Текст книги "Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)"
Автор книги: Александр Башкуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)
Долго, очень долго – отцовские чувства боролись в нем с долгом, но...
Через неделю – в Гавре бросил якорь фрегат под латвийским крестом, а на него с пристани взошли почти двадцать еврейских семей. Мы с Элен – лично провожали Наших в изгнание, и я сам на прощание выдал каждому из маэстро кошелек с некой суммой – "на обзаведение". Но можно ли заменить Родину?
Впрочем, сие спасло их от смерти в горящем Париже. Так что – темна вода в облацех.
А в остальном – кончилось без особых последствий. Жандармерия сделала вид, что "накрыла притон". Лораны перебрались в Баден и там расцвели пуще прежнего. Впрочем...
Один из свидетелей моего триумфа – принц Бонапарт теперь был, как на иголках и усидеть не мог, не спросив, – где я научился играть в рулетку. И однажды я не выдержал и открыл мой секрет.
Если играть в "пополамы" – крупье с "хорошим щелчком" может сперва играть против вас, но потом нервы расходятся, рука начинает дрожать и щелчок сбит настолько, что он выбрасывает не свои, но – ваши числа. Когда сие происходит, он вынужден больше не "щелкать", но с той минуты – все в руце Божией.
А тут уж – выигрывает тот, у кого кошелек толще. Не бывает, чтобы всю ночь сыпалось одно "красное", или – "черное", но бывают столь "длинные серии", что – "горе беднейшему"!
В то же самое время – ни в коем случае нельзя играть в "дюжины", или "числа". Даже я с моей "корявой рукой" в Колледже так наработал "щелчок", что влеплю в любую дюжину – с закрытыми глазами. А уж "не попасть в число" тут надо быть идиотом, чтоб промахнуться!
Карл прямо-таки впитал в себя всю сию информацию (и кое-что сверх того, о чем – не стоит писать для всех), но я не думал, что он сам когда-нибудь решится на подвиг. И вот, представьте себе, – через много лет из Бадена пришло известие, что Карл Бонапарт – разорил-таки за рулеточным столом несчастного Лорана во второй раз. (Правда, Карл – всю ночь ставил только на "красное".)
Я ощутил немалые угрызения совести, – ведь, по сути, я фактически "навел" на Лорана бездельника. Поэтому я немедля послал Лорану известную сумму и посоветовал ему начать сызнова с одним условием. Отныне его казино могло играть только в том случае, если его банк – превышал ставки всех игроков с улицы. Горе – беднейшему!
Лоран сердечно поблагодарил меня, написал в ответ, что не держит на меня зла и – переехал в Монако. Уже на весь мир известен городок Монте-Карло, коий он избрал своей резиденцией.
После его смерти, правда, пошла молва – насчет того, что сие заведение содержалось из фондов русской разведки, но потом – благодаря удачной рекламе, да и живописным проигрышам многочисленных русских принцев, слух сей затих. Не мог же сын мсье Лорана – так жестоко разорять собственных работодателей?!
После истории за рулеткой – я стал весьма популярен. Мы с Фуше пытались замять сие дело, но вскоре Бонапарт выказал жандарму свое недовольство, но не сделал каких-либо выводов.
Для французского ж общества (в массе своей буржуазного) мой поступок с возвращением выигрыша взамен жизней каких-то там "двадцати грязных жидов", выглядел просто чудачеством и на меня с той поры смотрели, как на пришельца с иной планеты. Дамы в разговорах со мной стали во сто крат смелее и разве что не открытым текстом приглашали к сожительству, их кавалеры искали моей дружбы в смысле кредита.
Средь этих дам появилась одна бельгийка, кою звали Эмилией... Была она – красоты необычайной. Был у нее, правда, один крохотный недостаток.
В известное время она обучалась у иезуитов, а они хорошему не научат. Взгляните-ка на моих сестрицу и матушку, – не будь они мне – родными, я б опасался ночевать в их компании. Не слишком-то интересно – проснуться и найти свою голову на ночном столике, – средь духов и помады!
Средь Наставников милой Эмилии был некий аббат, коего в ту пору звали Фуше и она была предана ему душою и телом. Однажды я прямо спросил ее кой о чем, и она призналась, что будущий граф был первым мужчиной в ее странной жизни...
Вы удивительно, – как я осмелился говорить с любовницей на сию тему? И как – она решилась в таком вот – признаться?
Видите ль, мы с ней не скрывали наших занятий. Однажды мне ее представил сам граф Фуше и я не мог отказать столь грозному свату. Да он и не скрывал того, что Эмилия поставлена надзирать за мной в "спальное время".
Прямо на танцах в день нашей встречи я спросил у девицы, – каков ее чин в контрразведке? Она ж – не моргнув глазом, с гордостию ответила:
– "Лейтенант", – все дальнейшие вопросы просто отпали.
Мы еще потанцевали немного и затем уж – она, с непроницаемо деревянным лицом, спросила меня:
– "А какой чин у тебя?"
Я улыбнулся в ответ:
– "А я – не разведчик".
Впервые на ее лице появилась эмоция – презрительная ухмылка:
– "Рассказывай сказки..."
– "Нет, правда, с чего ты взяла, что я – разведчик?"
– "А зачем ты спасал русских шпионов?"
– "С чего ты взяла, что они-таки – гусские?"
Эмилия невольно прыснула, – так ей понравился мой наигранный акцент. Она, все еще улыбаясь, невольно спросила:
– "Ты всерьез веришь во все эти дела? Ну, – про Храм, про Землю Обетованную?"
Что-то в ее голоске прозвенело не так. Я внимательно посмотрел ей в глаза и еле слышно спросил:
– "А тебе сие... интересно?"
Она немножечко растерялась, запуталась, прикусила губу и кивнула в ответ. Я тогда медленно провел губами по ее бархатистой и нежной щечке:
– "Так зачем ты спрашиваешь, – какой у меня чин?! У Изгнанников не может быть чина... Пока у нас с тобой нету Родины – какой у меня может быть чин?!"
Помню, как Эмилия затрепетала в моих руках. По лицу ее пробежал стыдливый румянец, как будто я целовал невинную девицу. Она чуть ли не оттолкнула меня и я, почуяв бурю, клокочущую в ее душе, произнес:
– "Если тебе не по нраву то, что я делаю – предай меня и всех прочих. Ежели...
Пойдем, я познакомлю тебя с Элен, с моими актрисами, нашими ребятами в банках... Ты сама должна все увидеть, – я могу врать, но твои глаза не обманут тебя! Пойдем, ты сама узнаешь – мой чин!"
Прошло пару месяцев. Я не знаю, что творилось в душе матери моего первенца, но она постарела и сильно осунулась. Иной раз, когда я просыпался, Эмилия смотрела на меня и задумчиво играла в руках прядью моих волос. Я спрашивал ее:
– "Что с тобой?"
Она отрицательно покачивала головой и тихо шептала:
– "Все хорошо. Спи. Я просто – люблю тебя. Ты даже не знаешь, насколько я тебя на самом деле люблю..."
Потом она вдруг пропала...
Сперва я обрадовался. Сначала мне показалось, что Фуше снял с меня слежку и – все в порядке. Затем... Затем – странное подозрение возникло вдруг у меня.
Видите ли, – Эмилия была старше меня почти что – на десять лет! Когда я впервые встретил ее, это как-то не отразилось в моем мозгу, но теперь я задумался: почему Фуше "подложил" мне столь "старую" женщину?
Мало того, я вдруг стал себя спрашивать, – почему у Эмилии нет детей? Откуда она вообще появилась в Париже?! Почему я не встречал ее раньше?
Я навел справки в еврейских кругах и с изумлением выяснил, что Эмилия все это время жила в оккупированных якобинцами Нидерландах и про нее шла молва, что она – член голландского Сопротивления. Сложив два и два я вдруг понял, что жил все это время с особо секретным агентом Фуше, коего он нарочно "открыл". Но – зачем? И для чего?!
Я послал письмо моей матушке. У нее оставались связи в иезуитских кругах и я захотел знать настоящее имя Эмилии. Женщины, умевшей выдавать себя за голландку, несомненно бельгийки по выговору и воспитанию и... с Нашей Кровью при этом. Таких должно было быть немного.
Такая оказалась одна. Эмилия Дантес... Моя незаконная пятиюродная сестра. Родилась в Брюсселе в 1775 году в семье бельгийского дворянина потомка фон Шеллингов и еврейки. Дочери известного в Брюсселе врача...
Была замужем. Три беременности. Все три – кончились выкидышем. Диагноз – "Проклятье фон Шеллингов"!
Католики не разводятся. Они просто живут разной жизнью. Впрочем, драгунский капитан Поль Дантес в дни австрийской кампании сложил свою голову при Шенграбене, так что – Эмилия с той поры вела вольную жизнь...
Я чуть не чокнулся от сих известий. Впервые за мою жизнь я был с женщиной (не считая сестры), коя могла родить мне – Наследника! Я не беру в расчет Яльку, – у кого из нашего круга нет детей от покорных пейзанок? Но тут – иное...
Видите ли... Она была не просто французской разведчицей. Она была Моей Крови с обеих сторон. По отцу – фон Шеллинг. По матери... Сами знаете. А та была еврейкой потому, что еврейкой была ее матушка, и – так далее.
И эта женщина могла родить мне ребенка... Мне, у которого практически не могло быть детей от девяноста девяти женщин из любой сотни!
Я многое передумал в те дни:
Или моя подруга рехнулась, решив, что искусственное зачатие – Грех против Господа. Или она захотела спросить моего мнения насчет нашего малыша. Или она передумала и решила сделать аборт. Я не знал этого...
Может быть, – она по какой-то причине кончила жизнь? Ее убил старый любовник. Она взбунтовалась против Фуше...
А еще были случаи, когда даже женщины нашего рода, зачав от фон Шеллингов, умирали от приступа сенной болезни. Наука не знает – почему.
Я все это перебирал, как мог. А правда... Правду рассказал мне Фуше. Потом. В 1814 году. В занятом нами Париже.
Видите ли... Меня предали. Забегая вперед, доложу, что не было никакой беседы Александра и Бонапарта в Эрфурте насчет шахмат. Александр Романов был всяким, – редкостным подлецом в том числе. Но он никогда не был Предателем.
Но, зная о его природных наклонностях, жандармерия выдумала эту историю, ибо наш Государь был как раз этаким – что на него можно было свалить. Парадокс же был в том, что имя "агента русских" оставалось неизвестным французской полиции. Но был один человек, коий всегда знал сие имя. Звали его – граф Фуше. Главный жандарм Французской Империи.
Знаете почему, – он не брал меня? Потому что за много лет до того он учил нашему ремеслу девицу, кою звали Эмилией. (Тогда она еще не была Дантес.) И реббе тайно обвенчал их, ибо разведчики часто не могут создать нормальной семьи. А обвенчал он их потому, что будущий граф был "без ума от еврейки...".
Так сказано в досье на Фуше, заведенном в военной разведке по приказу Бертье. (Во Франции все шпионили друг за другом, – это стало характерной чертой якобинского общества...)
А потом выяснилось, что у Эмилии не может быть детей от Фуше. И реббе – развел их.
Прошло много лет и я прибыл в Париж. Сперва я был не опасен. Потом мудрый Фуше осознал – кто я есть на самом-то деле, но к тому времени... Жандарм прочел слишком много доносов о том, что именно я говорил в салоне Элен. И слова эти колоколом отозвались в душе былого аббата...
Разрушенный Храм... Земля Обетованная... Мы Избранники Божии... Цель нашей Жизни – Вернуться. Восстановить Храм. Возродить к Жизни Убитую Землю...
Мне сложно копаться в душе жандармского генерала, но доложу из первых рук: когда я "засветился" из-за двадцати шахматистов, жандарм (по его словам) понял, что это – не напускное. И что – со мною кончено. Не сегодня, так – завтра придет приказ об аресте и – расстрел, если не гильотина.
И тогда граф Фуше послал за своею возлюбленной. Он сказал ей, что у меня – та же болезнь, как и у нее. И поэтому у нас могут быть дети. И еще – дни мои сочтены. Ежели она не захочет рожать от меня, у меня просто не будет детей с Хорошею Кровью. Меня – просто не будет.
Именно поэтому, когда стало ясно, что Эмилия забеременела, ее сразу же спрятали, – чтоб никто не узнал о ее "связи с русским".
Другой вопрос, что меня вдруг помиловали. Другой вопрос, что у первенца моего оказалась слишком огромная голова и пришлось делать кесарево. И никто, конечно, не думал, что Эмилия умрет во время сей операции...
Но я не знал всего этого.
В те дни я, по рассказам сестры и Элен, был как не свой. Я не мог искать помощи. В этих обстоятельствах любой, кто помог бы – попал в поле зренья Фуше и сделал первый шаг к гильотине.
Сестра моя бросила своего Талейрана и принялась утешать меня привычными способами, говоря:
– "Ты сошел с ума! Подумай обо мне, подумай о матушке, вспомни об Империи! Она – агент противника. Ее уже нет! Что-то случилось и ее просто нет!!! Я приказываю тебе – не искать ее!"
Слова сестры падали, как в песок. Я отвечал:
– "Эта женщина решилась родить от меня. Теперь я в ответе. Если ее убили, иль она сама умерла, я должен сыскать могилу. Если она в заточении, я должен спасти ее. Да не ее! Того, чье сердечко бьется под ее сердцем! Это мой Долг перед Нашими Предками!"
Говорят, в эти дни я страшно похудел и осунулся. Даже жандармы, узнававшие, что я ищу, проникались тут уважением и помогали посещать дальние монастыри и больницы. Все – тщетно.
И вот однажды Элен за ужином вдруг заметила:
– "Ты заметил, – Доротея не вышла к столу? Она теперь на диете. Главное теперь, – не повредить маленькому".
Я чуть было не застонал:
– "Господи, и она туда же! Что у вас тут в Париже – воздух такой?! От кого?! Как?"
Тогда Элен пожала плечами и сухо сказала:
– "От тебя. У тебя сильное семя. Раз смогла какая-то там Эмилия неужто отступится урожденная Бенкендорф?! Она верит, что ты лучший отец для ее ребенка. А для нее – живой брат.
Коль ты не можешь ради всех нас перестать совать голову под топор, сделай это ради своего же ребенка. И – племянника".
Я ринулся в Дашкину спальню, прыгая через ступени. Я кричал, что не хочу вызвать на нас Гнев Божий, ибо...
Да что тут говорить?!
Но когда я ворвался к негоднице, она, небрежно примеряя пеньюар для беременных и нежно оглаживая свое чрево, отрезала:
– "Сколько у меня было абортов... А годы идут...
Как ты думаешь, – когда за нами придут? Ведь после дела с рулеткой за нами придут – не так ли?
Как по-твоему, – эти варвары вешают на дыбу беременных? Иль это, как говорят – чисто русский обычай?
И коль я не буду беременна, сколько я выдержу ударов шпицрутеном промеж ног? И сколько мужиков меня изнасилует, чтоб сломить мою волю?
Но если ты будешь настаивать, я, конечно же, пойду на аборт. Только ради тебя... Сашенька..."
Я утратил дар речи. Я до того дня и не думал над сим аспектом проблемы. Я лишь подошел к любимой сестре, обнял ее, крепко поцеловал, погладил животик и прошептал:
– "Ежели что, – Грех отныне на мне".
Окружающим мы сказали, что это я – желаю ребенка от своей родимой сестры. Так оно, в сущности, и – случилось.
Через пару недель в доме Несселей была очередная пирушка и на нее пришел Талейран. Старый козлетон не знал новости и все увивался за Доротеей в надеждах на ответное чувство.
Наконец терпение сестры истощилось и когда в очередной раз рука маркиза опустилась куда не положено, Дашка с треском залепила ему пощечину. Звук удара был так силен, что стихла музыка и общество с интересом уставилось на занятную сцену.
Дашка же, потирая ушибленную руку, и невольно улыбаясь, чтоб скрыть свое замешательство, все делала загадочные движения, – будто то хотела присесть перед всеми в книксене, то – передумывала. Талейран стоял с изумленным лицом и протянутыми к Дашке руками и будто не мог поверить в произошедшее. Вид у него был, как у оплеванного. Общество же окружило несчастных плотным кольцом и плотоядно облизывалось в предвкушении такого скандала, о коем хорошо посудачить и через сто лет после этого.
Моя сестра не вынесла ожиданий, перестала будто бы приседать пред толпой и тихо сказала:
– "Господа, сей господин был мне любовник и долго содержал меня на свой счет. Но сие – в прошлом. Я завтра же верну ему все подарки и прочее. Он мне противен. Он – предал меня и всех нас".
Общество ахнуло. Общество зашушукалось. Тесное кольцо сразу расширилось и люди не знали, – куда им склониться. Тогда Доротея медленно выпрямилась во весь свой бенкендорфовский рост и лишь один я смог сравниться с нею в сем обществе. Глядя мне прямо в глаза, сестра громко и ясно сказала:
– "Что есть Вера? Вера – навроде карточной Масти. Мой брат ставит на Черное, но Бог – Любит его. Я долго думала – почему?
Теперь я знаю, – нет разницы в Черном, иль Красном. Еврей нисколько не лучше русского, иль француза. Ведь Карты с изнанки – все одинаковы.
Дело в Мастях. Коль ты еврей, – изволь быть Иудеем. Русский Православным. Француз – Католиком. Держись своей Масти и коль не в этой, так в иной сдаче ты будешь – Козырь.
Мы – иудеи и стало быть – Избранные. Что магометанство, что христианство, – все от нас. А потому наша Масть – Старшая. Нет, не Козырная. Просто Пиковая. А маркиз этот – Трефный".
Общество ахнуло, гул усилился и раздались приветственные возгласы и восклицания. Толпа за Дашкиной спиной уплотнилась и как-то само собой получилось, что я оказался рядом с сестрой, а Элен держала нас за руки и плакала от чувств, повторяя:
– "Вот Цари из колена Иудина! Гзелли – крови Давидовой!"
Общество гудело все громче и немногим выкрестам, собравшимся за спиной Талейрана, становилось все больше не по себе. Но сам маркиз еще не потерял духа и с издевкой воскликнул:
– "А Брат Ваш – Пиковый Король? А вы – Пиковая Дама?"
На что сестра с презрением хмыкнула:
– "Для нас Король, – сам Господь Бог. Ибо я Верую, что нет большего Короля. Дама же – наша Матушка, ибо после Господа только Ей мы обязаны тем, что мы есть и чем станем.
Когда-нибудь и я стану Дамой для моих деточек, брат же мой не Король, но – Туз. Бич Небесный.
Никому не суждено бить Туза Мечей, ибо он с легкостью перебьет Жезл, пронзит Сердце, иль запугает Денарий. Наша Масть – Старшая".
Старый сатир отшатнулся от Дашки, будто обжегшись:
– "Пики приносят Несчастье!"
Но сестру было уже не унять:
– "Что ж с того? Жребий. Можно ль не выпить из чаши, коль сие Промысел Божий?! Можно ль не защищать Храм против римлянских полчищ, хоть нету надежды на крохотное спасение? Да что есть Несчастье, как не урок, коему нас учит Господь?
Моего брата трепала жизнь, но если б не все его шрамы, он не стал бы тем, кем он стал. Если б меня не обидели в детстве подонки, разве осмелилась бы я зачать дитя от брата моего?! И быть Счастливой?!
Это – Избрание. Коль Масть – Старшая, прочие бьют ее, чтоб самим занять место. Это ж – естественно!
Нет вины еврея в том, что он – Нашей Крови, нет вины русского в том, что он – русский, иль француза, что он – француз. Грех, – когда старшая масть объявит козырной – младшую!
Так не ждите от Пик, чтоб они уважили вашу Трефу. Свиньи Трефные Трефными и останутся. Не Дубью тягаться с Мечами!"
Будто искра прошла по всем нам. В следующий миг Элен, забыв себя, крикнула по-немецки, – "Хох! Хох!" и хлопнула в ладоши. Через мгновение почти все аплодировали и как-то само собой появился ритм и руки стали выбивать наш старый гимн.
Тем же вечером почти все наши выкресты покаялись в содеянном и просили вернуть их к Истине. Над теми, кому было нужно, произвели известный обряд, другие вымолили прощение богатыми жертвами.
Талейран же был изгнан из нашего круга и никогда уже в него не вернулся. Дашка же вернула ему – все его безделушки.
Она перестала знать себя шлюхой. А сие – дорого стоит.
Мы с нею, конечно, боялись за нашего малыша. Под этим соусом сестра поставила мне ультиматум: или я дальше ищу ветра в поле, или делаю все, чтоб у маленького был отец. Я сам вырос в доме, где Карлиса держали будто слугой, а отцом заставляли звать чуждого мне человека.
Я не могу жить с матерями всех моих девочек, но я вправе дать им хорошее воспитание и образование, сделать все, чтобы матери их ни в чем не нуждались и, самое главное – дочери мои смеют (какими бы незаконными они ни были) подойти ко мне средь самого шумного бала и я приму их и признаю. И знаете, – я чую, что они – Любят меня.
Все мои доченьки, стоит им кого-то найти, сразу ведут его ко мне на смотрины. На искренний разговор. Коль все сложится, то – венчание. А дальше – их жизнь. Мне же – попечение за внучатами.
Это немного. Ибо по-хорошему я должен самолично воспитывать всех моих доченек. Но это и немало. И Господь Любит меня, ибо пока не дал мне зятя мерзавца. Ни единого.
И с моею сестрой Господь простил нас. В урочный час доченька наша родилась – умненькая, шустренькая и вообще.
С рождением Эрики в дашкином облике, повадках и поведении беззаботная веселость и обаяние Бенкендорфов сменились чертами фон Шеллингов. Все поразились, насколько сестра стала похожа на Рижскую Ведьму. Госпожу Паучиху.
Как-то я осмелился пошутить о возрасте Дамы Мечей, а сестра вдруг необычайно серьезно посмотрела на меня и мурашки побежали у меня по спине, не заглядывай в бездонные глаза Пиковой Дамы...
Доротея же поцеловала меня, взъерошила мои редкие волосы так, как это делала матушка, и сказала:
– "Ты мужик, – тебе не понять. А я всегда знала, что стану уродиной. И я боялась, что если мой облик испортится слишком быстро – никто не захочет подарить мне ребеночка.
Теперь у меня – Эрика и я дозволяю Природе взять свое. И я счастлива, что становлюсь некрасивой, но – Матерью".
Потом была Война. Я ушел в Действующую, Дашка же осталась в Риге, лялькаясь с нашей девочкой. После скандала с нашим арестом фон Ливены стали "невыездными" и жили под боком у матушки.
Война начиналась ужасно. Курляндские католики в первый же день взбунтовались и Северный фронт рухнул. За каких-нибудь десять дней католические армии пронеслись по Остзее и затеяли беспримерную осаду моей родной Риги.
Надо сказать, что егеря превосходили противника в огневой мощи и потому наша армия не понесла большого ущерба. Главный удар пришелся по мирному населению.
В начале повести я рассказывал о резне в Озолях. Теперь эти Озоли горели по всей Курляндии. Многие лифляндские семьи породнились за годы Инкорпорации с курляндскими. Многие латыши-протестанты переехали за своими господами на тучные курляндские пашни. Многие из латышей-католиков перешли в лютеранство. Все они были теперь замучены, растерзаны и вырезаны польской нечистью.
Наши полки, выходя из курляндского окружения, занимали уже спаленные, разоренные лютеранские хутора и...
Латыши тяжелы на подъем. Но вниз по Даугаве шли баржи с горами трупов, а на них чернели надписи кровью, – "Велс – Дьявол! Латыши – Черти! Крестовый поход, Иисус и Мария!"
Мы, как могли, ловили сии баржи и пытались подтянуть их к нашему берегу. А с той стороны по нам прицельно били вражеские фузилеры. В те дни в Риге не хватало рук, чтоб схоронить всех с этих проклятых барж.
Мы просили помощи у России. Латыши, эстонцы и финны в одном строю стояли на рижских стенах и вдоль всей линии огня на нашем берегу Даугавы. Мы готовы были расстаться с нашей Свободой, лишь бы пришли русские и спасли нас от сего ужаса. Совсем рядом в Санкт-Петербурге стояли русские, но ни один их солдат до самого октября так и не появился в наших рядах.
Государь сказал так:
– "Немецкие жиды хотели Свободы?! Пусть ее и получат".
Что есмь Человек? Что нужно, чтоб женщины, Матери потеряли все человеческое?! И первой из них стала моя сестра.
Женщин не принято брать в армию. Они не умеют обращаться с оружием, вечно путаются под ногами, а в случае отступления их могут взять в плен и... Сами знаете.
Но так уж вышло, что в Рижской осаде война стала позиционной, нас с противником (кроме Нового Города) разделяла и Даугава и появился оптический прицел и – винтовка.
Главная проблема сего оружия, – сильный крепеж пороховой камеры хомутами и кольцами. Чтоб перезарядить винтовку, нужно полчаса и потому они не привились в регулярных войсках. Они стали оружием "Рижских Волчиц".
Когда потери средь егерей превысили пополнение и стало ясно, что от России помощи не дождаться, моя сестра подговорила с десяток своих немецких подружек и они испросили у матушки дозволения стреляться с противником. В те дни любой человек был на счету и матушка согласилась.
В первый же день моя сестра убила двух фузилеров и стала "Главной Волчицей". В тот же день четыре выживших баронессы схоронили шестерых баронесс умерших...
Через неделю в "Волчицах" были уже полсотни девушек немецкой крови и с десяток егерей-инвалидов, перезаряжавших "волчицам" винтовки.
Через месяц в отряде служило уже полтысячи женщин, – в основном латышки. Им нужно известное время, чтоб последовать за своими хозяйками.
Дашка была дважды ранена, сделала тридцать семь насечек на стволе винтовки и угодила под Трибунал Венского Конгресса. Именно из-за того, что "Волчиц" признали преступницами, Государь запретил всякое о них упоминание, будто их – не было.
Так по высочайшему повелению историки вырывают какой-то факт из единой цепи событий и тогда у потомков возникает чувство "Deus ex machina", – некие события возникают как бы из ничего, а История из общей нити рассыпается на фрагменты.
Почему после Калки татары пировали на телах еще живых русских князей? История Ига не знает подобного варварства ни до, ни после этих событий. Почему Батый снес добрую половину русских княжеств, сделав прочих князей Великими?
Самый простой и неверный ответ, – потому что варвар.
А ответ правильный, но неприятный, – потому что в битве при Калке какой-то черниговский воин в ходе мирных переговоров смертельно ранил татарского воеводу – Джэбэ-нойона. Тестя хана Джучи и родного деда ханов Берке и Батыя. А дальше была – кровная месть. И нормальные отношения с теми, кто непричастен к предательству.
Не думайте, что такие штуки происходят только в России. Во Франции непостижимым чудом числилось явление Орлеанской Девы. Кто она, откуда, почему ей так поверили при дворе? Почему она так легко побеждала англичан, но терпела вечные поражения от бургундцев? Почему она сама, будучи бургундкой, вдруг решилась воевать на стороне французской короны?
И лишь сейчас вдруг заговорили о том, что бургундцы – суть французы и ненавидят англичан в той же степени. И армии Жанны д'Арк состояли не из битых французов, но уроженцев не пораженной войною Бургундии. А еще вдруг открылось, как по приказу французского короля убивали его родного дядю бургундского герцога Жана Бесстрашного...
На мирных переговорах!
Французской монархии проще было назвать половину народа "предателем", чем признать, что предателем был – сам король...
Нужна была Революция, чтоб История опять сплелась в единую нить. Эта не беда России и Франции. Сие – Искушение.
Известная "Кавалерист-Девица" попала в армию лишь потому, что в Риге был прецендент. А после Указа Его Величества изумительно, – как русская армия, известная консерватизмом (и "ночными горшками"), приняла к себе женщину?
Русские украшатели истории плетут на сей счет всякие выдумки, но факт остается фактом, – в Европе "латышка" значит – "каратель" и "снайпер". А "Кавалерист-Девица" – лишь водевильный курьез. Не больше того.
В Вене я докладывал о преступлениях, совершенных якобинцами в Европе, а моя сестра отвечала перед тем же судом за преступления "рижских волчиц".
Ее оправдали. А после того не могли не оправдать и якобинцев. Если Победителей судят по одним законам, Побежденные заслужили, чтоб их судили не строже. Это – вопрос Чести и Нравственности.
Сестру я почти не узнал. Она стала гораздо худей и суше. Все лицо ее покрылось сетью тонких морщинок, а руки усохли настолько, что казались совершенно пергаментными.
Говорят, что когда на Войне к ней приводили пленных, здоровые поляки падали в обморок от одного взгляда сей Немезиды. По данным Конгресса Дашка успела казнить больше поляков, чем я – Начальник Особого Отдела Северной армии. А на моем счету тысячи. Десятки тысяч...
Когда ее спросили, – как она объяснит сии казни, Доротея сказала:
– "Я – Мать. Я представляла, что отец, брат, сын, или муж вот этих людей год назад жег, пытал и насиловал невинных младенцев и у меня перед глазами стояла моя Эрика... Око за Око, Зуб за Зуб и будьте вы Прокляты, если думаете по-иному!"
Она стала страшна. Но мужчины стали просто гоняться за ней. И австрийский канцлер добился прав быть ей любовником, а Герцог Веллингтон всегда был им.
И лишь Талейрану она не вернула прежнего расположения. За то, что тот – предал свою Масть.
Меня спрашивают, – чуял ли я, как вокруг меня "сжимают кольцо". Да, разумеется. Это – естественное условие нашей работы и с Колледжа нас учили приметам конца...
Это – странное чувство. Земля потихоньку уходит у тебя из-под ног и ты ничего не можешь поделать. Бывали в истории случаи, когда разведчик впадал в истерику, пытался бежать, тем самым разоблачал себя и – губил. И себя, и других.
С другой стороны, ясно, что всех улик контрразведка не может собрать. Чисто – физически. И потому у грядущего обвинения нет и почти никогда не бывает уверенности в том, что "взяли" именно того, кого следует.
Поэтому святая обязанность наших агентов – терпеть и при аресте отрицать все. Даже, казалось бы, – очевидное. Именно то, что разведчику кажется порой очевидным, контрразведка в реальности и не может порой доказать!
Разумеется, после ареста разведчику "сделают больно". И может быть, не раз. И – не один день. И вот это вот ожидание "боли" самое страшное, что бывает у нас в ремесле.
Ежели кто говорит, что это – не страшно, – не верьте. Сами развлечения в пыточной не столь страшны, – как их ожидание. Когда началось, – уже понимаешь: как пойдет разговор, собираются ли сохранять вашу жизнь, будут ли вас калечить, иль – решат устроить показательный суд. От этого можно хоть как-то "строить свое поведение".
Правила тут просты. Если за вас "принялись всерьез", нужно добиться того, чтобы вас побыстрее убили. "Настоящих" пыток выдержать невозможно, поэтому – надобно разозлить палача, чтоб – долго не мучиться. А вот если чувствуешь, что следователи не совсем чтоб уверены, – нужно терпеть. Сильно не изуродуют (побоятся мнения общества), а ежели с первого дня "яйца не зажали в тиски" – остальное все лечится.
Я так и говорю моим парням, отправляя их "в плавание":
– "Главное в мужике – яйца. Если их обрывают, – надобно умереть, ибо дальше и жить-то не следует. А уж ежели их вам оставили – потерпите чуток. Мои врачи – самые лучшие. Руки– ноги приделаем, зубы – из чистого золота, ходить-любить снова выучим и самую милую бабу – я гарантирую.
Но главное – яйца. Коль их вам разобьют – надобно сдохнуть. Специфика ремесла. Средь нас евнухам и кастратам – не место".
Да, я знал, что меня "пасут" уже – здорово. И поэтому я просил Абвер прислать хоть кого-нибудь, чтоб "передать" ему моих "крестников". Вообразите мое удивление, когда "на встречу" прибыл сам Генерал нашего Ордена по России – мой Учитель граф фон Спренгтпортен.
Он к той поре стал Наместником в завоеванной Россией Финляндии, но "вел себя" по отношению к русским, мягко сказать, весьма странно. Чего стоит наш знаменитый "бросок на Або", когда спецчасти Абвера под командой Андриса Стурдза (да-да, именно – моего друга Андриса!) совершили неслыханную десантную операцию – в тылу шведских войск!
