Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц)

77. ПРИТЧА

В маленьком кабинете замка Люсьенна, в том самом, где виконт Жан Дюбарри на наших глазах поглощал, к большому неудовольствию графини, несусветное количество шоколада, сидели за легким завтраком маршал де Ришелье и г-жа Дюбарри; теребя уши Самора, графиня все более томно и безмятежно раскидывалась на атласной, затканной цветами софе, и с каждой новой позой обольстительного создания старый придворный испускал восхищенные ахи и охи.

– О, графиня, – по-старушечьи жеманясь, говорил он, – вы попортите себе прическу; графиня, у вас сейчас разовьется локон на лбу. Ах! У вас падает туфля, графиня.

– Не обращайте внимания, любезный герцог, – в рассеянности вырывая несколько волосков из головы Самора и совсем уж ложась на софу, отвечала графиня, красотой и сладострастностью позы сравнимая разве что с Венерой на морской раковине.

Самор, не слишком чувствительный к грации своей хозяйки, взвыл от ярости. Графиня попыталась его умиротворить: она взяла со стола пригоршню конфет и сунула ему в карман.

Но Самор надул губы, вывернул карман, и конфеты просыпались на паркет.

– Ах ты маленький негодник! – рассердилась графиня и, вытянув изящную ножку, поддела ее носком фантастические штаны негритенка.

– О, смилуйтесь! – воскликнул старый маршал. – Честью клянусь, вы его убьете.

– Почему я не могу нынче же убить всех, кто мне не по нутру! – отозвалась графиня. – Во мне нет ни капли жалости.

– Вот как! – заметил герцог. – Значит, и я вам не по нутру?

– Ну, нет, к вам это не относится, напротив: вы мой старый друг, и я вас обожаю; но я, право же, не в своем уме.

– Уж не заразились ли вы этой хворью у тех, кого свели с ума?

– Берегитесь! Вы меня страшно раздражаете вашими любезностями, в которые сами ничуть не верите.

– Графиня! Графиня! Поневоле поверишь если не в безумие ваше, то в неблагодарность.

– Нет, я в своем уме и не разучилась быть благодарной, просто я…

– Ну-ка, что же с вами такое?

– Я в ярости, господин герцог.

– В самом деле?

– А вы удивлены?

– Ничуть, графиня, слово дворянина, у вас есть на то причины.

– Вот это меня в вас и возмущает, маршал.

– Неужели что-либо во мне вас возмущает, графиня?

– Да.

– Но что, скажите на милость? Я уже стар, но готов угождать вам всеми силами!

– Меня возмущает, что вы понятия не имеете, о чем идет речь, маршал.

– Как знать.

– Вам известно, почему я сержусь?

– Разумеется: Самор разбил китайскую вазу.

По губам молодой женщины скользнула неуловимая улыбка; но Самор, чувствовавший за собой вину, смиренно понурил голову, словно готов был к тому, что сейчас на него обрушится град оплеух и щелчков.

– Да, – со вздохом сказала графиня, – да, герцог, вы правы, все дело в этом, и вы в самом деле тонкий политик.

– Я не раз об этом слышал, сударыня, – с преувеличенно скромным видом согласился герцог де Ришелье.

– Ах, что мне до чужих мнений, когда я и сама это вижу! Поразительно, герцог, вы тут же, на месте, не глядя ни направо, ни налево, нашли причину моего расстройства!

– Превосходно, но это не все.

– В самом деле?

– Не все. Я еще кое о чем догадываюсь.

– В самом деле?

– Да.

– И о чем же вы догадываетесь?

– Я догадываюсь, что вчера вечером вы ждали его величество.

– Где?

– Здесь.

– Так! Что дальше?

– А его величество не пожаловал.

Графиня покраснела и немного приподнялась на локте.

– Так, так, – проронила она.

– А я ведь приехал из Парижа, – заметил герцог.

– О чем это говорит?

– О том, что я не мог знать, что произошло в Версале, черт побери! И тем не менее…

– Герцог, милый мой герцог, вы нынче говорите одними недомолвками. Что за черт! Если уж начали – кончайте, а не то и начинать не стоило.

– Вы не стесняетесь в выражениях, графиня. Дайте по крайней мере дух перевести. На чем я остановился?

– Вы остановились на «тем не менее».

– Ах да, верно, и тем не менее я не только знаю, что его величество не пожаловал, но и догадываюсь – по какой причине.

– Герцог, в глубине души я всегда предполагала, что вы колдун, мне недоставало только доказательств.

– Ну что ж, я дам вам доказательство.

Графиня, заинтересованная этим разговором более, чем хотела показать, оторвалась от шевелюры Самора, которую ворошили ее тонкие белые пальцы.

– Прошу вас, герцог, прошу, – сказала она.

– При господине губернаторе? – спросил герцог.

– Самор, исчезни, – бросила графиня негритенку, и тот, вне себя от радости, одним прыжком выскочил из будуара в переднюю.

– В добрый час, – прошептал Ришелье, – теперь я расскажу вам все, да, графиня?

– Но неужели вас стеснял мой Самор, эта обезьянка?

– По правде сказать, графиня, присутствие третьего человека всегда меня стесняет.

– Что касается человека, тут я вас понимаю, но какой же Самор человек?

– Самор не слепой, Самор не глухой, Самор не немой, значит, он человек. Под этим словом я разумею каждого, кто, подобно мне, наделен глазами, ушами и языком, то есть каждого, кто может увидеть, что я делаю, услышать или повторить, что я сказал, словом, всех, кто может меня предать. Изложив вам этот принцип, я продолжаю.

– Продолжайте, герцог, вы весьма меня этим порадуете.

– Не думаю, графиня, тем не менее придется продолжать. Итак, вчера король посетил Трианон.

– Большой или Малый?

– Малый. Ее высочество дофина не отходила от него ни на шаг.

– Неужто?

– При этом ее высочество, а она прелестна, вы знаете…

– Увы!

– Так юлила, так лебезила – ах батюшка! ах, тестюшка! – что его величество при своем золотом сердце не мог перед ней устоять, и после прогулки последовал ужин, и за ужином на него были устремлены наивные глазки дофины. И в конце концов…

– И в конце концов, – бледнея от нетерпения, сказала г-жа Дюбарри, – в конце концов король взял да и не приехал в Люсьенну. Вы ведь это хотели сказать, не так ли?

– Видит Бог, так.

– Это объясняется очень просто: его величество нашел там все, что он любит.

– Ну, нет, вы сами нисколько не верите в то, что говорите: правильнее будет сказать, он нашел там все, что ему нравится.

– Осторожнее, герцог, это еще хуже; ведь все, что ему нужно, – это ужин, беседа, игра. А с кем он играл?

– С господином де Шуазелем.

Графиня сделала нетерпеливое движение.

– Хотите, графиня, оставим этот разговор? – спросил Ришелье.

– Напротив, сударь, продолжим его.

– Сударыня, отвага ваша не уступает вашему уму, так давайте, как говорится у испанцев, возьмем быка за рога.

– Госпожа де Шуазель не простила бы вам этой пословицы [5]5
  Намек на сомнительную супружескую верность г-жи де Шуазель.


[Закрыть], герцог.

– Между тем эта пословица вовсе к ней не приложима. Итак, сударыня, я остановился на том, что партнером короля был господин де Шуазель, причем играл он так искусно и ему сопутствовала такая удача…

– Что, он выиграл?

– Нет, проиграл, а его величество выиграл тысячу луидоров в пикет, в ту самую игру, которая особенно задевает самолюбие его величества, поскольку его величество играет в пикет весьма скверно.

– Ох, этот Шуазель, этот Шуазель! – прошептала г-жа Дюбарри. – А госпожа де Граммон тоже там была, не правда ли?

– Была, перед отъездом.

– Герцогиня?

– Да, и я полагаю, она делает глупость.

– Какую?

– Видя, что на нее не воздвигают гонений, она дуется; видя, что ее не ссылают, она отправляется в добровольную ссылку.

– Куда же?

– В провинцию.

– Там она будет плести интриги.

– Черт побери, а что ей еще остается? Итак, перед отъездом она, само собой разумеется, пожелала проститься с дофиной, которая, само собой разумеется, очень ее любит. Потому-то она и оказалась в Трианоне.

– В Большом?

– Разумеется. Малый еще не отделан.

– Вот как! Окружая себя всеми этими Шуазелями, ее высочество дофина ясно дает понять, к какой партии она решила примкнуть.

– Нет, графиня, не будем преувеличивать; в конце-то концов завтра герцогиня уедет.

– А король развлекался там, где не было меня! – воскликнула графиня с негодованием, в котором сквозил страх.

– Видит Бог, так оно и есть; трудно поверить, но это правда, графиня. Итак, какой же вывод вы из этого делаете?

– Что вы прекрасно осведомлены, герцог.

– И все?

– Нет, не только.

– Так договаривайте.

– Я делаю еще тот вывод, что добром ли, силою ли необходимо вырвать короля из когтей Шуазеля, иначе мы погибли.

– Увы!

– Простите, – добавила графиня, – я сказала «мы», но успокойтесь, герцог, это относится только к моей семье.

– И к друзьям, графиня, позвольте и мне считать себя в их числе.

– Итак…

– Итак, вы принадлежите к числу моих друзей?

– Мне казалось, я вам уже об этом говорил, сударыня.

– Слов мало.

– Мне казалось, я уже доказал свою дружбу.

– Так-то лучше; надеюсь, вы мне будете помогать?

– Изо всех сил, графиня, но…

– Но что?

– Не скрою, дело трудное.

– Так что же, эти Шуазели неискоренимы?

– Во всяком случае, они укоренились весьма прочно.

– Вы полагаете?

– Да, таково мое мнение.

– Значит, что бы там ни утверждал милейший Лафонтен, против этого дуба бессильны ветер и буря? [6]6
  «Дуб и тростник» (Басни; I, XVII).


[Закрыть]

– Шуазель – гениальный государственный муж.

– Ба, да вы заговорили, как энциклопедисты!

– Разве я не принадлежу к Академии?

– Полно, герцог, какой из вас академик!

– Пожалуй, не стану спорить: академик не столько я, сколько мой секретарь. Но все же я настаиваю на своем мнении.

– На гениальности господина Шуазеля?

– Вот именно.

– Но в чем вы усмотрели его гениальность?

– А вот в чем, сударыня: он повел дело о парламентах и отношениях с Англией таким образом, что король теперь не может без него обойтись.

– Но ведь он подстрекает парламенты против его величества!

– Разумеется, в этом-то вся ловкость и состоит.

– А англичан подталкивает к войне!

– Конечно, мир его погубит.

– Что же тут гениального, герцог?

– А как вы это назовете, графиня?

– Самым настоящим предательством.

– Столь искусное и успешное предательство, графиня, на мой взгляд, как раз и свидетельствует о гениальности.

– Но в таком случае, герцог, я знаю особу, в ловкости не уступающую господину де Шуазелю.

– Вот как?

– По крайней мере в вопросе о парламентах.

– Это дело – самое важное.

– А между тем парламенты ропщут именно из-за этой особы.

– Вы меня интригуете, графиня.

– А вы не знаете, что это за особа?

– Видит Бог, не знаю.

– Между тем вы с ней в родстве.

– Среди моей родни есть гениальный человек? Не имеете ли вы в виду моего дядю, герцога-кардинала, графиня?

– Нет, я имею в виду герцога д'Эгийона, вашего племянника.

– Ах, вот как, господина д'Эгийона, того самого, кто дал ход делу Ла Шалоте [7]7
  Ла Шалоте, Луи Рене (1701–1785) – генеральный прокурор бретонского парламента, преследовал иезуитов.


[Закрыть]? Воистину, это милый молодой человек, да, да в самом деле. То дельце было не из легких. Послушайте, графиня, право слово, для умной женщины имело бы смысл подружиться с этим человеком, ей-богу.

– Известно ли вам, герцог, – возразила графиня, – что я незнакома с вашим племянником?

– В самом деле, сударыня, вы с ним незнакомы?

– Нет. И никогда его не видела.

– Бедный юноша! И впрямь, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Что-то с ним станется, когда он вас увидит? Он отвык от солнца.

– Каково ему там приходится среди всех этих черных мантий [8]8
  Одежда членов парламента и вообще судейская.


[Закрыть]? Ведь он человек умный и высокородный!

– Он сеет среди них возмущение – больше ему ничего не остается. Видите ли, графиня, всякий развлекается как может, а в Бретани с развлечениями не густо. Да, вот уж энергичный человек – о, проклятье, какого слугу обрел бы в нем государь, если бы только пожелал! Уж при нем-то парламенты позабыли бы свою дерзость. О, это настоящий Ришелье, графиня, а посему позвольте мне…

– Что же?

– Позвольте представить его вам тотчас по приезде.

– Он в скором времени должен приехать в Париж?

– Ах, сударыня, кто его знает? Может быть, он еще пять лет проторчит у себя в Бретани, как выражается плут Вольтер; может быть, он уже в пути; может быть, он в двухстах лье, а то и у заставы.

И маршал всмотрелся в лицо молодой женщины, желая понять, какое впечатление произвели на нее последние слова.

Но она, призадумавшись на мгновение, сказала:

– Вернемся к нашему разговору.

– Как вам угодно, графиня.

– На чем мы остановились?

– На том, что его величеству очень нравится в Трианоне, в обществе господина де Шуазеля.

– И мы говорили о том, как бы удалить Шуазеля, герцог.

– Это вы говорили о том, что его надобно удалить, графиня.

– Что это значит? – удивилась фаворитка. – Я до того желаю, чтобы он уехал, что, кажется, умру, если он останется здесь, а вы ничем не хотите мне помочь, любезный герцог?

– Ого! – приосанившись, заметил Ришелье. – В политике это называется внести предложение.

– Понимайте, как хотите, называйте, как вам удобно, только дайте определенный ответ.

– Какие ужасные, грубые слова произносят ваши прелестные нежные губки!

– По-вашему, герцог, это ответ?

– Нет, не совсем, скорее, подготовка к нему.

– А она закончена?

– Еще минутку.

– Вы колеблетесь, герцог?

– Ничуть не бывало.

– В таком случае я вас слушаю.

– Как вы относитесь к притчам, графиня?

– Это старо.

– Помилуйте, солнце тоже старо, однако до сих пор не придумано ничего лучшего, чтобы разгонять мрак.

– Ладно, согласна на притчу, лишь бы она была прозрачной.

– Как хрусталь.

– Идет.

– Вы слушаете, прекрасная дама?

– Слушаю.

– Итак, предположим, графиня… Знаете, притчи всегда начинаются с предположений.

– Боже! Как вы скучны, герцог!

– Вы, графиня, не верите ни слову из того, что говорите: никогда еще вы не слушали внимательнее.

– Ладно, признаю, что я не права.

– Итак, предположим, что вы прогуливаетесь по вашему прекрасному саду в Люсьенне и вдруг замечаете великолепную сливу, одну из тех слив сорта ренклод, которые вы так любите за их алый, яркий цвет, схожий с цветом ваших щечек.

– Продолжайте же, льстец.

– Итак, на самом конце ветки, на самой верхушке дерева вы замечаете одну из этих слив; что вы предпримете, графиня?

– Потрясу дерево, черт побери!

– Да, но безуспешно: дерево толстое, неискоренимое, как вы давеча изволили выразиться; вскоре вы заметите, что оно и не шелохнулось, а вы только исцарапали свои прелестные белые ручки об его кору. И тут вы, встряхнув головкой тем пленительным движением, какое присуще только вам и цветам, начинаете причитать: «Боже мой! Боже мой! Как бы я хотела, чтобы эта слива упала на землю!» И даете волю досаде.

– Это вполне естественно, герцог!

– Ни в коем случае не стану уверять вас в противном.

– Продолжайте, любезный герцог; ваша притча бесконечно меня интересует.

– Внезапно, обернувшись, вот как сейчас, вы замечаете вашего друга герцога де Ришелье, который гуляет, предаваясь размышлениям.

– О чем?

– Что за вопрос, Господи? Разумеется, о вас. И вы говорите ему вашим дивным мелодичным голоском: «Ах, герцог, герцог!»

– Изумительно!

– «Вот вы мужчина, вы такой сильный, вы покоритель Маона; потрясите это проклятое дерево, чтобы с него свалилась мне в руки вон та чертова слива». Ну, каково, графиня?

– Превосходно, герцог: вы вслух произнесли то, что я сказала шепотом; но что же вы в таком случае ответите?

– Что я отвечу…

– Да, что?

– Что я отвечу… Как вы настойчивы, графиня! «С огромным удовольствием достал бы, но поглядите, какой толстый ствол у этого дерева, какие шершавые у него ветви; а я ведь тоже дорожу своими руками, черт возьми, хоть они у меня и постарше лет на пятьдесят, чем ваши».

– А! – внезапно вырвалось у графини. – Так-так, я начинаю понимать.

– Тогда продолжите притчу: что вы мне говорите?

– Я говорю вам…

– Мелодичным голоском?

– Разумеется.

– Ну, ну?

– Я говорю: «Голубчик маршал, не глядите на эту сливу столь безучастно; ведь вы на нее смотрели безучастно лишь потому, что она не для вас; давайте будем вместе алкать ее, стремиться к ней, и, если вы хорошенько встряхнете это дерево и она упадет, тогда…»

– Тогда?

– «Тогда мы съедим ее вместе!»

– Браво! – воскликнул герцог, хлопая в ладоши.

– Правильно?

– Небом клянусь, графиня, вы великая мастерица завершать притчи. Клянусь своими рогами, как говаривал мой покойный батюшка, славно придумано!

– Итак, вы потрясете дерево?

– Обеими руками и изо всех сил!

– А слива на дереве в самом деле сорта ренклод?

– Вот в этом я не вполне уверен, графиня.

– А что же там на ветке?

– По-моему, там, на верхушке, скорее портфель.

– Тогда разделим с вами этот портфель.

– Нет уж, он мне самому нужен. Не завидуйте, графиня, на что вам министерский портфель? Вместе с ним с дерева свалится столько прекрасных вещей – выбирайте любую.

– Что ж, маршал, значит, мы уговорились?

– Я займу место господина де Шуазеля.

– Если королю будет угодно.

– Разве королю не бывает угодно все, что угодно вам?

– Сами видите, нет, ведь он не желает удалить Шуазеля.

– Ну, надеюсь, король с радостью призовет к себе своего старинного товарища.

– По оружию?

– Да, по оружию, хотя подчас самые грозные опасности подстерегают нас не на войне, графиня.

– А для герцога д'Эгийона вы ничего у меня не просите?

– Право слово, не прошу; пускай он, негодник, сам об этом побеспокоится.

– Впрочем, вы же будете здесь.

– Теперь мой черед.

– Ваш черед на что?

– Мой черед просить.

– Верно.

– Что вы мне дадите?

– Все, что пожелаете.

– Я желаю все.

– Разумно.

– И я получу?

– А как же иначе? Но вы хоть будете довольны и не станете ничего у меня просить, кроме этого?

– Кроме этого и кое-чего еще.

– Говорите.

– Вы знаете господина де Таверне?

– Да, мы с ним друзья уже сорок лет.

– У него есть сын?

– И дочь.

– Вот именно.

– Так что же?

– Пока все.

– Как это – пока все?

– Да так, о той малости, какую я у вас еще хотела попросить, я скажу вам в свое время и в своем месте.

– Превосходно.

– Итак, мы условились, герцог?

– Да, графиня.

– Договор скреплен подписью.

– И даже клятвой.

– Так повалите же мне это дерево.

– На то у меня есть возможности.

– Какие?

– Племянник.

– А еще?

– Иезуиты.

– Вот как!

– Я на всякий случай уже составил небольшой и весьма славный план действий.

– Могу ли я его узнать?

– Увы, графиня…

– Да, да, вы правы.

– Знаете ли, секрет…

– Есть половина успеха – закончу вашу мысль.

– Вы прелестны.

– Но я и сама хочу потрясти это дерево с другой стороны.

– И прекрасно! Трясите, трясите, графиня, хуже не будет.

– Я тоже располагаю возможностями.

– Надежными?

– Меня за то и держат.

– Какие же это возможности?

– Увидите, герцог, а впрочем…

– Что?

– Нет, не увидите.

И с этими словами, произнесенными с хитрецой, на какую был способен лишь ее прелестный ротик, шаловливая графиня, словно очнувшись, быстро одернула волнистую атласную юбку, которая перед тем под влиянием дипломатического расчета уподобилась было морским волнам в часы отлива.

Герцог, который отчасти был моряком, а потому привык к капризам океана, расхохотался, приложился к ручкам графини и, благо он был такой мастер угадывать, угадал, что аудиенция окончена.

– Когда вы начнете валить дерево, герцог? – спросила графиня.

– Завтра. А когда вы начнете его трясти?

Во дворе раздалось громыхание карет, и почти сразу же послышались голоса: «Да здравствует король!»

– А я, – отвечала графиня, выглянув в окно, – я начну немедля.

– Браво!

– Выйдите по малой лестнице, герцог, и ждите меня во дворе. Через час вы получите мой ответ.

78. КРАЙНЕЕ СРЕДСТВО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛЮДОВИКА XV

Король Людовик XV был не настолько добродушен, чтобы с ним можно было толковать о политике в любой день.

Политика изрядно ему докучала, и в те дни, когда король бывал не в духе, он отделывался от нее с помощью аргумента, на который возразить было нечего:

– Оставьте! Пока я жив, машина будет работать.

Окружающие старались не упускать удобных случаев; но король почти всякий раз пускал-таки в ход свое преимущество, изменявшее ему в минуты хорошего настроения.

Г-жа Дюбарри так хорошо изучила своего короля, что, подобно рыбакам, хорошо изучившим море, никогда не пускалась в плавание в дурную погоду.

Итак, приезд короля в Люсьенну был для нее удобнейшим из всех возможных случаев. Накануне король провинился перед ней, он прекрасно понимал, что сейчас его будут бранить. Сейчас его можно было взять голыми руками.

И все-таки, как бы ни была доверчива дичь, которую поджидает в засаде охотник, при ней всегда остается ее чутье, и этого чутья следует опасаться. Впрочем, чутье можно обмануть, лишь бы охотник знал толк в своем деле.

Итак, графиня притаилась на пути королевской дичи, которую желала загнать в свою западню.

Мы как будто уже сказали, что она была в очаровательном дезабилье, напоминавшем те наряды, в которые Буше одевает своих пастушек.

Она только не нарумянилась: король Людовик XV терпеть не мог красного цвета.

Едва объявили о прибытии его величества, графиня бросилась к баночке с румянами и принялась яростно тереть себе щеки.

Король из прихожей заметил, какому занятию предается графиня.

– Фи! – воскликнул он входя. – Негодница, вы румянитесь.

– Ах, добрый день, государь, – отвечала графиня, не отворачиваясь от зеркала и не прерывая своего занятия даже в тот миг, когда король целовал ее в шею.

– Значит, вы не ждали меня, графиня? – спросил король.

– Почему же, государь?

– Иначе с какой стати вы так перепачкали себе лицо?

– Напротив, государь, я была убеждена, что нынче не буду лишена чести лицезреть ваше величество.

– Однако вы говорите это таким тоном, графиня!

– Неужели?

– Уверяю вас. Вы серьезны, словно господин Руссо, когда он слушает музыку.

– В самом деле, государь, мне надо сказать вашему величеству важную вещь.

– Вот оно что! Вы опять, графиня!

– В чем дело, государь?

– Опять упреки!

– Полноте, государь!.. Да и с какой стати мне вас упрекать, ваше величество?

– Да за то, что я вчера к вам не приехал.

– Ну, государь, будьте же ко мне справедливы: я никогда не притязала на то, чтобы запереть ваше величество у себя.

– Жаннета, ты сердишься.

– О нет, государь, я уже давно рассердилась.

– Послушайте, графиня, клянусь, что все это время я думал только о вас.

– В самом деле?

– И вчерашний вечер показался мне бесконечным.

– Вы опять за свое, государь! Я, по-моему, ни слова вам об этом не сказала. Ваше величество проводит вечера, где ему угодно, это никого не касается, кроме вас.

– В кругу семьи, сударыня, в кругу семьи.

– Государь, я даже не справлялась о том, где вы были.

– Почему же?

– Помилуйте, государь, это было бы с моей стороны не слишком-то прилично, согласитесь сами.

– Но если вы сердитесь не за это, – возопил король, – на что же вы сердитесь в таком случае? Ведь должна же быть на свете хоть какая-то справедливость!

– Я не сержусь на вас, государь.

– А все-таки вы не в духе.

– Верно, государь, я не в духе, тут вы правы.

– Но почему?

– Мне обидно быть средством на крайний случай.

– О Господи, это вы-то!..

– Да, я! Я, графиня Дюбарри! Прекрасная Жанна, очаровательная Жаннета, обольстительная Жаннетон, по выражению вашего величества; да, я – крайнее средство.

– С какой стати вы так решили?

– А как же, король, мой возлюбленный, приезжает ко мне, когда госпожа де Шуазель и госпожа де Граммон не желают больше его видеть.

– Но графиня…

– Что делать, если это правда! Я прямо говорю все, что у меня на сердце. Знаете что, государь, поговаривают, будто госпожа де Граммон много раз караулила вас у дверей вашей спальни, когда вы туда входили. Я на месте высокородной герцогини поступила бы наоборот: я караулила бы у выхода, и первый же Шуазель или первая Граммон, которые попадутся мне в руки… Что ж, тем хуже, право слово!

– Графиня, графиня!

– Чего вы хотите! Я, как вам известно, образец дурного воспитания. Я любовница Блеза, я прекрасная уроженка Бурбоннэ.

– Графиня, Шуазели будут мстить.

– Какое мне дело! Сперва отомщу я, а там пускай они мстят как угодно.

– Вас поднимут на смех.

– Вы правы.

– Вот видите!

– У меня есть в запасе прекрасное средство, к нему-то я и прибегну.

– Что за средство? – с тревогой в голосе спросил король.

– Да попросту удалюсь восвояси.

Король пожал плечами.

– А, вы не верите, государь?

– Ей-богу, не верю.

– Просто вы не даете себе труда подумать. Вы путаете меня с другими.

– Разве?

– Несомненно. Госпожа де Шатору желала быть богиней; госпожа де Помпадур желала быть королевой; остальные желали богатства, могущества, желали унижать придворных дам, выставляя напоказ обращенные на них милости. У меня нет ни одного из этих пороков.

– Это правда.

– Между тем у меня много достоинств.

– Опять-таки правда.

– Вы говорите одно, а думаете совсем другое.

– Ах, графиня, никто больше меня не отдает вам должное.

– Возможно, и все-таки послушайте – то, что я скажу, не поколеблет вашего мнения обо мне.

– Говорите.

– Прежде всего, я богата и ни в ком не нуждаюсь.

– Вам угодно, чтобы я об этом пожалел, графиня?

– Затем, я нисколько не стремлюсь к тому, к чему гордыня влекла всех этих дам, у меня нет ни малейшего желания обладать тем, на что они притязали в своем честолюбии; я всегда хотела только одного: любить моего возлюбленного, кем бы он ни был – мушкетером или королем. В тот день, когда я его разлюблю, все прочее потеряет для меня цену.

– Надеюсь, вы еще сохраняете ко мне некоторую привязанность, графиня.

– Я не кончила, государь.

– Продолжайте же, графиня.

– Я должна еще сказать вашему величеству, что я хороша собой, что я молода, что красота моя будет со мной еще лет десять, и в тот миг, когда я перестану быть возлюбленной вашего величества, я окажусь не только самой счастливой, но и самой уважаемой женщиной на свете. Вы улыбаетесь, государь? В таком случае мне очень жаль, но я вынуждена сказать, что вы просто не желаете подумать. До сих пор, мой дорогой король, когда ваши фаворитки вам наскучивали, а народ не желал их больше терпеть, вы попросту их прогоняли, и народ прославлял вас за это, а их продолжал преследовать своей злобой; но я не стану ждать, пока меня удалят.

Я удалюсь сама и позабочусь о том, чтобы все об этом знали. Я пожертвую сто тысяч ливров бедным, уеду на покаяние в монастырь и проведу там неделю – и месяца не пройдет, как мой портрет будет красоваться во всех церквах рядышком с образом кающейся Магдалины.

– Ах, графиня, вы это говорите не всерьез, – изрек король.

– Посмотрите на меня, государь. Похожа я на человека, который шутит? Напротив, клянусь вам, никогда в жизни я не говорила серьезнее.

– И вы способны на такую низость, Жанна? Вы как будто угрожаете мне разрывом, госпожа графиня, и ставите мне условия?

– Нет, государь, если бы я вам угрожала, я сказала бы просто: выбирайте – либо одно, либо другое.

– А что вы говорите на самом деле?

– На самом деле я говорю вам: прощайте, государь! – вот и все.

Король побледнел, на сей раз от гнева.

– Берегитесь, графиня, вы забываетесь.

– Беречься? Чего?

– Я отправлю вас в Бастилию.

– Меня?

– Да, вас, а в Бастилии еще скучнее, чем в монастыре.

– Ах, государь, – сказала графиня, умоляюще сложив руки на груди, – если бы вы оказали мне эту милость…

– Какую милость?

– Отправили бы меня в Бастилию.

– Однако!

– Вы бы крайне меня обязали.

– Но почему?

– А как же! Моя тайная мечта состоит в том, чтобы снискать себе известность такого рода, как господин Ла Шалоте или господин Вольтер. Для этого мне недостает Бастилии: немножко Бастилии – и я буду счастливейшей женщиной на земле. Наконец-то мне представится случай приступить к мемуарам и описать себя самое, ваших министров, ваших дочерей, вас, наконец, и запечатлеть для самого отдаленного потомства все добродетели Людовика Возлюбленного. Пишите приказ о заключении, государь. Вот вам перо и чернила.

И она подтолкнула к королю перо и чернильницу, приготовленные на круглом столике.

Под этим натиском король на мгновение задумался, затем встал и изрек:

– Ладно же. Прощайте, сударыня.

– Лошадей! – вскричала графиня. – Прощайте, государь.

Король шагнул к двери.

– Шон! – позвала графиня.

Появилась Шон.

– Складывайте сундуки, приготовьте выезд и почтовых лошадей. Скорее, скорее, – сказала графиня.

– Почтовых лошадей? – в ужасе переспросила Шон. – Боже мой, что случилось?

– Случилось то, моя дорогая, что если мы не уедем как можно скорее, его величество засадит нас в Бастилию. А посему не будем терять времени. Живее, Шон, живее.

Такой упрек поразил Людовика XV в самое сердце; он вернулся к графине и взял ее за руку.

– Простите, графиня, я погорячился, – сказал он.

– В самом деле, государь, я удивляюсь, как это вы не пригрозили еще и виселицей.

– Ах, графиня!

– Разумеется. Воров ведь вешают?

– И что же?

– Разве я не похитила места госпожи де Граммон?

– Графиня!

– Еще бы! В этом и состоит мое преступление, государь.

– Ну, графиня, будьте же справедливы: вы меня вывели из себя.

– И что же дальше?

Король протянул ей руки.

– Мы оба были не правы. Давайте простим друг друга.

– Вы всерьез хотите примирения, государь?

– Слово чести.

– Ступай, Шон.

– Распоряжаться об отъезде не нужно? – спросила у сестры молодая женщина.

– Напротив, распорядись обо всем, как я велела.

– А!

И Шон вышла.

– Итак, вы мною дорожите? – обратилась графиня к королю.

– Больше всего в жизни.

– Подумайте над тем, что вы говорите, государь.

Король и в самом деле подумал, но отступить он не мог; во всяком случае, он хотел узнать, каковы будут требования победителя.

– Говорите, – сказал он.

– Сейчас. Но обратите внимание, государь! Я готова была уехать без единой просьбы.

– Я это видел.

– Но если я останусь, я кое о чем попрошу.

– О чем? Мне нужно знать о чем, только и всего.

– Ах, вы прекрасно это знаете.

– Нет.

– Судя по вашей гримасе, вы догадываетесь.

– Об отставке господина де Шуазеля?

– Вот именно.

– Это невозможно, графиня.

– Тогда – лошадей!

– Послушайте, строптивица…

– Подпишите либо приказ о заточении в Бастилию, либо об отставке министра.

– Можно придумать нечто среднее, – возразил король.

– Благодарю вас за такое великодушие, государь: если я правильно поняла, мне позволят уехать без помех.

– Графиня, вы женщина.

– К счастью, это так.

– И о политике рассуждаете воистину как своенравная, разгневанная женщина. У меня нет причины дать отставку господину де Шуазелю.

– Как же, он идол ваших парламентов, он поддерживает их бунт.

– В конце концов нельзя же без предлога…

– В предлоге нуждается только слабый.

– Графиня, господин де Шуазель – порядочный человек, а порядочные люди редки.

– Этот порядочный человек продает вас черным мантиям, которые поглощают все золото у вас в королевстве.

– Не будем преувеличивать, графиня.

– Не все, так половину.

– О Господи! – вскричал раздосадованный Людовик XV.

– В самом деле, – также возвысила голос графиня, – до чего я глупа! Какое мне дело до парламентов, до Шуазеля, до его правления? Какое мне дело до самого короля – ведь я у него не более чем крайнее средство?

– Вы опять за свое.

– Да, государь.

– Ну, графиня, дайте мне два часа на размышление.

– Даю вам десять минут, государь. Я пойду к себе в спальню, подсуньте мне под дверь ваш ответ: вот бумага, вот перо, вот чернила. Если через десять минут ответа не будет или он будет не таков, как мне надо, – прощайте, государь! Забудьте обо мне, я уеду. В противном случае…