день премьеры, и у нас ещё полно…

– У нас? Да тебе пофиг на этот фильм, ты ничего и не замечаешь, кроме учёбы и своей стрёмной допотопной тачки. Физик-шизик! А мы с папой давно договаривались! Он бы ни за что не отменил, если бы не твоя мать.

– Она ведь не специально руку сломала…

– Да? А вот я так не думаю! – и добавляет уже тише: – Корова неуклюжая.

Я на несколько секунд прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.

– Ляль, я тебя уже просил не оскорблять мою маму, иначе мы поссоримся.

Мой тон звучит немного резче, чем привыкла слышать Лялька. Она зло прищуривается.

– Тоже мне – трагедия! – она выбегает из моей комнаты и со всей силы хлопает дверью. «Уроды дремучие!» – доносится уже из коридора.

Я усмехаюсь – огнище! Совсем не умею на неё злиться. Она такая – стихийная. Любые эмоции через край, никаких полутонов. Сейчас успокоится и будет переживать. И тоже очень сильно. И начнёт рвать мне душу своей несчастной виноватой мордашкой. Я обязательно подожду… и пожалею малышку. А потом она снова будет весёлой, милой и восторженной.

«Ром, а что такое пипидастр?», «Ромчик, помоги с задачей», «Ромка, какой же ты умный! Самый умный!»

«Ром, а Бокин – урод меня сегодня облапал!»

Я с недоумением разглядываю щуплую фигурку, пытаясь понять, к чему тянулись лапы «урода Бокина» и мысленно делаю себе напоминалку – вырвать его неразборчивые щупальца и проредить зубы.

Горько-сладкие воспоминания щекочут в области солнечного сплетения. И никуда от них не деться. Иногда хочется сделать себе лоботомию. Забыть, не думать…

Валить отсюда! Седлаю Франкенштейна. Решительно. Уже не в первый раз. Хорошо, что мой железный друг лишён способности материться. Рука тянется к зажиганию… и зависает. Вот чёрт!

Так и знал, что она здесь. Пряталась, трусиха. Или действительно не хочет меня видеть? Причина у неё веская. А у меня весомый повод нарушить её планы – забытый красный рюкзак.

Придётся тебе вытерпеть ещё одну встречу со мной, малышка.

Лялька зябко передернула плечами и запрокинула голову вверх. А я ловлю себя на том, что даже дышать перестал. Бесполезно продолжать искать в этой девочке прежнего угловатого подростка. Я понял это, едва увидел её ноги. И даже сейчас, когда её ножки плотно упакованы в голубые джинсы, я залипаю, как безумный… и голодный. Узкие бёдра, маленькая грудь, тонкая шея… Верхний мозг сигналит – стоп, там жрать нечего! А нижний тянется к солнцу, норовя погнуть руль.

Заметила. Она меня заметила. Сбежит?

Нет, смотрит сюда. Меня не видно за тонированным стеклом, и это позволяет мне рассмотреть мою Ляльку. Позавчера, пока она крутилась в моём ремонтном боксе, я чуть не окосел. Теперь могу не отводить взгляд. Жаль, отсюда не видно, какого цвета у Ляльки глаза. Наверное, голубые… Её радужки-хамелеоны всегда в цветовой гармонии с окружающим миром. Интересно, а какого цвета глаза у обнажённой Ляльки? Так, стоп!

Из кофейни вывалился какой-то старый хрен и перетащил на себя Лялькино внимание. Ну и о чём она может говорить с ним так долго? Завожу Франкенштейна и медленно трогаюсь с места. Кажется, малышке не нравится этот долбодятел… Я уже гораздо ближе и могу разглядеть её недовольную мордашку – она хмурится и снова бросает взгляд в мою сторону.

Я немного опускаю стекло с пассажирской стороны. Теперь старпёр тоже на меня пялится и продолжает что-то втирать девчонке. Мои ладони сжимают руль крепче. Не могу расслышать, о чём говорит мужик, но слово «динозавр» слышу отчётливо. Это он о Франкенштейне, что ли? Ну, так-то да – динозавр. И предлагают мне за него столько, сколько новый никогда не стоил. Я поглаживаю оплётку руля – спокойно, дружище, это просто мысли – комплимент тебе и мне.

Глушу Франкенштейна, и теперь Лялькин звонкий голос слышу уже отчётливо:

– Этот динозавр сделает Ваше корыто на трассе за пять секунд.

Да моя ты умница!

Я торопливо покидаю салон.

– Если не рассыплется раньше, – этот ишак действует мне на нервы.

Делаю несколько шагов и мои руки сами ложатся на талию бойкой защитницы динозавров.

– Мужик, пока ты сам не рассыпался, давай – слюни подобрал и соскочил отсюда.

– Спокойнее, юноша. Ева и сама могла бы сказать, что не одна, а то – такси она ждёт…

Недовольно бубня себе под нос, мужик поспешно ретируется, а я перевожу взгляд на Ляльку. Сегодня у моей девочки серо-голубые глаза. И в тот момент, когда мои губы касаются её виска, – само как-то вышло – радужки Лялькиных глаз темнеют. Штормит малышку, и тело напряжено, как струна. Отводит взгляд. Злится на меня? Боится?

– Ева, расслабься, ты чего такая напряжённая? – я стараюсь говорить мягко, но смятение на её лице никуда не делось. Я неохотно выпускаю из рук тонкую фигурку. – Обиделась на меня?

– Обиделась? – переспрашивает растерянно.

А на меня обрушивается облегчение – она совсем не злится, и сожаление – она мне не доверяет.

Странно, да? Я ведь так старался ей понравиться!.. С первых дней веду себя как джентльмен!.. С чего бы, спрашивается, такое недоверие?

«Она совершенно беззащитна из-за любви к тебе…» – как серпом… по нервам.

– Прости, Ляль, я поступил, как полный кретин, – я хочу, чтобы она увидела, что сейчас мне действительно жаль.

– Ты приехал извиниться? – голос звучит ровно, а во взгляде столько страха, что мне хочется постучаться лбом об асфальт. Я и сам не понимаю, зачем я здесь…

– И это, конечно, тоже, – поспешно соглашаюсь. – А ещё ты забыла у меня свой рюкзак, что стало отличным поводом не пропустить очередное свидание.

И закрыть на хрен этот гештальт!

– Дурацкий повод! – невесело отзывается Лялька и опускает глаза.

– Согласен – дурацкий. Но, наверное, я бы и без рюкзака приехал…

– Наверное? Ты не уверен?

Ну что ты, малышка! Перед тобой самый уверенный в себе мужик… В состоянии когнитивного диссонанса. В самой острой его фазе, если таковая возможна.

– Ляль, если бы я не хотел тебя видеть, то отдал бы рюкзак Григорию ещё вчера.

И почему я, идиот, этого не сделал?

– Григорию? – Лялька выглядит удивлённой и озадаченной. – Ты что… знаешь Гришу?

Гришу… Гришу, мать его!

– Теперь знаю, – я лыблюсь, стараясь заглушить рычащие нотки. – Я ведь вчера искал тебя по всему району, а потом поехал к тебе домой. А ещё преподобный Толян пытался меня убить. Лялька, ты даже священника до греха довела!

И Григория – до длинной душещипательной проповеди! До чего же ты доведёшь меня, Лялька? Маленький ядовитый Подснежник…

Мои руки срабатывают раньше, чем мозг, – так бывает – и я притягиваю Ляльку к себе. Хочу сжать её до боли, чтоб захныкала. И убить готов любого, кто захочет к ней притронуться. Может, мне отсюда на консультацию к психиатру завернуть?

Конечно, я не делаю ей больно. Я обнимаю Ляльку бережно, глажу по прямой напряжённой спине, а пальцы покалывает от нестерпимого желания прикоснуться к её обнажённой коже.

– Простишь мне вчерашний вечер? – шепчу ей в макушку.

Я уже знаю ответ. Но я клянусь, что не уверен, хочу ли я его слышать.

47

– Ром, – Лялька прижимается щекой к моей груди. – А самому-то тебе нужно мое прощение?

Упс! Это она в свои едва исполнившиеся девятнадцать настолько мудрая и прозорливая? Или я в неполные двадцать два – такой долбо… примитивный и предсказуемый?

– Мне очень нужно, Ляль…

Не вру. Вот прямо сейчас – очень нужно!

– Почему, Рома? – она запрокидывает голову и смотрит мне в глаза. А кажется, будто в душу заглядывает. А там… Сейчас разглядит, какой я больной урод… – Ты ведь говорил, что совсем не думаешь обо мне…

Я – то ещё брехло! Эх, знала бы ты, детка, какой раздрай творится в моём мыслительном отсеке. И хорошо, что не знаешь… не слышишь.

– Оказалось, что это не так, – мой голос внезапно сипнет, а взгляд фокусируется на Лялькиных губах… Невозможно о них не думать… И я ничего больше не замечаю.

– А как? – спрашивает беззвучно… одними губами…

Сейчас они совсем ненакрашенные, и я вижу каждую мелкую чёрточку. Мне просто жизненно необходимо узнать, какие эти губы на ощупь. Кажутся мягкими и бархатистыми… Аккуратно, едва касаясь, я провожу по ним двумя пальцами и слегка надавливаю на верхнюю губу, немного вздёрнутую. Лялька вдыхает с тихим всхлипом и опаляет подушечки моих пальцев горячим выдохом. А я совсем перестаю дышать. Встречаю её затуманенный взгляд, глажу подрагивающими пальцами скулы, тонкую нежную шею, ключицы… Делаю резкий вдох… Получается прерывисто и шумно, и я на миг прикрываю глаза, силясь справиться с новыми ощущениями. Настолько острыми, почти болезненными… незнакомыми.

– Лялька, – хрипло выдыхаю и открываю глаза.

Она нервно облизывает пересохшие губы и снова всхлипывает. Аш-ш-ш… Её губы очень близко, невыносимо близко. Касаюсь их своими губами и глажу медленно, осторожно, словно ощупывая. Девчонка вздрагивает в моих руках, и её дрожь передаётся мне, как электрический ток. Лялька приоткрывает губы, но я не спешу. Провожу языком по её нижней губе… верней… касаюсь острой кромки зубов… М-м-м…

Чувствую себя неподготовленным астронавтом, выброшенным в открытый неизведанный космос. Здесь совсем не так, как на земле – захватывающе, будоражаще и непонятно. Я совершенно оглох и, следуя единственно верному ориентиру, уверенно углубляю поцелуй. Теперь он влажный, порочный и ненасытный. Лялька стонет мне в рот, срывая и без того слабые тормоза.

Азарт, восторг и совершенно дикое возбуждение!.. Целый шквал эмоций…

– Кхм-кхм, – моего плеча касается что-то чуждое и несвоевременное в тот момент, как девичьи тонкие пальцы продолжают судорожно впиваться мне в спину.

Я с трудом выныриваю из ослепляющего безумия и, продолжая крепко удерживать ослабевшую Ляльку, с фанатичным восторгом разглядываю её хмельные глаза и дразнящую хулиганскую улыбку на припухших пунцовых губах. Ничего более эротичного в моей жизни не было. В моей безобразно-разнообразной жизни. Кровь по венам толчками… сердце грохочет в ушах, висках… Чертовка!

– Нет, ну… круто, конечно… – вклинивается посторонний мужской голос. – Но вы бы хоть в машине спрятались, а то вас уже на мобильники снимают. Может, я начну билеты продавать?

– Ой! – подаёт голос Лялька и торопится вытащить из-под своего джемпера мою заблудившуюся руку. Справляется, но не отбрасывает, а виснет на ней, подхихикивая и заливаясь краской. Ошалевшая и смущённая – гремучая смесь, совершенно не способствующая моему успокоению.

Я разворачиваюсь к вторженцу, посмевшему прервать мой чумовой заплыв и одариваю его тяжёлым взглядом.

– Григорий, – констатирую хмуро.

– Я это… прошу прощения, что помешал, – произносит он с виноватой улыбкой и пожимает широченными плечами, – просто народ сильно любопытствует, неудобно как-то…

Парень кивает на панорамные окна кофейни, за которыми скалятся довольные зрители. И среди этих счастливых физиономий, как жёлтое пятно на снегу, кислая рожа Лялькиного напарника.

– Ой, – повторяет моя застенчивая и отчаянно красивая девочка и прикрывает рот ладошкой. Вот только в озорном взгляде никакого раскаяния, и это никак не позволяет мне остыть.

– Увлеклись немного, бывает, – поясняю Григорию и крепче прижимаю Ляльку к себе.

– Гриш, прости, что мы вот так… – она радостно извиняется и, поднеся мою ладонь к лицу, трётся об неё, как кошка.

Я уже не слышу ответный смущённый бубнёж Григория. Господи, дай мне терпения! Сейчас бы головой в сугроб, в ледяную прорубь… Но лето!

– Ро-ом, – голос у Ляльки растерянный, – я не думала… совсем не ожидала, что мы с тобой сегодня встретимся, и договорилась с Гришей…

– Отлично! – поспешно и оттого немного резко перебиваю её лепет, пока не вздумала «переобуться». – Ляль, у меня сейчас времени в обрез, я ведь ненадолго приехал.

Конечно, вру. Мне срочно нужна передышка. Ведь если эта девочка продолжит о меня тереться, мой разум окончательно проиграет первобытным инстинктам и наше неожиданно острое перемирие закончится очень быстро и банально. Самому бы разобраться – что это сейчас было… И чтобы отрезвить воспалённый мозг, мне просто необходимо дистанцироваться от льнущего ко мне раздражителя.

Вижу, что расстроилась. Ничего не изменилось – все эмоции наружу. Это хреново – малышка слишком уязвима. А с другой стороны – в поколении безнадёжных дармоедов и шлюх она как маленький чистый бриллиант на фоне ярких и фальшивый камней. Настоящая, искренняя… Уникальная. Не то чтобы я не считал себя достойной оправой… Но надо ли? Сейчас – очень! А завтра?..

– Ну, раз ты торопишься… – обиженно начинает Лялька, но я не позволяю ей провалиться в сомнения. Только не сейчас, когда пространство вокруг нас ещё не остыло от искрящего возбуждения.

Я обнимаю её бережно и целомудренно, наклоняюсь, трусь носом о висок, прикасаюсь губами.

– Завтра, Лялька, я никуда не буду торопиться.

– Правда? – улыбается, а в глазах блестят слёзы.

Киваю молча и, поднеся её руку к губам, целую в раскрытую ладонь. Хочу верить, что это правда.

Наблюдаю, как Лялька усаживается на пассажирское сиденье рядом с огромным Григорием. В груди царапает… Как там этот буйвол её называл? Цветок какой-то… Встречаюсь взглядом с романтиком-флористом и киваю, чтобы вышел из машины.

– Что? – спрашивает без вызова, да и выглядит слишком открытым и добродушным.

– На всякий случай… Руки держи при себе, Григорий. Она моя.

– Роман, ты сам-то в это веришь?

– Я тебя предупредил, Гриша. Не надо со мной воевать.

– Я пацифист. И это… на Еву я не претендую. Ты, Ром, хороший парень, и мне правда нравишься, но… Я тебе не верю. В себе разберись.

Как знал – стоит случайно стать приличным человеком, как тебя тут же ткнут носом в то, что это случайность.

48

Летом, когда наш храм утопает в зелени, мне очень нравится сидеть на низенькой скамье, скрытой от прихожан густым кустарником. Эту скамью я смастерил собственноручно и, честно говоря, для себя. Здесь я ищу умиротворение и обычно нахожу. Сегодня не срослось. Думал переждать службу на тихой зелёной аллейке, но моё убежище обнаружили мелкие горластые дети, и к моему смятению после свидания с юной Лялькой добавилась изрядная доля раздражения. Какой идиот сказал, что дети – цветы жизни? Это вампиры, высасывающие из взрослых покой и здравомыслие. Конечно, когда-нибудь и у меня будут дети. Было бы отлично, чтобы они не орали ради ора, как придурки, а занимались чем-нибудь интересным и полезным. Очень захотелось покурить, но на территории храма я не способен оборзеть до такой степени.

Орущие засранцы всё же вытеснили меня из моего зелёного рая. Пробегающий мимо пацан лет пяти показал мне язык, и я, не удержавшись, вывалил свой… язык, в смысле. На душе повеселело, но, что ни говори, маленькие девочки, даже визжащие, намного милее.

Служба в храме подходит к концу, и вместе с другими прихожанами я вслушиваюсь в басовитое чтение отца Кирилла, отпускаю выносящую мозг Ляльку и жду благодати.

– Гляди-ка, вот шалавень, совсем стыд потеряла! – пожилая сморщенная тётка желчно шипит, тыча в сторону молодой женщины, стоящей на коленях перед ликом Богородицы.

Она отчаянно молится, не замечая никого вокруг, а по бледным щекам непрерывно текут слёзы. Сейчас мне очень хочется, чтобы мольбы её были услышаны.

– Да ужас! – вторит вторая тётка, безобразно грузная, похожая на жабу. – Ещё и в церковь прийти додумалась! Как этих шалав только сюда пускают?

Мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Хочется взять обеих перечниц и, крепко столкнув лбами, выбросить из храма. Я искренне не понимаю, зачем они сюда пришли. Также, как и этим дряхлым курицам не понять, что церковь – не тусовка ради «Людей посмотреть и себя показать», а заодно обменяться свежими сплетнями. Церковь как дерево – вдыхает углекислый газ, а выдыхает чистый кислород. Ты приносишь грехи, а выносишь Дух… Что унесут отсюда две мерзкие бабки? Мысли совершенно непозволительные под этим сводом, но я обеим желаю острую диарею. Как знал, что не стоит идти сегодня в храм.

Прости меня, Господи, смягчи моё сердце…

***

– Ну так что, сынок, я тебя завтра жду? – Его Преподобие отец Кирилл не настаивает, но под его проницательным мудрым взглядом мне трудно сказать «нет».

Целый час мы говорили о чём угодно, не касаясь храма и моей принадлежности к нему. И вот вернулись к наболевшему.

– Отец, я не знаю… – я всегда был с ним честным и сейчас не отвожу взгляд. – Иногда я не понимаю Вашего предназначения.

– Нашего, – мягко исправляет преподобный.

– Да если говорить обо мне и мне подобным, то священство ожидают нелёгкие времена. Вы меня простите, но иногда мне всё это кажется какой-то невероятной аферой. Я не хочу никого оскорбить… Вероятно, всё дело в том, что именно я не на своём месте.

– Я тебя понимаю, сынок, – вздыхает отец Кирилл, – ты взрослеешь и происходит переоценка ценностей. Главное, Роман, что совесть всегда с тобой. Но всё же ты не отдаляйся от храма…

Добрый и искренне верящий в свою миссию отец Кирилл ещё какое-то время вещал о Божьей благодати, мире души на земле и смиренномудрии. Мне очень хотелось ему верить в отличие от того же Толяна. Для моего друга это была всего лишь работа, для сидящего передо мной человека – великая миссия по спасению человечества. А я… я же встрял между… умными и красивыми. Да снизойдёт на меня понимание в своём предназначении! И да не услышит меня Его Высокопреосвященство! А то ведь благостными напутствиями не отделаюсь.

***

К родной общаге подъехал уже к ночи и с раздражением отметил, что место Франкенштейна занято. Машина чужая, из своих никто занять не рискнёт – моя недобрая репутация даёт некоторые привилегии. Я без сомнений заблокировал выезд чужаку, и в голове тут же соткался мысленный образ отца Кирилла, укоризненно качающего головой. Похоже, достучался преподобный до моего сознания. Я смачно выругался и перепарковался.

Образ Ляльки был всё же предпочтительнее, хоть и будил во мне недвусмысленные желания. Храм не сработал. Да и рюкзак, по-прежнему маячивший перед глазами, напоминал о его хозяйке.

Во дворе, как у негра… за пазухой – хоть глаз коли. Единственный фонарь над входом снова разбили. Я вытащил из багажника пакеты с продуктами и поморщился, глядя на раскладушку – нужен второй заход. А ведь я уже успел забыть, что теперь живу не один.

– Ромулька! – радостно возбуждённая Янка выпорхнула из общаги мне навстречу и повисла на шее, не обращая внимания на пакеты в моих руках.

– Привет, – уклониться от поцелуев не вышло, – ты куда это на ночь глядя намылилась?

– Меня ждут, – загадочно промурлыкала Янка и прижала шаловливую ладошку к моему паху. – Но подождут. Ромик, я так соскучилась!

– Ян, у тебя же вроде парень появился…

– Так ведь то – парень, а ты мой друг, – закадычная подружка лизнула меня в шею. – Да и когда тебе мешали мои парни?

Она права – никогда не мешали. Но сейчас… Мне хочется думать, что преподобный и здесь постарался, то есть промыл мне мозги основательно и пнул на праведный путь. Но на самом деле я прекрасно осознаю, почему Янка кажется удавкой на шее. Надеюсь, это пройдёт.

– Не сегодня, Ян, я не в настроении, – стараюсь звучать не грубо.

Хотя настроение как раз – самое оно, вот только сейчас это как вместо той самой вожделенной пироженки сожрать сельдерей. Уж лучше воздержание. Кстати, отлично прочищает разум и просветляет душу.

– Так я всё настрою, миленький, – шепчет взбудораженная Янка, умело работая руками под покровом темноты.

Да зыбучий случай!

– Прости, не сегодня, – не без труда высвобождаюсь из плена очумелых ручек и торопливо скрываюсь в общаге, оставив за спиной растерянную подругу. Да чего уж там – просто сбежал.

– Эй, а что у тебя за мужик там хозяйничает? – донеслось вслед, но осталось без ответа.

Уже на лестнице застёгиваю ширинку и, прикрыв её тяжёлой ношей, пру, как свирепый танк, на свой этаж.

«Здорово, Ромыч!», «О, Тёмный!», «Привет, Ромочка!»

Полуночники, мать их!

Едва вваливаюсь в свою комнату, весь негатив выветривается. Его сменяет дикий голод, вызванный одуряющим запахом домашней еды. Давненько в моём логове не витали такие ароматы. Пилы в комнате нет. Я бы сказал, что и следов его присутствия тоже не наблюдается, если бы не ужин на столе. Королевский ужин! Жареная картошечка, подкопчёное сало, салат какой-то непонятный, но явно вкусный… А раскрытая банка с солёными помидорами – это вообще предел мечтаний. Борясь с бешеным слюноотделением, я сгружаю на пол пакеты и в этот момент в комнату входит Пила.

Колоритный персонаж! Судя по мокрым волосам и полотенцу на плече, парень из душа. Молодец – быстро освоился. Впервые вижу Пилу в футболке с короткими рукавами и впечатляюсь. Руки забиты беспросветно. Подозреваю, что и остальные части тела тоже. По его тату можно изучать историю сотворения мира из хаоса. Жесть!

– Я уж думал, тебя не будет сегодня, – он кивает на стол, – опять разогревать надо.

– Погоди, а ты где всё это приготовил?

– В кухне, конечно.

У меня вырывается невольный смешок.

– Ну и как там – в нашей кухне?

Сам-то я даже не помню, когда в последний раз заглядывал в этот гадюшник.

– Грязно, – он пожал плечами, – но мне ведь только газ был нужен.

– Соседи не мешали? – мне стало весело. А соседям, похоже, теперь тоже нескучно.

– Нет, они все ушли.

Я с уважением оглядел своего нового жильца и понимающе кивнул. Мы поладим.

– Ты давай-ка, Тёмный, мой руки, а я пока разогрею.

Ужинали молча. Похоже, без горячительного Пила не разговаривает. Ладно, подождут мои вопросы, я не тороплюсь.

Когда я припёр раскладушку из машины, с удивлением обнаружил на хмурой физиономии моего соседа смущение. Он потёр лоб, кивнул своим мыслям и оставил мой гостеприимный жест без комментария. Я и не ждал. Спать хотелось, общаться – нет.

В отличие от меня Пила уснул мгновенно. А мои мысли снова вернулись к Ляльке. Понятнее не стало. Меня ломало от недавних воспоминаний, и вся надежда была на утро, которое мудренее вечера.

А вскоре я понял, что утро будет паршивым, потому что сон мне сегодня не светит. Неразговорчивый Пила заговорил. Нет – забормотал. Очень быстро и неразборчиво – как речитатив на латыни. Пару раз проскочило что-то похожее на «ангел».

В моей тяжёлой голове вертелось «Не делай людям добра», кулак чесался от желания послужить жёстким кляпом. И, уже накрыв голову подушкой, я услышал чёткое «Ангелинка».

Вот же сука! Сама стопудово спит давно, а тут два мужика мучаются.