Текст книги "Нарушая заповеди (СИ)"
Автор книги: Алиса Перова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)
Нарушая заповеди
Алиса Перова
1. Предыстория
Ненавижу!.. Сволочи! Как же я их ненавижу!
Зажимаю уши ладонями и сдавливаю очень сильно, зажмурив глаза. Заткнитесь уже, уроды!
Секунда, вторая… десятая. Лишь пульс бьется в ладони и уши хрустят почему-то. Но ЭТИХ… не слышно. Вот чем они там занимаются?! Убираю руки, чтобы прислушаться… Тишина. Вот гадство! А может, они уже ушли? Я тихо подхожу к стене и прикладываю ухо…
Ну да, как же – ушли они! Эта кобыла сисястая что-то там бормочет, да ещё подхихикивает. До чего же отвратительный голос! Ну как Ромка может… с ней?! Он что, не видит, какая она?.. Вспоминаю, как эта чувырла хлопала своими наращенными ресницами и выпячивала губищи, похожие на задницу гамадрила. Как водила длинными острыми когтями по Ромкиному запястью… А он таращился в вырез футболки на её буфера… Буферищи! Тоже, небось, не свои! И ничего, кроме этих пошлых выпуклостей, не замечал. Да как можно не видеть, что она… Дура белобрысая!
Мне хочется долбануть кулаком в стену!.. А лучше стулом! Чтобы они там не расслаблялись. Почему он не выпроводил эту идиотку сразу после ужина? Зачем было тащить её в свою комнату? Варианты – показать фотки или подготовиться к ЕГЭ по физике мною даже не рассматриваются. В её пергидрольных извилинах такое понятие, как физика, не могло задержаться в принципе.
А предположения, которые навязчиво лезут в голову, вызывают тошноту, ярость и… Нет – слёз отчего-то нет. Я даже скривилась и хныкнула пару раз, но не выдавила ни одной слезинки. Только голова разболелась.
Ну, папочка, спасибо тебе большое. Всё пытаешься угодить своей курице колхозной – устроил здесь дом свиданий! Похоже, у всех мужчин в этом доме мозг сосредоточен в нижней части туловища. Личную жизнь они устраивают!.. А меня спросил кто-нибудь – меня устраивает их личная жизнь? Или я, по их мнению, не доросла до права голоса?
За стеной, словно почуяв моё настроение, отозвались громким ржанием. Будто специально издеваются. А этот кобель застеночный дорос, значит?!
Как же хорошо и спокойно без него было! И без мамаши его блаженной. Лучше бы, конечно, только без неё – терпеть не могу эту овцу. Везде суёт свой нос и вечно лыбится. Наверное, она даже сидя на толчке улыбается. И когда с папочкой моим в постели кувыркается – тоже рот до ушей. Фу! Какая же гадость! Мне бы такое и в голову не пришло, если бы я недавно не услышала, как она стонет в отцовской спальне.
Хотелось бы мне верить, что в тот момент у неё зуб разболелся… Вот только на следующий день она так сияла своей улыбчивой рожей, что я уже мечтала, чтобы у неё вовсе зубов не осталось. Гейша престарелая! Ей, похоже, уже лет сорок, а всё туда же! Теперь-то я к их комнате даже не приближаюсь, но психологическая травма уже нанесена. И где были глаза у моего папки? После таких красоток запасть на это недоразумение!.. Да ещё и в дом её приволок! А она притащила багаж… И моя жизнь закончилась…
В соседней комнате неожиданно хлопнула дверь, а в коридоре послышалась возня и снова это мерзкое хихиканье. Меня будто пнули в том же направлении, и вот я уже вылетаю из своей комнаты и едва ли не сталкиваюсь с этим озабоченным дуэтом. И здесь тискаются! А в комнате что тогда делали?
– Вы совсем оборзели? – вырывается из меня злобное шипение.
Так-то я собиралась гордо пройти мимо и спуститься на первый этаж. Но не прошла. Зацепилась взглядом… Потом и языком, а он, как давно известно – мой враг.
– Лялька, ты чего фырчишь? – Ромкина рука ласково треплет меня по волосам, заставляя задеревенеть мой язык и все конечности. – Давай ищи киношку, как вернусь – будем смотреть.
И вместо того, чтобы отбросить эту руку и пройти мимо, я, как болванчик, молча киваю головой в знак согласия. А ещё перестаю дышать, впитывая эту незатейливую ласку, от которой по коже головы носятся колючие мурашки. Вот как он это делает?
И вдруг становится неуютно и холодно, когда его ладонь, слегка задев краешек моего уха, возвращается обратно и обхватывает обнажённое предплечье этой мымры. А я не силах отвести взгляд, пытаясь прожечь дыру в месте соприкосновения… Мне хочется выдрать её бледную руку прямо из плеча и выбросить собакам. Не нашим – бродячим.
– Договорились, Ляль?
Зачем он спрашивает? Я ведь уже ответила, то есть кивнула… Наконец, я отмираю и, сипло пробормотав «Ладно», спешу проскользнуть мимо этих двоих в сторону лестницы. Что мне там надо? Да ничего, но не возвращаться же обратно у них на глазах. Зачем тогда, спрашивается, выходила?
И тут за спиной раздаётся смешок… Он действует на мои взвинченные нервы, словно спусковой крючок. Я резко разворачиваюсь и делаю шаг к этой гадине.
– Так эти противные звуки из тебя? А я как раз вышла узнать, кого здесь тошнит.
– Лялька, перестань, ты что творишь? – Ромка даже рявкнуть на меня не может! И смотрит, как… как на расшалившегося ребёнка.
– Я не Лялька, у меня имя есть! – с отчаянием выкрикиваю ему в лицо, а его бледная курица меня добивает:
– Зай, да эта мелкая сопля влюблена в тебя, как кошка, вот и бесится от ревности.
Я уже отчётливо вижу, как разлетаются в разные стороны вырванные клоки обесцвеченных волос, и брызгает кровь из разбитой курносой сопатки, и… Ничего из этого Рома просто не позволяет мне сотворить, перехватив запястья моих рук.
– Ух, ну ни фига у тебя сестрёнка! Сумасшедший детский сад! – не унимается эта тварюга.
– Света, спускайся вниз, я сейчас подойду, – командует он своей курице, а я изворачиваюсь и успеваю пнуть её ногой.
Она что-то там возмущённо вякает и дёргается, но я слышу только голос Романа… Мой Ромка называет её по имени, а меня Лялькой…
– Ну перестань, малыш, – он пытается обнять меня за плечи.
Лялька, малыш…
– Да пошёл ты, ЗАЯ! – вырываюсь из захвата и скрываюсь в своей комнате, громко хлопнув дверью перед его носом и повернув замочек.
Предатель! Пусть теперь валит к своей облезлой выдре и даже близко ко мне не подходит!
Я слышу, что Роман ещё продолжает стоять возле двери и жду, когда постучит, чтобы рявкнуть ему в ответ: «Ну сказала же – свали отсюда!»
Но он даже не постучал. И действительно свалил. А мне так хочется заорать во весь голос. Зарычать!
Ну, почему я такая дура? Зачем я выперлась туда? И как я теперь буду смотреть ему в глаза? И как смогу не смотреть в них? В эти невероятные, как штормовое небо, серые глаза…
Я выключаю свет и медленно умираю в темноте.
Сорок четыре минуты я таращусь в окно на освещённую фонарями подъездную дорожку. Вглядываюсь вдаль, каждую секунду ожидая, когда лесную черноту прорежет неоновый свет фар. Чувствую себя брошенной, преданной и никому не нужной.
– Лали, ты уже спишь? – после негромкого стука раздаётся за дверью голос папы, разрывая мой одинокий кокон, в котором я никому не нужна.
– Да, пап, – мой тихий, слегка охрипший голос свидетельствует в пользу того, что я говорю правду, а, следовательно, меня нужно оставить в покое, наедине с моими снами… И с моим горем.
– Малыш, у тебя всё в порядке? – в голосе папы слышится волнение, и как бы мне ни хотелось, чтобы он отстал, нагрубить я ему не могу. Никогда не умела.
– Да, папуль, просто легла пораньше, – стараюсь звучать сонно и безмятежно.
Кажется, у меня отлично получается, потому что папа желает мне сладких снов и уходит. Торопится к своей улыбчивой чучундре. Никому я здесь не нужна!
2
Сто сорок девять минут. И ничего не изменилось – терраса, улица, фонарь… И всё тот же чёрный лес. А дядя Семён – тоже предатель! Он ведь наш водитель, а не Ромкин. Вот зачем он их повёз?! Пусть бы тащились оба по лесу пешком. Тогда бы у этой клячи отвалилось всякое желание приезжать к нам снова в гости.
А если Ромка не вернётся? Вдруг он останется у своей… этой?
Не-эт, он ведь обещал, что мы фильм будем смотреть. Я давно уже выбрала – про любовь. И наряд себе выбрала для совместного просмотра – алую коротенькую сорочку с чёрным кружевом. Только вчера купила. Катюха сказала, что Ромка точно не сможет устоять. Ох!.. И пусть не устоит…
Ощущаю, как его руки, скользя по шёлковой ткани, ложатся мне на талию и сжимают крепко, а его горячие губы прикасаются к моим губам… Рома уже знает, что я ждала только его, и теперь дарю ему свой первый взрослый поцелуй. Головокружительно сладкий! Распахнув глаза, вижу, как два ярких подвижных фонаря разрезают темноту ночи. Ну, наконец-то приехали!
Сто девяносто минут. Я мечусь от стены до стены, как зверь в клетке, а он… Он у себя в комнате, за стеной, говорит по телефону с этой дурой. Он даже не зашёл, даже не вспомнил обо мне! А может, увидел, что нет света и решил, что я сплю? Что делать? Хочется умереть. Просто перестать дышать… И вот когда он найдёт меня, красивую и бездыханную…
За стеной раздался Ромкин смех. Как?! Как он может смеяться, когда меня почти уже нет? Ради него я вырядилась в эту вульгарную тряпку, а он там ржёт вместе со своей кобылой! Я изо всех сил рванула кокетливый бантик на груди… Ну что за… Гадский бантик остался на месте, зато сорочка разодралась до пупка. И новый взрыв смеха…
Нервы лопаются, как хрупкое стекло, и острыми краями впиваются в сердце. Больно! Как же это больно!.. Я хватаю со стола первое, что попадается под руку, и с размаху запускаю в стену. Большая красивая кружка, из которой я так любила пить чай, разлетается на множество осколков. Как мои мечты…
Мне жаль мою кружку… и себя очень жаль… Зато за стеной больше ни звука. А спустя несколько секунд в дверь раздаётся стук. Я знаю, кто пришёл и вопрос «Кто там?» не актуален. Распахиваю дверь и переплетаю руки на груди.
– Ляль, что у тебя здесь случилось? – Ромка, сдвинув меня в сторону, входит в комнату и, конечно, сразу обнаруживает побоище.
Вот же!.. Мне уже стыдно – представляю, как это выглядит со стороны и что он сейчас думает, когда поворачивается и смотрит на меня своими невозможными глазами.
– А зачем ты… – Ромка вдруг осекается, скользя удивлённым взглядом по моей фигуре. – Ляль, а что это на тебе надето?
Это сказано таким тоном и с таким выражением лица, словно я его встретила в балетной пачке и противогазе.
– А сам не видишь? Это ночнушка! – завожусь моментально. – Ты ведь ко мне посреди ночи припёрся! Кстати, зачем? Если кино смотреть, то ты даже на финальные титры опоздал.
– Прости, – он улыбается уголками губ. – Я думал, что ты уже спишь… Ты бы халатик, что ли, надела, Ляль.
Что?.. Халатик? Я ведь для него… А он смотрит так… Он вот так же на нашу собаку смотрел, когда ей в бою ухо погрызли.
– Да кто тебя звал сюда? – срываюсь на крик. – Вали давай к своей чувырле белобрысой! И даже близко ко мне не подходи.
– Тихо-тихо, малыш, ну ты что? – Ромка приближается ко мне, а его успокаивающий ласковый голос… Это как по открытой ране мягкой тряпочкой.
– Не прикасайся ко мне! – взвизгиваю, когда он дотрагивается до моего плеча.
– Успокойся, малышка, я не буду, – Ромка заглядывает мне в глаза. – Может, водички?
Да! Водички – чтобы утопиться и не чувствовать больше!
– Убери свои руки! – я грубо его отталкиваю…
И в этот момент в мою комнату врываются папа со своей улыбакой. Странно, что сейчас она не лыбится.
– Отошёл от моей дочери! – рычит хозяин дома и его глаза становятся очень страшными. – Лали, что он сделал?
– Ничего, – шепчу я и громко всхлипываю, обняв себя руками за плечи.
Ромка растерянно пожимает плечами и вдруг внезапно отлетает в угол комнаты.
– Тимур, что ты делаешь! – визжит Улыбака и виснет на папе.
А я смотрю в изумлённые серые глаза и в полном оцепенении разглядываю ручейки крови, стекающие по Ромкиному подбородку.
– Убью, щенок! – папа с висящей на нём Улыбакой направляется к Ромке, а меня, наконец, размораживает.
– Папа, он ничего не делал! – я тоже бросаюсь к нему. – Правда!
Ромка уже поднялся, немного поморщившись, и смотрит снова на меня.
Только не смотри так, Ромочка!
Я успеваю встать между двумя мужчинами, повернувшись к Ромке спиной. Не могу выносить его взгляд.
– Ну папа, послушай меня! – выставляю руки вперёд. – Он ни при чём!
– А кто это сделал? – грохочет он, потянув рваное кружево моей сорочки.
– Это я сама… нечаянно, а Рома… он просто зашёл… – со спины Ромкины руки резко сдвигают меня в сторону.
– Ночью зашёл?! – очередной папин вопрос сопровождается новым ударом, а я висну на его руке, захлёбываясь рыданиями.
Ромка сползает по стене, а его обезумевшая мать молотит кулаками моего папу, мне тоже случайно прилетает по голове. Поделом! Улыбака охает, отталкивает папу и бросается к Ромке.
– Сыночек, любименький! Ромочка мой, да что же это?! Да за что?
– Ой, папка, что ты натворил? – тихо скулю и, столкнувшись с серым взглядом, вздрагиваю.
Что же я наделала?
– Мам, всё нормально, успокойся, не плачь, – Ромка снова встаёт на ноги и вытирает тыльной стороной запястья подбородок, размазывая кровь.
Слёзы, которых так долго не было, очередным потоком льются из моих глаз, а Ромка качает головой и усмехается – не со злом… Он смотрит на меня с жалостью.
– Глупенькая ты, Лялька.
Я согласно киваю – да – очень глупая! Только не смотри так!
– Прости, – произношу одними губами, – прости меня.
Он кивает и, пошатываясь, покидает мою комнату вместе с подвывающей Улыбакой.
Что же теперь будет? Я продолжаю судорожно всхлипывать и ощущаю тяжёлую ладонь на своей голове. Мой грозный сильный папа выглядит непривычно растерянным.
– Лали, расскажешь, что произошло? – его тон, как всегда, ласковый, только голос звучит устало.
Папочка мой – он самый дорогой для меня человек на этом свете и всегда меня понимает. Конечно, я всё ему расскажу. А кому мне ещё рассказывать?..
Закутанная в махровый халат, я сижу на коленях у папы в его надёжных и крепких объятиях. Он баюкает меня, приговаривая:
– Никакая ты не глупая, моя маленькая девочка, просто ты влюбилась. Ничего, всё пройдёт…
– Не хочу, чтобы проходило, – шепчу очень тихо, но он слышит.
– Всё будет, как ты захочешь, моя нежная Лали.
– А вдруг он не простит и не захочет здесь больше жить? – я заглядываю в папины глаза, ища в них ответ.
Он всё всегда знает и никогда меня не обманывает. Неясный шум за дверью привлекает наше внимание…
– Подожди-ка, котёнок, – папа пересаживает меня с колен на кровать и быстро направляется к выходу.
А я что – тут, что ли, буду сидеть? Я за ним!
– Тимур, не прикасайся ко мне, – женский голос звучит очень жёстко и кажется совсем незнакомым. – Я уже всё решила.
– Анют, нам надо поговорить, – голос у папочки напряжённый.
Я хмурюсь и выглядываю за дверь. Надо же – всё время забываю, что Улыбаку зовут Анюта. Вот только сейчас она ни разу не Анюта и уж тем более не Улыбака. Эта воинственная свирепая женщина больше похожа на Анку-пулемётчицу. Кто бы мог подумать, что всегда улыбчивая, уступчивая и услужливая тётка способна быть такой злой и несговорчивой.
Она не готова ни говорить, ни слушать, и даже видеть нас не хочет. «Я не останусь», «Я уже всё сказала»… Тоже мне – потеря потерь! Мне обидно за моего папу – с ним так никто и никогда не смеет разговаривать. Хочется поставить на место эту заблудившуюся матрёшку… Вот только сейчас всё по-другому, и мы с папкой оба реально накосячили.
3
Я ищу глазами Ромку и, сделав несколько шагов, с опаской заглядываю в раскрытую дверь его комнаты. Охватившая меня паника не даёт вздохнуть. О том, что обитатель этой комнаты покинул её навсегда, говорит буквально всё. Здесь, как всегда, идеальный порядок, но нет на месте привычных вещей… И даже любимые Ромкины модельки исчезли. Как я смогу дальше жить без всего этого? Как я смогу без него?
Я пулей выбегаю из Ромкиной комнаты, едва не врезавшись в Улыбаку… в Анюту. Женщина охает и обращает на меня свой взгляд. Оказывается, у моего Ромки глаза матери…
– Пожалуйста, не надо, – лепечу я, заглядывая в эти серьёзные большие глаза, в надежде отыскать в них ту самую доброту, которую они излучали совсем недавно. – Не уезжайте, это я во всём виновата…
– Ну что ты, милая, – она ласково гладит меня по щеке и… снова улыбается, только очень грустно. – Ты здесь ни при чём, не волнуйся. Мы всё выясним с твоим папой.
Это она меня так нежно послала. И такая твёрдая решимость в её взгляде – мне туда ни за что не пробиться.
Я резко разворачиваюсь и мчусь вниз через две ступеньки, путаясь в длинном халате и рискуя свернуть себе шею.
– Рома! – я выбегаю на террасу.
Дядя Семён, наш водитель, протирает тряпочкой фары огромного чёрного монстра. Он отвлекается от своего занятия и неодобрительно смотрит на мои голые ноги в тапочках.
– Ты чего это раздетая, стрекоза? Чай не май месяц…
Вообще-то, как раз май, но сейчас это не имеет никакого значения.
– Дядь Сень, а Ромка где?
– А дык здесь, – он крутит головой, но я и сама уже нашла.
Парень вышел из-за высокого Гелендвагена и направился прямиком ко мне. А моё бедное сердце заходится в неровном ритме и готово выпрыгнуть из груди.
– Лялька, что-то сегодня постоянно не так с твоим прикидом, – Ромка криво улыбается, а на его разбитое лицо страшно смотреть.
– Ром, тебе больно? – вот дура, зачем я спрашиваю – понятно же, что больно.
– Нормально, Ляль… Ты бы и правда оделась, прохладно на улице.
– Рома, не уезжайте, я всё рассказала папе, он знает, что это из-за меня… – я совершенно не знаю, куда мне деть свои беспокойные руки. Хочется обнять Ромку за шею, но я вцепляюсь в распахнутые полы его куртки.
– Да перестань, Ляль. Ты ведь с самого начала знала, что всё это – не моё, – он кивнул на наш дом и неопределённо махнул в сторону рукой. – Не смогу я здесь… не привыкну.
– Да почему? Ты ведь здесь занимаешься, чем хочешь… Вон, с тачками своими возишься. Тебя ведь никто не упрекает…
Ой, что-то не то я говорю…
– Ром, ну здесь ведь простор, свежий воздух… Ну, хочешь, привози хоть каждый день свою кикимору! Тьфу, ну ты понял, Светочку свою белобрысую.
– Не хочу, Лялька…
– Светочку не хочешь? – спрашиваю с глупой надеждой.
– Жить здесь не хочу, – отрезает Ромка.
Я собираюсь снова возразить, но мне на плечо ложится чья-то ладонь, и я оглядываюсь.
– Евочка, зайди в дом, простудишься, – голос у Анюты ласковый, а глаза заплаканные.
Только мне её не жалко. Ведь это она увозит от меня Ромку.
– Да что вы все ко мне привязались?! Захочу – совсем разденусь. Жарко мне!
Анюта пожимает плечами, и из её глаз исчезает тепло.
– Семён, мы готовы, можем ехать! – холодно говорит она, и водитель быстро утрамбовывает немногочисленные пожитки в багажное отделение.
– Ну и валите отсюда! – взрываюсь я. – Думаете, кто-нибудь оценит Вашу гордость? Да уже завтра Вам на смену явятся три десятка негордых длинноногих красавиц и станут ещё шире улыбаться. А Вы так и сдохнете в своей вонючей общаге – вся такая гордая, неприступная и никому больше не нужная!
Чья-то рука хватает меня за шиворот и тянет назад, но я ещё не всё сказала…
– Рома, не надо с ней ехать! Если ты останешься, она сама вернётся. Вот увидишь!
Но он на меня даже не смотрит и помогает своей мамаше взобраться в машину, а следом и сам скрывается в салоне. Даже не обернулся… А сильные руки уже затаскивают меня в дом. Я цепляюсь за дверную ручку…
– Вы же своему сыну жизнь портите! Что Вы способны ему дать? Да Вы просто… – папина ладонь зажимает мне рот.
– Остынь, Евлалия! – он затаскивает меня в дом. – Не заставляй меня быть грубым.
– Пап…
– Всё, я сказал! Тебе уже пятнадцать, а не пять. Пора давно научиться следить за своим языком, потому что во взрослом мире люди должны отвечать за свои слова и поступки. А моя дочь – тем более!
Я не помню, чтобы мой папа хоть когда-нибудь так со мной разговаривал. В нашем городе, да и за его пределами он имеет репутацию грозного и жесткого человека, но со мной никогда… Вот до этого момента. А всё из-за этой… О, господи, да какая разница! От меня ведь Ромка уехал! Мой любимый Ромочка…
Я молча поднялась на второй этаж. Сейчас этот огромный дом кажется мне особенно пустым и одиноким. Вся прислуга проживает в отдельном небольшом доме, и им никогда не бывает скучно. Только вот мне сейчас совсем не до веселья. Смотреть на распахнутую дверь Ромкиной комнаты даже страшно. Но я захожу внутрь и прикрываю дверь. Ромка не оставил ничего, что бы могло напоминать о нём, но здесь всё ещё сохранился его запах. Я тихо ложусь на его кровать и обнимаю подушку.
Не-эт! Ну даже здесь его белобрысая курица оставила мерзкий душок своих тошнотворных духов. Я сбрасываю на пол подушку, вскакиваю с кровати и стягиваю пушистое покрывало, провонявшее этой гадиной. Вместе с покрывалом на пол улетает какая-то чёрная тряпка. Наклоняюсь, чтобы поднять – это Ромкина футболка.
Я снимаю с себя халат, рваную сорочку и надеваю футболку на обнажённое тело. Она пахнет только моим любимым мужчиной. Это моментально усмиряет мой гнев, хоть и не утешает. Папа был совершенно прав – пора начинать отвечать за свои слова и поступки. Почему ты, папочка, не сказал мне этого вчера? Или хотя бы на пару часов раньше? Я ведь всегда тебя слушаюсь…
Прежде чем погасить свет, замечаю, что недавний постоялец оставил ещё кое-что. На стене небольшое панно в виде древнего свитка – десять божьих заповедей. Я всё время смеялась над Ромкой, называя его божьей ромашкой. И над писанием этим тоже веселилась, извращая слова и понятия, а Ромка трепал меня по волосам и называл маленькой богохульницей. Это слово мне казалось самым смешным…
Ромка, я буду соблюдать их все, честно-честно! Ты только вернись!
Закутавшись в его одеяло и убаюканная мыслями о нашей скорой встрече и примирении, я не заметила, как провалилась в сон…
А проснулась от страшного крика, переходящего в стон. Где это… кто?
Я подскочила и села на кровати, прижавшись к стене. Натягиваю одеяло до самого носа и со страхом вглядываюсь в темноту. Из коридора послышалось какое-то мычание… О, господи, папка! Я мгновенно срываюсь с места и босиком выбегаю из комнаты. В коридоре темно, но я вижу в самом конце коридора, как падает свет из открытой папиной спальни и вихрем мчусь туда.
Но он сам уже выходит мне навстречу, прижимая к уху мобильник.
– Не надо ничего. Сорвалось, говорю! Уже выезжаю! – рявкает он кому-то, а я вздрагиваю, глядя на его лицо.
Он будто постарел внезапно и шрам на щеке стал глубже и ярче.
– Пап, что случилось? – сиплю я едва слышно, но он проходит мимо, бросив на меня пустой безжизненный взгляд.
– Никаких труповозок, я сказал, иначе я тебя на ней отправлю! – рычит он в трубку, а у меня от ужаса немеют пальцы.
Ромка!
– Пап!
Он уже спустился по лестнице, и я мчусь за ним следом.
– Папа! Скажи мне – кто!
Он замирает посреди гостиной, ссутулив плечи, и медленно поворачивается ко мне. Его чёрные, как два бездонных колодца, глаза смотрят сквозь меня. Это очень страшно!
– Анюта, – хрипло выдыхает он, но, наверное, от страха я не понимаю, при чём здесь его Улыбака… Мне просто надо знать…
– Пап, с кем беда? – повторяю я уже громче и настойчивее, а папино лицо кривится, словно от невыносимой боли.
– С Анечкой, – произносит он совсем тихо и добавляет, – с моей Анюткой.
В первый миг на меня накатывает облегчение, и я даже выдыхаю, прикрыв глаза – не ОН. Слава богу!
Но осознание тут же атакует мой мозг – а как же теперь мой Ромка?! Я распахиваю глаза и встречаюсь взглядами с папой.
– Она жива? – спрашиваю, пытаясь абстрагироваться от слова «труповозка». – Что с ней?
– Не жива, – он чеканит почти по слогам и смотрит на меня так, словно это я её убила.
Я прижимаю кулаки ко рту и быстро машу головой – это не я!
– Иди к себе, Евлалия, – приказывает папа.
– Я с тобой, – едва пищу в кулаки.
– К себе, я сказал!
Я срываюсь с места и убегаю наверх так быстро, словно задержка грозит мне участью его Анютки. Я всегда его слушаюсь, особенно, когда боюсь.
Почему-то я снова возвращаюсь в Ромкину комнату и даже закрываю за собой дверь, а когда поворачиваюсь, мой взгляд цепляется за шестой пункт божьих заповедей.
«НЕ УБИЙ» – гласит закон божий и пространство комнаты сжимается до одного этого пункта, который я нарушила, едва пообещав чтить.
Это не я! Я не хотела!
