Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 2"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц)

98. Г-Н Д'ЭГИЙОН БЕРЕТ РЕВАНШ

На следующий день после того, как Париж наполнился слухами о грозном постановлении парламента и всем его жителям не терпелось узнать, каковы же будут последствия этого, к герцогу Ришелье, который вернулся в Версаль и зажил по-прежнему, вошел Рафте с письмом в руке. Секретарь так и этак вертел письмо, разглядывая его с беспокойством, незамедлительно передавшимся его господину.

– Что это, Рафте? – осведомился маршал.

– Полагаю, сударь, что здесь содержится нечто крайне неприятное.

– Почему же ты так полагаешь?

– Потому что письмо это от его светлости герцога д'Эгийона.

– Вот как! От моего племянника?

– Да, господин маршал. После заседания королевского совета ко мне подошел пристав и вручил для вас этот конверт. Я уже минут десять не могу избавиться от ощущения, что это не к добру.

Герцог протянул руку и проговорил:

– Я не робкого десятка. Давай его сюда.

– Имейте в виду, – предупредил Рафте, – что пристав, отдавая письмо, смеялся во всю глотку.

– Вот дьявол! Это и впрямь не предвещает ничего хорошего. Ну все равно, давай, – проворчал маршал.

– Он еще добавил, что, дескать, его светлость герцог д'Эгийон советует вручить это письмо монсеньору маршалу немедленно.

– Боль, ты не вырвешь у меня признание в том, что ты есть зло! [40]40
  Слова, приписываемые древнегреческому философу-стоику Эпиктету (ок. 50 – ок. 130), отрицавшему страдание.


[Закрыть]– воскликнул почтенный маршал, недрогнувшей рукой сломал печать и принялся за чтение.

– Что-то вы кривитесь! – заметил Рафте, сложив руки за спиной и наблюдая за герцогом.

– Неслыханно! – продолжая читать, пробормотал Ришелье.

– Судя по всему, дело нешуточное?

– А ты, я вижу, и рад.

– Конечно, поскольку я не ошибся.

Маршал между тем читал дальше.

– У короля доброе сердце, – изрек он вскоре.

– Он назначил господина д'Эгийона министром?

– Нет, он распорядился еще лучше.

– О! Каким же образом?

– Прочти и скажи, что ты об этом думаешь.

Рафте в свой черед пробежал глазами записку; она была написана рукою герцога д'Эгийона и содержала следующее:

«Дорогой дядюшка!

Ваш добрый совет принес плоды: я поверил свои печали прекрасному другу нашего дома г-же графине Дюбарри, и она соблаговолила передать мои признания его величеству. Король был возмущен насилием, учиненным гг. из парламента над его преданным слугою, и в тот же день на совете отменил решение парламента и предписал мне и далее отправлять обязанности пэра Франции.

Зная, как обрадует Вас эта новость, посылаю Вам, дорогой дядюшка, копию решения, принятого сегодня его величеством на совете. Я велел секретарю переписать его, и, таким образом, Вы узнаете о нем раньше всех.

Примите уверения в моем нежном к Вам почтении, дорогой дядюшка, и не оставляйте меня и впредь своими милостями и добрыми советами.

Герцог д'Эгийон».

– Он вдобавок еще и насмехается надо мной! – воскликнул Ришелье.

– Сдается, что так, монсеньор.

– А король-то! Король! Лезет в это осиное гнездо!

– Вчера вы не желали этому верить.

– Я не говорил, что он туда не полезет, господин Рафте, а лишь сказал, что ему удастся найти выход. Ну вот он и нашел, как видишь.

– Суть в том, что парламент потерпел поражение.

– И я вместе с ним!

– Сегодня – да.

– Навеки! Я еще вчера это предчувствовал, а ты меня так утешал, что ясно было: добром дело не кончится.

– По-моему, унывать вам еще рано, монсеньор.

– Вы олух, метр Рафте. Я побежден, и за это мне придется платить. Быть может, вы не понимаете, насколько тягостно для меня быть посмешищем в Люсьенне, а ведь в эту минуту герцог глумится надо мною в объятиях госпожи Дюбарри. Мадемуазель Шон и господин Жан при мысли обо мне животики надрывают от смеха, и даже негритенок набивает рот конфетами да хихикает. Проклятие! При всем моем добродушии я вне себя от ярости.

– Вы в ярости, монсеньор?

– Вот именно, в ярости.

– Стало быть, вам не следовало делать того, что вы сделали, – философски заметил Рафте.

– Но вы же сами толкнули меня на это, господин секретарь.

– Я?

– Да, вы.

– Да какое мне дело до того, будет господин д'Эгийон пэром Франции или нет? По-моему, ваш племянник никакого вреда мне не причинил.

– Вы наглец, господин Рафте.

– Вы твердите мне это уже сорок девять лет, монсеньор.

– И буду твердить.

– Но уже не сорок девять лет, а меньше, это меня утешает.

– Так вот как вы мне сочувствуете, Рафте!

– Не вам, сударь, а вашим страстишкам. Вы же умный человек, а совершаете глупости, непростительные даже для такого болвана, как я.

– Объяснитесь, господин Рафте, и если я был в чем-то не прав, то возражать не стану.

– Вчера вам хотелось отомстить, не так ли? Вы желали насладиться унижением вашего племянника, желали любой ценой добиться постановления парламента, а потом ловить каждое содрогание, каждый трепет вашей жертвы, как выражается Кребийон-младший. Но за такие спектакли следует платить, господин маршал, такое удовольствие стоит недешево. Что ж, вы богаты, господин маршал, так платите же, платите!

– А как бы вы поступили на моем месте, господин остроумец?

– Никак. Сидел бы и ждал, не подавая признаков жизни. Однако стоило госпоже Дюбарри обнаружить, что господин д'Эгийон не так стар, как вы, у вас руки стали чесаться от нетерпения столкнуть ее с парламентом.

Маршал в ответ лишь что-то буркнул.

– Право, – продолжал Рафте, – парламент достаточно чуток к вашим подсказкам: он поступил бы так, как вы хотели; постановление было бы издано, затем вы предложили бы свои услуги племяннику, а он ничего бы и не заподозрил.

– Прекрасно, я признаю, что был не прав, но должны же вы были меня предупредить?

– И не дать злу свершиться? Вы принимаете меня за кого-то другого, господин маршал! Вы же всем подряд твердите, что создали меня, обтесали, а сами хотите, чтобы я не приходил в восторг, видя, как творится глупость или приближается беда? Да полно вам!

– Так что же, по-вашему, приближается беда, господин чародей?

– Безусловно.

– Какая же?

– А вот какая: пока вы упрямитесь, господин д'Эгийон найдет способ помирить парламент с госпожой Дюбарри и в тот же день станет министром, а вы отправитесь в изгнание… или в Бастилию.

От ярости маршал высыпал содержимое табакерки на ковер.

– В Бастилию? – переспросил он, пожав плечами. – Разве Людовик Пятнадцатый – то же, что Людовик Четырнадцатый?

– Нет. Однако госпожа Дюбарри вкупе с господином д'Эгийоном стоят госпожи де Ментенон. Берегитесь, тем более что сегодня я не знаю принцессы крови, которая стала бы носить вам туда конфеты и гусят [41]41
  Имеется в виду Аделаида Савойская, супруга старшего внука Людовика XIV, носившая титул герцогини Бургундской и бывшая до своей ранней смерти дофиной Франции. За шашни с ней отец герцога де Ришелье добился заключения не в меру резвого сына в Бастилию, где тот после сидел еще два раза.


[Закрыть].

– Ну и пророчество! – после долгого молчания вымолвил маршал. – Вы читаете в будущем, а что сулит настоящее?

– Господин маршал слишком мудр, ему незачем прислушиваться к чьим-либо советам.

– Долго ты еще будешь насмехаться надо мною, господин шут?

– Обращаю ваше внимание, господин маршал, на то, что вы начали путать даты: нынче людей старше сорока шутами не называют, а мне уже шестьдесят семь.

– Ну ладно, ладно, скажи лучше, как мне выпутаться, да побыстрее!

– Вы хотите совета?

– Совета или чего угодно!

– Еще не пора.

– Шутить изволишь?

– Если бы так! Я шутил бы, если бы обстоятельства были забавны, но, к несчастью, забавного тут ничего нет.

– Почему же ты говоришь, что еще не пора?

– Потому что не пора. Хотя, если весть о решении короля уже дошла до Парижа, тогда пожалуй… Благоволите послать гонца к господину президенту д'Алигеру.

– Чтобы как можно раньше стать предметом насмешек?

– Что за нелепое самолюбие? Господин маршал, вы способны вывести из себя и святого. Позвольте-ка мне все же завершить свой план высадки в Англию и окончательно погрузить вас в интригу по завладению министерским портфелем, тем более что дело уже наполовину сделано.

Маршал знал, что на г-на Рафте накатывает порой черная меланхолия и, как только появляются ее первые признаки, секретаря лучше не раздражать.

– Ну полно, не сердись, – вздохнул он. – Если я чего-то не понимаю, так объясни.

– Стало быть, вы, сударь, желаете, чтобы я выработал для вас линию поведения?

– Разумеется, ты ведь считаешь, что сам я не знаю, как себя вести.

– Ладно, тогда слушайте.

– Слушаю.

– Вы должны послать к господину д'Алигеру, – ворчливо начал Рафте, – письмо господина д'Эгийона вместе с решением, которое король принял на совете. Затем вы дождетесь, когда соберется парламент, чтобы обсудить, что ему делать, – это произойдет немедленно, после чего сядете в карету и нанесете краткий визит вашему стряпчему метру Флажо.

– Что-что? – воскликнул Ришелье, подскочивший при звуке этого имени, как и накануне. – При чем тут господин Флажо? Какое он имеет ко всему этому отношение? Какого дьявола я к нему поеду?

– Имею честь напомнить вам, монсеньор, что метр Флажо – ваш поверенный.

– Ну так что же!

– Как что? Раз он ваш поверенный, значит, ведет ваши дела, у него там всякие бумаги… Вот вы и поедете узнать, нет ли чего нового по вашим тяжбам.

– Завтра?

– Да, господин маршал, завтра.

– Но это же ваша обязанность, господин Рафте.

– Ничуть не бывало. Когда он был простым судебным крючкотвором, мы были с ним на равных, но завтра метр Флажо станет Аттилой [42]42
  Аттила (? – 453) – предводитель гуннов, прозванный бичом Божьим.


[Закрыть], бичом королей – не больше и не меньше; поэтому беседовать со столь могущественной персоной должен по меньшей мере герцог, пэр и маршал Франции.

– Это серьезно или мы ломаем комедию?

– Завтра, сударь, увидите сами, насколько это серьезно.

– А скажи, что произойдет у метра Флажо?

– Произойдет то, что я, скорее всего, буду очень раздосадован, так как вы станете меня убеждать, что знали все заранее… Спокойной ночи, господин маршал. Не забудьте: сейчас – гонец к господину д'Алигеру, завтра – визит к метру Флажо. Ах, да, адрес… Впрочем, кучер знает, в последнюю неделю он возил меня туда несколько раз.

99. ГЛАВА, ГДЕ ЧИТАТЕЛЬ ВСТРЕТИТСЯ С ОДНИМ СТАРЫМ ЗНАКОМЦЕМ, КОТОРОГО ОН БЕЗ ОСОБОГО СОЖАЛЕНИЯ УЖЕ СЧИТАЛ ПРОПАВШИМ

Читатель, вне всякого сомнения, спросит: почему в предыдущей главе метр Флажо, которому суждено сыграть столь величественную роль, назван не адвокатом, а стряпчим? Вопрос вполне уместный, и мы постараемся на него ответить.

Поскольку парламент некоторое время назад был распущен на каникулы, адвокаты говорили столь редко, что об этом не стоит даже упоминать.

Метр Флажо в предвидении поры, когда всяческие тяжбы прекратятся, вступил в сделку со стряпчим, метром Гильду, в результате которой тот уступил ему свою контору и клиентуру за сумму в двадцать пять тысяч ливров. Так метр Флажо и сделался стряпчим. Если же у нас спросят, откуда он взял двадцать пять тысяч ливров, мы ответим: посредством женитьбы на м-ль Маргарите, коей эта сумма досталась в наследство в конце 1770 года, за три месяца до опалы господина де Шуазеля.

Метра Флажо уже давно отличало упорство, с каким он придерживался оппозиционной партии. Сделавшись стряпчим, он стал еще неистовее и благодаря своему рвению приобрел некоторую известность. Вот она-то вкупе с публикацией пламенной записки относительно конфликта между г-ном д'Эгийоном и г-ном Ла Шалоте и привлекла внимание г-на Рафте, полагавшего своей обязанностью быть в курсе парламентских дел.

Однако, несмотря на новую должность и возрастающий вес в обществе, метр Флажо не съехал с улицы Львенка Святого Спасителя. Было бы слишком жестоко лишить м-ль Маргариту удовольствия слышать, как соседки называют ее г-жой Флажо, и принимать знаки почтения от писцов метра Гильду, перешедших по наследству к новому стряпчему.

Можно только догадываться о том, какие мучения испытывал г-н де Ришелье, когда ехал через омерзительный район Парижа, направляясь в смрадную дыру, которую городские власти гордо именовали улицей.

Перед дверьми метра Флажо карета г-на де Ришелье остановилась; другая карета, остановившаяся здесь же, преграждала ей путь.

Маршал разглядел прическу особы, выходившей из этого экипажа, и, поскольку в свои семьдесят пять лет нисколько не утратил былой галантности, поспешно ступил прямо в грязь, чтобы предложить руку даме, которая приехала одна.

Но в этот день маршалу не везло: тощая, со вздувшимися жилами нога, ступившая на подножку, могла принадлежать только старухе. Заглянув ей в лицо, морщинистое и угреватое под слоем румян, он окончательно убедился, что женщина не просто стара, а дряхла.

Однако отступать было поздно: маршал уже сделал движение к карете, и оно было замечено; к тому же и сам г-н де Ришелье не мог похвастаться молодостью. Впрочем, клиентка стряпчего – а кто, кроме клиентки, мог приехать в карете на подобную улицу! – так вот клиентка, отнюдь не разделяя сомнений герцога, с жуткой улыбкой вложила свою ладонь в руку Ришелье.

– Эту рожу я где-то уже видел, – сквозь зубы пробормотал герцог и громко добавил: – Вы тоже, сударыня, к метру Флажо?

– Да, герцог, – ответствовала старуха.

– О, я имею честь быть вам известен, сударыня? – воскликнув неприятно удивленный герцог, останавливаясь на пороге зияющего чернотой входа.

– Кто же не знает маршала герцога де Ришелье? – прозвучало в ответ. – Едва ли такая женщина отыщется.

– Эта уродина считает, что она женщина, – прошептал покоритель Маона и, отвесив безукоризненный поклон, осведомился: – Позволено ли будет спросить, с кем имею честь?

– Графиня Беарнская, ваша покорная слуга, – ответила старуха, приседая в придворном реверансе на грязном полу у входа, в трех дюймах от открытого погреба, в глубинах которого, как злорадно предвкушал маршал, она рисковала исчезнуть на третьем плие.

– Восхищен, сударыня, очарован! – воскликнул он. – Тысячу раз благодарен счастливому случаю! Значит, у вас тут тоже дела, графиня?

– Только одно, господин герцог, зато какое! Разве слухи о нем до вас не доходили?

– Как же, как же, знаменитый процесс… Конечно, знаю, простите. Как же это вылетело у меня из головы?

– Процесс против Салюсов.

– Против Салюсов, верно, госпожа графиня. О нем еще сочинили куплеты.

– Куплеты? – удивилась старая перечница. – Какие куплеты?

– Осторожней, сударыня, здесь какой-то люк, – предупредил герцог, поняв, что старуха решительно не собирается проваливаться в погреб. – Держитесь за перила, вернее, за веревку.

Старуха двинулась вверх по лестнице, герцог за нею.

– А куплеты забавны, – заметил он.

– Забавные куплеты о моем процессе?

– Еще какие, клянусь вам! Да вы, должно быть, их знаете.

– Понятия не имею.

– Они поются на мотив «Бурбонезки», начало такое:

 
Моя дорогая графиня,
Молю вас о помощи ныне!
Вы мне пособите в беде?
 

– Это как вы понимаете, слова госпожи Дюбарри.

– Какая дерзость по отношению к ней!

– Что вы хотите? У этих сочинителей куплетов нет ничего святого. Черт, какая грязная веревка! А вы отвечаете так:

 
Прошло мое время златое —
Мне тяжба грозит нищетою!
Ах, кто мне поможет в суде?
 

– Но это ужасно, сударь! – вскричала графиня. – Какое оскорбление для знатной дамы!

– Простите, сударыня, я спел фальшиво – у меня из-за этой лестницы одышка. А вот мы и добрались. Позвольте я позвоню.

Старуха с ворчанием пропустила герцога вперед. Маршал позвонил, и г-жа Флажо, которая, сделавшись женой стряпчего, не перестала исполнять обязанности привратницы и кухарки, отворила дверь.

Посетители, войдя в кабинет метра Флажо, увидели, что тот, пылая яростью и зажав перо в зубах, диктует своему первому писцу грозное послание.

– Господи, метр Флажо, что случилось? – воскликнула графиня.

Стряпчий обернулся.

– А, сударыня, ваш слуга всем сердцем. Стул графине Беарнской. Господин с вами, сударыня? Да это же, если не ошибаюсь, его светлость герцог де Ришелье! Еще один стул, Бернарде, еще один.

– Господин Флажо, скажите, что с моим процессом? – спросила графиня.

– Как раз в эту минуту, сударыня, я им и занимаюсь.

– Прекрасно, метр Флажо, прекрасно.

– Причем занимаюсь так, госпожа графиня, что шума не миновать.

– Гм, осторожнее…

– О, сударыня, церемониться более ни к чему.

– Раз вы занимаетесь моим процессом, то, быть может, уделите время и господину герцогу?

– Извините меня, ваша светлость, – подхватил метр Флажо, – но как человек в высшей степени галантный, понимаете…

– Понимаю, метр Флажо, понимаю.

– Теперь я весь в вашем распоряжении.

– Не беспокойтесь, я долго вас не займу. Вы знаете, что привело меня к вам?

– Дела, которые недавно мне передал господин Рафте.

– Да, кое-какие бумаги, касательно моего процесса… процесса… впрочем, какого черта, вы ведь и сами знаете, о каком процессе я хочу поговорить, метр Флажо.

– О процессе относительно владений в Шапна.

– Видимо, так. А скажите, вы его выиграете? Это было бы очень любезно с вашей стороны.

– Господин герцог, ваше дело откладывается на неопределенный срок.

– Но почему, скажите на милость?

– Оно будет слушаться не ранее чем через год.

– По какой причине?

– Обстоятельства, ваша светлость, обстоятельства. Вам известно о решении его величества?

– Полагаю, что да… Но о каком решении? Его величество принимает их много.

– О том, которое отменяет наше.

– Так, и что же?

– А вот что, господин герцог: мы ответим на это сожжением наших кораблей.

– Сжигая свои корабли, дорогой мой, вы сожжете корабли парламента! Тут есть какая-то закавыка; к тому же я не знал, что у парламента есть корабли.

– Наверное, первая палата отказывается принимать дела к рассмотрению? – предположила графиня Беарнская, которой разговор о процессе г-на де Ришелье не мешал думать о своем.

– Хуже.

– Вторая тоже?

– Все пошло прахом… Обе палаты приняли решение не разбирать никаких дел, пока король не даст господину д'Эгийону отставку!

– Вот так так! – всплеснув руками, воскликнул маршал.

– Не разбирать… Как не разбирать? – спросила взволнованная графиня.

– Ну… не вести никаких дел, сударыня.

– Так мое дело не будет слушаться? – вскричала графиня Беарнская в ужасе, который даже не пыталась скрыть.

– Ни ваше, сударыня, ни дело его светлости.

– Но это же беззаконие! Нарушение приказов его величества!

– Сударыня, – величественно возразил стряпчий, – раз о них забыл король, забудем и мы.

– Господин Флажо, говорю вам, вы угодите в Бастилию.

– Я отправлюсь туда с песнями, сударыня, и все мои коллеги последуют за мной с пальмовыми ветвями в руках.

– Да он просто взбесился, – заметила графиня герцогу.

– И не я один, а все мы, – подтвердил стряпчий.

– Однако это становится занятным, – проронил маршал.

– Но, сударь, вы только что сами сказали, что занимаетесь моим делом, – настаивала графиня.

– Верно, сказал. Ваше дело, сударыня, – это первый пример, приведенный мною в записке. Вот фрагмент, который касается вас!

Стряпчий выхватил из рук у писца начатую записку, оседлал нос очками и принялся вдохновенно читать:

«Они утратили общественное положение, их участь вызывает, сомнение, их долг попран. Ваше величество поймет, как они страждут. Так, автор настоящего прошения держал в своих руках важнейшее дело, от которого зависит судьба одного из первых домов королевства; он осмеливается утверждать, что благодаря его радению, опыту и таланту дело это продвигалось успешно и права весьма знатной и могущественной дамы, Анжелики Шарлотты Вероники графини Беарнской, уже должны были быть публично признаны, когда ветер раздора, ворвавшись…»

– На этом месте я остановился, сударыня, – выпятив грудь, сообщил стряпчий. – Полагаю, этот пассаж выйдет удачным.

– Господин Флажо, – отозвалась графиня Беарнская, – сорок лет назад я впервые обратилась со своим делом к вашему отцу, человеку весьма достойному; после его смерти я продолжала пользоваться вашими услугами; на моих делах вы заработали десять или даже двенадцать тысяч ливров и могли бы, наверное, заработать еще столько же.

– Записывайте, записывайте, – с живостью обратился метр Флажо к писцу, – как подтверждение, как доказательство. Мы вставим все это в текст.

– Но теперь, – продолжала графиня, – я забираю у вас все свои дела, так как с сегодняшнего дня вы утратили мое доверие.

Метр Флажо, пораженный подобной немилостью словно ударом грома, некоторое время пребывал в полном остолбенении; придя в чувство, он заговорил, как мученик, исповедующийся своему божеству:

– Да будет так! Бернарде, отдайте госпоже графине ее дела. Да отметьте в тексте, – добавил он, – что истец предпочел крупному состоянию чистую совесть.

– Простите, графиня, – шепнул маршал на ухо графине Беарнской, – но, мне кажется, вы поступили необдуманно.

– А что мне было обдумывать, господин герцог?

– Зачем вы забираете свои дела у этого достойного человека, не желающего мириться с беззаконием?

– Чтобы отвезти их к другому стряпчему или адвокату! – вскричала графиня.

С мрачной улыбкой, проникнутой самоотречением и стоической покорностью судьбе, метр Флажо возвел глаза к небу.

– Однако, – продолжал нашептывать маршал, – раз палаты решили не разбирать дел, дорогая моя, то любой другой стряпчий будет ничем не лучше метра Флажо.

– Так у них что же – заговор?

– Силы небесные! Неужели вы думаете, что метр Флажо такой болван, что станет в одиночку протестовать и рисковать своим положением, не будучи уверен, что его собратья не поступят так же, как он, и не поддержат его?

– А как поступите вы, сударь?

– Я заявляю, что метр Флажо – стряпчий весьма честный, и дела мои у него в такой же безопасности, как у меня дома. Поэтому я оставляю их у него и, разумеется, буду продолжать платить, как прежде.

– Не зря говорят, господин маршал, что вы – человек благородный и щедрый! – вскричал метр Флажо. – Я повторю это где угодно, ваша светлость.

– Вы мне льстите, мой дорогой Флажо, – с поклоном отвечал Ришелье.

– Бернарде! – воскликнул восхищенный стряпчий. – В заключительную часть вставьте похвалу господину маршалу де Ришелье.

– Нет, нет, ни в коем случае, метр Флажо, умоляю вас! – горячо запротестовал маршал. – Какого дьявола? Зачем это? Не люблю, когда распространяются о так называемых добрых поступках. Не обижайте меня, метр Флажо. Я все равно буду все отрицать и от всего отпираться. Я весьма скромен и чувствителен… Ну что скажете, графиня?

– Скажу: пускай мое дело будет рассмотрено! Раз дела положено рассматривать, значит, так оно и будет.

– А я скажу, сударыня, что для того, чтобы ваше дело было рассмотрено, королю придется послать в зал заседаний швейцарцев, легкую кавалерию и штук двадцать пушек, – отозвался метр Флажо с видом настолько воинственным, что старая сутяжница смутилась.

– Стало быть, вы полагаете, что его величеству не удастся одержать верх? – вполголоса спросил Ришелье у Флажо.

– Не может быть, господин маршал, ведь это же небывалый случай! Лишить Францию правосудия – все равно что оставить ее без хлеба.

– Вы так думаете?

– Вот увидите.

– Но король разгневается.

– Мы готовы на все.

– Даже на изгнание?

– Даже на смерть, господин маршал: пусть мы носим мантию, но сердце есть и у нас.

И г-н Флажо с силою стукнул себя в грудь.

– В самом деле, – обратился Ришелье к спутнице, – кабинету министров все это совсем некстати.

– О да, – промолчав, отозвалась графиня, – а мне-то до чего неприятно: я всегда остерегаюсь вмешиваться в подобные истории.

– По моему мнению, сударыня, – проговорил маршал, – есть одна особа, которая могла бы помочь вам, причем особа весьма влиятельная. Но вот захочет ли она?

– А будет ли с моей стороны прилично, господин герцог, полюбопытствовать об имени этой могущественной особы?

– Это ваша «крестница», – изрек Ришелье.

– Как! Госпожа Дюбарри?

– Она самая.

– А ведь и верно… Вы подали мне отменную мысль.

Герцог, кусая губы, осведомился:

– Итак, вы поедете в Люсьенну?

– Непременно поеду.

– Но графиня Дюбарри не сможет сокрушить сопротивление парламента.

– Я скажу ей, что хочу, чтобы мое дело было рассмотрено; после моей услуги она не может мне ни в чем отказать и сообщит обо всем королю. Его величество поговорит с канцлером, а у того руки длинные, господин герцог… Метр Флажо, доставьте мне удовольствие и хорошенько изучите мое дело: оно сыграет роль гораздо более значительную, нежели вы полагаете, уж поверьте мне.

Метр Флажо окинул графиню недоверчивым взглядом, что не произвело на нее ни малейшего впечатления.

Тем временем герцог, поразмыслив, попросил:

– Сударыня, раз вы едете в Люсьенну, благоволите засвидетельствовать там мое нижайшее почтение.

– Охотно, господин герцог.

– Мы с вами – товарищи по несчастию: ваш процесс под угрозой, мой тоже; ходатайствуя за себя, вы поможете и мне. Да и подтвердите, до какой степени раздосадовали меня эти медные лбы из парламента, и добавьте, что это я вам посоветовал прибегнуть к помощи люсьеннской богини.

– Не премину, господин герцог. Прощайте, господа.

– Позвольте предложить вам руку и проводить вас до кареты. Прощайте, метр Флажо, оставляю вас наедине с вашими занятиями.

Маршал препроводил графиню в карету.

«Рафте был прав, – рассуждал он, – эти Флажо сделают революцию. Но я, слава Богу, защищен с двух сторон: я и придворный, и член парламента. Госпожа Дюбарри в одиночку ввяжется в политику и погибнет, а если устоит, то у меня есть в запасе маленький трианонский заговор. Нет, решительно, у этого дьявола Рафте моя выучка; когда стану министром, сделаю его начальником своей канцелярии».