Текст книги "Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)"
Автор книги: Александр Башкуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)
Теперь армия знала – и у нас есть "спецподразделения" не хуже турецких. И мы – сможем "вырезать" хоть самого Бонапарта, – "ежели захотим"! (Доложу по секрету, такой приказ приходил в мою часть, но после внимательного изучения всех "исходных" я лично принял решение: "Сие, вообще-то, возможно, но сопряжено с потерею всех участников сего предприятия. А любой из моих людей ценней для меня хоть десятка Антихристов!")
Другим следствием стали...
Так уж вышло, что Бонапарт первыми отправил на отдых – штабных артиллеристов. В отличие от прочих родов, артиллерия требует штабных указаний только лишь при осаде больших крепостей, да – в генеральных сражениях. Все прочее время "тихоходная" артиллерия "тащится" в арьергадре наступающей армии и штабные артиллеристы "сидят не у дел".
Зато в ходе сражений на них выпадает самое сложное, – они размечают и устанавливают "дирекции" и "восхождения" пушек загодя до того, как пушки выводятся на позицию. В ходе боя некогда ждать, – пока канониры выяснят углы наклонений стволов и офицеры из штаба французской армии обычно готовили этакие деревянные клинья. В момент выхода на позицию под ствол пушки забивался этакий клин и орудие сразу начинало стрелять с нужной "дирекцией" и "склонением".
Разумеется, – для каждой пушки французы готовили свой – особенный клин: именно для этого орудия и именно для той точки, где сие орудие должно бы быть установлено. Сие покажется сказкой, но... Во всех "великих" сражениях наполеоновской армии вам лишний раз укажут на то, что сам Бонапарт по образованию был, конечно, артиллеристом и именно сим объясняются столь губительные итоги огня его артиллерии. Во всех. Кроме одного.
В ходе сражения за Смоленск штабные артиллеристы не спали по несколько суток и благодарный им Бонапарт каждому дал отпуск на шесть дней... Опять же, – любой военный историк подтвердит вам, что в ходе Бородина французская артиллерия попросту "потеряла голову" и стреляла неизвестно куда с убийственными для своих же последствиями. Сплошь и рядом оказывалось, что ядра – или не долетали до целей, иль – попадали в своих же солдат.
Объяснение таково: Бородинское сражение – единственное для французов, когда для их пушек не были готовы "прицельные клинья". Не осталось людей, кои знали – как сие делается. Поэтому на Бородино французская артиллерия прибыла со "смоленскими клиньями", а те давали больший угол наведения и оттого более крутую траекторию полета ядра. (В Смоленске французы вели огонь по вершине стен крепости, а в районе Бородина крепостей нет, – нужны были более пологие траектории, иль иными словами: "тонкие клинья".) Единственным местом, где французы стреляли на диво, оказались "высокие" (в сравнению с окружающим полем) Флеши и именно там наш фронт и был прорван...
Другим следствием операции в Велиже стала... относительная небоеспособность вражеской гвардии.
Многие историки говорят, что Бонапарт побоялся использовать "последний резерв" в Бородинском сражении, но мало кто примечает, что менее чем за месяц до Бородина во всей гвардии произошли вынужденные перемещения среди офицеров.
"Новые" командиры попросту не успели узнать подчиненных, а для многих из них "карьерный скачок" от взводного до комроты стало серьезнейшим испытанием. "Освоение Власти" требует времени, а его у гвардейцев как раз-то и – не было!
Да, и в таком виде Гвардия могла воевать. Но любая атака с "неосвоившимся офицерством" кончилась бы ужаснейшими потерями средь "гроньяров", а ими рисковать Бонапарт не хотел. (Примерно – то же основание, как и у меня в "деле об устраненьи Антихриста". "Сделать можно, но любой из моих "ворчунов" важней для меня – всей прочей армии...")
По сей день отношение к Велижу, мягко говоря, – неоднозначно. Есть верящие, что "Велиж – военное преступление", другие же думают, что с того дня Война приобрела новую грань.
Особенно сия грань пришлась по душе многим русским. В "больших маневрах" нет ничего романтического, того – о чем можно было бы всю жизнь вспоминать перед барышнями...
"Большие маневры" – грязь, вши, голод, дизентерия, бездумные решения генералов даже и не ведающих о вашем существовании. Многие из юных романтиков, устремившихся на Войну с самыми благими намереньями, померли "неукротимым поносом", побыв пару месяцев "клюквами" старших по званию...
И вот – Велиж. Люди вдруг осознали, что бывает и иная Война. Война один на один в лесу, когда видишь зрачки противника в оптический прицел из засады. Война – когда ты с крохотной группкой товарищей прячетесь под мостом, а над вами грохочут сапогами тысячные орды противника. Война, когда Смерть – не абстрактный рев чужого ядра, иль посвист неприятельской пули, но – рукопашная в тихом лесу, когда ни те ни другие не хотят подать голос, ибо никому неизвестно – кому из вас придет помощь...
Такова – "лесная Война" и в ней в сто крат больше детской "войны", в кою мы все играли ребятами, чем в самых "грандиозных маневрах".
Относитесь к сему как угодно, но русские в душе – романтики, да авантюристы. На другой день после Велижа пошли рапорты с просьбою перевести их в мой полк. Так затеялось то, что впоследствии назовут "партизанской Войною в России".
Другим корнем "Партизанской Войны" стало поведенье самих оккупантов. Ежли б Великая Армия была сплошь французской, – черт его знает, чем бы все это кончилось.
Но к 1812 году француз был уже не тот. Страшные потери предыдущих войн сказали свое слово и от твердокаменных "ворчунов" – "гроньяров", кои одним своим видом, иль словом умели поднять чернь на Войну, почти никого не осталось. Основу армии теперь составляли "плуты" – "пуалю". Деклассированный элемент, поднятый со дна насильными мобилизациями.
Мало того, – принято забывать, что в том году Франция вела не одну, но – две кампании. В ставках все понимали истинное значение русской кампании рядом с испанской, но... Французы – галлоцентристы. Для них события в далекой России, – блажь! Война же в соседней Испании – дело государственной важности. Поэтому французское общественное мнение требовало именно испанской победы, а победу над Россией воспринимало, как уже свершившийся факт. И посему запретило брать много французов в Россию. (В чем-то сей запрет оказался спасительным!)
К сему надо добавить мнение самого Бонапарта. Перед походом он собрал своих маршалов, сказав так:
– "Россия не умеет воевать иначе как – числом. Фридрих Прусский бил ее до тех пор, пока не утонул в реках крови, утопив с собой всю свою армию.
Не ждите в России простых и легких побед. Это будет война без изысков – стенка на стенку, мясо на мясо.
Мне не нужны хорошие люди. Оставьте их. Мне нужны люди скверные. Но много. Очень много. Чтоб на сто лет освободить жандармов от полицейской работы!"
Заветы Императора исполнялись до йоты. Открылись тюрьмы и завсегдатаям предложили – в Россию, иль к Гильотине. Кому что ближе.
Я не верю, что есть народы хуже, иль лучше прочих и счастлив, что Война не взрастила во мне зла к Франции. Иль в ней – ко мне. Наш свет по сей день норовит говорить по-французски, – ведь Франция по сей день – Светоч Культуры для нас. Партизаны не убивали вражеских офицеров потому, что услыхав знакомую речь, опасались обидеть "родню" своих природных хозяев.
Возможно, такая приязнь проистекает из отношения к пленным. Французы, руководствуясь своей исторической памятью, немедля отпускали наших сразу по "замирению". Они подсознательно помнили нас союзниками и содержали в гораздо лучших условиях, нежели англичан, иль пруссаков с австрийцами. Когда Фортуна переменилась, мы вернули наш "долг".
Пленники становились гувернерами, приказчиками и даже управляющими в имениях их сторожей. Огромная волна якобинства, захлестнувшая Россию сразу после Победы, пришла из Европы не в ранцах темных солдат, но с речами пленных, хорошо образованных, "домашних" учителей. В сем смысле якобинцы, конечно, – победили Россию. Но сему стоит радоваться.
Не будь сих пленных, в России никогда бы не поняли и до конца не приняли – Пушкина, Сперанского, иль Бенкендорфа.
Но такое отношение было лишь к офицерам...
Вражеские солдаты, набранные из воров, убийц и насильников не пользовались никакой пощадой и уничтожались на месте. Простым людям не нужно разъяснять про Свободу, или -Террор. У людей все на лице написано. У одних способность стать лучшим гувернером для ваших детей, у иных – иное.
Мне не пришлось ничего выдумывать. Я лишь объяснял простому народу, что на нас идет орда нелюдей, потерявших все человеческое. Когда эта орда и впрямь докатывалась до мужика, он видел, что я не соврал и сердце его обращалось в камень.
Кроме французских уголовников на нас шли и прочие. Их можно разделить на три части: поляки, мамлюки и прочая шваль.
Польша окончательно "разошлась" меж Россией, Австрией и Пруссией в 1795 году. Сразу по подавлению очередного мятежа Костюшко. С той самой поры все мы считали поляков своими врагами и не допускали ни до оружия, ни до мобилизации. Поэтому к 1812 году Польша в рекрутском отношении была "нецелована" и накопила огромные людские резервы. С момента включения Польши в Империю Бонапарт пестовал ее и воспитывал в "польском духе", обещая полякам земли "от моря до моря". Теперь все сие выплеснулось...
Поляки – яростные католики. Столь яростные, что в дни мятежа их костелы превращались в настоящие крепости и суворовским армиям приходилось сперва бомбить их артиллерией, а потом брать тяжелыми штурмами. В итоге от костелов мало что оставалось, поляки же видели в этих штурмах особую ненависть "москалей" к католическим храмам и еще сильнее их укрепляли.
В 1812 году мстительные поляки мало того что обращали всех в католичество, но и обязательно разрушали православные храмы у себя на пути. Зайдут в церковь, увидят иконостас и давай все жечь, да рубить! Так что агитация напрашивалась сама собой. "Сила Антихриста".
Мне сперва не верили. Но когда мужики на своем опыте вдруг убедились, как вроде бы спокойные культурные люди просто меняются в лице при виде иконы, плюют на них, рубят саблей, да топчут – и у них не осталось сомнений. Это и есть – Легион. Силы Тьмы. Войско Антихриста.
С мамлюками был иной казус. Как вы знаете, – мамлюки – славянские дети, выращенные в яростном магометанстве. Сие – элитные части бывших султанов, ведомые мамлюкским принцем Мурадом, иль маршалом Мюратом – на французский манер. Так вот у них есть заковыристая традиция.
Видите ли... Так уж пошло исторически, что в мамлюках – только мальчики. Тысячи, десятки тысяч мальчиков, живущих в огромных казармах под палящим египетским солнцем.
А когда в одном месте собрано столько мужчин, в жизни не видевших женщин – недалеко до греха. В незапамятные времена первый мамлюкский султан Египта – половец Коттуз (кстати, согласно преданию – предок Михаила Илларионовича Кутузова!) ввел дикий обычай. Раз в две недели мамлюки имели право войти в любой египетский дом и взять любую женщину из расчета десять человек на одну бабу по разу.
Обычай варварский, но в те времена он казался единственным средством, чтоб юные мамлюки хоть как-то приобщались к дамскому обществу, а не... "варились в своем соку". С той поры в Ниле много воды утекло, мамлюки утратили былую власть и египтяне отменили позорный обычай. (Их можно понять.)
Ежели не ошибусь, – вот уже почти триста лет мамлюки живут "своею казармой", размножаясь исключительно войнами за счет пленных мальчиков. На Венском Конгрессе мы запретили само существование сего "ордена", ибо он не просто содомский, но и – сатанистский.
Люди сии числят первым мамлюком принца Заххака, которому Иблис (тамошний Сатана) предложил сделку. Необычайно красивый Заххак позволит Иблису "поцеловать себя в обе лопатки", а тот за сие дарует ему – Высшую Власть.
С той самой поры пленных мальчиков чуть ли не поротно "целуют в лопатки", и ежели те выдержат сию процедуру – принимают в мамлюки. ("Целуют" так, что из пяти пленников четверо умирают. Зато мамлюками становятся самые крепкие и здоровые парни.) А уже принятый в мамлюки может подойти к любому из своего отряда и предложить тому "алиш-такиш" – когда оба по очереди будут то мальчиком, то – девочкой.
Такова традиция. Я сразу понял, что там, где "пойдут" лавы Мюрата, местных мальчиков ждет черт знает что и добром остерег их родителей. Не упоминая Заххака, объяснял, что люди сии – сатанисты. Это у них способ такой – обращать в свою Веру...
Мне опять не поверили. Пока не пришли мамлюки. А после того... В общем, – с того дня мне – истово Верили.
Надо сказать, что Бонапарт очень заботился о своей армии. Именно он ввел моду на лазареты, в коих не просто бросали раненых умирать, но и делали им нешуточные операции. А кроме того в каждом полку был медик, коий нарочно следил за отбором шлюх, ублажавших воинство победительной Франции. Но забота сия простиралась лишь на французов.
Поляки – особый народ. Они настолько ненавидят "москалей", немцев, евреев и прочих, что никогда не становятся источниками "стыдной" заразы. После "забав" с пленницами (иль пленниками), они обычно их убивают. Исключение делается лишь для девиц польского корня, с коими сии шляхтичи сама скромность. Опять же – высокая любовная культура поляков заставляет их следить за своими болячками. Чтоб не "огорчить ясновельможную пани".
С мамлюками все проще. Да – они сплошь содомиты. Но все их жертвы после "этого самого" иль покойники, или – мамлюки. А в столь тесном сообществе "болячку" не скроешь!
Иное дело все прочие. Эти шли подневольно, не имели галльских лазаретов, польского гонора, иль мамлюкских казарм. Посему сифилис цвел средь них пышным цветом.
По неизвестным науке причинам, восточные славяне неспособны противостоять сей заразе. Человек сгнивает заживо за полгода. В итоге повсеместно, где бы ни ступала нога оккупанта, вспыхивала эпидемия "срамной болезни".
Неграмотные люди, видя сии ужасы, не могли объяснить сего, иначе чем "Пришествием Антихриста". А как еще понимать, – ежели постояли пришельцы в чьем-то дворе, а у хозяйки через неделю "чирьи пошли", а у хозяина – нос отвалился?! Божья Кара!
Нередко бои с вражьими фуражирами начинались с того, что мужики добровольно отдавали тем нажитое, но при этом не подпускали к себе. Те, не видав до того столь удивительного приема, требовали, чтоб кто-то из местных первым попробовал подношений и давали местному старосте кусок от брошенного наземь хлеба-соли. В ответ следовал плевок вместе с отчаянным размахиванием крестом, да кадилом, а дальше...
Оставались либо фуражиры, иль – мужики. А провиант сжигался, как теми, так и другими. Одни думали, что все отравлено. Другие,– что все к чему те прикасались – проклято.
Когда-нибудь задумайтесь над тем, что "мужицкие" отряды (за вычетом чудом спасшихся офицеров противника) никогда не брали врага в плен, никогда не "поднимали с поля трофеев", а убитых врагов не хоронили по-христианскому обычаю, но только – сразу сжигали...
Когда я уяснил для себя это все, само собой написалось прошение Государю, Синоду и Штабу. Я писал так:
"Враг запятнал себя воровством, грабежом и насилием. Посему армия его – Сила Зла.
Враг жжет иконы и рушит Церкви. Посему армия его – от Врага Рода Нашего!
Враг насилует мальчиков ради кощунств и обрядов. Посему сие – Сила Содома.
Враг носит в жилах Срамную Болезнь – самую страшную и губительную для всех христиан. Посему сие – Сила Блуда и Мора.
Наш Святой долг призвать все доброе и хорошее, что есть в каждом из нас.
Каждого из наших солдат, или офицеров, запятнавших себя воровством, мародерством, иль бессудным насилием – надобно предавать смерти. Против воровской армии нельзя быть Без Чести.
Все в армии должно совершаться с Божьего соизволения, торжественного молебна и благословения батюшки. Посему прошу передать в войска столько священников, сколь это возможно и приказать командирам в вопросах морали и нравственности ни в чем им не противиться. Пусть и в ущерб воинским интересам.
Запретить всякое мужеложство в армии. Уличенных казнить под барабанный бой. Без упокоения после этого.
Требовать от солдат сходиться с женщинами лишь по взаимному согласию с дозволения присланного священника. Лишь по Любви, иль ради утешения вдов и сирот. Брать слово с солдата, что после Победы он найдет доверившуюся ему и честно пойдет с ней под венец. Ради того, – отпустить всех таковых из армии после Победы".
Я не слишком хорошего мнения об Александре, но верю многим свидетельствам, что он рыдал, читая это письмо. И я знаю, что выплакавшись, он сразу поставил под сим свою подпись.
Когда мои предложения читали в Синоде – главы православия встали, как один, и вознесли Славу Господу, что хоть кто-то из Штаба наконец-то внял всем надеждам и чаяниям Русской Церкви. В тот же день было послано по всем губерниям и уездам и не нашлось ни одного из сельских батюшек, кто отказался б надеть армейскую форму!
Тяжелей всего мое послание встретили в Ставке. Наследник Константин тут же стал брызгать слюной и кричать, что все это – направлено против него! И так далее...
Многие шушукались, – в нашей армии нет офицера, коий не причастился бы к прелестям своего денщика, или "клюквы". Да и потом, – все армейские состояния составлены из трофеев, так что все лихорадочно обсуждали, – имеет ли сей Указ обратную силу.
А потом сам Барклай поднялся и веско сказал:
– "Раз уж мы воюем за Святую Русь, причастимся-ка и мы к святости. Я подпишу сие с оговоркой, что Указ действует лишь на время войны на Святой Руси", – и все выдохнули с облегчением.
Как глава Особого отдела Русской армии, доложу, – за весь 1812 год нами не зафиксировано ни одного случая воровства, насилия, иль мародерства у наших людей. Ветераны говорят, что с людьми творилось что-то необычайное они будто стали на голову выше и будто – "светились внутри". Если в первые дни войны вслед нашим частям разве помои не выливали, после сего Указа мужики (особенно белорусы), единожды узрев сих солдат, сами просились в наш строй.
Ежели униаты дали триста тысяч штыков в армию Шварценберга, белорусы поставили сто тысяч штыков в нашу армию. Отсюда разница в нашем нынешнем отношении к Украине и Белоруссии.
А уж какой нравственный подъем был в самой России, – это невозможно и передать. Это было похоже на сказку. А у всякой сказки есть свой конец...
Первое открытое нарушение "Святого Указа" случилось в Минске в декабре 1812 года. Наследник Константин устроил откровенно содомскую оргию, а когда ему пригрозили, отрезал:
– "Мы уже не в России!"
Вы скажете, – вот негодяй! А я отвечу – политик. Уже тогда было ясно, что Константин примеряет на голову венец Царства Польского, а вопрос о принадлежности Белоруссии – вечный "оселок" на коем поляки проверяют Верность их королей в "святой войне с москалями".
Вообразите же, что человек нарочно отказался от "святости" и "спасенья Души" ради сиюминутных политических интересов... Да еще – таким способом. Что самое удивительное, – после сей оргии Константин и впрямь стал главным претендентом на польский трон. Поляки плевали на его содомию, – для них важней то, что их новый царь заявил: "Минск – не Россия"!
Русские историки любят чуть ли не по дням описывать Войну 1812 года. Их можно понять, – мы тогда были самой Чистой, Светлой и Честной армией, кою можно представить.
А уже к 1813 году мы вернулись в прежнее свое состояние. И о более поздних годах русские историки вспоминают, скрепя сердце. Их не стоит винить. Я сам стал служить в прусской армии, чтоб не краснеть за Россию. Будто все то злое, поганое и нехорошее, что было задавлено в людях на целый год, вырвалось на поверхность! Наши союзники сделали все от них зависящее, чтоб только мы скорей убрались из Европы... И я их понимаю.
Это был не первый Указ Войны, писанный с "моего голоса". Второй был во сто крат страшнее и проще.
В начале августа отряд, ведомый поручиком Невельским, исполнял задачу по разведке боем.
Дорога назад шла через хлипкий мостик, причем офицеру, охранявшему мост (не из моих) была дана простая команда: "до появления якобинцев, или группы Невельского моста не взрывать".
И вот, представьте себе, – откуда-то к тому мосту принесла нелегкая какую-то совершенно заблудшую часть. И ее командир при всем честном народе налетел на охранника, – мол, почему мост не взорван? Мол, лягушатники вот-вот появятся, а вы тут – репу чешете. Сей фанфарон отстранил охранника от команды и чуть ли не самолично подорвал тот чертов мост.
И надо же так случиться, что буквально через какой-то миг к бывшему мосту с той стороны подходят люди Невельского, а у них на плечах – чуть ли не драгунский полк якобинцев. Наши надеялись проскочить, да прикрыться охраной, а тут – такой казус.
Ну, и порубили их всех на глазах...
Парень, что командовал охраной моста, оказался человек Чести, – вынул пистолет и пустил себе пулю в лоб. А эти скоты... Даже не почесались! Будто бы так и надо.
Я когда узнал о сем деле, собрал офицеров, помянули мы Сережу Невельского добрым словом, а про этих... Я своим людям дал Клятву, что этого теперь во всей армии никто не забудет.
К нашим мы вышли 20 августа. Тут же по моему представлению всю ту часть распустили и нижние стали штрафными. Младшие – разжалованы до рядовых с запрещением на продвижение до "смытия кровью". Старших ждала иная участь.
На рассвете 22 августа 1812 года всех четверых вывели перед гигантским каре наших войск на окраине деревни Валуево и я громко зачел главный Указ Войны. Указ вошедший в Историю под именем "Восемь-Двадцать два".
Суть его сводится к трем словам: "Ни шагу назад". Единственной мерою пресечения признавалась Смертная Казнь – на месте без суда и без следствия. К Дезертирству приравнивались – Паникерство, Распускание Слухов, Пораженческие Настроения, Неподчинение Начальству и – прочая, прочая, прочая...
"Приговор исполняет начальник Изменника. Если он не может, или не желает совершить этого, Указ в отношеньи него самого приводит в исполнение вышестоящий начальник".
Указ составлялся мной с Аракчеевым по горячим следам Рущука, но в связи с улучшением дел на Дунае не нашлось повода.
Когда самые бравые генералы на рассвете 22 августа услыхали от меня текст Указа, все как один – побелели, как полотно, но никто не решился даже "глазу поднять"!
Я приказал осужденным снять ремни, встать на колени и молиться перед встречей с Всевышним. Потом грянул залп...
Я из какого-то внутреннего отвращения приказал накрыть тела грязной холстиной, так что когда мимо места стали прогонять армию, солдаты видели лишь босые ноги, да плечо полковничьего мундира с золоченой эполетой, выглядывающей из-под кровавого полотна. И еще – аккуратно сложенные ремни и четыре пары прекрасных офицерских сапог из телячьей кожи.
Это при том, что даже в лейб-гвардии сапоги нижним меняли раз в три года, а в прочих – вообще, как придется. И, разумеется, солдатские сапоги были не из телят, но свиней, выращиваемых на фермах моей семьи, а это большая разница.
И вот когда каждую из частей останавливали и оглашали Указ, люди, как зачарованные смотрели не на тела казненных, не на их голые пятки, но – сии сверкающие на утреннем солнышке сапоги, страшно бледнели, и начинали мелко креститься...
Холодное утро, солнце только встает и от этого – холодней. Роса кругом, у многих сапоги, а то и башмаки с обмотками – каши просят, а тут в рядок четыре пары пустых, новеньких, начищенных офицерских сапог из телячьей кожи и – уже ничьи!
Все забылось, – и текст Указа, и гора документов французов, убитых нами при Велиже, и сами тела расстрелянных, а вот сапоги у всех, кто их видел остались. Мне потом даже офицеры признавались, что еще долго, – до самой Победы им всем по ночам являлись те сапоги. Только уж не чьи-то, а свои собственные...
Много лет прошло с того дня, но эти сапоги не выходят у меня из памяти. Наверно, нужно было не так, но в те дни я ходил сам не свой. В Риге убило моего отца.
Отец мой не снискал армейского счастья, но прослыл истинным бургомистром. Он хорошо подготовил Ригу к Войне, да и потом не уходил с бастионов... Во время одной из инспекций вражье ядро рвануло в десяти шагах от него...
Про него шутили, что он настолько большой, что нужно ядро, чтоб убить его, или хотя бы сбить с ног. И он сам поверил в сие...
Никто не обратил внимания на тот случайный разрыв, да и отец, по словам очевидцев, как будто отмахнулся от мухи и пошел себе дальше. А потом присел на валун и... Осколочек был совсем крохой, – чиркнул по горлу и – все...
В ночь перед Бородиным я подал бумагу Барклаю. Уяснив мою просьбу, фельдмаршал впал в расстройство, ибо – с одной стороны, он желал исполнить наказ "поберечь первенца", а с другой – не видел причин, по коим смел отказать.
В конце он сдался и задал вопрос, – почему я так жажду "стоять перед батареей Раевского"?
Я отвечал:
– "Я начинал дела с хлорным порохом и знаю все достоинства и недостатки пушек нового образца. Никто лучше меня не расставит людей так, чтоб – и они не мешали стрельбе, и пушки стояли бы в безопасности".
Граф Барклай выслушал сии доводы, а потом, отмахнувшись от них, как от мух, произнес:
– "Сие вы доложите штатским, да прочим барышням. Я хочу знать, – почему вы норовите сунуть башку под все вражьи пули, да ядра, что будут свистать в тех краях? Совесть замучила?!"
Я подтянулся и отрапортовал:
– "Через многие годы все спросят одно: где ТЫ был в день Бородина? Что ТЫ делал в тот день?
Я требую прав отвечать: "В егерях. Перед Раевским", – но не: "Вешал трусов в тылу". Почувствуйте разницу".
Михаил Богданович расхохотался, погрозил пальцем и, вставая из-за стола, как отрезал:
– "Ребячиться изволите, Ваше Превосходительство?! Нет, и еще раз нет. Я обещал Вашей матушке".
Что-то лопнуло внутри меня, обдало огнем и какими-то искрами... А потом из меня непрошено вырвалось:
– "Ваше Сиятельство... У меня отца... в Риге убило... Его схоронили уже, а я и – не знал. Не оплакал... Мне теперь надобно в рукопашной с ними сойтись, или – я жить не смогу.
Его, как солдата, – на бастионе убило, а я – как вор – по лесам, да оврагам...
В рукопашную мне бы теперь... В рукопашную..."
Военный министр долго молчал, потом все чиркал кремнем, и никак не мог раскурить свою трубку..., а затем сухо прокашлял:
– "Займи тот рубеж... И Бог тебе в помощь".
Посреди позиции тек Стонец, коий справа от нас впадал в Колочу, прямо по фронту еще какой-то ручей, а слева – псковский полк егерей князя Васильчикова.
(Через шесть лет он станет командиром Лейб-Гвардии Семеновского полка, а я – его заместителем. На деле же – в лагерях Семеновского полка тренировались мои "зондеркоманды", составленные из мадьяр и хорват. К самому же Семеновскому полку я имел весьма "странное" отношение.)
Прямо передо мной (я стал "дополнительной" линией обороны) на том берегу ручья без названия стоял новгородский полк егерей под командой Колесникова. (На Руси испокон ведется обычай – рядом стоят "земляки". Оттого – рижане просто не могли не встать меж псковичей с новгородцами.)
Передний край Колесникова кончался в топком овражке, в коем могла увязнуть атака противника. А дальше виднелась деревня Алексинки, занятая уж отрядами якобинцев, а за ней – черный лес, из коего ползла змея армии "двунадесяти языков".
Там, за Алексинками была и деревня Валуево, где в высокой траве остались четыре пары ничейных сапог и через кою якобинцы перекатывались к Шевардину, – чтоб развернуть свой ударный кулак на Флеши. Дорога же по той стороне Колочи, – справа от меня была вся изрыта траншеями. Враг, издалека увидав наши кресты, понял, что место сие до боли напоминает Прейсиш-Эйлау, и не пожелал брать "немецкие" траншеи в лоб, а решился бить по "русским" Флешам.
По Флешам...
Сие не принято рассказывать штатским, но Кутузов избрал не лучшую расстановку для битвы. За это его всячески критиковали Барклай с Беннигсеном... И знаете что?
Кутузов – Гений, а Барклай с Беннигсеном – не очень. Но здесь надобно понять одну вещь. Почему Бородинскую битву готовил Кутузов?
После войны, чтобы как-то объяснить "непонятную" замену Барклая Кутузовым родилась версия, – мол, русский народ и сам Государь – страшно недовольные постоянными отступлениями обратились к "истинно русскому полководцу" – и так далее...
Поверьте мне, как "варягу" и начальнику жандармерии, все сие – полная чушь. Во-первых, так уж повелось в Российской Империи, что мнение простого народа интересует Власть (мягко говоря) – не в первую очередь. И даже – не во вторую.
Причиной сему стал Земский собор времен Годунова, да – Смута с "Семибоярщиной"... С той поры Власть в России "зарубила себе на носу" некие Истины...
Какие? Ну... К примеру, – из той же летописи слова не выкинешь, а там сказано: "Варяг Рюрик убил славянских князей Аскольда и Дира, а народ сему – радовался".
Какие из сего выводы следуют – решать вам.
С жандармской же точки зрения – не совсем ясно, – мнение какого народа слышала Власть? Видите ли, – по причине военного времени всякое перемещение штатских "без пропусков и дозволения свыше" попросту запрещалось. Государь опасался наемных убийц и Санкт-Петербург был окружен кольцом "спецчастей", кои (извините меня за подробность) попросту вешали всех "бродяг" и вообще "подозрительных"!
Как жандарм, я – положительно не понимаю о чем идет речь, – кто и при каких обстоятельствах "пробрался" к моему кузену и доложил ему, что на счет Барклая с Кутузовым думает, или знает "народ"?! А ежели таких людей не было...
Остается лишь двор. Но "двор"-то был как раз за Барклая!
Видите ли... Барклая "потрепал" Бонапарта при Прейсиш-Эйлау и превосходно провел войну с Швецией. Кутузов же – был "разбит" при Аустерлице и не кончил войны с турками по причине "Рущукского дела". Мало того!
Барклай был любезен двору своим "тевтонским" отношением к дисциплине, а его "ливонские егеря" (ежели и были настроены против русских) славились "тягой к принципам монархическим"!
Повторюсь еще раз, – самые богатые и развитые провинции Российской Империи в смысле политики стали "оплотом" самой свирепой "феодальной реакции" в худшем смысле этого слова. И самое что ни на есть "квасное", да "посконное" окружение русского трона инстинктивно чуяло сие "родство душ" с самыми свирепыми "нацистами" моей Риги... Ворон ворону – глаз не выклюет!
Кутузов же критиковался, как "квасниками", так и "нацистами" за свое "чересчур мягкое отношение к низшим" и в сием чудилась (вообразите себе!) даже – "проповедь Революции"!
Поверьте мне, – уж кто-кто, но "Кутузов во главе русской армии" этой "нежити" мог привидеться лишь в кошмаре под утро... (Впрочем, Герцен как-то мне говорил, что "беснующимся" "кошмарами" должны представляться обычные сны. Самые обычные сны нормальных людей... Я смеялся до колик!)
