Текст книги "Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)"
Автор книги: Александр Башкуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)
Так как же Кутузов все-таки оказался во главе русской армии? Сие весьма скользкая штука...
Видите ли... В 1808 году "Михал Ларионыч" подал докладную записку, в коей анализировал... "поведение Бонапарта и вообще – любого агрессора". За четыре года до Великой Войны гениальный Старик написал:
"Любой агрессор, любой маниак, одержимый манией собственного величия, все равно подготовится к любой войне лучше любого государства, ведущего нормальную жизнь. Тягаться с таким – разрушать самое себя и Душу свою, ибо непрерывная подготовка к Войне приучает нас к Злу и Насилию.
Как же противостоять всему этому? Нормальное государство, исповедующее Мораль и Порядок, ничем не может укротить сие Зло, кроме – Живота своего.
Ключ к Победе над подобным агрессором, – смертная Оборона и постепенное истощение Армии Зла. Зло – не всесильно. В отличие от Добра оно не живет в людских Душах, но насаждается в них извне. Ежели удастся хотя б истощить Всемирное Зло, Путы его падут и Армия Зла самоистребит самое себя – ибо живет она внутренним самоедством".
На первый взгляд – мудрено и заумно, но... Кутузов первым из военных мыслителей указал на "органический дефект Зла" – необходимость для такой армии "выиграть быстро", – "блицкригом".
Михаил Илларионович первым подметил странную особенность "стремительных армий" – их крайнюю "внутреннюю неустойчивость" после первых же поражений. Другое дело, что они обычно настолько сильны, что сиих поражений и... не бывает.
Отсюда и – "Жертва Живота своего". По мысли Кутузова у Бонапарта обязана была б выиграть армия... – готовая умереть.
"Что значит Жизнь одной армии, какой бы сильной и великолепной она ни была? Ежели она умерла за правое дело, знамя павших подхватят их братья, сыновья и отцы. Кто из Честных не встанет – пусть и на Смерть, – за Правое Дело?!
А кто притронется к Знамени Проклятых?
Какой вор, насильник, или убийца встанет за Неправое Дело, коль первая Армия Зла была уж разбита? Умирать – не в обычаях этой публики. Она хочет жить. И именно потому армия их может быть уничтожена" – так писал Михаил Ларионович.
Идея того, что победа в Войне с Бонапартом лежит через фактическое самоубийство – шокировала русское общество. Бумага Кутузова была чуть ли не проклята тогда – в 1808 году.
Но потом случилась турецкая и Кутузов, воюя с турками один против пяти, показал, как действенна его "смертная Оборона". Михаил Илларионович нарочно ставил русскую армию в такие жуткие положения, где малейшая слабость значила бы конец всем. И люди, коим отступать было некуда, показывали чудеса героизма и взаимовыручки.
Турки же, не ждавшие столь жутких "побоищ", всякий раз выказывали "слабину", обращались в позорное бегство и... Но историю сей войны, вы, наверное, знаете.
Главная идея фельдмаршала была в том, что Кутузов нарочно делал "дефект" в собственной же позиции. "Дефект" столь явный и очевидный, что турецкие генералы с их наставниками – лягушатниками считали себя просто "обязанными" наказать русских за "подобную глупость".
Я уже говорил, что Кутузов велик потому, что все думали, что они знают – куда его нужно бить.
После того, что случилось в Рущукской крепости, Кутузов тяжко болел. Фактически он так и не оправился от столь страшной раны, оставив нас, грешных, посреди Великой Войны. Но если тело его болело и умирало, Разум фельдмаршала был Светел, как никогда. С больничной койки Михаил Илларионович фактически "выпестовал" всю идею, стратегию и тактику Великой Войны и вопрос – "почему Кутузов перед Бородиным был назначен командующим?", – на самом-то деле звучит: "Почему он не был Командующим с первого дня?"
А вот тут-то и начинается "Большая Политика".
Две наиболее боеспособных части имперской армии – ливонские егеря и башкирская конница, оказались составлены из "инородцев" Российской Империи. Это уж после Победы заговорили о гусарах с казаками, да "простом мужике". Но ежели поднять любые архивы, выяснится, что из каждых пяти наших конников лишь один представлял регулярную армию, второй был казак, а три других татарин, башкир, осетин, да калмык!
Я половину воспоминаний рассказывал, как мы создавали нарезное оружие, оптические прицелы, да "унитарные патроны" к нему. А ежели посмотреть на статистику, выяснится, что главным "метательным" оружием имперской армии оказался (Европа была просто в ужасе!) дедовский лук с "калеными стрелами".
Кстати, Европа была в ужасе не от "дремучести русских", но того, что татары с башкирами выпускали семь стрел за то время, пока несчастные фузилеры давали три выстрела! Ну, а когда пусты колчаны, "дикие степняки" принимались за сабли и неизвестно – что для врага было хуже.
А теперь задумайтесь-ка над тем, что татары с башкирами – магометанцы и Россия все это время воевала с магометанскими странами. Теперь вспомним, что лучше всего "экипированы" для Империи были мои егеря, а они – не слишком-то любят русских.
Зато военным министром был "наш" Барклай и "под ним" мои егеря "пошли драться"! А когда в Прибалтике разгорелась форменная резня, Государь и сместил Барклая, назначив Кутузова. Верней, – "хана Коттуза", как объявляли по татарским кочевьям.
Татарские лошади обычно не кованы и от этого легко сбивают копыта. Испокон веку татары с башкирами воевали зимой – их низкорослые мохнатые лошаденки лучше других переносят морозы с бескормицей, а по снегу и льду некованое копыто получает превосходство над кованым.
Вот это и есть – "русское византийство"! Когда я делюсь сей историей с иностранцами, у них широко раскрываются глазки и они в состоянии ими лишь хлопать...
Кто еще, кроме кузена, смог бы убедить сперва одних своих недругов влезть в драку на своей стороне, а потом – "угодить" и вторым, да так что все это "удачно легло в ткань Войны"?!
Теперь, когда я доложил самое главное, – перейду к частностям. Во-первых...
То, что "есть под Москвой большое поле" выяснилось... осенью 1810 года. Да-да, – сразу же после разгрома австрийцев при Ваграме мы начали разработку будущего Генерального сражения грядущей войны.
Кстати, – на первых порах в сей разработке принял участие князь Тучков. Вообразите же ужас и смятение Штаба, когда молодая княгиня Тучкова на светском рауте ляпнула в присутствии неизвестно кого:
– "Мы вчера с мужем искали на карте Бородино. Он сказал, что ему было Видение – там грядет страшная Битва!"
Тучков был немедля изгнан из Штаба и...
Но об этом чуть позже, а пока доложу лишь, что "пушки Раевского" (бронзовые чудовища в три тонны – каждая!) были установлены на Батарее Раевского... в мае месяце. За два месяца до того, как Наполеон форсировал Неман. А потом два месяца кряду русская армия "позорно драпала", но почему-то "драпала" она исключительно – в сторону уже установленных пушек, да заранее сделанных Флешей... Вопросы есть?
В итоге Бородинская расстановка была очень забавна. Ежели траншеи Первой армии, перемешанные лесами с ручьями, и вправду выглядели неприступно, Вторая армия торчала в чистом поле, вроде бы открытая ударам вражеской кавалерии.
Сегодня на лекциях Академии Генштаба такие позиции именуются "обороной с висячим флангом". Вплоть до Бородина считалось, что сильный удар по "висячему флангу" завершится "складыванием позиции" с неминуемым окружением и всеми вытекающими отсюда последствиями.
Бонапарт, обнаружив именно такое построение, был на седьмом небе от счастья! Но, как гласит жидовская поговорка, – "встретились на рынке два дурака: один не знал – какое богатство купил, а второй – какое богатство только что продал!"
В реальности, опасность прорыва под Ригой (и угроза Санкт-Петербургу) привели нас к тому, что Первая армия тайно разделилась аж в Витебске. Нужно было держать поляков по всему течению Даугавы и латышей "отозвали" на север.
Огромная система траншей на том берегу Колочи в реальности пустовала. Резервы же хитрый Кутузов увел вглубь к Семеновской, чтоб при случае либо занять сию "обманную" (а в реальности – пустую) позицию, либо бросить людей к Флешам. Наш фланг прикрывался тонкою линией егерских постов в надеждах, что Бонапарт не станет рисковать "вторым Прейсишем".
"Осью" ж всего стала Батарея Раевского. Задумка была в том, чтоб Батарея "накрывала" как можно большую площадь. Поэтому исполинские пушки крепились не на обычных лафетах, но – круговых панорамах. Теперь они не могли изменить угол стрельбы, иль дальность выстрела, зато сектора их обстрела составляли небывалые прежде сто двадцать градусов! За счет этого мы достигли небывалой плотности "заградительного огня". (Хлорный порох толкает большую массу картечи, но – без какого-то определенного направления. Картечь летит как бы – "веером"!)
Огонь Батареи был призван не столько выбивать живую силу противника, сколь пугать его! Ведь под таких монстров никакая пехота не сунется, а вот кавалерии сие – нипочем. Но мы и жаждали именно конного удара противника! Вот что сказал на разборе Кутузов:
"Ввиду перевеса в подвижности враг успевает перебросить резервы по всей длине фронта. Стало быть главная задача на битву – лишить его кавалерии.
Коль мы заставим врага бросать конницу на Батарею и Флеши, когда-нибудь она и – иссякнет. А без конной поддержки пехота его – сама сдохнет от голода с холодом. Всю инфантерию, все пушки можно бы сдать, но за каждого потерянного коня – спрошу со всей строгостью. Нам бы, ребята, выбить его лошадей – тут-то он у нас и попрыгает".
После напутствия я вернулся в "родную" траншею и был встречен товарищами из русских полков. По обычаю мы выпили, как водится – за знакомство, и пошли в баню париться. Перед завтрашним днем – вся армия мылась и надевала все чистое.
Мои новые друзья, ввиду того, что я был вхож "наверх", забросали меня вопросами и рассказали местные слухи. Самое большое впечатление на всех нас произвело дело... Тучкова.
Я уже докладывал вам, как сего болтуна изгнали из штаба, а потом... Было хлеще.
Князь шибко опозорился в дни войны с Швецией, угробив в финских лесах весь свой корпус, и его... "отправили в отпуск". Бессрочный – надо сказать.
Но князь, будучи человеком все-таки Честным (длинный язык, да неспособность командовать не отменяют прочие добродетели), все хотел хоть как-то смыть свой "позор". Тогда ему предложили "набрать ополченцев".
Никто и думать не мог, что князь примется с таким упорством и рвением, что корпус будет готов к Бородинскому делу! Впоследствии говорили, что князь оказался хорошим оратором (сие обратная сторона "длинного языка") и одной своей речью он мог "зажечь"!
Набирал же он исключительно добровольцев в губерниях "свободных от рекрутской повинности", – то бишь на Украине. В итоге треть его корпуса оказалась с Подолии, – той самой Подолии, коя дала триста тысяч штыков "на войну с москалями"!
Особый отдел был завален известиями о готовящемся в Корпусе мятеже и том, что чуть ли не тучковские адъютанты – законспирированные масоны уговаривались убить командира и перевесть Корпус на вражью сторону.
Кутузов вообще не хотел принять Тучкова под таким соусом – люди, мол, необучены, но все уперлось в то, что Корпус лишь на треть был униатским. Наполовину же он состоял из добровольцев полтавского, да черниговского призыва, искренне желавших драться за Родину.
В том – вечная закавыка. С Польшей ясно – она лютый враг. С Белоруссией понятно – она верный друг. А вот как с Украиной?
Пытаться объявить "наш" берег Днепра – Малороссией, а "тот" Украиной, как это было при Кочубее – глупость. Это – один народ. Делить их на православных и униатов? Тоже не совсем верно. Вон, в Житомире – две трети "наших", а город "бунташный". А в Киевской губернии и того хлеще, – там "слоеный пирог"!
И вот что делать? Оттолкнуть их, назвать противником – свинство. Довериться целиком и дать им "всадить нож в спину" – тоже не хочется.
Корни беды уходят в украинскую историю, когда тамошние гетманы могли по своему разумению "примыкать к потентатам", – Турции, России и Польше. Тот же вроде бы "наш" Богдан Хмельницкий недаром изображается только в чалме большую часть своей жизни он служил султану и даже обрезался в мусульманство. А чисто исторически – это страна с единым народом, коя всю жизнь воевала с собой в трехсторонней войне!
Полтава с Черниговым, – держались России. Галиция, да Подолия польской. Киевщина с Новороссией – турецкой. "Турок" фактически "вырезали" и Киев с Новороссией теперь заселяют, как "наши", так и "униаты". Как, где теперь "провести линию"?!
Вот и с тучковским корпусом случилась та же беда. Треть – подоляне. Половина – полтавцы. Шестая – уроженцы "турского" Киева, а стало быть теперь – вперемешку. "Разведем" "подолян", да "полтавцев" в разные стороны – что с киевлянами делать? Днепр-то делит губернию точнехонько пополам!
А тут еще одно... Корпус прибыл без пороха (не положено "униатам"). Ну, так не все ж они – "униаты"!
Не дать пороха людям, – выразить им недоверие. А выдашь его униатам, догадайся, в кого они станут стрелять! Вот тебе и задачка с тремя неизвестными...
Наконец, Кутузов принял удивительное решение, – разместить Корпус в Утицком лесу и дать каждому украинцу по три заряда на бой (при норме в двадцать зарядов). Если униаты и подымут мятеж, сие случится вдали от глаз и армия того не заметит. А "наши" с "ненашими" потихоньку в лесу и выяснят "на кулачках" кто из них – за кого. А пока в лесу шум, – туда сам враг носу не сунет, чтоб не "побить своих".
Тут вмешался Беннигсен, коий мечтал подсидеть Старика. Он объявил, что сим решением Командующий решил "укрыть возможных Изменников". А они должны стоять в чистом поле, чтоб "мы их видели"!
Сие было сказано для зевак. В реальности "истинный фриц" Беннигсен "в сотый раз" довел до абсурда идею Кутузова. Старик приказал уничтожать кавалерию. Но польские кавалеристы под командой маршала Понятовского при всем желании не смогли бы пройти к Флешам, пока на дороге у них был Третий корпус.
Идея Беннигсена была проста, как выеденное яйцо: необученные люди с пустыми ружьями (а три заряда на весь бой, – все равно что пустые!) под атакой вражеской кавалерии сразу же побегут. Вдоль дороги им бежать не с руки (попробуйте убежать от всадника по дороге!), поэтому они побегут через лес – в сторону Флешей. Польская конница увлечется преследованьем и выскочит – аккурат на "Южную Флешь", коя с первого дня строилась с разворотом на юг, а не на запад. (Просто никто не рассчитывал, что Утицу закроет Тучков и априори считалось, что в Утицком лесу будет противник.)
Кстати, – очень многие из военных историков удивляются, – зачем "Южная Флешь" смотрела в тыл несчастному Третьему "тучковскому" корпусу, а не на противника. Ну, как я уже вам докладывал – Флеши построились в конце весны и в ту пору никто и не ведал, что Тучков соберет "под себя" тысячи добровольцев!
Прибавьте к сему, что за "тучковским языком" ходила дурная слава, а то, что в его штабе половина были шпионами, ни для кого не секрет. И такому вот человеку Беннигсен вынужден был объяснять – почему ему дают такую "покойницкую" позицию.
Вы знаете немцев, – Беннигсен был сух и безжалостен. Тучков же просил не за себя, но – людей, заговорив о простом милосердии к добровольцам. Вы сможете фактически "приговорить" целый Корпус к неминуемой гибели, глядя командиру Корпуса прямо в глаза?
Беннигсен вдруг разорался чуть не по-матушке и завизжал, что никто Тучкова с таким Корпусом к Бородину не звал и не ждал. Так что князь должен пенять лишь на себя!
Я, к примеру, не знаю, что бы я делал на месте Тучкова. Он же лишь усмехнулся и отвечал, что если б сам Беннигсен позвал его, – хоть на пьянку, хоть – баб щупать, он в жизни бы не пришел. Но сюда его – Тучкова позвала Русь-матушка, а к Матери на зов надо быть!
Тут на шум прибыл Кутузов и Тучков просил его подтвердить приказ насчет того, что люди его могут встать в лесу, а не – на верную Смерть. И тогда...
Многие впоследствии мне рассказывали, как провел последние дни перед Бородиным старый фельдмаршал. Каждый вечер он по пять-шесть часов кряду стоял перед аналоем, истово молился и повторял:
– "Господи, на все Воля Твоя! Знаю я, – покарал ты меня за то, что убоялся я сильных мира сего, не послушав Тебя – в сердце моем! Прости меня, Господи, прости меня, грешного!
Больше не повторится... Я знаю Тебя, слышу Голос и Веленье Твое завтра все будет так, как Ты пожелаешь...
Помоги же нам, Господи! Внуши Антихристу завтра Атаковать! Не дай ему обойти нас, соблазни нашей кротостью...
Ты поражаешь гордых и сильных, – пусть он ударит меня, Господи! Изъяви Волю..."
Когда писалась "История Великой Войны", я настоял на том, чтоб молитва сия вошла в этот Памятник. Меня поддержала Русская Церковь... Но в последний момент все было вымарано по... не знаю уж чьему указанию. Кочубей объяснил сие так:
– "Мнение Государя – Закон для Империи. Утверждение, что фельдмаршал ошибся, подчинившись Приказу его, и навлек сиим Божью Кару, может нас далеко завести!"
Я спросил его при свидетелях:
– "Вы может быть еще скажете, что Государев Указ – выше соизволения Божьего?!"
Кочубей, не моргнув глазом, ответил:
– "Я знаю Государя моего – Александра Павловича. И я ни знаю ни одного, кто откликнулся бы на имя Бог. Следовательно..."
Я лишь с удивлением приподнял бровь, а реакция последовала от прочих слушателей. Рев был такой...
На другой день Государь прогнал Кочубея в отставку и счел надобным свершить пешком крестный ход из... Зимнего в Сенат и Синод. (Ну, вы меня понимаете!) Там он объяснял всем, что "недосмотрел, пустив ко двору отъявленного масона". Кочубей получил в либеральных кругах славу "истинного вольнодумца".
Но в "Истории" молитва Кутузова так и не появилась...
Очень многие знают, как Кутузов ждал сего боя, и как он боялся, что его обойдут... Сие превратилось в навязчивую идею, – вокруг Флешей и Батареи выставились посты, да секреты – никому не было позволено даже и подходить к ним...
И вот в сих условиях к нему обращается человек, не умеющий хранить Тайну. Человек, по недомыслию допустивший к себе – десятки шпионов в свой личный штаб! Можно ли ему было открыться?! Поделиться всем тем, что выстрадано?!
Фельдмаршал Кутузов сказал, что Беннигсену – виднее...
Говорят, что при сих словах Тучков побледнел, как смерть, и еле слышно бросил великому Старцу:
– "Креста на тебе нет... Сперва Суворова сдал, теперь – нас...
Ладно, черт с вами, – не дали вы мне ни пороху, ни позиции, но не сможете вы отнять у меня моего последнего права!" – Кутузов, коего по праву называли "добрейшим" из русских командующих, весь пошел багровыми пятнами:
– "Ваше право – в том, чтобы... не болтать, не мутить, да исполнять Приказы тех, кто умней Вас, молодой человек!"
А Тучков, рассмеявшись в ответ, сплюнул сквозь зубы:
– "Не тебе, денщику, учить меня – Праву! Право мое – княжеское. Стоять среди сечи, да помирать, – как наши деды умирали, но тебе – Голенищеву сего вовек не понять!"
С этими словами он вышел из Штаба, громко хлопнув за собой дверью. Кто-то хотел кинуться вслед за ним и вынудить извиниться, но Кутузов запретил жестом и произнес:
– "Я и впрямь – Голенищев и не смею оскорбиться сиим... Завтра покажет, – имел ли сей юный князь разговаривать со мной таким тоном... Его Права Княжеского никто не смеет отнять..."
Вести об этой сцене разлетелись по армии в мгновение ока и все офицеры только и обсуждали, что они сами делали б в такой ситуации. Многие ругали Кутузова и мои новые сослуживцы хотели знать мое мнение на сей счет. Я им доложил то, что знал и история открылась им с иной стороны... Так что конец вечера прошел у нас в беседах философических.
А Третий Корпус – лег весь. Ни князя Тучкова, ни князя Голицына, ни князя Верейского, никого ни из штабных, ни из командиров полков – так и не нашли во всей этой каше. Но поляки там не прошли. Даже сам Бонапарт не прошел через Утицу. Трупов там навалило до неба, так что даже Антихрист не решился раскапывать проход во всем этом.
Чтоб не ронять морального духа измотанной армии, он "пробил просеку" через чертов Утицкий лес и колонны его обходили место сие на дороге за три версты...
Самое ужасное во всей этой истории то, что Третий Корпус был добровольческим и потому все они – в списках не значились. Сколько на самом деле погибло "при Утице", – Бог весть. Потом местные жители – все пытались похоронить такое количество тел и не могли отличить старших офицеров от нижних чинов. Если и была какая-то разница, то польские мародеры – растащили все ценное с наших дворян.
Каждый год в начале июня я еду с инспекцией в Московскую губернию и на мой день рождения в Троицу в местной часовне мы с княгиней Тучковой хороним найденные кости в одной братской могиле. А их том лесу под каждой корягой белым-бело...
Видите ли... Утицкий бой начался с того, что один из адъютантов Тучкова выстрелил ему в спину и тут же униатские полки бросились на полки православные. А поляки не стали разбирать и – давай рубить и этих, и тех... Поэтому-то и от Корпуса ничего не осталось.
И вот за то, что почти треть Корпуса на глазах всего Штаба перешла на ту сторону – Корпус числится "убитым и проклятым".
Так оно, наверно, и есть, но две трети-то павших в тот день дрались врукопашную – как с поляками, так и – предателями! Но как их отделить одних от других?! Ведь не то, что списков – мундиров не сохранилось! Одни кости. Горы костей...
Нет, – Церковь, видите ли, не может хоронить Иуд на святой земле и Синоду легче считать всех лежащих под Утицей – Изменниками. Наверно, Синод прав, а под Утицей кости не только наших украинцев, но и "западенцев", и даже поляков, да только – не по-людски так.
Я – иудей и мне Синод не указ. Поэтому, как нехристь, я смею ездить в Бородино, собирать кости и мы с княгиней Тучковой хороним их в общей могиле, ибо так мне велит моя Совесть. Я никого не хочу ни обвинять, ни агитировать и не призываю идти против Синода, но... Что-то не так и с таким Синодом, да и вообще...
Поднялись мы засветло. Все равно никто не мог в эту ночь спать, – такое было у всех напряжение. Проснулся я, умылся, побрился – сел пить чай, а Петер сидит напротив меня и смотрит. Я его спрашиваю:
– "Ты что? У меня на лбу – третий глаз?"
А мой телохранитель, смутившись:
– "Да нет... Только ты – штуцер в третий раз разобрал".
Я смотрю, а подо мной груда масленых ветошек. Я только выматерился и сел трубку набить. Набил, а в рот она не идет, – я и забыл, как меня от табачища воротит – полгода, как бросил. Выбил ее, а потом рассмеялся и говорю:
– "Хорошо еще – "Хоакину" не сел точить!" – "Жозефину"-то я перед рубкой всегда Петеру отдавал, чтобы не поломать. Рапире много не надо.
Раз уж я был таким заведенным, что требовать от других? Люди общались лишь шепотом и все оглядывались на чернильно-черную сторону неба, будто опасаясь, что оттуда – со стороны сгущавшейся к рассвету ночи кто-то услышит.
Затем порозовел наш край и со стороны Курганной высоты к нам скользнул зайчик. До сих пор не знаю, как такое могло выйти. Солнце было за нашей спиной, за нами же стояли и бронзовые, ослепительно начищеные (чтоб спастись от хлорной коррозии) – трехтонные пушки Раевского. По всем законам оптики зайчики от них должны быть в ту сторону. Но вот – такой феномен.
Но люди сразу же приободрились, говоря друг другу, что до свету недолго, а сие – Господь нам знак подает. Вон у нехристей всю сторону будто серым дымом заволокло, а у нас – солнышко!
И вправду – низкие облака создали столь причудливую игру света и тени, что наша сторона будто на глазах наливалась ослепительным и живительным светом, в то время, как противная еще была скрыта низкой серою пеленой. А тут еще и батюшки пошли с иконами, благословляя солдат на защиту родной стороны. Солдаты – все, как один, вставали на колени в свежевырытую грязь и, обнажая головы, целовали святые иконы и по всему переднему краю прошла молва, что иконы – чудотворные.
Общее одушевление было столь велико, что мои латыши тоже стали завязывать пригоршню склизкой, хлюпающей земли в узелок и вешали его на грудь, приговаривая:
– "Хорошая земля тут. Влажная и болотная... Сам Велс – родитель этой земли! Пусть Кровь Велса (болотная влага) живей течет в моих жилах и поит меня Его Силой!"
Потом лучи света, как в исполинском театре теней – упали к якобинцам и верхушки далекого черного леса сразу зловеще посинели и обратились в тяжкую грозовую тучу, ползущую в нашу сторону. "Наш" же лес вдруг стал золотым и багряным. Надо же было такому случиться, что у нас стояли березы, а там одни мрачные ели! Но простые солдаты и эту случайность восприняли, как примету:
"Господь подал знак, что силен Антихрист и нам быть – в крови... Но с нами Бог, ребята! Наш лес в крестах, да куполах! Не боись, братки, с нами Святое Воинство!"
И тут... Раздались выкрики сторожей. Все тут же кинулись по местам, я бережно положил на траву штуцер перед собой и вскинул винтовку. В прицел я увидел, как странно зашевелилась трава на том берегу заболоченного овражка шагах в трехстах перед Колесниковым. Потом темная, в рост человека, черная от падающей тени, осока раздвинулась и я увидал якобинцев.
По обмундированию и нарезным фузеям я узнал элиту французской пехоты фузилеров. Единственных ублюдков, способных пустить пулю на восемьсот шагов. Основная масса сих сволочей ушла к Риге под командой Макдональда (ибо Ригу прикрывали ливонские егеря), но пару полков Антихрист нарочно припас против тех егерей, что остались с главною армией.
Я видел, как опасливо фузилеры посматривали на тот берег Колочи. Черные кресты полоскались только на севере – в самом Бородине и еще дальше направо. Мой же отряд считался смешанным, так что флагов у нас было два, – причем основной – русский триколор, а не – крест.
Впрочем, до меня было им далеко, – все внимание фузилеров привлекал флажок Колесникова, вот к нему-то они и приглядывались, как шакалы, поглядывающие то на вожделенную овечку, то на грозную свору – на том берегу Колочи.
Мои снайпера вскинули винтовки и приготовились взять штуцера для дальнейшего боя, – первый залп из винтовок, а дальше уж штуцера – по старинке. Но я не желая до срока выдать позицию, ждал, пока фузилеры подбредут ближе, чтобы разобраться под чужой шум. За лишние полчаса мы успеем перезарядить винтовки...
Вот лягушатники потихоньку накопились на той стороне овражка и я уж думал, что вот-вот, но тут их офицеры, как по команде встрепенулись и стали указывать в мою сторону. В первый миг я не понял, что происходит, но Андрис тронул меня за плечо и со значением указал на наш флаг.
Причудливая игра облаков, ветра и солнца на мгновение осветила именно его и он теперь гордо развевался – как бы подсвеченный утренним солнцем. На месте лягушатников я бы тоже задумался, увидав перед главной батареей русских – латвийский стяг и, стало быть – наши винтовки. Тысяча шагов прямого выстрела, пули с оловянной рубашкой – не теряющие убойной силы при трении о воздух, да оптические "прицелы с кобальтом" – тут есть что обсудить.
Вот и лягушатники не решились проявить избыточный героизм, а тихо-мирно показали красные задницы своих штанов и снова спрятались в черной осоке, только трава зашуршала. Оттуда до моих позиций было шагов девятьсот немного дальше, чем нужно фузее для выстрела и чуть больше, чем нужно винтовке для выстрела верного. Все надумали охладиться и обождать. Война баба нервная, – к чему ее торопить?
На нашем фланге все было тихо-покойно, а вот где-то далеко потихоньку загрохотало. А потом сразу же застучали барабаны и засвистели рожки. Я побежал по нашей линии обороны, предупреждая, чтоб без приказа не стреляли, а тем временем земля задрожала от ритмичной поступи вражеских инфантеров. Бонапарт, не решившись испытать судьбу фузилеров, решил прощупать нас лобовым ударом. (Колонне, набравшей скорость, снайперский огонь, – что слону дробина.)
Правда, взгляд на поле через оптический прицел вызвал у меня бурю смеха. На нас шли колонны Морана – жалкое итало-румынское дерьмо, об кое жаль саблю марать.
Чем потом ловить сих вурдалаков, да макаронников по всему тылу – лучше уж разок погнать их на вражьи штыки и с плеч долой. А что с ними еще делать?
Как водится, – наследники графа Дракулы, да якобы потомки римлян шли, как на параде, – какая поступь, какая выправка! Я прямо шкурой почуял, как заскрипели ворота под полозьями пушек Раевского и как эти чудовища качнули своими хоботами, будто принюхиваясь к близкой поживе...
Потом дернуло так, что если б я не был готов, точно наложил бы в штаны! Когда мы тут прокашлялись, да прочихались от ядовитого хлорного дыма, скатившегося к нам с батареи, я сразу посмотрел на колонны. Вообразите мое удивление, когда я обнаружил, что все эти упыри с вурдалаками бесследно сгинули!
Знамена есть, сапоги со шпорами – тоже есть, даже отдельные кучки дерьма вперемешку с чьими-то кишками – наличествуют, а вот людей не видать. Первые две колонны просто сдунуло, прочие же бездельники улепетывали в свой тыл, так что только пятки сверкали! Я даже отсюда услыхал, как ржали канониры на Батарее.
Потом всех этих упырей с вурдалаками снова сбили в кучу и опять погнали в нашу сторону. Только они почему-то идти не хотели, а норовили отбежать в кусты и прикинуться мертвяком.
У вампиров это в крови. Прочие же теперь и видом, и обликом напоминали нам древних римлян, как мы их теперь находим в могилах. Такие же синюшные лица и такой же небось запашок – нечистотами.
Тут с батареи дунуло вдругорядь и снова застучали барабаны. Вплоть до ночи Бонапарт так и не устроил третьей атаки на Батарею в лоб. Французы на самом-то деле необычайно умные и тонкие люди. В сем случае поняли со второго раза.
Это русские не понимают, – так и лезли бы весь день на пушки, пока иль сами не кончились, иль – Батарею не кончили. Нет, кишка тонка у Европы. Не ведает она ни истинной Любви, ни радости Смерти.
А потом – началось. Первыми прискакали саксонские драгуны. Поскакали вокруг, покричали, саблями помахали, да много не намахали, только сами чуток нападали, так что стало труднее стрелять. А фузилеры хреновы наловчились подползать и постреливать из-за конских трупов.
Когда нехристи поняли, что драгунами пехоту не возьмешь, а мы свою конницу бережем до лучшей погоды, поехали уланы из Польши. Эти-то были поопаснее, чем драгуны, – потому как – сильно на нервы давят их пики, а вернее – флажки на них.
Когда улан на тебя летит, сей флажок хренов так и ноет, так и зудит в ухе, что – больной зуб. Всю душу из тебя вымотает, – ведь по такой шустрой мишени не попадешь, а как доедет – ткнет своей пикой, – маму не успеешь вспомнить, как – все...
