Текст книги "Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)"
Автор книги: Александр Башкуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)
Я сразу послал письмо моему английскому родственнику с вежливым удивлением – какого черта?
"Не значит ли это, что на Альбионе стали преследовать актрис за их иудейскую кровь?
Нет ли в сем потуг английского короля расстаться с его нынешней фавориткой, кою он тоже вывез из "салона Элен"?
Не стыдно ли британской короне прикрывать вполне банальное охлаждение чувств уже немолодого мужчины столь "благовидным" предлогом?
Неужто мой дядюшка слаб в коленках настолько, что готов принять приказы от своего камердинера, – насчет того – какое ему белье сегодня надеть?!"
Реакция Букингемского дворца была адекватной и бумага "Интеллидженс Сервис" легла под сукно, а кого-то просили в отставку. Так что – в Багдаде все спокойно...
В реальности, мое покровительство иудейкам было лишь крохотной частью айсберга дел с Бонапартами. Если б я был всего лишь удачливым сутенером, далеко бы я не уехал. И до меня были сутенеры, и милые дамочки по приемлемым ценам, но...
Истории "об актрисках" нарочно раздувались во Франции, чтоб... объяснить мое столь частое появление при дворе. В реальности же...
Как я уже говорил, – Бонапарты – корсиканцы до мозга костей. Долгие войны дали им колоссальные прибыли, но не научили их – организации хозяйства в награбленных землях. (Возможно, что, будучи корсиканцем, Наполеон сам о том был без понятия – Корсика самый отсталый и бедный кус Франции.)
Экономика же Французской Империи – трещала по швам и все эти земли, дворцы и замки не приносили дохода, но напротив – загоняли несчастных в чудовищные долги. А сбыть их с рук...
"Сам" как раз перед этим выгодно "загнал" Луизиану – Америке. Луизиана с Калифорнией и Техасом была отнята им у Испании и выставлена на продажу.
Сумма сделки была такой, что у "янки" попросту не нашлось таких денег. Уговорились на том, что американцы заплатят сразу, как соберут средства. Деньги за Техас с Калифорнией нашлись к 1815 году, Бонапарт на них вооружил "армию ста дней", но, пока суд да дело, стряслось Ватерлоо, а испанцы от всего отказались. Это они зря, – деньги плачены и на стороне американцев Закон.
Что будет, если все начнут отказываться от своих обязательств? (Ведь продажа случилась в Америке, а те земли вне компетенции Венского соглашения!) Хороши же мы будем, коль наплюем на священное Право Собственности!
Но раз уж Император занялся продажей награбленного, чего хотеть от его простодушной родни?
Я сразу вошел в ее положение, подыскал покупателей и – дело пошло. Одним из условий сих сделок стал уговор не рушить чужого имущества "в ходе Войны". Другим – если выиграют якобинцы, они нам выплатят "страховые". Дело обернулось иначе и платим мы.
Любопытно, что жандармерия, не зная подноготной сих дел, сперва пыталась намекнуть собственным хозяевам, что со мной – не все чисто, но на них так цыкнули, что несчастные вообще сняли с меня всякую слежку.
Буквально через неделю после моего знакомства с этой семьей нам с Элен пришло приглашение "на охоту". Впрочем, с классической охотой в ее русском, прусском, или даже старофранцузском понятии – сие не имело ничего общего.
Бонапарты прекрасно усвоили урок Революции и не пытались шокировать обывателя пышностью выездов, иль размером потрав.
Охота "нового образца" – больше смахивала на пикничок с выездом на природу, причем известная функция сего пикничка была не в том, чтобы потешить высшее общество, – сколько наоборот – возможно приблизить нынешнюю монархию к народу, его чаяниям и обычаям. С другой стороны – зевакам любо смотреть на кураж и удаль аристократии, так что хоть и не предполагалось истребление многих животных, – охотников нарочно подбирали так, чтоб не ударить в грязь пред простыми людьми.
Из этого и вышла заминка. Элен не каталась верхом, да и вообще недолюбливала лошадей. Поэтому ее обязанности "на охоте" были ясны, оживлять пейзаж и ухаживать за охотниками, чуток ослабелыми в боях со "змием", и вообще – собрать на стол, подрезать закуски и далее.
В "Новой Франции" слуг не было – по-крайней мере так пытались внушить обывателю. А что милее глазу простого люда, чем – аристократка, нарезающая краюху? Народ победил – да здравствует Революция!
Но по замыслу устроителей всего этого для полного счастья – требовались "амазонки". Своих наездниц французы благополучно гильотинировали, а жены и любовницы новой формации не умели ездить верхом. В лавках, да "реальных" школах сему не учат. (Элен не умела ездить по той же причине.) А гарцующих дам не хватало, вот я и предложил мою сестру в обществе Нессельрода. (Вот и пустили всех нас – в огород!)
День был на зависть, – только во Франции и возможно такое буйство, все искрится и сияет, как будто во всем по капельке Солнца – сего покровителя "la Douce France". Дашка была в приподнятом настроении и забавлялась – по-всякому.
Она гарцевала рядом со мной в ее любимом офицерском мундире ливонской армии, (Дашка дослужилась у матушки до капитана – в абвере, разумеется) и все мужчины только слюнки утирали – так соблазнительно смотрелась сия валькирия нового времени. А ее мужское седло и сама манера езды, к коей приучают воспитанниц самых этаких пансионов, приводили охотников – в состояние животного исступления.
Я ж, к вящему удовольствию буржуа, перескочил на коне через пару изгородей, удовлетворил интерес по моему поводу и спешился – подкрепиться.
У столиков меня ждал Талейран, коий сразу стал извиняться за давешнее. Я милостиво махнул ему рукой со словами: "Бог простит", – и мы дружно с ним рассмеялись. Тогда сей лис спросил у меня, какого мое впечатление от Бонапартов, на что я, обнаружив немало слушателей, – (причем из обоих лагерей французской политики), пожав плечами, ответил:
– "Корсиканцы!"– и все кругом сопроводили мои слова смехом и возгласами. (Обе партии записали меня в свои сторонники, – своим ответом я угодил как солдатам, так и католикам.) Те и другие услыхали то, что хотели услышать, а я заслужил репутацию человека... "понятливого".
Тут из толпы раздались свисты и улюлюканье. Сестра играючи перемахнула через ровик, куда до того шлепнулись пара молодых буржуа, – без комментарий.
Я с изумлением разглядел, как разрумянились щечки моего визави, коий глаз не мог оторвать от ливонской валькирии. Одной ногой там, – а – туда же!
Я хлопнул старика по плечу и задушевно спросил:
– "Интересуетесь? Я могу – познакомить!"
Старый сатир покраснел, как маков цвет. Мысли и желания раздирали его, но в сих делах "клиент" сам решается на нисхождение в ад. А то, что Дашка умела помучить...
Наконец, борьба разума с глупостями в Талейране кончилась тем, чем она обычно кончается, и старик робко промямлил:
– "Коль Вас не затруднит..."
Через пять минут я снял вспотевшую Дашку с ее кобылы и подвел к бывшему министру иностранных дел Франции. Старичок приложился к руке амазонки и с замиранием сердца спросил:
– "Как вам не страшно – так ездить, милая?" – он не успел продолжать, как "милая" отмахнулась, как от докучливой мухи:
– "Мне сие нравится. Передняя лука моего седла изогнута на манер... Так что я – получаю от этого особое удовольствие. Разве сие – не заметно?" – я чуть не провалился сквозь землю от таких слов, но она произнесла это так, будто объясняла – как проехать до соседнего кладбища.
Двадцатилетние девицы любят поиздеваться над стариками, коль примечают кой-что – во взглядах старого козлетона.
На любую старуху бывает проруха. Многие потом говорили несчастному, что над ним издеваются. Но умнейший человек Франции был будто бы – не в себе.
Когда сестра дала ему, наконец, отставку, Талейран был совершенно разбит. Он часами мог просидеть в карете под окнами нашего дома и (вы не поверите!) знать не желал, что Доротея (увы!) забеременела (от меня). (Сие – Проклятье фон Шеллингов – наши женщины рожают только от близких родственников...)
Когда ж Доротею арестовали, влюбленный лично просил Императора отпустить ее с миром, уверяя, что она – ангел, а я – сбил ее с пути истинного. Говорят, Бонапарт с участием выслушал старичка, а потом проводил его до дверей, при всех покрутил у виска пальцем и со вздохом сказал:
– "Это – колдовские проделки. Их мать – известная ведьма, чего ж вы хотите от сына и дочери? Пошлите врачей, я хочу знать, – это гипноз, иль они его – опоили?!"
Чтобы не вдаваться в подробности, опишу путь падения Талейрана. Вскоре средства его истощились, а Доротея (продолжая спать с родным братом) стала этакой прорвой, куда утекали деньги несчастного. Вас волнует моральный аспект сей проблемы?
У меня нет и никогда не было никаких прав на сестру. А у нее – на меня. Я, к тому ж, рассматривался всеми, как холостяк и ко мне было особое отношение дам...
Опять же – молодые актрисы. Если б я мог предъявить им постоянную связь, они бы не столь усердствовали, но...
Я не мог открыть отношений с сестрой, а моя жизнь с Элен... Женщины лучше мужчин чуют в этом подвох. Мужики поголовно считали нас яростными любовниками, женщины ж – на ложе любви сплошь и рядом интересовались – что нашел я в Элен?
По их мнению, она должна была быть – совершенно фригидна. (Они меж собою смеялись, называя ее "Снежною Королевой"!) Как вы уже знаете – они оказались недалеко от истины. За вычетом лишь того, что Элен не была "куском льда", – просто ее однажды сильно обидели...
В общем, – в глазах милых дам я был богат, родовит, остроумен, хорош собой и – совершенно свободен. Вы не поверите, – мне пришлось отвергать многие предложения, ибо я опасался преследований со стороны мужей и возлюбленных неких дам. Я все-таки был на службе...
Но все это не касалось юных актрис. Девочки происходили из бедных семей и им важно было понять, что их ждут – наверху. Первое время я пытался "остаться друзьями", но... Малышки решали, что я даю им отставку и, извините за подробность, – травились всякою гадостью.
Я впервые был в положении, когда девицы психовали не от того, что "их обижают", но – потому что "ими пренебрегли". К тому же – возникла одна неприятная ситуация...
Однажды я представил одну красавицу нужному человеку, он оставил ее у себя на ночь, а на утро прибежал ко мне совершенно взбешенным:
– "За что ты меня так подставил?"
Я не понимал ярости моего нового друга:
– "Как? Что?! Что случилось?!"
– "Она была – девственница!"
Помню, как я поперхнулся, услыхав этакое. К тому ж, я по младости лет – не понимал, – в чем недостаток этой особенности?
Но мой собеседник тут объяснил дело сам:
– "Теперь я, как Честный, должен брать ее на содержание! Что с ней такого, что она с такою профессией дожила до сих лет и еще не попробована? Отвечай! Чем я тебе так досадил, что ты мне подложил эту свинью?!"
Вот так. Попробуйте объясниться в такой ситуации.
Начните с того, что девушка сия – в сущности не актриса и воспитывалась в семье со строгими нравами...
Вы попробуйте – объясните, как такое произошло и почему ваша "прима" в столь позднем возрасте – все еще девственница?! Вы еще расскажите про Организацию и разведку Российской Империи, стоящую за сим парадоксом!
Итак, возникла проблема, – девушки мои не должны были быть "чисты и невинны", когда я "подводил" их к очередному королю Бельгии, иль Рейнланда...
А теперь вообразите себе ситуацию, когда я прихожу к честной девушке и говорю ей, – давай, милая, я приведу человека и он, извини за подробность тебя "трахнет". Во Славу Царя и Отечества. И нашей Победы над твоей Францией...
Нет уж... Все – самому.
Вечер, клавиши рояля под пальцами, печальная музыка, мерцанье меноры... Жаркие поцелуи. Обеты и обещания... Рассказ о Юдифи, вошедшей в шатер Олоферна... Об Эсфири, жене Артаксеркса. Историю Сарры, как она описывается для нас, избранных... И прочее, прочее, прочее...
Знаете, почему побеждали французы? Потому что дрались они – за Идею. "Свобода, Равенство, Братство" – не пустые слова и сколько бы не упражнялись в их адрес Фаддеи Булгарины им их не умалить. Когда человек идет в бой и знает – за что именно он умирает, – это серьезно.
Знаете, почему они проиграли? Потому что их Вождь – Наполеон Бонапарт предал и опошлил сии Идеалы. Он – католик, перед Господом и Людьми взял себе в жены мадам Жозефину. А потом – предал ее, женившись на австрийской принцессе. И наваждение кончилось...
Его армии начинали воевать за Свободу, а в итоге – несли Рабство всему прочему миру... Пустяк.
Якобинцы говорили о Равенстве, а на поверку вдруг вышло, что простая француженка – не чета австрийской принцессе... В принципе, и сие – частный случай.
Энциклопедисты во главу угла ставили Братство, а в Россию вошла армия "двунадесяти языков", в коей саксонцы шли отдельно от вюртембержцев, по-разному производились в чинах и самое главное – снабжались по-разному. Солдат – сплошь и рядом темный и ограниченный человек, но и для него осязаема разница, когда французскому фузилеру полагается куриный бульон, а драгуну-саксонцу – похлебка из чечевицы! Вот оно – якобинское "Братство"! Вот оно – крушение Идеалов!
Но все это было – потом. Когда же я начинал создавать мою Сеть, я осознал, что пребывая в рамках русской имперской идеологии, я в лучшем случае попаду на расстрел – как вражеский офицер. А в худшем – на позорную гильотину.
Бонапартисты во Франции (как в свое время – кромвелевские Индепенденты в Англии) обладали безусловной поддержкой и били нас прежде всего – в смысле идеологическом. Такую плеть можно было перебить лишь подобной же плетью, но не обыденным "обухом".
Как-то само собой (сыграли роль ночные беседы с Элен) якобинским "Свободе, Равенству, Братству" я противопоставил, – "Избрание, Храм, Земля Обетованная". И это тоже – не пустые слова. И, сказавши этакое, надобно жить согласно сказанному.
Это навроде певца в Опере. Никто не заставляет тебя брать ту, иль иную октаву. Но взяв невероятно высокую ноту – иль уж будь добр, – допой ее до конца, иль – будь освистан.
Наполеон Бонапарт (по моему мнению – величайший стратег всех времен и народов) "сорвал свою ноту" нелепой женитьбой на австриячке. Да, я понимаю – Жозефина была бесплодна, а Бонапарт хотел оставить потомство.
Но сим браком он показал своей армии, что он – не Арес – Бог Войны, как они его себе представляли. Он такой же – обыденный смертный, как и все прочие... И солдаты его потеряли прежний кураж и уже не столь рьяно шли умирать. Поэтому-то они все и умерли...
Я, пытаясь исполнить некую Миссию, тоже взял мою ноту. И она вдруг оказалась – настолько беспредельно высокой, что у меня – дух захватывало...
Сии милые девушки, одушевленные Светом той Миссии, кою я приоткрыл для них, готовы были на всякое...
Я, живя во дворце моей матушки и представить не мог, как хреново простому еврейству и как мои (вроде б обычные) слова и намеки дадут столь пышные всходы. Ежели это угодно, сии девушки фактически готовы были на мученичество, ибо сие годами и поколениями вызревало в этой среде. Среде униженной, оскорбленной, потерявшей Веру и Господа своего...
В какой-то степени я попал в ту ловушку, от коей меня остерег Бонапарт. Женщины, да и общество всех народов в сих делах – одинаковы. Я, сам не зная того, вольно, или – невольно влез на этакий пьедестал и желанье моей Любви (не столько плотской, сколько... ну вы – понимаете) стало попросту обязательным для моих почитательниц.
О какой морали можно говорить после этого? Если бы я еще соблазнял девиц для себя – одно дело. Но тут – иное. И ежели хочешь после всего этого – быть Чист перед Господом, надо жить так, как объяснял тем глупышкам...
Именно тогда, в те долгие парижские вечера, я и осознал, что – не смею царствовать. Ибо ежели я все вот это – делал лишь для себя – грош мне цена! Ибо сии "Средства" могут оправдать лишь одну ЦЕЛЬ! Ту самую, о коей я и говорил бедным девочкам.
Я живу – ради Свободы для моей Родины. От русских, немцев, поляков и шведов...
А еще, – я живу ради Мечты о Земле Обетованной. Ради Восстановления Храма. Ради того, чтобы новые девочки никогда не испытали такого из-за чего те – мои девочки соглашались со мной – мстить всем врагам нашей Крови...
Я живу для того, чтоб у нас была Наша Родина. Ибо Благородство и Честь проистекают только лишь от Земли, на коей ты вырос, и – где твои корни. И пока у нас не будет Нашей Земли – Земли Обетованной, прочие смеют звать нас "народом без Чести и Совести"...
А я хочу, чтобы в будущем очередной Бенкендорф, иль "раввин Якоб" не был принят очередным мясником – своей ровней... Ибо мы не ровня – палачам и убийцам...
Однажды меня спросили, – ну и удалось ли тебе жить так, как ты сие понимаешь? Я – не знаю. Но именно после Франции люди стали немножечко по-иному смотреть на меня. Евреи всех стран с той поры зовут меня не "будущим Царем Иудейским", но – "реббе". Они воспринимают меня, как "реббе". Они избрали меня – главным "реббе" Империи...
У всего этого есть одна тонкость...
Во всем мире меня называют создателем крупнейшей "шпионской сети", якобы опутавшей всю Европу с головы и до пят. Говорят, что я у себя на Фонтанке знаю о том, что такой-то монарх рыгнул, иль пустил газы до того, как оно придет ему в голову. Это действительно так. С одним маленьким "но".
В самой России считают, что и ее я оплел сетью "шпиков и агентов". Но – не русской разведки, но... мое Третье Охранное Управление за глаза называют "жидовским" и (опять-таки за глаза) клянут и винят во всех бедах.
Среди либеральной интеллигенции уже пошла мода – во всем искать "жидовскую руку" и козни Третьего Управления. При этом, – все что мы делаем для блага России за ее рубежом, отвергается просто с порога...
Однажды я не выдержал и сказал:
"Хорошо, запретите-ка жандармерию и отмените разведку. Вся заморская сволочь – вас облагодетельствует!" – вы не поверите, – захихикали и стали говорить, что может быть так и надо. Мол, за границами все за них и помогут при случае нашему либералу...
Ну-ну, давайте, развалите мое Управление. Тогда вот Европа и скажет вам все, что она про вас думает...
Я опять чуть отвлекся. Проблема моя была в том, что женщине сложно объяснять про все это. Сестра моя сильно взбесилась из-за "актрис" и объявила, что считает себя – столь же свободной в сем отношении.
Я противился ее связи с пошляком Талейраном. Она отвечала, что я сперва должен "кончить шашни с актерками". У нас было бурное объяснение. После него мы продолжали спать вместе, но кроме того – я иной раз уходил к "актеркам", а она – принимала у себя Талейрана...
Через три месяца сей мучительной связи Талейран был в долгах, как в шелках – одному мне он задолжал больше миллиона гульденов золотом, а Дашка – как с цепи сорвалась.
Однажды, придя ко мне – просить денег в долг, Талейран столкнулся с Несселем, коий точно паук набросился на него:
– "Жена говорила мне, что вы чересчур задолжали ее любовнику. Не сегодня-завтра сей жид готов подать на вас в суд, если вы не вернете – хотя бы проценты. К нему приехали посланцы из Риги, – мать его беспокоится, что он много тратит".
Старик схватился за сердце – только долговой ямы ему не хватало на старости. Тогда Нессельрод подскользнул к нему с сердечными каплями:
– "Милорд, у меня есть некая сумма, но я могу ее выдать вам лишь под расписку".
В течение месяца князь Талейран получил три миллиона гульденов – за весьма конфиденциальную информацию обо всем, что только можно, и что нельзя. Из этих трех миллионов половина ушла на оплату долгов мне – Карлу Александру фон Бенкендорфу, а другая – ухнулась на подарки баронессе Доротее фон Ливен. Кстати, – у России не было таких денег, так что Империя вошла в долги к моей матушке, коя, зная цель долга, с легким сердцем дала кредит под совсем смешные проценты.
В 1809 году, когда Государь виделся с Бонапартом в Эрфурте (с той встречи он привез в Россию Сперанского), нашего чудака подмыло спросить:
– "Как там мой Бенкендорф? Не сильно чудит?"
На что Бонапарт рассмеялся:
– "Из чудачеств его можно назвать лишь одно – говорят, он заделался шахматистом. Целые дни напролет проводит в кафе "Режанс", просаживая там крупные суммы. Страшно переживает и клянется больше не играть, но его все сильнее затягивает. Его пример оказался настолько заразителен, что сейчас весь Париж охвачен шахматной лихорадкой! Я сам – в молодости поигрывал и знаю, что это такое. Но его проигрыши – это что-то!"
И тут наш венценосный козел разинул пасть и в присутствии графа Фуше ляпнул:
– "Не может быть, чтоб он – много проигрывал! При моем дворе он лучший из шахматистов и я даже думал устроить для него первенство... К сожалению, он не желал сменить подданства... Такой уж он человек..." – пока он говорил эти слова, Бонапарт со значением глянул на своего жандарма, а граф Фуше вышел от них и со всех ног помчался в Париж, – самолично арестовывать всех шахматистов – направо и налево.
При этом им взбрело в голову, что я прихожу в кафе и нарочно проигрываю огромную сумму. В парижских кафе всегда много народу и люди сидят, играют в шахматы, беседуют, попивают перно и плюют друг на друга. Так что шахматисты сидят посреди всего этого и промеж игры общаются меж собой на любые – весьма отвлеченные темы и никто их не слышит.
Через пару дней за тот же столик садится химик из Натуральной Школы, или чиновник колониального управления Франции – и без лишнего шума выигрывает у профессионального шахматиста ту самую сумму, кою я проиграл давеча. За вычетом комиссионных. И опять ни одна сволочь не может знать, о чем именно беседуют шахматисты.
Кто песни насвистывает, кто шутки травит, надеясь отвлечь вниманье партнера, а кто и рассказывает о последних перемещениях в командовании... скажем, – Испанского корпуса французской армии. Люди-то разные бывают, мало ли что наговоришь-то в задумчивости!
Ну и – так далее... Главное, к чему прицепился Фуше, состояло в том, что все мои партнеры из шахматистов, коим я и продувал мои денежки, – были завсегдатаями салона Элен, а потом – по каким-то причинам перестали его посещать. Ну перестали людей интересовать проблемы жидов во всем мире, а то, что сами французы понимают в шахматах, что свинья в апельсинах, так это Господа Бога надо винить, а не Наш Народ!
Но Фуше было не остановить. Кафе "Режанс" было закрыто – шахматистов допрашивали и даже били табуретками по голове. Так якобинцы выказали свое истинное лицо.
Стало ясно, что с Фуше надо что-то решать, а как решать – непонятно. Если уж человек дошел до сей крайности, что кидается на шахматистов, тут уж ясно – он способен на всякую подлость. Это же – шахматы, тут – нет слов!
Лишившись возможности играть в шахматы, я увлекся предложением беспутного "Карло" (Бонапарта) – сыграть в рулетку. Рулетку запрещали во Франции, но сильным мира сего Закон – не Указ, так что один притон в Париже все же – работал.
Приходим мы в этот гадюшник, встречает нас местный хозяин – некий мсье Лоран и – начинается. Я-то сперва не играл, – следил "заряжено" ли колесо, но потом осознал, что все чисто.
Ведь играть с "заряженным" колесом с Бонапартами – весьма выгодно. Пока тайное не станет явным, а там мир станет мал, чтоб удрать от сих корсиканцев!
Так что игра была чистой и я вошел в нее с самыми малыми ставками. Для моего кармана, конечно. Для прочих же – и даже для "Карло", ставки сии оказались такими, что колесо тут же очистилось и я сел играть в одиночестве.
Сперва я понемногу проигрывал и мосье Лоран очень развеселился, но потом фортуна сменила свой гнев на милость и я вернул себе проигранное. И еще – чуточку.
Когда я вставал из-за стола – мосье облегченно утер со лба пот и я с изумлением понял, что заведение не слишком уж и богато. Любой действительно решительный человек мог пустить его по ветру. Тут – чистая математика и ничего более. А считать вероятности – я умел.
Видно бес попутал меня проситься в туалет перед выходом. Мне указали куда и я пошел к удобствам, а на выходе – клянусь, случайно – зашел не в ту дверь. Это оказалась местная кухня, где готовили закуски для игроков и всем заправляла мадам Лоран.
При виде меня она очень смутилась, но я – тут же сунул руку в карман, нашел там какую-то безделушку и подарил ей. Женщина смутилась сильнее, улыбнулась мне на прощание и – дала мне себя поцеловать. И только в миг поцелуя я вдруг застыл, как соляной столп, – мне сия женщина кого-то напомнила!
Не знаю, что это было – игра света и тени, или промысел Божий, но когда она шагнула ко мне – тени сложились настолько причудливо, что я вдруг оказался в темной библиотеке Ватикана и снова смотрел на штаны с жандармскими лампасами.
Мадам Лоран неуловимо напомнила мне графа Фуше! Теперь уже со значением я пригляделся к ее чертам. Она действительно была похожа на своего отца, но полнее и светлее его. Была на ней какая-то печать германской расы, что-то неуловимое, что отличает немцев от прочих людей. Тут я и припомнил одну древнюю байку про роман Фуше с какой-то эльзаской!
Я, не долго думая, сказал женщине "До свидания!" так, как это обычно в Эльзасе и она в первый миг ответила мне на тамошнем диалекте, а потом невольно руками зажала рот и с нескрываемым ужасом глянула на меня.
Я вернулся к мосье Лорану и со значением предложил:
– "Я провожу сейчас принца, а потом приду сюда со свидетелями. Если хотите – зовите своих, – этой ночью сыграем – по-крупному".
Сказано – сделано. Правда, мне не удалось избавиться от Бонапарта, коий каким-то чутьем угадал, что сейчас должно случиться что-то забавное и пожелал сопровождать меня. Да и я по зрелому размышлению пришел к выводу, что человек от Бонапартов не повредит мне в первом раунде битвы с Фуше, так что мы вместе поехали ко мне домой и вытащили на улицу Элен, коя уже собиралась отойти ко сну.
Я вполголоса рассказал ей детали моего плана, Элен тут же загорелась, почуяв удачу, да и беспокоилась она за своих шахматных "крестников", обвиняя себя за все их несчастья.
Так что мы за каких-нибудь два часа в карете Бонапартов объехали пол-Сен-Клу, собирая деньги и приглашая принять участие в развлечении всех сыновей еврейских банкиров, о коих могли придумать в столь малый срок. Узнав, что ставкой в игре будут головы шахматистов – прочие жиды не раздумывали, отдавая деньги под мою расписку – совсем без процентов! Но если бы я продулся, матушка удавила меня собственными руками – столько долгов я сделал в один вечер.
Была глубокая ночь, когда мы вернулись в заведение мосье Лорана, где нас уже ждали. Слух о моих займах долетел до казино и теперь они встречали меня – "во всеоружии". Кроме самого Лорана – у стола были его близкие друзья из завсегдатаев (подозреваю, что многие из них имели свой профит от того, что заманивали к Лорану приятелей, но никогда не мог доказать сего фактами, а чувства к делу не присобачишь).
Мы сразу сели и – завертелось. Сперва я просадил – почти два миллиона гульденов, потом Лоран был в минусе на полтора миллиона, потом я опять "ушел под воду" на полмиллиона...
Игра была настолько нервной и напряженной, что все вокруг разделись, оставшись в рубашках, а Элен стискивала мое плечо и сжевала собственные губы – до крови, переживая за каждое движение шарика. Против меня сидел сам Лоран, а за ним – точно так же сходила с ума его жена – незаконная дочь графа Фуше.
Дело было сделано – в полшестого утра. Мертвенно бледный Лоран встал из-за стола и – еле слышно пробормотал:
– "Банк лопнул. Поздравляю Вас, Александр. Теперь Вы – владелец сего заведения".
Мадам Лоран, не выдержав – разрыдалась в голос и убежала плакать в свои комнаты. Свидетели стали выпрямляться, потягиваясь всеми суставами, и открывать бутылки и чиркать кремнями, раскуривая свои трубки. Я чувствовал себя совершенно опустошенным и выжатым, как лимон, и у меня просто сил не осталось – что-то делать после такого нервного напряжения.
Потом многие разъехались, а мы так и сидели с Лораном друг против друга и смотрели на визави – воспаленными от бессонной ночи глазами. Моя Элен пошла к мадам Лоран в комнаты, успокоить несчастную и объяснить, что истинная цель нашего посещения была не разорить ее мужа, но спасти от смерти, и пыток – наших людей.
Мадам не нужно было долго уговаривать, ее не пришлось вести в комнаты детей, чтобы напомнить о материнском долге, она сразу все поняла и сама устремилась в дом своего отца.
Фуше прибыл под утро. На часах было семь, когда дверь в игорную залу открылась и на пороге появился главный жандарм наполеоновской Франции. Он шел с таким видом, будто постарел лет на двадцать – за одну ночь. Одним движением руки он согнал Лорана с его места и сам сел напротив меня. Потом небрежно запустил рулетку и бросил шарик. Я, в шутку, сказал:
– "На черное!" – и шарик остановился на лунке "13". Черное...
Граф тяжко вздохнул и с сожалением пробормотал:
– "Дочь сказала, ты весь вечер ставил на черное. Стало быть – ты за Черных?"
– "Не знаю. Латыши считают меня воплощением Велса, а его цвет – Черный. Я всегда ставлю на Черное, а в картах мои Козыри – Черные масти. Даже когда красных – вроде бы больше... Пока – не проигрывал".
Граф с пониманием кивнул и с сожалением согласился:
– "Я уважаю. Хоть какие-то убеждения лучше, чем нигилизм... В древности твои предки верили, по слухам, в Творца, ты – в Змея... Как насчет Божьей Кары?"
Я с готовностью отвечал:
– "Отнюдь. Черный – Цвет Бога-Отца, Красный же – Иисуса. Я – не христианин, поэтому и не ставлю на Красное. Не боится ли Франция, отрекаясь от Создателя своего, заменив Его Цвет, на Синее – Цвет Богатства и Радости? Если я верно помню Экклезиаста, Цвет Печали ближе Царству Небесному, Цвета Веселья и Шуток!"
Фуше усмехнулся:
– "Я слыхал, что с тобой сложно спорить в схоластике... Но – ближе к делу. Зачем ты позвал меня (он изобразил "страшный лик"), смертный?! Иль ты не ведаешь, что привлечь к себе внимание олимпийцев – удовольствие из сомнительных!?"
Я состроил умилительную физиономию и будто бы к божеству протянул к Фуше свои руки:
– "Я хочу принести мою жертву тебе – языческое божество. Мне не нужно ни сантима из того, что я давеча выиграл. За это вы – отпускаете всех шахматистов, а я их тайно вывезу в Латвию, так что никто не узнает, – чем именно все это кончилось. Если рубить головы шахматистам – это нас далеко заведет.
Решайтесь, сударь – жизнь и будущность ваших родных внуков, против жизни моих Братьев по Крови. И ни слова о деньгах, или о том, кто из нас ставит на черное, а кто – наоборот".
Граф долго сидел и молчал, взвешивая все доводы – "за" и "против". А его дочь стояла, обнявшись с мужем и с надеждой и ужасом следя за каждым движением души родного отца. Граф был хорошим жандармом – этим объясняются жалкие капиталы заведения Лорана, но он был и – неплохим отцом...
