Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 47 страниц)

110. КУЛИСЫ ТРИАНОНА

Обстоятельства путешествия для нас малоинтересны. Руссо пришлось проделать его вместе со швейцарцем, писарем откупщика налогов, каким-то горожанином и аббатом.

В Версаль он прибыл в половине шестого. Двор уже собрался в Трианоне; все ожидали прибытия короля, но автора оперы никто не поминал.

Некоторые знали, что репетицию будет проводить г-н Руссо из Женевы, однако увидеть г-на Руссо было ничуть не более любопытно, чем г-на Рамо [66]66
  Рамо, Жан Филипп (1683–1764) – французский композитор.


[Закрыть], г-на Мармонтеля [67]67
  Мармонтель, Жан Франсуа (1723–1799) – французский писатель.


[Закрыть]и любого другого из тех забавных созданий, которых придворные предостаточно наблюдали либо у себя в салонах, либо в скромных жилищах этих людей.

Руссо встретил дежурный офицер, которому г-н де Куаньи приказал оповестить его сразу же, как только появится женевец.

Г-н де Куаньи мигом примчался и встретил Руссо с обычной учтивостью и самой любезной предупредительностью. Однако, глянув на философа, он весьма изумился и вынужден был уже несколько внимательней рассмотреть его.

Руссо был весь в пыли, помятый, бледный; на бледном лице особенно заметна была борода, достойная отшельника; еще ни разу на памяти церемониймейстера подобная щетина не отражалась в версальских зеркалах.

Руссо изрядно смутился под оценивающим взглядом г-на де Куньи, но еще сильней он смутился, когда, войдя в театральную залу, увидел множество прекрасных нарядов, пышных кружев, бриллиантов и голубых лент, которые на фоне золоченых стен напоминали букет цветов в огромной корзине.

Особенно же стало ему не по себе, когда он вдохнул растворенные в воздухе тонкие пьянящие ароматы, от которых у него, плебея, голова пошла кругом.

Однако надо было идти через всю залу: это была расплата за дерзость. На него обратилось множество взоров; в этом блистательном собрании он выглядел совершенно неуместно.

Г-н де Куаньи шествовал первым и привел Руссо в оркестр, к ожидавшим его музыкантам.

Здесь философ почувствовал некоторое облегчение и, пока оркестр исполнял его музыку, пришел к выводу, что был в большой опасности, но что сделано, то сделано, и любые рассуждения теперь бессмысленны.

Дофина в костюме Колетты была уже на сцене и ожидала своего Колена.

Г-н де Куаньи переодевался у себя в уборной.

И вдруг все склонились в поклоне: вошел король.

Людовик XV улыбался; казалось, он был в отменном расположении духа.

Дофин уселся рядом с ним по правую руку, граф Прованский подошел и сел по левую.

Полсотни особ, составлявших этот, так сказать интимный кружок, по знаку короля также уселись.

– Не начать ли нам? – предложил Людовик XV.

– Государь, пастухи и пастушки еще не переоделись, мы их ждем, – сообщила дофина.

– Они могут выступать в своей обычной одежде, – заметил король.

– Нет, нет, государь, только в театральной, – запротестовала дофина. – Мы хотим примерить костюмы и посмотреть, как они будут выглядеть при свете рампы.

– Весьма разумно, – согласился король. – Ну что ж, тогда погуляем немножко.

И Людовик XV поднялся, чтобы пройтись по коридору и сцене. Правда, он был несколько озабочен, так как не видел тут г-жи Дюбарри.

Когда король выходил из ложи, Руссо меланхолически и, можно даже сказать, со щемящим сердцем созерцал огромную залу, в которой он чувствовал себя очень одиноко.

Прием, оказанный ему, совершенно противоречил его ожиданиям.

Он вообразил, что его тут обступят, что придворные пуще парижан начнут одолевать его назойливым и явным любопытством, он боялся вопросов, знакомств, и что же? Никто не обращал на него внимания.

Философ подумал, что, будь его борода еще гораздо длиннее, явись он сюда не в старом кафтане, а в лохмотьях, этого никто бы не заметил. И мысленно он похвалил себя за то, что не выставил себя на посмешище и оделся без претензий на щегольство.

Однако в глубине души он чувствовал себя униженным, оттого что ему предназначена роль всего-навсего капельмейстера.

И тут к нему подошел офицер и поинтересовался, не имеет ли он чести говорить с г-ном Руссо.

– Да, это я, – отвечал философ.

– Сударь, ее высочество дофина желает побеседовать с вами, – сообщил офицер.

Руссо, весьма взволнованный, встал.

Дофина ждала его. Она держала в руке ариетту Колетты:

 
Мне отрады больше нет…
 

Увидев Руссо, она пошла навстречу ему.

Философ почтительно поклонился ей, мысленно оговорившись, что приветствует женщину, а не принцессу.

Дофина обошлась с дикарем-философом не менее любезно, чем со знатнейшим вельможей во всей Европе.

Она попросила у него совета, как модулировать голос при исполнении третьей строки:

 
Мной Колен утрачен…
 

Руссо принялся, и весьма учено, излагать теорию декламации и мелодики, но лекция была прервана шумным появлением короля и нескольких придворных.

Людовик XV вошел в фойе, где дофина внимала наставлениям философа.

Первое движение, первое впечатление короля, когда он узрел, мягко выражаясь, небрежный наряд Руссо, было точно таким же, как у г-на де Куаньи; только г-н де Куаньи знал Руссо, а король нет.

И все время, пока дофина приветствовала и благодарила его, король не отрываясь смотрел на свободного человека.

Властный королевский взгляд, непривычный опускаться ни перед кем, произвел на Руссо неописуемое впечатление; в глазах философа появились неуверенность и робость.

Дофина дождалась, когда король завершит осмотр, подошла к Руссо и сказала:

– Позвольте, ваше величество, представить вам нашего автора.

– Вашего автора? – переспросил король, делая вид, будто припоминает.

Во время этого диалога Руссо чувствовал себя как на горячих угольях. Взгляд короля обжигающий, словно солнечный луч, направленный через увеличительное стекло, последовательно останавливался на длинной щетине, сомнительном жабо, пыльном кафтане и скверно подвитом парике величайшего писателя королевства.

Дофина сжалилась над бедным философом.

– Государь, – сказала она, – это господин Жан Жак Руссо, автор очаровательной оперы, которую мы в меру наших слабых сил исполним для вашего величества.

Король поднял голову.

– Ах, господин Руссо, – холодно произнес он. – Приветствую вас.

И король снова принялся разглядывать философа, как бы отмечая все недостатки его костюма.

Руссо же раздумывал, как следует кланяться королю, ежели ты не придворный и при этом не желаешь выглядеть невежливым; он осознавал, что находится в гостях у монарха.

Но пока он предавался этим размышлениям, король обратился к нему с обходительной невозмутимостью, с какой обычно разговаривают венценосцы вне зависимости от того, приятную или неприятную вещь сообщают они своему собеседнику.

Руссо, так и не промолвивший ни слова, будто окаменел. Все фразы, которые он приготовил, чтобы бросить их в лицо тирану, вылетели у него из головы.

– Господин Руссо, – произнес король, все так же разглядывая его кафтан и парик, – вы сочиняете очаровательную музыку, и она доставляет мне много весьма приятных мгновений.

И король вдруг запел – противнейшим голосом, перевирая и мелодию, и тональность:

 
Когда б столичных кавалеров
Послушать речи я могла,
Изысканной любви примеров
Тогда бы вдоволь я нашла.
 

– Просто прелесть, – объявил король, допев.

Руссо поклонился.

– Не знаю, сумею ли я спеть, – промолвила дофина.

Руссо повернулся к принцессе, намереваясь дать ей на этот счет совет.

Однако король опять запел, но на сей раз романс Колена:

 
Увы, в моей лачуге
Мне не избыть забот:
Терплю от зноя муки
Иль дрожь от стужи бьет.
 

Пел король чудовищно. Руссо был, разумеется, польщен, что король помнит его творение, и в то же время это ужасающее исполнение терзало его; он состроил гримасу, смахивающую на гримасу обезьяны, которая ест луковицу и одним глазом плачет, а другим смеется.

Дофина с невозмутимым хладнокровием, какое можно встретить лишь при дворе, сохраняла полнейшую серьезность. Король же, ничуть не смущаясь, продолжал петь:

 
Когда б моя Колетта
Пришла сюда навек,
Счастливейший на свете
Я стал бы человек.
 

Руссо почувствовал, что лицо у него пылает.

– Скажите-ка, господин Руссо, – вдруг поинтересовался король, – это правда, что вы иногда рядитесь в армянина?

Руссо еще сильнее покраснел, а язык у него намертво прилип к гортани, так что, даже если бы ему сейчас посулили полкоролевства, он все равно не мог бы произнести ни слова.

А король, не дожидаясь ответа, вновь запел:

 
Любовь ведь не знает
И не понимает,
Что разрешить, в чем отказать.
 

– Господин Руссо, вы, если я не ошибаюсь, проживаете на улице Платриер? – спросил король.

Руссо кивнул, но то была ultima Thule [68]68
  Здесь: предел ( лат.). Фигуральное выражение по названию острова Крайняя Фула, открытого в IV в. до н. э. греческим мореплавателем Пифеем на Севере.


[Закрыть]его возможностей… Никогда еще в жизни ему так не хотелось, чтобы кто-нибудь пришел на помощь.

А король опять замурлыкал:

 
Она – дитя,
Она – дитя…
 

– Я слышал, господин Руссо, у вас весьма скверные отношения с Вольтером?

От этого вопроса у Руссо смешались остатки мыслей в голове; вдобавок он окончательно смутился. Король, судя по всему, не испытывал к нему ни малейшей жалости; он продолжил под аккомпанемент оркестра свои жестокие вокальные упражнения, способные погубить Аполлона так же, как этот бог погубил Марсия [69]69
  Марсий (миф.) – Силен, нашедший флейту Афины и вызвавший на музыкальное состязание Аполлона. Бог победил Марсия и разгневанный его дерзостью, содрал с него кожу.


[Закрыть], и удалился, напевая:

 
Идемте, девушки, плясать.
Идем плясать под вязы.
 

Руссо остался в фойе один. Дофина покинула его, чтобы довершить свой туалет.

Пошатываясь и спотыкаясь, Руссо выбрался в коридор и наткнулся на парочку, блистающую бриллиантами, цветами и кружевами; эти двое полностью перегородили коридор, причем молодой человек весьма нежно пожимал ручку женщине.

Женщина в пышных кружевах, с неимоверно высокой куафюрой обмахивалась веером, распространяя аромат духов; она была ослепительна, как звезда. Она нечаянно толкнула Руссо.

Молодой человек был прелестен; стройный и изящный, он теребил голубую орденскую ленту над английским жабо и заливался подкупающе искренним смехом, а потом внезапно обретал серьезность и нашептывал даме на ухо что-то, от чего она в свой черед заливалась смехом; видно было, что они прекрасно понимают друг друга.

В соблазнительной красавице Руссо узнал графиню Дюбарри; узнав ее, он по своей привычке сосредоточиваться лишь только на одном объекте не обратил внимания на ее кавалера.

Молодой же человек с голубой лентой был не кто иной, как граф д'Артуа; он вовсю проказничал с любовницей своего деда.

Г-жа Дюбарри, увидев темную фигуру Руссо, вскрикнула:

– Боже мой!

– В чем дело? – спросил граф д'Артуа и тоже взглянул на философа. Он уже подавал руку г-же Дюбарри, чтобы увести ее, но она воскликнула:

– Господин Руссо!

– Руссо из Женевы? – тоном школьника на каникулах переспросил граф д'Артуа.

– Да, ваше высочество, – подтвердила графиня.

– О, здравствуйте, господин Руссо! – обрадовался проказник, видевший, как философ только что безуспешно пытался пройти мимо них. – Здравствуйте! Мы пришли послушать вашу музыку.

– Ваше высочество… – пробормотал Руссо, наконец-то обратив внимание на голубую ленту.

– Ах, совершенно очаровательную музыку, под стать уму и сердцу ее автора, – подтвердила графиня.

Руссо поднял голову, и взгляд его вспыхнул от пламенного взгляда графини.

– Сударыня… – хмуро произнес он.

– Графиня, я буду играть Колена, – воскликнул граф д'Артуа, – а вас умоляю сыграть Колетту.

– С радостью, ваше высочество, но я не актриса и никогда не посмею профанировать музыку маэстро.

Руссо отдал бы жизнь за то, чтобы еще раз осмелиться взглянуть на графиню: ее голос, тон, ласковые слова, красота уже поймали его сердце на крючок.

Он решил бежать.

– Господин Руссо, – загораживая ему дорогу, попросил принц, – мне хотелось бы, чтобы вы разучили со мной роль Колена.

– А вот я ни за что не осмелюсь попросить у господина Руссо совета, как мне исполнять роль Колетты, – с деланной робостью объявила графиня, чем окончательно привела философа в уныние.

Он спросил взглядом: почему?

– Господин Руссо ненавидит меня, – сладчайшим голосом объяснила г-жа Дюбарри принцу.

– Быть не может! – воскликнул граф д'Артуа. – Да разве есть кто-нибудь, кто способен вас ненавидеть?

– Уж поверьте, – подтвердила графиня.

– Нет, господин Руссо слишком благовоспитанный человек и написал столько прекрасных вещей, что просто не способен избегать такой прелестной женщины, – заявил граф д'Артуа.

Руссо горестно вздохнул, словно собираясь отдать богу душу, но тут граф д'Артуа неосторожно оставил узкую лазейку между собой и стеною, и философ шмыгнул в нее.

Однако в этот вечер Руссо решительно не везло: не успел он сделать и нескольких шагов, как натолкнулся на новую группу.

Эта группа состояла из двух человек – старого и молодого; у молодого была голубая лента, старик, с лицом бледным и суровым, был весь в красном.

Оба они слышали, как граф д'Артуа со смехом громко крикнул:

– Господин Руссо! Господин Руссо! Я теперь всем буду рассказывать, как вы бежали от графини, но только боюсь, что мне никто не поверит.

– Руссо… – пробормотали одновременно старый и молодой.

– Брат! Господин де Лавогийон! Задержите его! – все так же со смехом крикнул принц.

Тут Руссо понял, на какой риф вынесла его несчастливая звезда.

– Граф Прованский и воспитатель королевских внуков, – прошептал он.

Граф Прованский преградил Руссо дорогу.

– Здравствуйте, сударь, – резко и высокомерно произнес он.

Растерявшийся Руссо поклонился, шепча:

– Нет, я отсюда никогда не выберусь.

– Очень рад встретить вас, сударь, – продолжал принц тоном наставника, который долго разыскивал и наконец-то нашел провинившегося ученика.

«Ну вот, опять выслушивать дурацкие комплименты, – подумал Руссо. – Господи, как безвкусны великие мира сего».

– Сударь, я прочел ваш перевод Тацита.

«Вот оно что, – подумал Руссо. – Он, оказывается, грамотей, педант».

– Вам известно, что Тацита весьма трудно переводить?

– Ваше высочество, я отметил это в своем небольшом вступлении.

– Как же, как же, читал. Вы там еще пишете, что знаете латынь весьма посредственно.

– Совершенно верно, ваше высочество.

– В таком случае, господин Руссо, зачем вы переводили Тацита?

– Это было упражнение в стиле, ваше высочество.

– Так вот, господин Руссо, вы ошибочно перевели «imperatoria brevitate» как «сжатая лаконичная речь».

Встревоженный Руссо судорожно пытался вспомнить, о чем идет речь.

– Да, да, именно так вы и перевели, – подтвердил юный принц с апломбом старца ученого, обнаружившего ошибку у Сомеза [70]70
  Сомез, Клод де (1588–1653) – французский ученый эрудит, знаток языков, в т. ч. древних.


[Закрыть]. – Это в главе, где Тацит рассказывает, как Пизон [71]71
  Люций Кальпурний Пизон Лициниан был усыновлен Гальбой, который стал императором после убийства Нерона. 15 января 69 г. Пизон и Гальба были убиты преторианцами. Здесь Дюма допустил ошибку: в этой главке у Тацита повествуется не о речи Пизона, а о том, что Гальба «кратко и властно объявил, что усыновляет Пизона» (Анналы, 1, 18)


[Закрыть]выступал перед своими воинами.

– Да, ваше высочество?

– «Imperatoria brevitate», господин Руссо, означает «с лаконичностью военачальника», то есть человека, привычного командовать. «С лаконичностью полководца» – вот правильное выражение. Верно, господин де Лавогийон?

– Да, ваше высочество, – подтвердил воспитатель.

Руссо промолчал. Принц же добавил:

– Это совершеннейшая бессмыслица, господин Руссо. Да, я нашел у вас еще одну бессмыслицу.

Руссо побледнел.

– В главке, посвященной Цецине. Она начинается: «At in superiore Germania…» Помните, там дается портрет Цецины, и Тацит пишет «Cito sermone».

– Да, ваше высочество, припоминаю.

– Вы перевели это: «Говоря цветисто».

– Разумеется, ваше высочество, и я полагал…

– «Cito sermone» означает «говорит ловко», то есть легко.

– А я написал «говоря цветисто»?

– Иначе было бы decoro, или ornato, или eleganti sermone. «Cito», господин Руссо, очень выразительный эпитет. И еще, изображая, как переменилось поведение Отона, Тацит пишет: «Delata voluptas, dissimulata luxuria cunctaque, ad imperii decorem composita».

– Я это перевел так: «Отринув до иных времен роскошь и сладострастие, он поразил всех, стараясь восстановить славу империи».

– Вот и неверно, господин Руссо, неверно. Во-первых, вы из трех коротких фраз сделали одну большую, отчего неправильно перевели «dissimulata luxuria», а во-вторых, исказили смысл последней части фразы. Тацит отнюдь не хотел сказать, будто Отон старался восстановить славу империи; он имел в виду, что император Отон, перестав угождать своим страстям, скрывая привычку к роскоши, применил, посвятил, обратил все – понимаете, господин Руссо? – все, то есть свои страсти и даже сами пороки, к славе империи. Вот таков здесь полный смысл, а вы его сузили. Вы согласны со мной, господин де Лавогийон?

– Да, ваше высочество.

Слушая эти безжалостные упреки, Руссо только пыхтел и отдувался.

Принц же, дав ему секунду передышки, продолжил:

– Вы – выдающийся философ.

Руссо поклонился.

– Однако ваш «Эмиль» – вредная книга.

– Вредная, ваше высочество?

– Да, по множеству ложных идей, которые она внушает простому народу.

– Ваше высочество, лишь становясь отцом, человек постигает сущность моей книги, и неважно, стоит он на самой вершине или является самым последним в королевстве. Быть отцом – это…

– Зато, господин Руссо, – прервал его злой принц, – ваша «Исповедь» – весьма забавная книжка. Кстати, скажите, сколько у вас детей?

Руссо вздрогнул, побледнел и поднял на юного мучителя изумленный, исполненный ярости взгляд, отчего злорадно-веселое расположение духа графа Прованского только усилилось.

Принц, по-видимому, был вполне удовлетворен, поскольку не стал дожидаться ответа и удалился, взяв под руку своего наставника; по пути он продолжал комментировать произведения человека, которого только что так безжалостно унизил.

Оставшись в одиночестве, Руссо все никак не мог прийти в себя от потрясения, но вот до него донеслись первые такты увертюры, исполняемой оркестром.

Неверным шагом Руссо побрел в зал и, добравшись до своего стула, мысленно стал ругать себя:

«Глупец, трусливый тупица – вот кто я! Мне нужно было сказать этому жестокому юному педанту: „Ваше высочество, не слишком ли немилосердно со стороны молодого человека так мучить бедного старика“».

Пока он обдумывал эту фразу, которая очень ему понравилась, дофина и г-н де Куаньи начали свой дуэт. Недовольство философа сменилось мучениями музыканта: раньше ему язвили сердце, теперь терзали слух.

111. РЕПЕТИЦИЯ

Репетиция началась, и всеобщее внимание обратилось на сцену. Никто больше не смотрел на Руссо.

Теперь уже наблюдал он. Он слушал, как фальшиво поют вельможи, переодетые в крестьян, смотрел, как дамы в придворных нарядах кокетничают, подражая пастушкам.

Дофина пела чисто, но она была плохая актриса, к тому же имела такой слабенький голосок, что ее было почти не слышно. Король, чтобы никого не смущать, уселся в глубине темной ложи и болтал с дамами.

Дофин суфлировал, и опера звучала с истинно королевской беспомощностью.

Руссо принял решение не слушать, но звуки все равно достигали его слуха. Однако у него появилось утешение: среди именитых статистов он заметил прелестное личико; поселянка, которую небо одарило столь милой внешностью, обладала к тому же лучшим голосом во всей труппе.

Руссо сосредоточился и принялся следить из-за пюпитра за этой очаровательной инженю, в оба уха внимая ее мелодичному голосу.

От дофины не укрылось внимание, с каким слушал автор; по его улыбке, по его томному взору она с удовольствием поняла, что исполнение некоторых частей его удовлетворяет; ей захотелось услышать комплимент – ведь она была женщина! – и, наклонившись к его пюпитру, она спросила:

– Что, господин Руссо, плохо?

Замерший, онемевший Руссо ничего не ответил.

– Значит, мы фальшивили, – продолжала дофина, – а господин Руссо не осмеливается нам сказать. Господин Руссо, я умоляю, скажите правду.

Руссо по-прежнему не отрывал глаз от прекрасной поселянки, которая не замечала, что привлекла к себе его пристальное внимание.

– А-а, – протянула дофина, проследив за направлением взгляда философа, – мадемуазель де Таверне взяла неверную ноту!

Андреа покраснела: все взоры обратились на нее.

– Нет, что вы! – воскликнул Руссо. – Это не мадемуазель. Мадемуазель поет как ангел.

Г-жа Дюбарри метнула в философа взгляд, который можно бы уподобить дротику.

Барон де Таверне, напротив, почувствовал, как сердце его тает от счастья, и одарил Руссо самой ласковой улыбкой.

– Вы тоже находите, что эта девица хорошо поет? – осведомилась г-жа Дюбарри у короля, которого явно взволновали слова Руссо.

– Я не слышал, – ответил король. – Надо быть музыкантом, чтобы различить в хоре…

Руссо тем временем дирижировал оркестром, аккомпанировавшим хору, который пел:

 
Колен к Колетте возвратился,
Порадуемся счастью их.
 

Музыка смолкла; повернувшись к зале, Руссо увидел г-на де Жюсьё, который приветливо ему поклонился.

Женевец испытал немалое удовольствие, оттого что этот царедворец, относящийся к нему с некоторым задевавшим его высокомерием, видит, как он распоряжается придворными.

Он ответил церемонным поклоном и снова стал любоваться Андреа, которая от похвал стала еще красивей. Репетиция продолжалась, и у г-жи Дюбарри страшно испортилось настроение: она дважды поймала Людовика XV на том, что тот, захваченный происходящим на сцене, не слышит, как она обращается к нему.

Андреа возбуждала всеобщую ревность; правда, это не помешало дофине получить множество комплиментов и выказывать очаровательную веселость.

Герцог де Ришелье с юношеской резвостью порхал вокруг нее и сумел собрать кружок беспечно смеющихся людей, центром которого была дофина, что крайне тревожило сторонников Дюбарри.

– Кажется, – громогласно возвестил герцог, – у мадемуазель де Таверне красивый голос.

– Очаровательный, – подтвердила дофина, – и, не будь я такой эгоисткой, я заставила бы ее играть Колетту, но раз уж я выбрала эту роль, чтобы развлечься, то не уступлю ее никому.

– О, мадемуазель де Таверне не спела бы ее лучше, чем ваше королевское высочество, – заметил герцог де Ришелье, – и…

– Мадемуазель поразительно музыкальна, – убежденно заявил Руссо.

– Поразительно, – согласилась дофина, – и я должна признаться, что это она помогала мне разучивать роль. К тому же она восхитительно танцует, а я танцую из рук вон плохо.

Можно представить, какое впечатление произвел этот разговор на короля, графиню Дюбарри и всю толпу ловцов новостей, собирателей сплетен, интриганов и завистников; каждый из них испытывал наслаждение, нанося удар, получивший же его испытывал стыд и муки. Никто не остался равнодушен к сказанному, за исключением, быть может, самой Андреа.

Дофина, подстрекаемая Ришелье, в конце концов попросила Андреа спеть романс:

 
Потеряла я слугу,
Нет со мной Колена…
 

Все обратили внимание, что Людовик XV с живейшим удовольствием кивал головой в такт пению, а у г-жи Дюбарри, видевшей это, осыпались румяна со щек, как сыплется краска с отсыревшей стены.

Ришелье, стократ более зловредный, чем любая женщина, наслаждался местью. Он подошел к Таверне-отцу, и оба старика явили собой некое подобие скульптурной группы, которую можно было бы назвать «Лицемерие и Продажность, вступающие в сговор».

Радость их становилась тем сильней, чем больше омрачалось чело г-жи Дюбарри. В довершение всего она в гневе вскочила с места, что было нарушением всех правил, ибо король продолжал сидеть.

Придворные предчувствуют грозу, как муравьи; они ринулись под защиту тех, кто посильней. Вокруг дофины собрались ее друзья, к г-же Дюбарри тесней прильнули ее сторонники.

Мало-помалу интерес к репетиции свернул со своего естественного пути, и мысли зрителей приняли совершенно новое направление. Никого уже не интересовали Колетта и Колен, зато многие задались вопросом, не запоет ли в скором времени сама г-жа Дюбарри:

 
Потеряла я слугу,
Нет со мной Колена…
 

– Ну, видишь, – шепнул герцог Ришелье барону де Таверне, – какой потрясающий успех имеет твоя дочь?

И герцог увлек его в коридор, толкнув стеклянную дверь и сшибив ею какого-то человека, который приник к стеклу, чтобы видеть происходящее в зале.

– Черт бы побрал этого мерзавца! – пробормотал г-н де Ришелье, отряхивая рукав, измятый от соприкосновения с дверью, рикошетом ударившей его, а главное видя, что ушибленный им человек, судя по одежде, принадлежит к дворцовой челяди.

И впрямь, это был один из рабочих; с корзиной цветов в руках он примостился за стеклом, заглядывая в залу, и видел весь спектакль с начала до конца.

Дверь толкнула его, и он отлетел в коридор, чудом не растянувшись на полу; при этом корзина его опрокинулась.

– Этого мерзавца я знаю, – возмущенно вскричал Таверне.

– Кто он такой? – поинтересовался герцог.

– Что ты тут делаешь, мошенник? – спросил г-н де Таверне.

Жильбер, поскольку читатель уже догадался, что это был он, гордо ответил:

– Вы же видите – смотрю.

– Вместо того, чтобы делать свою работу, – заметил Ришелье.

– Свою работу я уже сделал, – смиренно отвечал ему Жильбер, не удостаивая Таверне даже взглядом.

– Всюду я сталкиваюсь с этим бездельником! – возмутился барон.

– Полно, сударь, будет вам, – раздался мягкий голос. – Малыш Жильбер прекрасный работник и весьма прилежный ботаник.

Таверне обернулся и увидел г-на де Жюсьё, который благосклонно потрепал Жильбера по щеке.

Барон побагровел от ярости и удалился, бурча:

– Слугам здесь не место!

– Тише! – остановил его Ришелье. – Погляди: вот Николь… Там, за той дверью… Ишь, плутовка! Так и стреляет глазами по сторонам.

Действительно, Николь, стоя позади двух десятков слуг, тянула свою хорошенькую головку, и ее глаза, исполненные восторга и удивления, жадно ловили каждую подробность происходящего в зале.

Жильбер тоже заметил ее и повернул в другую сторону.

– Послушай-ка, – сказал барону де Таверне герцог, – мне кажется, король хочет с тобой поговорить… Он озирается…

И оба друга направились к королевской ложе.

Г-жа Дюбарри, стоя, переговаривалась с г-ном д'Эгийоном. Тот тоже стоял и следил за всеми передвижениями своего дядюшки.

Руссо, оставшийся в одиночестве, любовался Андреа; он следил за ней увлеченным и едва ли не влюбленным взглядом.

Высокопоставленные актеры отправились переодеваться в свои уборные, куда Жильбер заранее поставил свежие цветы.

Г-н де Ришелье вошел к королю, а Таверне остался в коридоре один; он чувствовал, как сердце его то холодеет, то вспыхивает огнем от ожидания. Наконец герцог вернулся и приложил к губам палец.

Побледнев от радости, Таверне кинулся к другу, который провел его в королевскую ложу.

Там они стали свидетелями следующего разговора.

– Ваше величество, мне ждать вас к ужину? – спросила у короля г-жа Дюбарри.

Король ответил:

– Уж извините меня, графиня, я чувствую себя утомленным.

В этот момент вошел дофин и, словно не замечая г-жу Дюбарри, чуть ли не наступил ей на ногу. Он осведомился у короля:

– Ваше величество окажет нам честь отужинать с нами в Трианоне?

– Нет, дитя мое. Только что я отказался отужинать с графиней. Я чувствую себя утомленным. Ваша молодость слишком шумна для меня… Я поужинаю в одиночестве.

Дофин поклонился и вышел. Г-жа Дюбарри поклонилась чуть ли не в пояс и удалилась, трясясь от злости.

Король знаком подозвал к себе Ришелье.

– Герцог, – сказал он, – мне нужно поговорить с вами об одном деле, которое касается вас.

– Государь…

– Я был недоволен… Хотелось бы, чтобы вы мне объяснили… Вот что. Я ужинаю один. Составьте-ка мне компанию.

Тут король обратил взор на Таверне.

– Герцог, вы, кажется, знаете этого дворянина?

– Господина де Таверне? Да, государь.

– Ах, так это отец очаровательной певицы…

– Да, государь.

– Послушайте-ка, герцог…

Король наклонился и что-то шепнул Ришелье на ухо.

Таверне стиснул кулаки так, что ногти впились в кожу, лишь бы не выказать ни малейшего волнения.

Через секунду Ришелье прошел мимо Таверне и бросил:

– Следуй за мной, но только не подавай виду.

– Куда? – шепотом осведомился Таверне.

– Увидишь.

И герцог удалился. Таверне, отстав шагов на двадцать, шел за ним до покоев короля.

Ришелье вошел туда, Таверне остался в передней.