Текст книги "Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)"

Автор книги: Александр Башкуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 41 страниц)

Хорошо, правда, что он второй раз уж не может ткнуть и надо ему развернуться, а тут он – как стоячий, – так что из тех, кто приехал – ни один не вернулся, но – каждый, кто доехал, одного-то егеря с собой захватил. Такая вот арифметика.

(Во время одного из моих приездов в Бородино, со мной увязался племяш Миша Лермонтов. Я повел его на место моих бывших траншей и – все было, будто – вчера. А он прислал мне стихи, назвав их "Разговор с дядей", и все там как вспомнилось.

Я их опубликовал, только велел представить, будто рассказывает не генерал, но – простой солдат. К примеру, – не "молвил я, сверкнув очами", но – "молвил он" и так далее. Да только стихи не обманешь и можно разглядеть следы "склеек", а так – все верно. Так все и было.)

Тем временем – дело пошло к обеду, Васильчикова уже обломили на левом фланге и он "завернулся" в мою сторону, Колесникова же и того хуже – вообще вышибли с его позиции, так что теперь мои и русские егеря держались всем миром – одной большой кучей.

Вот тут-то судьба и преподнесла нам главный сюрприз. Чертовы якобинцы измыслили хитрость. Они, прикрывшись от моих людей высоким берегом Колочи, протащили чуть ли не в наш тыл пару мортирок и давай бить из них навесным. А "хлорный" порох – не "черный", – у него детонация зверская, так что – одно ядро и вместо всей Батареи одна большая воронка.

Что делать? Петер принял команду над русскими (полк Колесникова отступил, потеряв всех офицеров – чертовы фузилеры свое дело знали), Андрис командовал нашими снайперами, а на интенданта Ефрема в таких делах надежды не было никакой.

Так что пошел я к Колесникову и говорю ему, – так мол и так. Нужны мне русские добровольцы, ибо латыши мои строя не знают, да и не пойдут на верную смерть, а мортиры надобно "взять". Представьте меня своим мужикам, а дальше уж – я сам.

Колесников, виновато улыбнулся, поправил кишки, чтобы они не слишком рассыпались (добрался до него драгун) и говорит:

– "Спасибо Вам за эту любезность. Я б сам повел, да вот – незадача..." – и на кишки свои разбросанные взглядом показывает.

Я ему в ответ говорю:

– "Не волнуйтесь, все будет хорошо, кликните-ка людей и мы все уладим. А приедет Боткин, – он Вас с того света вернет".

Колесников позвал своих мужиков, что были рядом и просил их во всем меня слушаться, а потом и говорит:

– "Про Тебя идет слава, что Ты командир – фартовый. Пуля боится и сталь не берет. Если удастся выжить в этой давиловке – сыщи дочь мою – Вареньку и передай ей... Это у меня маменькино, а Варенька у меня – единственная", – я взял у Колесникова крохотный медальончик, повесил его на шею рядом с матушкиным оберегом и поцеловал его в синеющие губы. На прощание.

А потом обернулся к русским и сказал им:

– "Братцы, там из-под реки – по Батарее бьют пушки. Надо им пасти заткнуть. Тут нет приказа – лишь по желанию. Берег крутой – обратно не вылезем, а сколько там нехристей..."

Мужики с ноги на ногу переминаются и вижу я, – никто не хочет на верную смерть идти. Тут я разозлился, – чего я сих скотов уговариваю, да еще слова князя Тучкова вспомнил и говорю:

– "Впрочем, сие ненужно. Москва – никуда не денется, новую отстроим! А я вон – с людьми Васильчикова умирать пойду. Как наши деды – умирали..."

Будто искра прошла по мужикам и какой-то унтер потряс перед моим носом грязным – в земле и засохшей крови кулаком:

– "Ты, Вашбродь, словами-то не кидайся! Умереть-то мы и лучше пскопских – смогем! (Меж городами испокон веку – вражда.) Айда, братки!"

Потом мы построились, я бросил свой штуцер кому-то из латышей и снял китель. Что-то жарко мне стало в тот день...

А затем мы пошли к берегу Колочи и я отчего-то захотел, чтоб все шли в ногу. Я думал, что говорю: "Ать-два, левой!", но сразу поймал себя на том, что кто-то другой – с совершенно чужим голосом хрипло орет: "Айн, цвай, айн, цвае, драй!"

А еще мне приспичило, но я не знал, как мне выбраться из тела, чтобы отвалить подальше от солдафона, марширующего на верную смерть по обоженной кровью и порохом черной траве. Тут был обрыв и я прыгнул вниз, вернее прыгнул этот маньяк, а мне пришлось прыгать следом, потому что он не оставил мне выбора.

Врагов было много, но они не ждали, что мы посыплемся на их головы, и нам с тем идиотом удалось прирезать пару ублюдков, прежде чем они успели нагадить от ужаса. Тут и завертелось.

Только когда какие-то из лягушатников выкарабкались на обрыв реки, их командованию стало ясно, что внизу происходит и вернулись драгуны. Первые из них взяли за моду прыгать прямо на наши штыки и от этого тут внизу сразу стало совсем тесно и грязно. Если из человека вываливается столько дерьма, вообразите, что высыпается из брюха лошади. Нос зажимай!

Долго, конечно, продолжаться это все не могло и очередной саксонец, прыгая со своей лошадью прямо на меня, здорово полоснул саблей мне правую ногу.

Кровь хлестнула розовым облаком. Ублюдок думал, что дело сделано и обернулся, а я пустил ему кишки за эту невежливость.

Но кровь хлестала из меня, как из резаной свиньи, так что я принужден был спиной опереться на берег реки и уцепиться за него рукой. Силы быстро оставляли меня, а правая нога превратилась в пульсирующую гирю, тянущую меня вниз.

Тут очередной драгун, спрыгнув вниз, заметил меня и понесся, подымая кобылу, чтобы удар был пожестче.

Его сабля описала в небе бесконечную, ослепительно прекрасную дугу и понеслась вниз – прямо в мои глаза, кои я прикрыл "Хоакиной"...

Последнее, что я подумал, – мальчишка – молод и не знает рубки. Его кобыла перебирает ногами и потому удар будет в землю – в полвершке от моей головы. И тут...

Я, верно – сын Велса, ибо лошадь драгуна шагнула в какую-то ямку, провалилась в нее ногой, разбрызгивая жижу и грязь, и в последний миг юноша дернулся, пытаясь удержать равновесие!

Вражья сталь, отбросив почти бессильную "Хоакину", врезалась в мою голову и от нестерпимой боли и сознания того, что – убит, я закричал:

– "Мама!" – и жизнь в миг пролетела передо мной.

А потом я – умер.

x x x

Перевод А.Х.Бенкендорфа на немецкий

стихотворения Ли Бо.

Из журнала графини Элен Нессельрод.

Запись весны 1840 года.

"Гора Пэнлай

Средь вод морских

Высится,

Говорят.

Там в рощах

Нефритовых и золотых

Плоды, как Огонь

Горят.

Съешь один

И не будешь Седым,

Но – Молодым

Вовек.

Хотел бы уйти я

В Небесный дым,

Измученный

Человек".

* ЧАСТЬ IVb. Чернильница депутата *

"Что значит – Роза?

Роза пахнет Розой,

Хоть – Розой назови ее,

Хоть – нет".

Я сбился на рассказ о себе, но многие спрашивают: "Почему Вы бросили Ригу"? Ведь сие – "Золотая жила на Балтике"?!

Рига – единственная в Империи "перворазрядная крепость" с полным комплектом фортов с бастионами, "прибрежными батареями" и Цитаделью. (В прочих губерниях не было моей матушки и – ее денег!)

Ежели б Рига имела вволю защитников, сие была б – "абсолютная крепость", кою можно было б разрушить, – разве что Землетрясением! Но кое-кто не хотел пускать сюда русских, а своих сил, увы, – не было.

Захоти Бонапарт взять сию крепость, он согнал бы сюда инженеров с саперами и выкурил нас из фортов с бастионами.

Но он не двинул сюда ни единого инженера, – стратегия Бонапарта зиждилась на разгроме "живой силы противника". Взятие ж крепостей типа Рижской – с огромными людскими потерями в планы его не входило.

Наполеон не Суворов – ну... попробую объяснить.

Вообразите себе, что вы – полководец в стране, где писали Вольтер и Руссо, Дидро и Мольер... У вас прекрасная артиллерия, а заводы тысячами штампуют пушки, да готовят к ним порох. Попробуйте после этого взять Измаил с большими потерями!

Да ваши же бумагомараки – съедят вас заживо! А местные Бомарше обольют грязью так, что – вовек не отмоетесь.

Теперь вы – опять полководец. Но в стране вашей пушки из "рыхлого чугуна" и потому – "непрочны" и чудовищно тяжелы. Порох, конечно же, производится, но хватает его на две стрельбы в год. По три выстрела на солдата. И – все.

Зато солдаты у вас – особенные. Это – рабы. Жизнь их не стоит вообще ничего! Зато за каждую "утраченную" из сих "рыхлых" пушек – старшие офицеры идут под расстрел.

Ну, – нет у страны вообще "добрых" пушек! Не произвели – не придумали! Ну, – не знают пока ваши ученые, что такое "легирующие добавки", да как при их помощи получать "оружейную сталь"! (Все это будет буквально через десять лет – именно для этого моя бабушка и создала "Дерпт"!) Ну, – нельзя пока на русских заводах получать "ровное пороховое зерно"! Что делать?!

А – ничего. "Пуля – дура, штык – молодец!" "Ура, солдатушки, бравы ребятушки..." "Бей, барабан, круши врага в песи..."

За одно взятие Измаила – полегло больше солдат, чем у якобинцев за всю вторую "франко-австрийскую"... Ну и что?!

Значит ли это, что кровавый Кортес гораздо лучший стратег, чем безвестный индеец, разгромивший крупный испанский отряд – лишь голыми людьми, луком и стрелами?! Штатский скажет, что – ДА. Военный задумается, глотнет стакан, и еще раз – задумается...

Войны-то свои Суворов выигрывал... Равно как и – Наполеон.

Да, извините мне еще одно отступление... В дни Альпийского похода наши "взяли" у якобинцев с десяток пушчоночек – в три раза легче, да меньше наших. Так вот – эти пушечки били дальше и точнее обычного. Так простые солдаты тащили через перевалы их на руках... Дохли с голоду, но – тащили.

Тащили и говорили между собой: "Надобно их домой донести, – пусть умные люди на них посмотрят – авось, отмстят за всех нас антихристам!" А "наши" пушки – бросали. Все. До единой.

В Дерпте "пушечки" распилили на железные "бублики" с "палочками". А потом сии бублики растворили в кислотах.

Так в Империи началось то, что теперь называют "анализом". Прошел срок и мы создали пушки из той же стали, что – якобинские. Знаете что произошло?

Знатный чин из Артиллеристского Управления скривил нос:

– "На что нам сие? Что за глупость?! Всем же ясно, что русские пушки лучше всех в мире! Мы что – в Россию не верим?!"

Господин ни дня не был в "действующей" (такова уж особенность тогдашнего масонского правительства) и не мог взять в толк, – с чего это "тупые", неграмотные солдаты, надрываясь, тащили откуда-то трофейную пушку?! Да еще – "махонькую". Неказистую. "То ль дело – наши единороги!" Весом в полтонны...

Потом был Аустерлиц и русские ядра не долетали до пушек противника, а якобинцы расстреливали нас – точно в тире... Затем Наполеон из "взятых пушек" отлил колонну и я знаю того, кто перекрестился от этого. Он сказал:

– "Слава Господу – у Империи не осталось орудий прежнего образца! Теперь мы можем принять в строй новые пушки!"

Человека этого звали Барклай. И еще через год новые, "неказистые пушчонки" при Прейсише показали Антихристу, что и в сием "у нас все наладилось"... Масонов же погнали взашей с Артиллерии, а Ведомство возглавил дядя мой – "автор пушки нового образца". Иными словами – Граф Аракчеев.

Это он велел "уцелевшие от опытов" якобинские пушки поставить на постамент и выбить на нем:

"Безымянным солдатам от Благодарного им Отечества".

Многие не знают уже – истинного смысла тех слов, – простые солдаты Альпийской армии перемерли все с голоду, но пушки они донесли... Сегодня я нарочно вожу моих слушателей посмотреть на эти две "крошечки" и говорю им:

– "Господа, – сие корень Побед всей нашей армии. Я не о пушках, но тех – кто ценой своей жизни их доставил сюда!"

И Ученики мои, как один, обнажают головы и преклоняются.

Впрочем, простите мне сие отступление – я все время сбиваюсь на постороннее в моей повести...

"Рижский феномен" случился благодаря Революциям во Франции и Америке. Английская и французская экономики рухнули и "деньгам" потребовались новые рынки для Инвестиций. "Приняты" сии "деньги" могли быть именно в многонациональной – "серой" (смешанной – немецко-латышской) культурной среде.

Все мое – сказало Злато. Все мое – сказал Булат. Все Куплю – сказало Злато. Все Возьму – сказал Булат...

Любой Банкир с Гешефтмахером, желавший "осесть" в наших краях, вынужден был "искать покровительства" у многочисленных "серых баронов" – вожаков местных банд, воевавших с католиками.

"Деньги" завелись лишь у тех, кто с одной стороны – "поступился лютеранскими принципами", "приняв в дело жидов", а с другой – "снизошел до общенья с бандитами".

К 1812 году сие привело к "пожидению" вчерашних разбойников, да укоренению "Понятных Отношений" на Бирже.

Но самое главное, – вчерашние "боязливые евреи Европы" вырастили детей, привычных к команде над свирепыми лютеранскими бандами. А дети традиционно неграмотных лютеран получили высшее образование. История Англии, Голландии, да Америки повторилась...

"Буржуа", да "бароны" слились в некую общность (политическую формацию), называемую – "буржуазной аристократией" и ведущую себя агрессивно ко всем иным общностям.

Капиталы сей "новой общности" уже не могли, да и не желали ограничивать себя "обыденной для жидов" – биржевой, да кредитною деятельностью. Но они не желали и "вложить себя в землю", – как сделал бы "обыденный аристократ".

Выход виделся нам в развитии производства, да освоении новых, "невиданных технологий". Вот тут-то нас и подстерегла закавыка...

В 1812 году идеолог "черных" (иль – "чистокровных") немцев фон Фок в полемическом задоре написал в "Северном Ветре":

"... Суть нашей с Вами вражды – отношение к латышам. Мы, по Вашему мнению – сущие демоны. Они ж – чистые агнцы, – мирно пасутся, да хотят жить своей страною без нас...

Вы возглавили сиих "агнцев", построили им свинарники, заводы и фабрики, банки, биржи и даже – Университет! Мы рукоплещем Вашей наивности и Вашей неслыханной доброте!

Пойдите на любой завод, Биржу, иль фабрику. Кто работает там?! Латыши?! Как бы не так. Все работники там – евреи, немцы, да эмигранты. Пойдите на верфи, пойдите в Ваш собственный Университет: нету там латышей!

Есть опять же – евреи, есть немцы, да эмигранты. А еще есть там русские, эстонцы, да финны – коим и вправду пришло в голову капельку подучиться. Но латышей...

Пойдите в любую деревню. Загляните в сельскую школу. Прислушайтесь к разговорам латышских детей. Вы изумитесь тому, что ни один из них не желает Учиться! Они – не Читают книг и не желают сии Книги Читать, ибо – "сие писано не латышом". А даже если и латышом – "это неинтересно".

Как Вы думаете – почему сей народ имеет самую архаическую культуру средь всех народов Европы? Потому что Культура сия – просто не развивалась. А почему? Потому что – "это неинтересно"!"

Ниже я приведу другие положения этой статьи, но общий смысл – ясен. И увы, – сие – горькая истина. Латыши не желали работать на наших заводах и фабриках, а русских мы не могли завезти из-за ненависти населения к русским.

Тогда-то и начались первые разговоры – "рано, иль поздно всем нам суждено отсюда убраться". Сие наложилось на Победы Антихриста и вызванное сиим сокращение доходов с торговли.

Были разные планы на "вложение денег". Самым первым (в 1795 году) и очевидным стала аннексия "Шяуляйского края" и попытки "расширенья на юг". Вскоре выяснилось, что литовцы – "архаичнее" латышей, а важнее всего католики фанатичные.

Второе движение (в 1799 году) произошло на восток – "включением Витебска и окрестностей". Увы, ужасное состояние белорусских дорог и низкое "качество" белорусских работников (в сравнении с латышами – литовцами) быстро охладили наш пыл.

И только лишь третье (в 1809 году) "движенье на север", наконец, удалось! Мы отобрали у шведов Финляндию и партизанской "финской войной" не пустили русских к сему лакомому куску.

Финны оказались прекраснейшими работниками и совершенно не протестовали массовому строительству верфей, заводов и фабрик. "Бандитские" деньги, наконец, смогли "осесть", да "отмыться".

С первых рук – доложу, – осенью 1811 года все у нас говорили только лишь о финском лесе и рудах, рыбе и фосфоре. Родственники мои, не таясь, обсуждали, что надобно – "пока не поздно перебираться в Финляндию", ибо "рижский гешефт нам в убыток".

Считалось, что "от Риги до Гельсингфорса – полдня морем" и "мы будем приезжать домой – отдыхать на Рижское взморье". Но... Латвию все уже воспринимали, как "отчий дом" и "воспоминания детства" – "кои мы обязаны помнить".

Так нынешние американские нувориши собирались "капельку подзаработать в Америке".

"Мы разбогатеем и, конечно, вернемся!" "У нас тут Корни, Отечество и милая Родина!" – говорили они.

Но... Вернулись не все. Прочие ж устроили Революцию и "скинули ненавистное колониальное Иго"...

Я не думаю, что кто-нибудь из моих друзей, знакомых и родственников когда-нибудь вернется к "брошенным очагам". Все мы – уже больше финны, нежели – латыши...

Я доподлинно знаю, что мой отец – Карл Уллманис, уступая "подельникам" (или – "компаньонам"?), пару раз собирался "переносить семейный гешефт в Гельсингфорс", но всякий раз "передумывал".

Его можно понять, – в Риге он почитался "Природным Хозяином", а в Гельсингфорсе... К тому же ему было уже за пятьдесят, а в таком возрасте тяжело все менять.

Ходит слух, что убил его не осколочек, но хитрая бритва, выпущенная из особых приспособлений, коими так гордится "Бандитская Рига". Все участники тех событий погибли и правду сыскать мудрено, но... Известно, что к лету 1812 года Бенкендорфы утратили влиянье на Ригу и латышей. Объясню поподробнее.

Осенью 1811 года наша семья собралась на этакий семейный Совет по вопросу – как быть? Стоит ли переводить капиталы в Финляндию? Каково наше место в грядущей Войне России и Франции? Отношенье к "жидам", – кто мы?

Бенкендорфы к этому дню включили в себя и евреев, и русских, и немцев, и латышей! Появились в нашей семье и армяне, и татары, и шведы... В сих условиях наше главенство в "Нацистской партии" воспринималось всеми, как дурной анекдот! (Навроде того, что "два самых известных нациста Моссальский, да Израэлянц!")

Мне, как старшему из мужчин (отец мой был – не барон и семье моей не указ), предоставили первое слово и я сказал так:

– "Прежний мир доживает последние дни. Я долго прожил во Франции и из первых рук доложу: там развилась людоедская экономика. Промышленное производство этой страны совершенно неконкурентоспособно по причине разрухи и гибели наемных работников. Стоит Антихристу отказаться от войн и страна его рухнет.

Отсюда рано, иль поздно – или все мы станем одной гигантской, католической Францией с Террором, бессудными казнями, разрухой и нищетой, иль – с Террором и Антихристом будет покончено.

В сущности, у нас нет с вами выбора. Проиграет ли Россия войну, иль тамошние масоны сдадутся без боя – всех нас ждет гильотина, а жен и доченек наших – судьба в сто крат худшая..."

Разговор наш был в Вассерфаллене. За окном валил влажный снег и в зале было не протолкнуться. Многие сильно курили и казалось, что клубы тьмы не только бушуют на улице, но и сгущаются над нашими головами... Кто-то крикнул:

– "Мы не пойдем в услужение к русским!" – и прочие одобрительно зашумели. Тогда я стукнул кулаком по столу:

– "А куда мы с вами денемся?! Поймите главную вещь! Чем бы не кончилась эта война – мир уже никогда не будет таким!

Я не беру случай нашего проигрыша – все мы в сием раскладе покойники и не о чем тут лясы точить. Я спрашиваю вас – что будет после того, как мы победим? Что?!"

Родственники мои растерялись и призадумались. Никто не осмелился выступить и пойти против меня, ибо я у моей родни слыл за самого умного. Все стали шушукаться и я взял быка за рога:

– "Давайте взглянем правде в глаза. Кто мы?! Разбойники, да пираты. Все наши гешефты с заводами – лишь прикрытие для содержания наших банд, коими мы постоянно шерстим католиков.

Вообразите себе, что мы – победили. В Европе установился мир. Долгожданный и благодатный мир... А у нас – бандитское государство.

Маленькое, без природных ресурсов, но многочисленными врагами БАНДИТСКОЕ ЦАРСТВО! Сколь его могут терпеть?!"

Родственники мои зашумели. Сперва недовольно, потом пошли споры, а затем... Затем кто-то крикнул:

– "Что ты предлагаешь?! Жить-то нам как-то надо? Чем кормить семьи? Что сказать людям, ежели мы все вдруг "завязываем"?"

– "А мы не "завязываем"! Я не предлагаю что-либо изменять!"

Грохнул смех. Кто-то заливисто свистнул и выкрикнул:

– "Мы теперь как монашки! Беременные!" – и родственники мои закатились от хохота.

– "Я не верю в исправление ни вас, ни себя. Черного кобеля не отмыть добела. Запрети я вам жить "как вчера" и – недалеко до беды.

Но я вспоминаю историю. Из нее следует, что многочисленные пираты кончали на виселице. За исключением исключений. Я предлагаю путь Дрейка и Моргана!"

Шум стих. Зал напряженно слушал меня.

– "Граф Аракчеев мне – родной дядюшка. Мы обсуждали с ним сей вопрос и он согласен со мной, что Империи нужна Жандармерия и Пограничная стража. Нам нужен сыск. Уголовный и политический.

Возглавить его должны дворяне и офицеры. Русские офицеры. Дворяне Российской Империи..."

Кто-то присвистнул еще раз:

– "Кровь – меж нами и русскими! Нас они не возьмут. Да и мы – к ним не пойдем!"

Раздался всеобщий шум, все вскочили и крохотный зал сразу наполнился. Я же взобрался на стол и, перекрикивая всех моих родственников, заорал:

– "Да – выслушайте! Друзья познаются в Беде! Русские потеряли почти всех своих офицеров. Я спрашивал Аракчеева и он обещался – любой дворянин, пришедший сегодня на русскую службу, получит чин и солдат. Увы, необученных.

Но всякий, кто в смертный час стоит в одном строю с русскими – с того дня для Империи – "Русский"!

Все, что бы ни было до сего дня – Забыто. Вычеркнуто. Вы станете баронами, полковниками, да генералами Российской Империи!

Мы с дядей уже ходили с сиим к кузену моему – Императору. И вот документ, – он обещал, что все вы пожизненно избавитесь от всех налогов и податей!

Переедем в Финляндию, настроим там фабрик, да верфей и – ни одной копейки в казну! Вы слышите – ни копейки, ни пфеннига!

И ежели вам не терпится резать католиков, – обещаю: служить вы будете на границах с католиками, да жандармами в губерниях униатских, да католических. А там уж – сами решайте, – тамошние католики – все в вашей Власти!"

Затеялся большой шум. Самые "невменяемые" стали кричать:

– "Не пойдем в услужение к русским! НЕ ПОЙДЕМ! Александр – предатель! Не слушайте вы его! Он стакнулся с русскими свиньями!"

Мои друзья и сторонники схватили таких за грудки. Пошли было страшные оскорбления, когда я, стоя над дракою на столе, крикнул:

– "Думайте, что хотите! Только я – Забочусь о вас! Я даю вам шанс Примиренья с Законами! Те ж, кто не с нами – будут без жалости уничтожены! Мной уничтожены!

Но Вы – родственники мои и я прошу Вас, не принуждайте меня убивать вас во имя Свободы и Родины!"

Кто-то крикнул в ответ:

– "Как ты, Иуда, смеешь говорить о Свободе – после того, что ты нам тут сказал?!"

– "Смею! Чего жаждете Вы?! Свободы пиратов с разбойниками? Новой Тортуги в сердце Европы?! Так знайте же – пришел день и флоты цивилизованных стран стерли сие пиратское гнездо в порошок!

Никто не станет терпеть вас в середине Европы! Наша Родина не должна быть в глазах всего общества колыбелью бандитов с разбойниками! И я готов голыми руками рвать на куски всех, кто позорит Честь моей Родины. Надеюсь на вас..."

Родственники мои вдруг все стихли и я почуял, что они смотрят на меня иными глазами – кто в страхе, кто – с уважением.

Потом все вышли на улицу и долго подставляли разгоряченные лица под мокрый снег, валивший с сурового "лютеранского" неба. Затем вернулись назад. Проголосовали.

Латыши поголовно отказались "идти под русских". "Серые" же бароны как один согласились и вечером того судьбоносного дня вступили "добровольцами" в русскую армию.

С того дня прошло много лет и теперь люди спрашивают:

– "Вы известнейший "либерал", Александр Христофорович. Как же это Вас угораздило решать что-либо – голосованием?!"

Я смеюсь над этим в ответ:

– "Господа, – Глас Народа – Глас Божий! А вообще-то, любое голосование нужно готовить. Но хитрость же в том, что на самом деле это было – не голосование.

Я – наполовину еврей. И я чуял, что когда у нас ругаются "русский", под сим скрывается...

Не в русских дело. Кроме них латыши в разное время клялись в Ненависти к немцам, полякам и шведам. "Русские оккупанты" сегодня лишь жупел, собирательный образ врага для моих латышей. И я сознаю, что на месте "русского" с тем же успехом окажется "жид" – при неких условиях, да исторических обстоятельствах.

Я чуть-чуть сгустил краски в тот день. Я показал людям – не просто толпе, но относительно образованным людям – "соли нации" и моим родственникам то, как их видят со стороны. Я показал бездну, уже поглотившую ненавистную Польшу – бездну, кою не пощадят!

Польшу разъяли на части не за что-нибудь, но – Насилие ко всем "не-полякам" и "не-католикам". Чем же Латвия отлична от Польши?!

Так вот, – голосовали исключительно образованные, относительно культурные люди. Люди – привычные без обсуждений повиноваться Воле Главы Дома Бенкендорф. И в сиих – столь благоприятных для моего мненья условиях, я получил лишь чуть более двух третей голосов!

Что ж думать – о мнении простых латышей?

Именно поэтому, а не – "ни с того, ни с сего" я и принял решение перебираться в Финляндию. "Народное мнение" в Латвии уже сформировано и не мне, и ни вам – его "через колено ломать"!

Другое дело, что я (и может быть – вы!) понимаю, что такую страну ждут суровые времена. Но я ничего не могу с этим сделать!

Единственное, что я смог – я ознакомил еврейских братьев моих с итогами этого странного голосования и уже тогда в 1811 году Синедрион тайно решил покинуть Ригу после Войны.

"Нацистская" ж партия после того дня раскололась. Латыши, возглавляемые моим братом – Яном Уллманисом, обвинили меня в том, что я "продался русским" и все дальнейшие события нужно воспринимать, понимая сие..."

Что же касаемо пиратских занятий... У Великой Войны могло быть два конца: либо всех нас вырезали б католики, либо граничили б мы теперь не с Польшей, но – Пруссией. (Как оно в итоге и – вышло.)

Грабить после Победы нам пришлось бы не польские, но – прусские корабли. Прусская сторона выказала мне озабоченность по сему поводу. Я обещал "что-то сделать".

В частных, приватных беседах с моими "серыми" сродниками я объяснял позицию моей прусской родни и "серые бароны" поспешили перейти на "немецкую сторону".

Латыши ж, в массе своей, выказали неприязнь к сим "сговорам" и сразу же после Войны прусский флот задержал с десяток судов брата моего Уллманиса. Капитаны с командами сих пиратских судов без лишнего шума были немедля расстреляны и с тех пор о пиратах на Балтике ни слуху, ни духу...

Государь опасался обученных егерей "лютеранской милиции" (стрелявших в русских в дни "финской") и... Все начало Войны мои "сродники" и верные им войска просидели в Финляндии.

В Риге же остались лишь латыши, кои верили – "Бенкендорфы продались", да матушкины евреи...

Как говорили впоследствии, – "В известный миг стороны терпели друг друга лишь потому, что предводитель простых латышей и предводительница богатых евреев любили друг друга. Стоило одному из них умереть междуусобица не заставила себя долго ждать!"

Все это произошло на фоне чудовищных зверств Великой Войны.

Когда случилось Нашествие, всех не успевших удрать протестантов ждала ужаснейшая судьба. Та же самая, что и всех католиков – не успевших убраться в "не нашу" Литву осенью в дни "Дождевого Контрнаступления". Я никого не оправдываю. Обе стороны превзошли себя в массовых расправах с насилиями...

Однажды в Вене – на Венском Конгрессе, где мою сестру признали "военной преступницей", я спросил – как она дошла до жизни такой? Почему ее именем пугают детей – от Вильны до Кракова?

Мы сидели на травке под сияющим солнышком, под ногами у нас тек Дунай, щебетали какие-то птички. Война казалась кошмаром из страшного сна. Сестра сидела рядом со мной в форме полковника ее "волчиц" и грызла травинку. Длинную такую с метелкою на конце. Дашка, не вынимая сию метелочку изо рта, натянула потуже кожаную перчатку на левую руку:

– "Входишь в деревню. Всех под прицелы на площадь. Всем на глаза повязки. Говоришь по-хорошему, что первый, кто поправит ее, будет наказан.

Они – не верят. Ни разу не верят... Тогда первому, кто тронет ее вырезают глаза. Не сразу. Дают возможность порыдать, попросить пощады пока палач точит нож. Но потом – все равно вырезают. Один глаз. "Из милосердия".

Говорят: "Второй глаз не тронем, ибо слепые рабы не нужны". Потом дозволяют выбрать – какой глаз меньше нужен. Почему-то все соглашаются на вырезание левого.

Когда идут резать глаз и жертва видит сие и кричит, прочие – сие слышат и ужасаются. Ужас – на слух, – всегда страшнее, чем наяву. Они ужасаются и – уже в нашей Власти.

Мол, пришла новая Власть – строгая, но справедливая. Обещала "глаз вырезать", и вот – пожалуйста. Говорит "рабы", стало быть – сохранит жизнь. А чего еще желать пленным?

Им дают длинные палки и они идут группами "по десять голов". Совершенно не связанные, но – с повязками на глазах. Идут ровно столько, чтоб немного измучиться и тогда мы объявляем привал.

На привале всех по очереди ведут "до ветру". После "вырезания глаза" обреченные исполняют приказы беспрекословно – сами спускают штаны (иль подымают юбки) и "присаживаются" на край длинного рва.

В сей миг надо встать за спиной, зажать рот левой рукой (надеваешь перчатку, чтоб не укусили!), а правой – скальпелем быстро ведешь по горлу... А еще – успеть толкнуть труп коленкою в спину, чтоб дерьмо, лезущее из него, не вывалилось на сапог...

Они даже... Как овцы на бойне... Руки их сжимают штаны, или юбки, а хрипы заглушает бравая строевая..."

Сестра рассказывала сие так обыденно, будто резала колбасу. Я уж... на что видал виды, но и у меня пошел холодок по спине. Я, не веря ушам, спросил Дашку:

– "И сколько... Сколько так можно за раз?"

– "По-разному. Как пойдет... Голов шестьсот за солнечный день. Но сие уже в Польше – в 1813-ом. А осенью – рано темнело...

Да и опыт приобрелся со временем... Быстрей дело пошло.

Человек сто. Или – двести? Нет – ближе к ста в первые дни.

Да... Где-то – сто с небольшим. Вроде того".

Я сидел рядом с собственною сестрой, матерью нашей с ней девочки и на меня веяло холодом...

Я не понимал... Я не мог осознать то, что она мне рассказывала.

Я – солдат. Я понимаю Войну. Я иной раз против любого Устава сам вешал пленных. Иной раз я отдавал иных (в основном – поляков) партизанам с московскими ополченцами. Крики тех, кто стрелял наших у Кремлевской стены, по сей день будят порой меня по ночам.

Но... "Волчицы" истребляли невинных баб, стариков, да детей!

Когда моя сестра сказала мне "сто", она имела в виду не мужиков, не вражеских пленных. "Сто" – это дети, немощные старики, да несчастные женщины (все как одна – по одному разу уже изнасилованные!) Это им "вырезали глаз" – по "их личному выбору"!