Текст книги "Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)"
Автор книги: Александр Башкуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)
– "Я не вижу врага! Вы что, – считаете сих кротов, что накопали нор среди поля – настоящим противником? Командуйте-ка атаку!" – прежде чем ординарец побежал исполнять приказ, фельдмаршал Ланн отчеканил:
– "Ваше Величество, – не совершайте ошибки! Я насмотрелся на сии норы и скажу, что они вырыты не кротами, – но сворой таксусов, коими славится Рига. Собак сиих нарочно выводят для норных боев, глупо бодаться с такими на их же позиции!"
На сие Император с беспечностью отмахнулся:
– "Отправляйтесь к солдатам, мой Ланн. Я вызову, коль в Ваших словах есть толика здравого смысла".
Через пару часов побледнелый, как смерть, корсиканец велел отступать и потребовал к себе Ланна в другой раз. Когда тот явился, Бонапарт стоял перед картой окрестностей:
– "Ну что, знаток рижских таксусов, – рассказывайте, что вы знаете об этих псах. Первым делом о слабостях. Фатальных".
Ланн вытянулся и прищелкнул сапогами в ответ:
– "У них короткие ноги, мон Сир. Изо всех собак, пасть коих чего-нибудь стоит, у таксусов – самые короткие ноги. Прикажите быстрей отходить и Вы сами увидите сей изъян!"
Французский диктатор с изумлением посмотрел на своего командира, а тот продолжал:
– "Штуцер бьет дальше пушки, поэтому егерям нет смысла ни вставать в линию, ни в колонну. Таксусы непривычны к стае и строю, – они дерутся в норе один на один. Как на охоте, они идут рассыпной цепью – у каждого своя цель. При первой опасности они приучены залегать и окапываться, ибо штуцер дозволяет зарядить себя из положения лежа.
Сейчас зима. Земля промерзла и ее не возьмешь егерской лопаткой, так что латышей не поднять, ибо каждый из них – сам по себе. Хуторянская психология. Глупо давить ежа, но где вы видали ежа сильно хищного?"
Отчаянный корсиканец отрицательно мотнул головой:
– "Мне нужна победа, а не отступление. Ежели мы уступим..."
– "Таксусы не полезут из своих нор, но медведи, что сейчас зализывают бока за их спинами, – бросятся за нами в погоню".
Бонапарт, по рассказам, чуть не подпрыгнул от этих слов:
– "Они способны атаковать?! Без огня егерей?!"
– "Мон Сир, – Беннигсен увольнял Барклая из армии по... личным мотивам. Они не помогут друг другу даже если – небо обрушится на землю.
Буксгевден же – католик. Если б нас тут не было, – неизвестно – не бросилась ли бы вся лютеранская свора на подранков – католиков..."
Великий корсиканец со значением потер руки:
– "Господа, а ведь все – не так скверно! Спасибо, Ланн, Вы еще расскажете о повадках этих коротконожек, а сегодня...
Эй, там – играйте общий отход! Гвардии сосредоточиться вот здесь и здесь... С рогатинами. На медведей..."
Лично мое участие в деле было совсем номинальным. Мы лишь взглядом и сочувственным вздохом проводили русских, которые браво умаршировали от наших траншей в пелену белого снега, который вдруг стал сыпать посреди дня. Я уже знал якобинскую силу и не сомневался, что их поспешное бегство – не более чем ответный сюрприз.
Тут из снежной пелены загрохотали пушки и через пару минут показались русские пехотинцы, кои со всех ног бежали к нашим траншеям от невидимого за снегом противника. Потом выяснилось, что сей снег спутал все карты.
Французы побоялись подпустить русских чересчур близко (в рукопашном бою русский медведь просто – страшен), мы их вовремя заметили и если медведи и вляпались в чужие капканы, то оставили там – клочок шерсти, да кончик хвоста. Ну, может – что-то из мягкого места. За науку сию.
Тем и кончилось дело при Прейсиш-Эйлау. Якобинцы выяснили, что русских теперь не выманить из-за наших спин калачами, да и прислали парламентеров. Мол, ввиду чисто позиционного характера войны, не разойтись ли нам всем – по домам. К пиву, вину, да сладким бабам? А наш спор мы продолжим, как сойдет снег.
Впервые Бонапарт получил достойный отпор. Конечно, – Прейсиш-Эйлау не был победой, но Барклай не понес потерь и со всех краев к нам пошли делегации – изучать опыт. Французов били и до того, но впервые удалось остановить – Самого!
Матушка сразу увидела в сем прекрасные шансы и... объявила о празднованиях пятилетней годовщины открытия Дерптского Университета.
На первый взгляд, это – странно. Моя "Альма Матер" появилась при шведах! Я зову сие "случаем Пятигорска".
Пятигорск основан неутомимым Государем Императором. Чтоб не забыть о сем подвиге, он воздвиг памятный камень: "Заложен Николаем Романовым в 1830 году". Рядом стоят знаменитые ванны (конечно же – "Николаевские"!), к коим по его же приказу привинтили табличку: "Устроены Николаем Романовым в 1826 году". Без комментариев.
(Надеюсь, все помнят тот год: Декабрьское Восстание, следствие, на коем Государь был главным следователем, Война с Турцией и сразу – Персией, кои Государь не решился почтить участием – против нас были сильные чувства на Дону и Кубани...
Казаки отрезали армию от всякой подпитки и мы на Кавказе чудом не захлебнулись собственной Кровью... Спаси Господи – там был Ермолов! Первые признаки Волнения в Польше.
Оказывается, – посреди всего этого нашлось время на заложение ванн! При том, что до действующей Государь – не доехал... Вот за это его и не любят в войсках...)
Вообразите себе, – едет Государь по Кавказу. Глядь, – а посреди дороги ванны стоят. Его имени. Дай-ка думаю, заложу я тут город. И заложил.
Главное – придумалось доброе имя: "Пятигорск". Правда, вот незадача, пришлось изъять старинные труды всяких там персов, да турок. Они имели наглость ссылаться на какого-то Авиценну, коий аж в XI веке сильно советовал съездить на воды в Бештау. "Полежать в тамошних ваннах..." Но это, конечно же – не о том...
Книжки сии вредоносные, по цареву Указу, сожгли. Зачем держать в библиотеках всякую хрянь? "У нас на дворе Просвещение, – XIX век. Посему старинные глупости нам не надобны..." И еще: "По причине стеснений рекомендуется сжечь устарелости, не имеющие научного смысла..."
В принципе, – правильно. На деле – посреди Золотого Века Русской Культуры в костер полетели труды Авиценны, Улугбека и Руставели. В Баку сожгли полное собрание рукописей из библиотеки бакинского хана: Авиценна, Бахманьяр, Низами...
Время было такое. То ли Нессельрод, то ли Адлерберг убедили Величество, что "мы должны приять Бремя Белого Человека и Нести Факел Цивилизации отсталому варварству"... Вот этим вот самым Факелом и...
"В чем держится Душа моя живая?
Меня Судьба по Свету гонит – Ведьма злая.
И Пища, что она готовит мне,
То – недосолена... То – Соль сплошная..."
Мне сообщил о сожжениях Котляревский. Он писал: "Я знаю, что ты владеешь сим языком и – знаток персидской поэзии. Может быть я смогу сохранить что-нибудь для тебя? Ведь жгут все подряд, – получен Приказ, что все тут – совершенные варвары и мы обязаны их всему научить. Я сберег пару книжиц с картинками – сие большая редкость для магометанского общества и заинтересует многих твоих друзей из Германии. К сожалению, я не могу оценить многих текстов – я не настолько владею персидским, как ты. Напиши мне хотя бы имена авторов, коих нужно спасать, я прикажу людям..."
Я написал. Список занял пару листов и через год в Вассерфаллен прибыли телеги с мокрыми, полуобгорелыми, потекшими книгами. Я их восстановил, как мог – по моему разумению, а потом...
Мои доченьки не знают персидского. По-моему, во всей Риге не найдется и десятка людей, кои знают персидский. Поэтому после первого моего инфаркта я подарил книги сии Гельсингфорскому Университету. Согласно обычаю, мне наследует сын Констанина Бенкендорфа – Виночерпий Его Величества.
Я уважаю Главного Виночерпия, кем бы он ни был, но... Я не слишком уверен, что персидские книги – старые, грязные, непонятные нужны студентам, но я не оставлю их – Виночерпиям. Хотя бы из Уважения к Персам, – они же не пьют!
А до Николая-курортолога, был Александр-просветитель. В Тифлисе основал гимназию. Ведь со времен Руставели "грузины – бескультурны, неграмотны и не ведают языка"! Сие не шутка – это подлинный текст Указа "На основанье гимназии"...
Осчастливил и Дерпт. (А через немного лет устроил конюшню в Абосском Университете и мы спасали студентов с профессорами, вывозя их в Ливонию.)
Главное стребовал, чтоб мы привинтили табличку. Что именно он "Просветитель" основал Дерптский Университет. Мы привинтили. Для хорошего человека – ничего не жалко.
Шутки шутками, но празднование пятилетней годовщины "открытия Дерпта" стало вехой в развитии военной науки. На первом же семинаре Барклай сделал доклад, из коего следовало, что при повышении скорости стрельбы и увеличении дальности полета пули – всем каре и колоннам суждено кануть в Лету.
Обстановка на семинаре была весьма вольной. Речь Барклая встретили как оглушительным свистом с проклятиями, так и – громом оваций. Если такое творилось на первом семинаре – вообразите, как разошлись участники к концу работы!
(Впрочем, идеи Барклая – дело будущих войн. Пока цена штуцера сравнима с ценой на обычную пушку, а "длинный штуцер" (он же – "винтовка") не способен сделать более выстрела в полчаса, – все это теория, не имеющая прямого отношения к практике. Однако, – отдельные чудовищно богатые страны (вроде правления матушки) способны вооружить новейшим оружием пару-другую элитных полков. Но это – иной разговор.)
На другой день после долгой метели разошлись тучки, на небо выкатилось милое солнце и везде по-весеннему загремел тающий перезвон. Было раннее утро и я как раз собирался на учебные стрельбы. В ночь выпал снег, и теперь он весело поскрипывал под сапогами. Я проверил коня, потрепал его морду и уже хотел ехать, как сзади меня окликнули:
– "Саша!" – я обернулся. За всеми разговорами, да знакомствами я и не заметил, как к университетским казармам подъехали санки, из коих вышла высокая, стройная женщина.
Подходя ко мне, она расстегнула ворот огромной собольей шубы и я чуть не зажмурил глаза от сияния. Вся шея, уши и грудь красавицы были увешаны каменьями с ноготь и яркое весеннее солнышко играло в них, как у малышей в зажигательной линзе.
Я на минуту закрыл глаза, пытаясь вспомнить, как я представлял себе эту встречу... Не вспомнил.
Когда я уезжал, сестрица уже выросла с истинную валькирию, но... в чем-то еще была девочкой. Теперь ко мне по рыхлому снегу бежала прекрасная...
Я поймал ее на руки, закружил на весеннем снегу... Она бессмысленно улыбалась. Потом мы принялись целоваться...
Я опомнился от тихого покашливания моего верного Петера. Славный телохранитель еле слышно сказал:
– "Мы проводим Вас в келью, милорд... Миледи... Тысяча извинений за то, что прервал Вашу встречу – двух родственников".
Сестра моя улыбнулась, точно блаженная. Она чмокнула верного Петера в лоб и с подковыркой спросила:
– "А тебе, мой кузен, не все равно, что мы сделаем вдвоем в этой келье? Ведь и ты – ревностный лютеранин?!"
Латыш, пожав плечами, чопорно отвечал:
– "Не мое дело знать дела кузины с кузеном. Раз мой брат выше меня по рождению, он подымет меня на свою высоту, я ж – отстою ее от любых посягательств. В том числе – злых языков.
Мне ж выгодно, чтоб он не чокнулся от Любви. А – к кому, и как на то смотрит Церковь, – не моего ума дело..."
Я слушал сие, раскрыв рот. Я знал, что порой – забываюсь. Но раз на то мои люди уже составили свое мнение...
Доротея немного смутилась и чуточку раскраснелась от таких слов, но, склонившись ко мне, прошептала мне на ухо:
– "Ты и вправду готов преступить все Законы со мной? Даже и – нашей Религии?"
В голове у меня помутилось. Пять лет назад я уже кидался в сей омут и заплатил за сие годами невзгод и скитаний. Теперь...
Я поцеловал родную сестру прямо в рот:
– "Разумеется. Я Люблю Тебя!"
Я не люблю шлюх, или "клюкв". Получишь свое, а потом и денег жалко, и такое чувство, как обмарался обо что непотребное. Такая на теле грязь, что только в воду и – скоблиться до кости!
Во всех Законах прописано, что – жить с сестрой еще хуже и в сто крат порочнее. Наверное – так.
Мою сестру звали "шлюхой". Она официально была не только моею любовницей, но и женщиной: Герцога Веллингтона, Маркиза де Талейрана и Князя фон Меттерниха. Каждого из троих она обобрала, как липку и по всеобщему мнению стала самой дорогостоящей "девкой" новейшей истории. Наверное – так.
Только... На мой взгляд женщина становится шлюхой в тот самый миг, когда глаза ее умирают. Что-то изменяется у нее там – внутри, какая-то химическая реакция и глаза – сразу тускнеют, а изо рта в миг поцелуев вдруг тянет – тлением...
Я стараюсь не спать с этакими... Об них... Пачкаешься.
Я не знаю, когда происходит сей страшный момент. Иная вот – окажется под армией мужиков, а – не шлюха. Другой довольно не переспать – просто поцеловаться с противным ей человеком и от нее разит шлюхой за тысячу верст!
Однажды я спросил Дашку, – почему она не прервет связи со мной? Ведь иные меня кличут: "шпионом", "убийцей", иль – "провокатором". На это она отвечала:
– "Люди, не зная того, поступают по твоей Воле, думая, что живут по своей. За это они – ненавидят и боятся тебя.
Но это же и есть – Квинтэссенция Власти! И я чуяла, что ты в сущности – кукловод, дергающий в темноте за веревочки. И я всегда хотела стать такой же, как – ты! Ибо это – то самое, что не купишь за Деньги!
Потом тебя вдруг не стало... И люди, не зная того, стали плясать под мою дудочку! И я стала... Чудовищно одинока.
Ты – единственный, кто может понять меня и все мои чувства. Мы – дети одной матери. Я – это немножечко ты!
Ты – резидент, я – твой агент. Ты – сутенер, я – твоя шлюха. Ты "кот", я – твоя девка. Давай будем Честными сами с собой...
Родители дали нам с тобой все: Ум, Честь, преклонение подданных, знание языков и понимание того, что творится в голове собеседника... Они подарили нам Деньги. Кучу Денег. Безумное море Денег... И что теперь?!
К чему нам стремиться?! Тебе интересно задрать подол новой латышке? Тебя, небось, уж тошнит от доступного мяса!
А может, – тебя заводит спустить штанишки смазливому "Виоле-Цезарио"? Но – нет! Ты – не по мальчикам... Уж мне ли не знать – на что направлены твои... гнусные помыслы!
Так ради чего ты живешь? Наступит день и я буду жить ради моих малых деточек. Хочу, чтоб они были у нас с тобой – общими. Я хочу забеременеть от тебя...
Ибо ты – единственный, кто по настоящему любит меня. (Для остальных же я – вроде приза. Этакий особый трофей – на стенку!) И наконец... У нас с тобой "проклятие Шеллингов", – я физически не могу родить не от родственника...
Пока ж... Мы оба пытаемся не сдохнуть со скуки... Тебе по сердцу выжить в очередной катавасии, мне – покорить нового, самого завидного и недоступного мужика!"
Все "наши" всегда изумляются, – неужто можно так сходить с ума друг по другу?! Даже... в шестьдесят лет. Как видите – можно.
Когда мы встречаемся после долгой разлуки, – недели две-три у нас что-то вроде "медового месяца". Мы способны вообще не вылезать из постели и говорить, говорить, говорить...
Я люблю мою Маргит. Это – моя жена и мать моих доченек. Этим все сказано.
Я любил "Прекрасную Элен" – Нессельрод. Не будь ее – мне никогда не сформировать моей политической партии. В беседах с Элен (да – в нашей общей постели!) я осознал сам для себя Мою Миссию и все те Ценности, кои я теперь защищаю.
Я любил милую Ялечку. Это – единственная, с кем мне было хорошо и покойно. С ней у нас был – наш Дом...
Но с Доротеей... Это что-то иное. Она – единственное существо на Земле, кое понимает меня и даже может осмысленно посоветовать – как жить и быть дальше.
Из этого же проистекают и все неприятности.
Видите ли... Доротея слишком хорошо понимает меня. Рано, иль поздно, "медовый месяц" окончен, все новости обсуждены и рассказаны – что дальше?
С детства нас приучили "составить друг другу компанию". В "тихие, семейные игры". В шахматы, или карты. Вот тут-то и начинается. Видите ли... Я – лучше всех в Империи играю в шахматы, а она – в карты. С одной малой тонкостью.
Я не самый лучший игрок, просто – я умею выигрывать. И она – тоже.
"Дар фон Шеллингов" в том, что мы "чуем мысли" своего собеседника. Это не телепатия и узнавание мыслей на расстоянии. Я никогда не знаю, что именно думает мой собеседник. Я только "чую" общее направление его мыслей. Я просто знаю, – что он думает по тому, иль иному поводу в общем, но никогда точно.
Я знаю планы и думы противника и достаточно хорошо играю, чтоб их вовремя пресекать. Когда же я сам планирую нападение, здесь важно, чтоб противник не мог верно оценить нарастающую опасность. Если я "вижу", что противник начинает задумываться над моими угрозами (обычно сперва незаметными и весьма косвенными), я...
Завожу с ним разговор о вещах, которые его лично касаются, раскуриваю мою трубку (особенно если он не выносит табачного дыма), долго не могу выбить искру из огнива (бывают весьма нервные шахматисты), начинаю заигрывать с хорошенькой зрительницей. Вы поняли принцип.
Главное, – всякий раз находить что-то новенькое. Я не остановлюсь, пока не "почую", что соперник утратил нить мысли в опасном мне направлении. Поэтому я никогда не проигрываю. (За вычетом случаев, когда проигрыш мне выгоден.)
Увы, Доротея тоже – фон Шеллинг. И она не хуже меня "чует", что именно я "делаю". Она тут же психует, требует, чтобы я "немедленно прекратил" и ведет себя "неспортивно". (Вплоть до того, что – кидается шахматными фигурами.) В такой обстановке играть в шахматы – невозможно.
И мы садимся играть в карты...
Увы, как я уже доложил – руки мои от поводьев и сабли потеряли подвижность и я не могу мухлевать. Хоть и очень хорошо понимаю – как это делается.
Зато сестрица "не может не сдать" себе пару тузов в прикупе, иль такую мне карту, чтоб я решил, что выигрываю, а себе – сами знаете. Я ей говорю в таких случаях, что "не подставляюсь под шулера", а она краснеет, злится и требует, чтобы я показал – "в чем" ее "номер".
Когда я указываю на то, что она сделала, сестра издевается, говоря: "Жандармское воображение и сплошная теория! Ты не поймал меня за руку. Покажи, что это возможно, тогда я признаю твою правоту!" – а у меня пальцы со слабой подвижностью!
Один раз она меня так сильно обидела, что я стал за нею гоняться, приговаривая, что "шулеров бьют подсвечниками", а сестра кричала в ответ: "Не пойман – не вор!" И еще: "На себя посмотри – как ты сам выигрывал в шахматы!"
Это – начало. Мы оба – фон Шеллинги и привыкли выигрывать. До той степени, что не зазорно подтолкнуть Фортуну под локоть, чтоб она выкинула чуть лучший Жребий. С "лохами" такое проходит, но против своего ж родственника...
Мы любим друг друга, но – это не повод, чтоб поддаваться любимому! Особенно – в играх.
Мы пытались играть во что-то еще. К примеру в трик-трак, или нарды. На второй день наших игр я застал родную сестру за подбором кубиков и попытками научиться выбрасывать нужные числа. Когда я пристыдил баловницу, она показала мне мои же записки, где я при помощи теории вероятности пытался выяснить для себя разные алгоритмы игры.
Сестра с упреком сказала:
– "А вот так – честно? В "дружеской" игре с родимой сестрицей? А ведь я не знаю высшую математику? Неужто ради победы ты готов был даже – на этакое?!"
Я в запальчивости отвечал:
– "Это не шулерство! Это – такая же подготовка к будущей партии, как – изученье начал и гамбитов! Никто не заставлял меня учить партии мастеров, чтоб знать выгодные начала! Я тренирую мой ум, чтобы..."
– "Чтоб потешить свое самолюбие! А мне Природа не дала твоего Ума! Что ж мне теперь – вешаться?! Зато у меня – Ловкость Рук и это такой же Дар, как твой Ум! И я пользуюсь тем, что у меня получается лучше тебя!"
– "Я повредил пальцы!"
– "Рассказывай... Ты – такой же неповоротливый, упертый, здоровый кабан, как и все наши латышские родственнички! Ты в жизни не умел правильно "сдернуть"! Умел бы – жульничал не хуже меня! Правильно говорят: святоши все – импотенты!"
Что ответить на этакое? Вот так и зарождается трещинка...
Может быть потому, что... сестра в чем-то права. Я Унаследовал от отца его Силу, Доротея – его Красоту. Зато мне достался матушкин Ум, а ей – ее Изворотливость.
В любой кувшин не налить выше краешка...
А когда исчезают общие интересы, я начинаю посматривать на иных женщин, Доротея ж – тайком облизывается на иных мужиков. Жеребячья Кровь фон Бенкендорфов. Кровь – Лисов фон Шеллингов. А Кровь во многом – мудрее нас, – грешных...
Вот и встреча в Дерпте кончилась обычною гадостью. В одно прекрасное утро Доротея ушла от меня, а за обедом подвела молодого полковника:
– "Вот, братец, – это мой старый друг – милый Артур", – при этом она со значением выделила слова "старый друг". Так чтобы я не строил иллюзий по поводу этой "дружбы". (Я страшно ревнив и сестрица умеет сделать больней...)
Я, сделав вид, что не понял, с самой любезной улыбкой пожал руку сэру Артуру Уэлсли – будущему Герцогу Веллингтону. (Сестра всегда умела выбирать "самого лучшего" из любовников...)
Полковник Уэлсли оказался необычайно умен, и у меня всю дорогу возникали сомнения – может быть он тоже "чует" мысли своего собеседника? Я даже, как будто в шутку, спросил у него о таком. На что "милый Артур" заразительно рассмеялся:
– "Это – не врожденное. Просто ваша сестра была настолько любезна, что помогла мне примечать малейшие движения глаз, уголков рта, или – рук собеседника и я теперь гораздо лучше всех понимаю. Это немало помогло мне в карьере...
Я так очарован вашей сестрой, что даже предлагал ей Руку и Сердце. Мы, разумеется, не свободны, но вы – такие же лютеране, как – мы! Я думаю, что нет проблем в двух разводах и свадьбе, но Дороти – против. Она говорит, что у нее есть ревнивый любовник, кой может убить, коль она выйдет замуж за человека значительного. Кто бы это мог быть?
Вы – ее брат, Вы лучше меня знаете, – кого она имела в виду? Неужто я не смогу справиться с сим ревнивцем?!"
"Милый Артур" говорил мне эти слова, а у меня в душе ревел ад. Я не знал, что мне делать – как реагировать. По всем признакам мой собеседник не знал – кто сей "любовник", а я – не смел говорить. По законам любой страны – связь брата с сестрой, мягко скажем – преступна...
Что же касается моей способности на убийство... Не знаю. Доротея так и не ушла от меня. Я часто спрашивал, – почему на сей раз она передумала и сестра отвечала, улыбаясь и целуя меня:
– "Потому что я люблю лишь тебя – дурачок!" – и все инстинкты говорили мне, что сие – правда. Но про угрозу убийств, не зная с кем разговаривают, со мною делились и Талейран, и Меттерних! (Последний еще удивлялся – кто может убить его, – Канцлера Австрийской Империи? Еще больше он удивлялся, – почему моя сестра в сем безусловно уверена?!)
Честно говоря, я не знаю – как бы я действовал в такой ситуации. Я не люблю заглядывать в себя – слишком пристально... Сестра моя так и числилась женой мужеложца фон Ливена, а после развода – стала гражданской женой одного академика. Ни к тому, ни к другому я ревновать не могу, – можно ли ревновать подругу к ее собаке, иль – лошади? Они же ведь – нам не ровня!
Так началась моя дружба с Артуром Уэлсли. Матушкины рекомендации к ее дяде – британскому королю, подкрепленные кредитным письмом на пять миллионов гульденов, произвели фурор на брегах Альбиона, и Артур получил долгожданное назначение. Лично мы второй раз встречались в 1814 году в Париже, а в 1826 году английский король сделал Артура своим личным посланником при нашем дворе. Вскоре Артур стал английским премьер-министром.
Когда в 1830 году взбунтовалась Польша, и Англия с Францией решились послать войска на подмогу "повстанцам", на очередном заседании Парламента премьер и командующий английской армией Герцог Веллингтон поднялся и сказал так:
– "Господа, военной карьерой, должностью и постом, а главное – самой большой Любовью я обязан Дому Российской Империи. Я лишусь Чести, прежде чем нападу на армию братьев любимой мной женщины. Вы вольны именовать меня Изменником Родины, но будь я проклят, если предам дружбу с людьми сделавшими меня, тем – что я есть!"
Скандал был ужаснейший. Артур подал в отставку, поднялись волнения, и Парламент просил его вернуться на пост и подавить мятежи. Либералы числят его "русским агентом", но даже они признают, что армия повинуется одному Артуру – настолько высок его Авторитет. И никто не верит, что Веллингтона можно купить. Не тот человек.
Когда сестре стукнуло сорок, она прогнала мужеложца фон Ливена, разделила имущество и решилась начать новую жизнь. Так вот Артур очередной раз стоял пред ней на коленях, умоляя принять его Руку и Сердце. Он даже опять обещался развестись со своею женой и выполнять любую Дашкину прихоть, но моя сестра отказала. Она сказала так:
– "Милорд, я люблю Вас, и буду с Вами пока это доставит нам удовольствие, но... Я развожусь с мужем не потому, что он мне постыл, но потому что брат мой стал тем, кем он стал.
Я люблю мужчин, – во мне говорит Кровь моей бабушки – Екатерины. Но во мне ревет и Кровь "Жеребцов Лифляндии" всех вместе взятых! Я привыкла брать свое Силой – против всех Законов и Правил! Сегодня же...
Бить "сидячих уток", – это так неспортивно!
Я уезжаю, чтоб "искать новых лужков" и в последний раз взгорячить мою Кровь! Ты ж предлагаешь мне пост премьерши...
Знаешь, чем кончится? В Лондоне выстроится та же очередь, как и в России, из таких же вот "клюкв", норовящих соблазнить меня – ради Вас, как нынче – в России. Я слишком люблю Тебя – мужика, чтоб увидеть Вас рогоносцем", – в этом моя сестра.
К Пасхе мы опять "засели в траншею", русские же решили обойти врага и насильно погнать его на наши позиции.
Но Бонапарт изменил свою тактику и вместо лобовой атаки тайно отошел к болотам у Фридлянда.
Буксгевден с Беннигсеном вечно спорили и в решительный миг армия раскололась. Беннигсен, будучи в авангарде и попав под картечь, решил "разорвать дистанцию" и отступил. Буксгевден, возглавляя арьергард и понимая, что отступать некуда (сзади болота), приказал всем – в атаку. Две половинки армии, приученные новыми уставами прусского образца исполнять любые приказы, пошли сквозь собственный строй под кинжальным огнем вражеских пушек. Все смешалось...
Буксгевден три раза поднимал людей в штыковую и ему почти удалось взойти на холмы, но когда его сбило картечью, войска потеряли голову и сложили оружие.
Беннигсен же, отступая, увяз в болотах, и был расстрелян с высот. Разгром был полным, – русская армия кончилась...
К вечеру мясорубки мимо нашего края потянулись разбитые русские. Тогда Барклай приказал мне с Меллером – "Съездить там поглядеть, – что за притча?!"
Наши полки поехали и нос к носу столкнулись с лавой швали фельдмаршала Нея. Эти ребятишки нарочно бросились в дыру меж "нами", дабы не выпустить русских "за наши спины".
Ну, они задели нас, мы дали им сдачи и завертелось. Ближе к ночи полыхал огнями и наш фронт, а Барклай, обнаружив полное изничтожение русских, отошел к Мемелю. Война была кончена.
Уже в кромешной тьме меня вызвали к раненым. Я увидал знакомую фигуру на подушке из свежего сена. Я наклонился к дяде Додику, а у него дыра вместо правого глаза и пол-затылка снесло выходным отверстием...
Господи, как же я плакал тогда... А потом усовестился слез и сказал людям, что у меня был приступ сенной болезни.
После очередной сшибки его принесла лошадь к нашей позиции... У дяди Додика всегда были самые лучшие, самые умные лошади во всей Риге...
Матушка, узнав о смерти, не поленилась приехать ко мне, отозвала меня в сторонку и, прижимая к своей костлявой, но в то же время самой мягкой для меня на свете груди, почти приказала:
– "Поплачь, Сашенька. Легче будет. Отец твой купецкого звания, – ему не понять, что барона должен воспитывать только барон. Пусть – жидовский. Хоть он и не был бароном".
Мемельский рубеж, возникший на заре Прусского Ордена, слыл неприступным. В годы Ливонской войны наши армии после десятилетней осады так и не вышибли пруссаков из "болотной твердыни" и это стало началом конца. В дни Семилетней войны русские орды, взявшие Кенигсберг и Берлин, обломали зубы о Мемель. Такая любовь немцев к Мемелю – неспроста.
В древности реку сию звали – Русом, а племя естественно – "русью". Согласно немецким хронистам, "Русь" традиционно была очень сильна. Сила ее заключалась именно в том, что она "сидела на Русе" и контролировала всю торговлю по Русу (Мемелю, – он же – Неман) и стало быть – по Днепру. Именно "Русь" была призвана Русью "на Царство" по той уж причине, что она и без того держала за горло славян в плане экономическом.
Отсюда такая прусская ярость в защите "болотного царства". В свое время они сдали Кенигсберг и Берлин, но – спасли Мемель. Ибо Кенигсберг с Берлином только – столицы, а Мемель – живые деньги, да "Удавка на шее Украины и Польши". Так что пруссаки по сей день хранят сей мрачный край, как зеницу ока.
Бонапарт квартировал в Инстербурге и каждый день слал все новых парламентеров, суливших Риге безусловную помощь и французское покровительство в обмен на Свободу и защиту "от русских". Не будь погромов и массовой резни жидов в ходе этой войны, мы бы наверняка приняли все его предложения.
Но переговоры сии весьма напугали Россию: она осталась без армии и гроша в кармане. Так в июне 1807 года Государь лично прибыл в Ригу и просил у матушки аудиенции.
Я думал, что без меня тут не обойдется и обескуражился, когда матушка личным приказом наказала мне возглавить наши части на Мемеле. Только потом я узнал, почему она не желала моего присутствия на сей беседе.
С нашей стороны, кроме матушки, были Бен Леви и Барклай, с русской кроме Государя, Кочубей и еще другие масоны – помельче.
На просьбу помочь деньгами и нарезным оружием матушка отрезала, что не доверит гнутый пфенниг "хохлу Кочубею и всем полякам", не говоря об оружии и кредите. Государь отвечал:
– "Называйте иных".
– "Меня интересуют лишь три поста, – командующего, Канцлера и Диктатора. Армия, законы и производство, – я не лезу в политику".
Государь перемигнулся со своей свитой, масоны повздыхали, помялись, а потом покорно закивали в ответ – у них больше не было армии. Тогда кузен обернулся к матушке и просил:
– "Только поменьше жидов, – это плохо воспримут".
– "Я вижу на посту командующего – шотландца Барклая, Канцлером китайца Сперанского, а Диктатором – татарина Аракчеева. Ни одного жида!"
Лица государевых прихвостней скривились, – матушка требовала фактической смены династии, ибо "Свита играет за короля". Государь принял условия с пониманием, – я уже доложил, что он был – прагматик.
Свора же Кочубея, услыхав в матушкиных словах приговор всем масонам, ощерилась. Сам Кочубей сразу выкрикнул:
– "Ничего себе ни одного жида?! Два сына жидовок, да – зять! Господа, вот оно – жидовское иго, кое предрекал отец Авель!
