Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 47 страниц)

83. ГОНЕЦ

Было шесть часов вечера.

В той самой комнате на улице Сен-Клод, в которую уже заглядывали наши читатели, рядом с проснувшейся Лоренцой сидел Бальзамо и пытался уговорами смягчить ее гневную непреклонность.

Но молодая женщина смотрела на него враждебно, как смотрела Дидона на Энея, готового ее покинуть, речи ее сплошь состояли из упреков, а руку она простирала лишь затем, чтобы оттолкнуть Бальзамо.

Она жаловалась, что стала пленницей, рабыней, что ей нечем дышать, что она не видит солнца. Она завидовала участи самых обездоленных созданий, птиц, цветов. Она называла Бальзамо тираном.

Потом, от жалоб перейдя к ярости, она принялась рвать в клочья драгоценные ткани, которые подарил ей муж, желавший разбудить в ней кокетство и тем скрасить одиночество, на которое он ее обрек.

А Бальзамо говорил с ней ласково и глядел на нее с любовью. Видно было, что это слабое и мятущееся создание успело занять в его жизни, и уж во всяком случае в его сердце, огромное место.

– Лоренца, – увещевал он, – мое любимое дитя, к чему такая враждебность, такая непримиримость? Ведь я люблю вас более, чем возможно выразить, так почему бы вам не стать мне преданной и нежной подругой? Тогда вам не о чем станет жалеть; тогда ничто не помешает вам свободно расцветать на солнце, подобно цветам, о которых вы сейчас толковали, расправлять ваши крылышки, подобно птичкам, которым вы завидовали; мы с вами всюду бывали бы вместе; вы увидели бы не только солнце, которое вас так манит, но и искусственные солнца, которые манят людей, празднества, которые посещают женщины этой страны; вы были бы счастливы, следуя своим склонностям, и дарили счастье мне, как я его понимаю. Почему вы не хотите этого счастья, Лоренца, ведь вам при вашей красоте, при вашем богатстве позавидовало бы столько женщин?

– Потому что вы внушаете мне ужас, – отвечала гордая молодая женщина.

Бальзамо впился в Лоренцу взглядом, в котором жалость примешивалась к гневу.

– В таком случае живите той жизнью, на которую сами себя обрекли, – сказал он, – а если вы столь горды, то не жалуйтесь.

– Я и не жаловалась бы, если бы вы оставили меня в покое и не заставляли говорить с вами. Не показывайтесь мне на глаза, а если входите в мою тюрьму, не говорите со мной ни слова, и я уподоблюсь тем бедным птицам из жарких стран, которых держат в клетках: они умирают, но не поют.

Бальзамо с трудом сдержался.

– Полно, Лоренца, – сказал он, – проявите хоть каплю кротости, каплю смирения; попытайтесь заглянуть в мое сердце, в сердце человека, который любит вас больше всего на свете. Хотите, я принесу вам книги?

– Нет.

– Но почему? Книги вас развлекут.

– Я хочу умереть от тоски.

Бальзамо улыбнулся или, вернее, выдавил из себя улыбку.

– Вы с ума сошли, – возразил он, – вам прекрасно известно, что вы не умрете, пока я рядом с вами, готовый ухаживать за вами и исцелить вас, если вы заболеете.

– О, вам не удастся меня исцелить, если в один прекрасный день вы обнаружите, что я повесилась, привязав вот этот шарф к прутьям решетки…

Бальзамо содрогнулся.

– Или, – в отчаянии продолжала она, – когда я открою вот этот нож, чтобы пронзить себе сердце.

Бальзамо побледнел, на лбу у него выступил холодный пот; глядя на Лоренцу, он угрожающим голосом произнес:

– Нет, Лоренца, вы правы, в этот день я не исцелю вас – я вас воскрешу.

У Лоренцы вырвался крик ужаса: она не знала границ могущества Бальзамо, она поверила его угрозе.

Бальзамо был спасен.

Покуда она предавалась отчаянию перед лицом этой новой непредвиденной опасности, покуда ее лихорадочная мысль металась в непреодолимом кругу терзаний, не видя выхода, до ушей Бальзамо донесся звонок колокольчика, в который позвонил Фриц.

Колокольчик издал три одинаковых звонка.

– Гонец, – сказал Бальзамо.

Потом, после короткого перерыва, прозвучал еще один звонок.

– И спешный, – добавил Бальзамо.

– А, – откликнулась Лоренца, – значит, вы от меня уйдете!

Он взял холодную руку молодой женщины.

– Еще раз, последний раз, – обратился он к ней, – давайте жить в добром согласии, в дружбе, Лоренца! Судьба предназначила нас друг другу, давайте видеть в ней союзника, а не палача.

Лоренца не отвечала. Казалось, ее пристальный, угрюмый взор вперен в бесконечность в поисках какой-то мысли, вечно от нее ускользающей и недоступной, быть может, именно потому, что молодая женщина слишком пыталась ее уловить: так пленник, живший в потемках и пламенно мечтавший о свете, подчас бывает ослеплен солнцем.

Бальзамо взял Лоренцу за руку и коснулся ее губами: пленница не подавала признаков жизни.

Затем он сделал шаг к камину.

В ту же секунду Лоренца вышла из оцепенения и устремила на него нетерпеливый взгляд.

– Да, – прошептал он, – тебе хочется знать, каким путем я выхожу, чтобы когда-нибудь выйти вслед за мной и убежать от меня, как ты угрожала; поэтому ты и просыпаешься, поэтому следишь за мной взглядом.

Он провел рукою по лбу, словно заставляя себя принять решение, мучительное для него самого, и простер ее в сторону молодой женщины; взгляд и жест его были словно стрелы, метившие в глаза и в грудь пленнице, при этом он властно произнес:

– Спите.

Едва он вымолвил это слово, Лоренца поникла, как цветок на стебле; голова ее качнулась и склонилась на подушки софы. Руки матовой белизны упали на шелк платья и вытянулись вдоль тела.

Бальзамо подошел, любуясь ее красотой, и приложился губами к ее чистому лбу.

И тут лицо Лоренцы прояснилось, словно дыхание самой любви прогнало облака, омрачавшие ее чело. Губы ее раскрылись и задрожали, глаза подернулись томной влагой, и она вздохнула так, как вздыхали, должно быть, ангелы в первые дни творения, проникаясь любовью к детям рода человеческого.

Бальзамо смотрел на нее, словно не в силах оторваться, но тут вновь зазвенел звонок; он бросился к камину, нажал какой-то выступ и скрылся за цветами.

В гостиной его ждал Фриц вместе с человеком, одетым в куртку скорохода и обутым в тяжелые ботфорты с длинными шпорами.

У приезжего было грубоватое лицо, выдававшее принадлежность к простонародью, но в глазах мерцала частичка священного огня, наверняка зажженного разумом, превосходившим его собственный.

В левой руке он держал рукоять короткого узловатого хлыста; правою же он осенил себя знаками, которые Бальзамо. присмотревшись, сразу понял и на которые, также молча, ответил, дотронувшись до своего лба указательным пальцем.

В ответ посланец коснулся рукой груди и начертал на ней еще один знак, который остался бы невнятен для постороннего, потому что напоминал движение, каким застегивают пуговицу.

В ответ на этот знак хозяин показал кольцо, которое было у него на пальце.

При виде этого грозного символа посланец преклонил колено.

– Откуда ты явился? – спросил Бальзамо.

– Из Руана, повелитель.

– Кто ты?

– Скороход на службе госпожи де Граммон.

– Кто тебя к ней определил?

– Такова была воля великого копта.

– Какой приказ ты получил, поступая к ней на службу?

– Не иметь секретов от повелителя.

– Куда ты направляешься?

– В Версаль.

– Что ты везешь?

– Письмо.

– Кому?

– Министру.

– Дай.

Гонец протянул Бальзамо письмо, которое извлек из кожаного мешка, висевшего у него за спиной.

– Мне подождать? – спросил он.

– Да.

– Жду.

– Фриц!

Появился немец.

– Спрячь Себастена в буфетной.

– Да, хозяин.

– Он знает, как меня зовут! – с суеверным ужасом прошептал адепт.

– Он все знает, – возразил Фриц, увлекая его за собой.

Бальзамо остался один; он осмотрел массивную печать на письме; она была в полной сохранности; умоляющий взгляд гонца, казалось, взывал к нему с просьбой не повредить, если можно, этой печати.

Затем он медленно и задумчиво поднялся наверх и отворил потайную дверь, которая вела в комнату Лоренцы.

Лоренца все еще спала, но и во сне томилась от бездействия, отчего спалось ей беспокойно. Он взял ее за руку, которая конвульсивно сжалась, и приложил к ее груди запечатанное письмо, доставленное гонцом.

– Вы видите? – обратился он к ней.

– Да, вижу, – отвечала Лоренца.

– Что у меня в руке?

– Письмо.

– Вы можете его прочесть?

– Могу.

– Тогда читайте.

Глаза Лоренцы были по-прежнему закрыты, грудь трепетала; слово за словом она прочла следующие строки, которые Бальзамо записывал под ее диктовку:

«Дорогой брат!

Как я и предвидела, мое изгнание принесет нам некоторую пользу. Сегодня утром я уехала от президента Руанского парламента: он наш, но робеет. Я поторопила его от Вашего имени. Наконец он решился и через неделю пришлет в Версаль свой план военных действий.

Теперь я срочно отправляюсь в Ренн, дабы несколько расшевелить дремлющих Карадека и Ла Шалоте [19]19
  Забавная ошибка Дюма: оба названных персонажа – один человек, Луи Рене Карадек де Ла Шалоте (1701–1785), прокурор Реннского парламента, противник иезуитов.


[Закрыть].

В Руане был наш агент из Кодбека. Я с ним встретилась. Англия не остановится на полпути; она готовит резкую ноту Версальскому кабинету.

X. советовался со мною, стоит ли к этому прибегать. Я ответила утвердительно. Скоро Вы получите последние памфлеты Тевено де Моранда [20]20
  Моранд, Тевено де (1741–1851) – французский памфлетист.


[Закрыть]и Делиля [21]21
  Делиль (? –1784) – французский поэт-сатирик, прозванный Делиль-куплетист.


[Закрыть], обращенные против Дюбарри. От этих петард запылает весь город.

До меня дошли дурные вести, в воздухе носится слух об опале. Но Вы мне еще не написали, и я смеюсь над пересудами. Все же избавьте меня от сомнений и ответ немедля пошлите мне, как только до Вас доберется мой гонец. Ваше послание найдет меня в Кане, где мне нужно повлиять на некоторых людей.

Прощайте, обнимаю Вас.

Герцогиня де Граммон».

Лоренца смолкла.

– Вы ничего больше не видите? – спросил Бальзамо.

– Ничего не вижу.

– Никакого постскриптума?

– Нет.

Бальзамо, у которого во время чтения лицо все прояснялось, взял у Лоренцы письмо герцогини.

– Любопытно, – произнес он. – Они мне дорого за это заплатят. Вот, значит, как пишутся подобные письма! – воскликнул он. – Да, великих мужчин всегда губят женщины. Никакие полчища врагов, никакие хитросплетения интриг не могли бы свалить Шуазеля – и вот ласкающий женский шепот повергает его во прах. Да, все мы погибнем из-за женского предательства или женской слабости… У кого есть сердце, а в нем хоть капля чувствительности, тот обречен.

Произнося эти слова, Бальзам с невыразимой нежностью глядел на трепещущую Лоренцу.

– Я правду говорю? – спросил он у нее.

– Нет, нет, это неправда, – пылко возразила она. – Ты же сам видишь, я слишком тебя люблю, чтобы помешать тебе, подобно всем этим неразумным и бессердечным женщинам.

Бальзамо позволил обольстительнице привлечь себя в объятия.

Внезапно раздался двукратный звон колокольчика в руках Фрица – один раз, потом второй.

– Два посетителя, – сказал Бальзамо.

Телеграфное сообщение Фрица завершилось сильным, резким звонком.

Бальзамо высвободился из рук Лоренцы и вышел, оставив молодую женщину по-прежнему спящей.

По дороге ему встретился гонец, ждавший приказа.

– Вот письмо, – сказал Бальзамо гонцу.

– Что мне с ним делать?

– Доставить по адресу.

– Это все?

– Это все.

Адепт осмотрел письмо и печать, не скрыл своей радости при виде их сохранности и растаял в темноте.

– Какая жалость, что нельзя оставить у себя подобный автограф! – вздохнул Бальзамо. – А пуще того обидно, что нельзя через верных людей передать его королю!

Тут перед ним вырос Фриц.

– Кто они? – спросил Бальзамо.

– Женщина и мужчина.

– Они уже сюда приходили?

– Нет.

– Ты их знаешь?

– Нет.

– Женщина молода?

– Молода и хороша собой.

– А мужчина?

– Лет шестидесяти или шестидесяти пяти.

– Где они?

– В гостиной.

Бальзамо вошел в гостиную.

84. ЗАКЛИНАНИЕ ДУХОВ

Лицо графини было полностью скрыто длинной накидкой; она успела заехать к себе в особняк и одеться, как одевались горожанки среднего достатка.

Приехала она в фиакре в сопровождении маршала, который, испытывая большие опасения, чем она, оделся в серое, чтобы походить на дворецкого из богатого дома.

– Вы узнаете меня, господин граф? – произнесла г-жа Дюбарри.

– Прекрасно узнаю, графиня.

Ришелье держался поодаль.

– Извольте сесть, сударыня, и вы, сударь.

– Этот господин мой эконом, – сказала графиня.

– Вы заблуждаетесь, сударыня, – возразил Бальзамо с поклоном, – этот господин – герцог де Ришелье, которого я прекрасно узнал, и с его стороны было бы воистину проявлением неблагодарности, если бы он не узнал меня.

– Это почему же? – спросил герцог, совершенно сбитый с толку, как сказал бы Тальман де Рео [22]22
  Тальман де Рео, Жедеон (1619–1692) – автор знаменитых мемуаров.


[Закрыть].

– Господин герцог, тот, кто спасает нам жизнь, заслуживает, сдается мне, некоторой благодарности.

– Вот вам, герцог! – со смехом воскликнула графиня. – Вы слышите?

– Как! Вы, граф, спасли мне жизнь? – удивился Ришелье.

– Да, монсеньор, в Вене в тысяча семьсот двадцать пятом году, когда вы были там посланником.

– В тысяча семьсот двадцать пятом году? Да вы тогда еще и на свет не родились, сударь мой!

Бальзамо улыбнулся.

– Тем не менее я стою на своем, герцог, – сказал он, – поскольку встретил вас тогда умирающим, а вернее, мертвым; вас несли на носилках, незадолго до того вы получили добрый удар шпагой, пронзивший вам грудь; доказательством нашей встречи может послужить то, что я влил в вашу рану три капли моего эликсира… Вот здесь, в том самом месте, где красуется ваше алансонское кружево, несколько пышное для эконома – недаром же вы его комкаете в руке.

– Погодите, – перебил маршал, – но вам никак не дашь больше тридцати – тридцати пяти лет, граф.

– Полноте, герцог, – заливаясь смехом, воскликнула графиня. – Перед вами стоит чародей – теперь-то вы верите?

– Я вне себя от изумления, графиня. Но в таком случае, – продолжал герцог, снова обратившись к Бальзамо, – в таком случае ваше имя…

– Ах, вы же знаете, герцог, мы, чародеи, меняем имена с каждой новой сменой поколений… В тысяча семьсот двадцать пятом году в моде были имена на «ус», «ос» и «ас», и ничего удивительного, если в ту пору мне пришла фантазия назвать себя на латинский или греческий манер. Теперь, когда все разъяснилось, я в вашем распоряжении, сударыня, и в вашем, сударь.

– Граф, мы с маршалом хотим попросить у вас совета.

– Много чести для меня, сударыня, особенно если вы сами пришли к такой мысли.

– Конечно, сама, граф; ваше предсказание нейдет у меня из головы, но я сомневаюсь в том, что оно осуществляется.

– Никогда не сомневайтесь в выводах науки, сударыня.

– Ах, граф, граф! – вступил в разговор Ришелье. – Беда в том, что наша корона висит на волоске… Ведь речь не о ране, которую можно заживить тремя каплями эликсира.

– Нет, речь идет о министре, которого можно повергнуть тремя словами… – возразил Бальзамо. – Что ж, угадал я? Скажите!

– Как нельзя лучше, – вся дрожа, ответила графиня. – В самом деле, герцог, что вы об этом скажете?

– О, не удивляйтесь таким пустякам, сударыня, – произнес Бальзамо, который сразу заметил, как встревожены г-жа Дюбарри и Ришелье, и безо всякого волшебства легко догадался, в чем дело.

– В таком случае я стану вашим поклонником, – добавил маршал, – если вы укажете нам лекарство.

– Чтобы излечить хворь, которая вас терзает?

– Да, мы больны Шуазелем.

– И очень хотели бы излечиться от этой хвори?

– Да, великий чародей, именно так.

– Граф, вы не оставите нас в этой беде, – подхватила графиня, – на карту поставлена наша честь.

– Готов служить вам всеми силами, сударыня; однако мне хотелось бы знать, нет ли у герцога какого-либо плана, составленного заранее.

– Признаться, такой план есть, господин граф. Право слово, до чего приятно иметь дело с колдуном, которого можно величать «господин граф»: совершенно не приходиться менять привычки!

– Говорите же, – произнес Бальзамо, – будьте откровенны.

– Честью клянусь, я только того и хочу, – отвечал герцог.

– Вы собирались попросить у меня совета об этом плане.

– Собирался.

– Ах, притворщик, а мне ничего не сказал! – заметила графиня.

– Я могу сказать об этом только графу, да и то шепотом, на ухо, – возразил маршал.

– Почему, герцог?

– Потому что иначе вы покраснеете до корней волос, графиня.

– Ах, я сгораю от любопытства, маршал! Скажите, я нарумянена, по мне ничего будет не видать.

– Ладно же! – сдался Ришелье, – подумал я вот о чем. Берегитесь, графиня, я пускаюсь во все тяжкие.

– Пускайтесь, герцог, пускайтесь, а я от вас не отстану.

– Боюсь, быть мне битым, если вы услышите то, что я скажу.

– Никому еще не удавалось вас побить, герцог, – сказал Бальзамо старому маршалу, которому этот комплимент пришелся по душе.

– Ну что ж, итак… – начал он, – хоть и боюсь не угодить этим графине и его величеству… Нет, язык не поворачивается!

– До чего же несносны медлительные люди! – возопила графиня.

– Итак, вы желаете, чтобы я говорил?

– Да.

– Вы настаиваете?

– Да, да, в сотый раз – да.

– Хорошо, я решился. Грустно говорить об этом, господин граф, но его величество уже не испытывает нужды в утехах. Это не мое выражение, графиня, оно принадлежит госпоже де Ментенон [23]23
  Ментенон, Франсуаза д'Обинье, маркиза де (1635–1719) – последняя любовница, затем морганатическая супруга Людовика XIV.


[Закрыть].

– В этом нет ничего для меня обидного, – отозвалась г-жа Дюбарри.

– Тем лучше. Видит Бог, это придает мне решимости. Итак, хорошо бы, чтобы граф, который располагает столь бесценным эликсиром…

– Нашел среди них такой, – подхватил Бальзамо, – который вернул бы королю способность радоваться утехам?

– Вот именно.

– Э, господин герцог, это детские забавы, азбука ремесла. Приворотное зелье найдется у любого шарлатана.

– А действие этого зелья будет отнесено за счет достоинств графини, – продолжал герцог.

– Герцог! – возопила графиня.

– Я так и знал, что вы разгневаетесь, но вы сами велели мне говорить.

– Герцог, – произнес Бальзамо, – вы были правы, графиня краснеет. Но как мы только что говорили, речь сейчас идет не о ране и не о любви. Приворотное зелье не поможет вам избавить Францию от господина де Шуазеля. В самом деле, люби король графиню вдесятеро сильней, чем теперь, что само по себе невозможно, за господином де Шуазелем все равно сохранятся власть и влияние, коими он воздействует на ум короля точно так же, как графиня воздействует на его сердце.

– Верно, – согласился маршал. – Но это наше единственное средство.

– Вы полагаете?

– Еще бы! Попробуйте укажите другое.

– По-моему, нет ничего проще.

– Нет ничего проще? Вы слышите, графиня! Эти колдуны не ведают сомнений!

– Какие могут быть сомнения, когда вся задача состоит в том, чтобы просто-напросто доказать королю, что господин де Шуазель его предает – разумеется, с точки зрения короля, поскольку сам Шуазель не усматривает в своих действиях предательства.

– А каковы эти действия?

– Вы знаете о них не хуже меня, графиня: он поддерживает бунт парламентов против королевской власти.

– Разумеется, но надобно знать, каким образом он это делает.

– Через своих агентов, которые ободряют бунтовщиков, суля им безнаказанность.

– Кто эти агенты? Вот что следует выяснить.

– А вы полагаете, что госпожа де Граммон уехала не для того, чтобы подбадривать пылких и подогревать робких?

– Разумеется, только для того она и уехала, – воскликнула графиня.

– Да, но король видит в этом отъезде простое изгнание.

– Верно.

– Как ему доказать, что своим отъездом она преследует иную цель, чем та, которую ни от кого не таят?

– Предъявите госпоже де Граммон обвинение.

– Ах, если бы все дело было в обвинении, граф! – вздохнул маршал.

– К прискорбию, остановка за тем, чтобы доказать это обвинение, – подхватила графиня.

– А если обвинение будет доказано, убедительно доказано, как вы полагаете – останется господин де Шуазель министром?

– Конечно, не останется! – воскликнула графиня.

– Итак, все дело в том, чтобы обнаружить предательство господина де Шуазеля, – убежденно продолжал Бальзамо, – и представить его величеству зримые, ощутимые бесспорные улики.

Маршал откинулся на спинку кресла и разразился хохотом.

– Он неподражаем! – воскликнул он. – Нет, он действительно не ведает сомнений! Взять господина де Шуазеля с поличным – вот и все, не более того!

Бальзамо бесстрастно ждал, когда иссякнет вспышка веселья, обуявшего маршала. Затем он сказал:

– Теперь давайте поговорим серьезно и подведем итоги.

– Пожалуй.

– Разве господина де Шуазеля не подозревают в том, что он поддерживает мятежные парламенты?

– Подозревают, но где доказательства?

– Разве нельзя предположить, что господин де Шуазель плетет интриги, чтобы развязать с англичанами войну, которая поможет ему остаться незаменимым?

– Такие толки идут, но где доказательства?

– Наконец, разве господин де Шуазель не показал себя отъявленным врагом присутствующей здесь графини? Разве не пытается он всеми силами свергнуть ее с трона, который я ей предрек?

– Ах, что верно, то верно, – вздохнула графиня, – но и это надобно еще доказать… Ах, если бы я могла!

– Что для этого нужно? Сущий пустяк.

Маршал принялся дуть себе на ногти.

– О да, сущий пустяк, – иронически бросил он.

– Например, конфиденциальное письмо, – сказал Бальзамо.

– Только и всего… Какая, право, мелочь!

– Скажем, письмо от госпожи де Граммон, не так ли, господин маршал? – продолжал граф.

– Колдун, милый мой колдун, найдите такое письмо! – вскричала г-жа Дюбарри. – Пять лет я пытаюсь его добыть, издержала на это сто тысяч ливров за один год, и все напрасно.

– А все потому, что не обратились ко мне, сударыня, – отвечал Бальзамо.

– Как так? – изумилась графиня.

– Разумеется, ведь если бы вы обратились ко мне…

– Что было бы?

– Я разрешил бы ваши затруднения.

– Вы?

– Да, я.

– Граф, а теперь уже поздно?

Граф улыбнулся.

– Ни в коей мере.

– О, любезный граф… – взмолилась графиня, сложив на груди руки.

– Итак, вам нужно письмо?

– Да.

– От госпожи де Граммон?

– Если это возможно.

– Которое бросало бы тень на господина де Шуазеля в отношении тех трех дел, о коих я упомянул…

– Да я… я собственный глаз отдам за такое письмо.

– Ну, графиня, это вышло бы слишком дорого, тем более что это письмо…

– Это письмо?

– Я отдам вам даром.

И Бальзамо извлек из кармана сложенный вчетверо листок.

– Что это? – спросила графиня, пожирая листок глазами.

– Письмо, о котором вы мечтали.

И в наступившей глубокой тишине граф прочел обоим восхищенным слушателям послание, уж знакомое нашим читателям.

Покуда он читал, графиня все шире открывала глаза и едва справилась со своими чувствами.

– Это клевета, черт возьми, с этим надо быть осторожнее! – пробормотал Ришелье, едва Бальзамо кончил чтение.

– Это, господин герцог, самое простое, точное и буквальное воспроизведение письма герцогини де Граммон, которое гонец, посланный сегодня утром из Руана, везет сейчас герцогу де Шуазелю в Версаль.

– Боже правый! – вскричал маршал. – Неужто это правда, господин Бальзамо?

– Я всегда говорю правду, господин маршал.

– Герцогиня написала такое письмо?

– Да, господин маршал.

– Она поступила столь неосторожно?

– Не спорю, в это трудно поверить: тем не менее это так.

Старый герцог взглянул на графиню, которая утратила дар речи.

– Вот что, – произнесла она наконец, – мне, как и герцогу, трудно поверить – уж простите, господин граф! – чтобы госпожа де Граммон, умнейшая женщина, поставила под удар репутацию свою и брата, написав письмо, представляющее такую опасность… К тому же… Чтобы знать содержание такого письма, надобно его прочесть.

– И потом, – поспешил добавить маршал, – если бы граф прочел это письмо, он оставил бы его у себя: это бесценное сокровище.

Бальзамо тихонько покачал головой.

– Ах, сударь, – возразил он, – такое средство годится для тех, кто распечатывает письма, чтобы узнать их содержание, а не для тех, кто, подобно мне, читает сквозь конверты… Нет, это не по мне!.. К тому же чего ради мне губить господина де Шуазеля и госпожу де Граммон? Вы пришли ко мне за советом, по-дружески, как я полагаю, и я отвечаю вам тем же. Вы просите, чтобы я оказал вам услугу, – я оказываю вам ее. Не собираетесь же вы, надеюсь, предлагать мне плату за совет, как прорицателю с набережной Ферай?

– О, граф! – простонала г-жа Дюбарри.

– Что ж! Я даю вам совет, но вы, по-моему, не понимаете меня. Вы сказали, что хотите свалить господина де Шуазеля и ищете к тому средство; я предлагаю вам такое средство, вы подтверждаете, что оно вполне вам подходит, я даю его вам в руки, а вы не верите!

– Да, но… Да, но… Граф, помилуйте…

– Я же говорю вам: письмо существует, поскольку я располагаю его копией.

– Но скажите хотя бы, кто вас уведомил, господин граф? – вскричал Ришелье.

– А, вот оно что. Кто меня уведомил? Вы в одну минуту желаете узнать столько же, сколько я, труженик, ученый, прикосновенный к тайнам, проживший на свете три тысячи семьсот лет.

– О-о! – разочарованно протянул Ришелье, – вы портите, граф, то доброе мнение, которое я себе о вас составил.

– Я не прошу вас мне верить, герцог; в конце концов это не я разыскивал вас во время королевской охоты.

– Герцог, он прав, – промолвила графиня. – Господин Бальзамо, умоляю вас, не теряйте терпения.

– Тот, у кого есть время, никогда не теряет терпения, сударыня.

– Будьте так добры, добавьте эту милость ко всем прочим, которые вы нам уже оказали, и ответьте нам, каким образом вы проникаете в подобные тайны?

– Я сделаю это без колебаний, – медленно, словно подбирая каждое слово, отвечал Бальзамо. – В эти тайны меня посвящает голос.

– Голос! – одновременно воскликнули герцог и графиня. – Есть такой голос, который все вам сообщает?

– Да, все, что я хочу знать.

– И этот голос сказал вам, что именно написала брату госпожа де Граммон?

– Уверяю вас, графиня, что так оно и было.

– Но это чудо!

– А вы не верите в чудеса?

– Ну, знаете, граф, – заметил герцог, – да разве в подобные вещи можно поверить?

– А поверите вы, если я скажу вам, что делает сию минуту гонец, который везет письмо господину де Шуазелю?

– Еще бы! – воскликнула графиня.

– А я, – возразил герцог, – я поверю, если услышу голос… Но видеть и слышать сверхъестественные силы – эту привилегию присвоили себе господа некроманты и чародеи.

Бальзамо поднял глаза на г-на де Ришелье, и на лице у него появилось столь странное выражение, что по телу графини пробежала дрожь, а равнодушный скептик, именовавшийся герцогом де Ришелье, почувствовал в затылке и в сердце какой-то холодок.

– Да, – сказал Бальзамо после долгого молчания, – сверхъестественное вижу и слышу я один; но когда ко мне приходят особы вашего ранга и ума, герцог, вашей красоты, графиня, я открываю свою сокровищницу и делюсь… Вы в самом деле были бы рады услышать таинственный голос, извещающий меня обо всем?

– Да, – отвечал герцог, сжимая кулаки, чтобы справиться с дрожью.

– Да, – трепеща, прошептала графиня.

– Ну что ж, господин герцог, что ж, графиня, вы услышите этот голос. Какой язык вы предпочитаете? Он владеет любым.

– По-французски, прошу вас, – сказала графиня. – Я других языков не знаю, мне будет слишком страшно, если он заговорит на другом языке.

– А вы, герцог?

– Я, как графиня, предпочту французский. Мне очень хотелось бы усвоить все, что скажет дьявол, и узнать, хорошо ли он воспитан и правильно ли говорит на языке моего друга господина де Вольтера.

Низко опустив голову, Бальзамо подошел к двери в малую гостиную, за которой, как мы помним, располагалась лестница.

– С вашего разрешения я замкну вас, – сказал он, – дабы вы не подвергались излишней опасности.

Графиня побледнела; приблизившись к герцогу, она взяла его за руку.

Бальзамо, почти касаясь двери, ведущей на лестницу, повернулся в направлении той комнаты, где находилась Лоренца, и звонко произнес по-арабски несколько слов, которые мы приведем здесь на общеизвестном языке.

– Друг мой! Вы меня слышите?.. Если вы меня услышали, потяните шнурок колокольчика и позвоните два раза.

Бальзамо ждал, какое действие возымеют его слова, а сам пристально следил за герцогом и графиней, которые навострили глаза и уши, тем более что речь графа была им непонятна.

Колокольчик явственно прозвонил два раза.

Графиня подскочила на софе, герцог утер лоб платком.

– Если вы меня слышите, – на том же наречии продолжал Бальзамо, – нажмите мраморную кнопку, которая вделана в правый глаз льва на изваянии, украшающем камин, и доска отодвинется, пройдите в образовавшееся отверстие, пересеките комнату, спуститесь по лестнице и войдите в комнату, примыкающую к той, где я сейчас нахожусь.

Секунду спустя шорох, который был, казалось, тише легчайшего дуновения, воздушнее полета призрака, подтвердил хозяину дома, что приказы его поняты и исполнены.

– На каком языке вы говорите? – с наигранным спокойствием спросил Ришелье. – На кабалистическом?

– Да, господин герцог, заклинание духов всегда производится на этом наречии.

– Но вы говорили, что мы все поймем?

– Все, что скажет голос, но не я.

– А дьявол уже явился?

– Кто вам сказал, что это дьявол, господин герцог?

– Но мне казалось, что подобным образом призывают именно дьявола.

– Призвать можно всякое проявление высшего разума и сверхъестественных сил.

– Значит, и высший разум… и сверхъестественные силы…

Бальзамо простер руку по направлению к шторе, которою была занавешена дверь в соседнюю комнату.

– Находятся в непосредственных сношениях со мной, сударь, – докончил он.

– Мне страшно, – сказал графиня, – а вам, герцог?

– Право слово, графиня, признаться, я, пожалуй, предпочел бы сейчас перенестись под Маон или под Филиппсбург.

– Графиня, и вы, герцог, извольте слушать, если желаете что-либо услышать, – сурово произнес Бальзамо.

С этими словами он повернулся к двери.