Текст книги "Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)"
Автор книги: Александр Башкуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)
(Что характерно, – потом никто не смог объяснить – откуда пришел такой слух и не нашлось ни одного доказательства, – опускалась ли наша купчиха до такой степени!)
Наследник стал приставать к купчихе с недвусмысленными предложениями, типа: "Давайте любить друг друга втроем – меня Бурн, а я – вас, – причем греческим образом!"
Я не выдумываю и не усугубляю – именно так говорила несчастная своей близкой подруге и плакалась, что от генерал-губернатора нету спасения! И не захочешь, а приволокут и заставят...
Сама она наотрез отказалась от таких радостей и жила с надеждой на лучшее.
Увы, запретный плод сладок и как-то Наследник, обкурившись до чертиков, приказал... Лишь обморок несчастной, принятый насильниками за смерть, перепугал преступников (они ведь были уже осуждены якобинцами за подобные вещи в Италии!) и принудил вывезти тело на окраину Москвы и бросить его в какой-то канаве.
Там Араужо пришла в себя и нашла в себе силы доползти до ближайшего дома и... умереть на руках обывателей.
Реакция москвичей была неописуемой. Они штурмом взяли павильон, принадлежавший Наследнику и обнаружили там всюду следы крови и семени, а также все причиндалы, используемые этими шутниками при "греческих случках". Служители сего ужасного места под пыткой признались в содеянном и были просто разорваны беснующейся толпой.
Наследник же, переодевшийся в женское платье – ночью ускользнул из вверенного ему города и только этим спасся от неминуемой лютой смерти. Государь ограничился домашним арестом младшего братца – он был даже рад таким оборотом дел, – теперь-то уж Константин не смел оспорить короны! (За такого Царя никто не хотел идти на мятеж и на каторгу...)
Москвичи же были обижены столь легким наказанием мерзкого негодяя и еще долгие годы требовали выдачи московскому суду Наследника – на суд и расправу. По мнению москвичей, это стало причиной столь легкой сдачи Москвы в 1812 году...
(А теперь вспомните, сколь важную роль в жизни Москвы играли поляки. Те самые, что всегда связывали именно с Константином свои надежды на лучшее. До чего ж нужно было довести город, чтоб возбудить в нем столь лютую ненависть?! И вот такого вот... недоделка прочили на Престол бунтовщики в декабре 1825-го...
Победи якобинцы тем декабрьским днем, в Империи вспыхнула бы гражданская – Москва, а с ней – Волга готовы были на кого угодно на Царстве, – только не Константина! Константина же прочили на Престол "кияне", и все – днепровские...)
Из Нижнего мы выехали, а верней – выплыли в первой декаде мая, – после установления судоходства на Волге. Сказать по совести, я никогда не думал, что может быть река более могучая и более широкая, чем моя Даугава и свидание с проснувшейся Волгой оставило самые неизгладимые впечатления. Иной раз я даже не знал, – идем мы по реке, или уже – вышли в море!
Плыли мы на трех огромных баржах и путешествие наше было самым восхитительным. Я никогда не имел столь удачной и продолжительной рыбалки, да прямо – с борта судна за время всей моей жизни. А прибавьте к этому весьма легкое и светлое пиво, которое обыкновенно варится в этих краях! Мы даже купили специальные бродильные чаны в Нижнем, установили их на наших баржах и пока добрались до Астрахани – пиво успело созреть целых три раза!
Нет, наша поездка на Кавказ определенно имела свои любезные стороны! Люди мои весьма приободрились и только и делали, что сушили, да вялили рыбу и закатывали бочки пива. Латыш не может прожить без своего любимого хмельного напитка. Вернее, может, но – очень скучает.
Тем временем прибыли мы в Ставку Кавказской армии – город Астрахань. Там я встретился с тремя людьми, которые и дали толчок всей моей армейской карьере. Звали их, – командующий князь Цицианов, его начальник штаба полковник Котляревский и главный интендант армии – полковник Кислицын.
Первым из них я встретился с князем. Генерал был невысокого роста и довольно изящного телосложения. Черты его лица были тонки и преисполнены несомненного благородства, какое обычно встречается на отпрысках древних родов самой что ни на есть голубой крови.
Ну и, разумеется, у старых грехов длинные тени, – у любого достаточно древнего рода найдется уйма столь же древних вендетт и иных счетов с другими родами. Именно такие древние счеты были у князя с последними грузинскими царями "кахетинского корня". Спасаясь от жестокостей последнего грузинского царя Ираклия – Цицишвили бежали в Россию. При моем виде князь широко распахнул свои объятия и вскричал:
– "Ба, кого я вижу?! Сын Александры Ивановны! (Так на Руси зовут матушку.) Как ее здоровье?! Ты-то меня, верно, не помнишь, а?!"
Я прикрыл глаза и вдруг, как наяву, увидал наш выезд на охоту и этого необычайно чистенького и опрятного человечка в белом фартуке и ножами в руках. Князь показывал, как у них в Грузии жарят барашка и я по сей день помню особый, ни с чем не сравнимый аромат истинного шашлыка. Я забыл многое из детства и юности, а запахи остались... Иной раз пахнет чем-то знакомым, закроешь глаза и все – как наяву.
Я сразу вспомнил причины появления князя. Бабушка поставила в кавказской игре на Ираклия. Матушка же считалась ослушницей и противоречила ей во всем. (Будто.) У князя не было ни денег, ни оружия для войны с ненавистным Ираклием, вот он и приезжал к нам просить матушкиной протекции и кредитов. Мы его обнадежили и чем могли, – помогли. (Ираклий был так напуган, что "добровольно" присоединился к России.)
После этого звезда князя пошла на закат. Его окончательно изгнали из Грузии и он затаил зло... Он сказал так:
– "Мы были с твоим батькой при Измаиле. Страшная была заваруха. Его дважды ранило и когда у него погиб знаменосец, он сам поднялся на стену со знаменем и раскроил древком голову турку, а другого сбросил со стены в ров. Прекрасный человек, – только водка его загубила... Впрочем, говорят, он бросил пить?"
– "Да, он перестал пить. Он больше не лазает по чужим стенам, но... Он сильно переменился к лучшему".
Князь кивнул понимающе и на лице его появилась отеческая улыбка:
– "Не осуждай его, Саша. Это великое счастье – на склоне лет найти единственную, Богом данную, женщину. Мать твоя любит другого, он тоже нашел свое счастье, а то, что в вашем кругу не бывает разводов...
Он – хороший солдат. Плохой, ужасный генерал, но – великий солдат. От него никто и никогда не ждал дерьма, как...
А вот ум свой и таланты батька твой – пропил. Не пей... У тебя есть это в Крови – заклинаю, – не пей".
Я вдруг ощутил самую искреннюю приязнь к этому человеку и знал, что он тоже меня любит, как сына своего старого боевого друга. У меня даже не было сил намекать ему на то, что друг его – не мой отец. Потом все переменилось, ибо я понял, что приветствие сие было лишь способом досадить моей матушке. Сладок поцелуй друга – Иуды...
После князя я встретился с Котляревским. Если князь напомнил мне изящную статуэтку пастушка из фарфора, Котляревский по облику был схож с медведеподобным Петером. Кстати, он был ровно на год старше меня и единственный из хозяев свободно говорил по-немецки. (Его матушка была наших Кровей и мы сразу нашли общий язык и сдружились.)
Природная Петькина мизантропия послужила причиной отсылки сего блестящего офицера сюда – на Кавказ. Будучи немцем по матушке и хохлом по отцу, Петя был слишком заносчив (как истый хохол) и чересчур педантичен на русский вкус. Я в Латвии видывал и не таких (тот же дядя Додик был не подарком), но русские не привыкли к такому норову и обращению.
Первое, что бросалось в глаза при виде Кислицына – его бледное лицо и нездоровый румянец. Несчастный все время подкашливал (частенько с кровью), и все кругом делали вид, что не видят этого.
Судьба сыграла с Кислицыным злую шутку. Он был одним из лучших и выпускников Колледжа. (Его ставили на одну доску лишь с его другом и одноклассником – Мишей Сперанским.) Таланты его были настолько ярки и неоспоримы, что "на разводе" его определили в Англию – самый высший пост для русского резидента! (Сперанский попал в католический Рейнланд – менее важное место работы.) И тут – чахотка в такой форме... С таким кровохарканием только в туманы!
Вот и перевели умницу Кислицына на знойный юг. В края, куда в петровские времена ссылали сифилитиков.
В интенданты же он попал по весьма забавной причине. Где умный прячет лист? В лесу. Вот и выходило, что весь цвет нашей разведки прошел через интендантские склады. Вместе с самым гнусным дерьмом нашей армии. Зато почти никого из нас не раскрыли. Мы так искусно маскировались под штатных складских воров, да идиотов, что борьба с нами стала просто немыслимой.
Все вражьи шпионы, коих мне пришлось "исповедать" в те годы, жаловались на этакий экивок со стороны "азиатской хитрости русских".
С другой стороны, такая система работы натыкалась на известные неудобства. При интендантстве хорошо развивалась будущая жандармерия, но не разведка. Мы принуждены были засылать наших людей в тыл противника, а по Уставам интенданту запрещалось иметь дела с населением, дабы исключить расхищения. Во всех странах интенданты одинаковы, норовя стырить, что плохо лежит.
Вот и вышло, что либо мы "обнаруживали себя", объясняя начальству зачем мы дружим с "местными", либо засылать русских. В обоих случаях результат был самый плачевный. Так что мое появление было воспринято Кислицыным, как "манна небесная".
Так нашим обществом стали интенданты русской армии. Я ничего не хочу вспоминать дурного об этих людях, тем более что среди них могли быть мои "братья по цеху". Впрочем, если таковые и были, скрылись они от меня замечательно. Но странно было б их встретить в тыловой Астрахани.
Астрахань – Богом проклятое местечко. Особо в июне месяце. Арбузы еще не поспели, зато успели вырасти комары. Здесь у них главное гнездовье на Волге. Мухи тоже...
Мы бились на такой вот заклад.
Берешь стакан молока и наполовину его выпиваешь. А затем чуть прикрыл его ладонью и ждешь муху. Та чует запах молока и летит на него, как ошпаренная, а ты открываешь ей дырочку и когда муха лезет в стакан, ты ее хлоп – и она там. Как только она шлепнется в молоко, можно приоткрыть дырочку и – следующая. За час запросто наловить полный стакан мух, – самых что ни на есть жирных, черных, да раскормленных. Так что под конец непонятно чего там больше, – черного, или белого.
Тут устраиваются пари на то, кто больше мух наловит. А чем еще заняты офицеры в провинции, когда в тени под сорок?
Коли пить горячую водку, да – по жаре, большие куличи бывают для сердца и – вообще. А так, – соснули минут двести, мух наловили и вечерком, по холодку – скатерку на камушки, заветный пузырек из погребка, пожарили барашка и аля-улю. Чем не служба?
Вот тут-то и вылетает на охоту комар. Только рот разинешь, чтобы ее, родимую, на место препроводить, как он, зараза – прямо в рот! Так и пили водку – пополам с комарами. Дикое место. В Баку – не в пример лучше, – там всю эту летучую нечисть сносит то в горы, то – в Каспий, так что пьется совсем без забот.
Правда, пока я там был, – из-за магометанцев пили мы втихаря, зато теперь там – раздолье. Так что уезжали мы из Астрахани с огромным облегчением и во все глаза смотрели на берег, – когда Баку?
Баку появился ровно через полчаса после того, как мы на баркасе сменили андреевский флаг на тевтонский крест. (Русским запрещалось подходить с моря к Бакынской крепости).
К нам подошли две посудины, с коих на борт поднялись персидские таможенники и два англичанина. Капитан флота Его Величества Бриггс и глава персидской контрразведки – полковник Джемис. Два бледных слизня с ухватками шпиков из водевиля.
Так я и приступил к исполнению моей первой миссии. Я – купец средней руки Пауль Мюллер, несчастный изгой, обратившийся в магометанство по двум гнусным поводам, – любви к "травке" и мальчикам. (Многие немцы приняли магометанство, дабы на знойном Востоке вкусить сего зла.)
Магометанцы не пьют и европейцу, не знакомому с гашишом, не сойтись с ними накоротке. "Мальчики" ж возникли из-за того, что мне нужно было "бросать якорь".
Но кого оставлять в жарком Баку? "Неверные" настолько ущемлены здесь в правах, что к важным персонам допускают лишь баб, да – "бачей". Невольницы заперты в гаремах, тогда как "бачами" персы любят "делиться с друзьями". А как в моем обществе возникнут "бачи", коль я – не "люблю мальчиков"?
(Сегодня практически все мои люди, отбывающие на Восток, обязаны "любить" "травку" и "мальчиков". С волками жить...)
Со мной и моим отрядом (кроме пятерых "горшков" по штату) плыли семеро – все вылитые Ганимеды и Адонисы. Все потомственные "бачи". У всех родные убиты, или зверски замучены персами. У всех на нашей стороне оставались братья и сестры.
Коль о том зайдет разговор, дамы распаляются совершенно:
– "Мы и не знали, Александр Христофорович, про эти ваши таланты! Стало быть вы – по обоим полам мастер?"
На что мне остается только потупить глаза и признаться, что "любовь к отрокам мучит меня от роду, но лишь невинное дамское сердце спасет меня от сего наваждения".
Вообразите, – сие мигом находится! (Правда, редко – невинное.)
С "травой" кончилось хуже. Много лет я страдал, пытаясь расстаться с сей ужасной привычкой и спас меня Аустерлиц, вернее – ранение. Когда я лежал в клинике, я плакал, я молил сиделок дать мне затяжку, хоть – пожевать этой мерзости и грозил им ужасными пытками, коль они не сжалятся надо мной.
Полгода я был прикован к постели и затем еще три месяца учился ходить... И наваждение отпустило меня.
Сегодня, в моем тяжелейшем ранении, я вижу – Перст Божий. (До тех пор я знал себя сильным, – Сам Господь послал мне сие испытание, что я осознал насколько я – слаб...)
Так я "сыграл" Пауля Мюллера – анашиста и содомита. Но что было делать с Александром фон Бенкендорфом? Мой приезд в Астрахань был замечен и я не мог "растаять" посреди Ставки!
Той порой мимо Кавказа ехал граф Георг Магнус фон Спренгтпортен. Официальной целью поездки была инспекция Сибири, но в какую пору генерал Ордена бил ноги по таким пустякам!
На самом деле – Учитель направлялся с секретной миссией в Китай. Насчет границы, проблемы английского появления в Гонконге и возможности поставок нами оружия ради того, чтоб британцами в этом самом Гонконге более и не пахло.
Сразу доложу, что миссия эта кончилась успехом частичным. Граф остерег узкоглазых от авантюр в нашем Приморье, но не смог добиться отказа англичанам в базе на Юге. (За это китаезы раскатывали губу аж – по Амур!)
Мы отказали им в такой наглости, и чтоб им жизнь медом не пахла, заложили на спорных землях крепость в бухте Петра Великого. Косоглазые, науськиваемые бритонами, конечно, проверили крепость новой постройки, а когда дело вышло им боком, думали взять свое на Гонконге, но и там им был полный отлуп.
К той поре мы заключили союз с англичанами в Азии и вопрос об их присутствии на Гонконге (и нашем в Приморье) более не стоял. Многие верят, что если б я в действительности поехал со Спренгтпортеном на Восток, – сама география Китая сегодня была бы немного иной. Им возражают, что тогда бы иной была история и нынешнего Кавказа, а нефть нужнее чая и шелка.
Все эти доводы основаны на моих дальнейших успехах в моем ремесле и не берут во внимание возраст. А мне было девятнадцать и у меня еще молоко на губах не обсохло.
Сам я никогда осмелился задрать нос выше Спренгтпортена. В 1810 году, когда я завербовал министра Иностранных дел Франции – князя Талейрана и министра внутренних дел – графа Фуше, я не решился дать гарантий их преданности и слезно просил графа прибыть в Париж и составить мнение по сему поводу.
Спренгтпортену тогда было без малого семьдесят и ему очень не хотелось покидать кресло генерал-губернатора Финляндии из-за этой безделицы. Но ради дела он "оторвал от подушек свои дряхлые кости" и самолично прибыл в Париж.
Там он встретился с Талейраном и Фуше, нашел мою работу выше всяких похвал и за моей спиной рекомендовал меня, как своего Наследника на посту главного Иезуита Российской Империи.
Старик отошел от дел сразу после Войны, но вплоть до его смерти я считал своим долгом держать Учителя в курсе всех дел и чаяний Ордена, а он щедро делился со мной своим опытом. Лишь после его похорон я осмелился "надеть его сапоги". (В Ордене не любят молодых, да – больно шустрых.)
Как бы там ни было, – Спренгтпортен возвращался назад осенью 1803 года и я хотел кончить дело в Баку до этого срока.
Для связи ж с Кислицыным мне оставили Воронцова – сына "дяди Семена", нашего тогдашнего посла в Англии. Дружба (с известным осадком) матушки с княгиней Дашковой была притчей во языцех и я с новым поколением воронцовского клана вырос на самой близкой ноге. (Как я уже доложил, на расстоянии "оптического прицела" – конечно.)
Мишу, кстати, нарочно прислали в Астрахань, – именно "страховать" меня. "Спались" я в Баку – от кола в мягкое место меня мог спасти только сын нашего посланца в Англии. С иным английские контрразведчики не стали бы и разговаривать. С другой стороны, – тот же "Мишенька" бдел за тем, чтоб я не слишком-то преуспел. В интересы воронцовского клана, Одессы и Киева не входил захват "нефти".
"Нефть", она же – "нафта", она ж – "земляное масло" всегда производилась в Баку и использовалась для различного поджигания. Но впервые она вошла в моду и стала "объектом государственных интересов" лишь с изобретением паровой машины Уатта.
Первые паровик работали на дровах. Их потомство перешло на уголь первое время древесный. К началу этого века все поняли, что паровые машины надо топить углем каменным – у него выше температура горения и от этого сильнее давленье в котле. Увы, каменный уголь надобно чем-то разжечь... Вот тут-то и нужна нефть. Особенно в "безугольной" Ливонии.
В наших краях нет и не может быть залежей природного угля. Зато, – в северной части Эстляндии обнаружены залежи сланцев. Они горят с меньшей температурой чем угли и их еще труднее поджечь, но... Так наши фабрики стали самыми "жаждущими" на нефть. Скорость ее потребления превысила все разумные нормы и нам стало нужно завоеванье Баку.
А Воронцовым – ровно наоборот. Экономическая конкуренция, отсутствие реальной промышленности в Одессе и Киеве, но – большая урожайность местных земель... Воронцовы всегда были против любой промышленности в России.
А Государь Император, – всегда "За". Хоть он и страшно не любил моей матушки. Но стоило ему уяснить, что захват нефти станет решительным шагом Империи в "индустриальное общество", он ни капли не колебался. Через много лет он скажет мне по секрету:
– "Я не верю вам, лютеранам. Вы спите и видите – как бы развалить мое Государство. Но, что изумительно – все эти годы мои цели всегда совпадали с Вашими. Поэтому... Я попрошу Константина отказаться от трона в пользу Вашего протеже – Николая.
Имею надежду, что, став хозяевами сей страны, вы не с той скоростью разделите ее пополам, как сегодня божитесь. Вашим фабрикам нужна бакинская нефть, уральский чугун, сера и золото Туркестана... В сем смысле Вы промышленники в сто крат лучше для всей страны Константина с его текстилем, да конфетными фабриками.
Тем нужна только Польша, да может быть – Дон с Украиной... Ведь лен, да овес не растут ни в тайге, ни в пустынях... да и не купят там конфеты с мануфактурою!
Стало быть и заботиться о тамошнем населении Константин – не подумает. Вам же нужны сибирские, карельские, да – американские недра, а земли там богатейшие... Но – без Народа их не поднять. Ради тамошнего народа, да подземных богатств все – Вам оставляю".
Александр был странным правителем. Он был весьма слаб, беден, никогда не имел поддержки ни в свете, ни в армии, но – процарствовал четверть века. И недурно процарствовал!
Я думаю, что истинный внук моей бабушки всегда "нутром чуял" интересы России и, как мог, пытался их добиваться. А здравый смысл говорит нам, что то, что выгодно Империи, выгодно и тем, кто здесь правит! Это лишь временщики с гешефтмахерами будут рвать по живому, а что – мне, что – всем нашим интересно оставить на жизнь что-то деткам. А еще лучше – внукам. И правнукам. Поэтому-то Александр – всегда всех нас устраивал.
А вот клан Воронцовых меньше других заботился об "общей корове". За это и – потерял былую Власть и влияние. Тот же "Мишенька" на Кавказе много всем пакостил, передавая что знает своему папочке, а тот – англичанам. А уж те – обо всем "наставляли" персидского шаха.
Были вы когда-нибудь в балагане? Там есть номер с борьбою "нанайских мальчиков". Так вот – пока на Кавказе был Воронцов и персы знали все новости с первых рук, все что мы делали и было – "борьбою нанайских мальчиков".
(Сию особенность обнаружил и "вычислил" мудрый Кислицын. Он же придумал, как снабжать персов чрез сей канал хитрой дезинформацией. Когда ж все открылось, мы "взяли за жабры" пару интересных людей в "Интеллидженс Сервис", – они "прошляпили" наши подвохи и мы пригрозили...
Но тут – умолкаю, ибо сие по сей день – Тайны Империи...)
Что мы могли с Воронцовым? У него "был большой блат" в окружении Константина и арест означил бы "войну" с "Поляками" и одесской диаспорой.
Поэтому его всего лишь отозвали с Кавказа и – все. Слышали байку о "неотвратимости наказания"? С одной стороны – как же! С другой – когда мы "со товарищи" дотла разоряли этих изменников, Государь не повел даже бровью. А нищета для сих гордецов стала наказанием худшим, нежели "публичная порка". (Что толку во всех ваших крымских дворцах, когда они заложены-перезаложены, а в дверь стучат кредиторы?)
Всем известна весьма злая пушкинская эпиграмма:
"Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но – есть надежда,
Что будет полным наконец".
Что тут добавить? Весьма точное описание нашего "Мишеньки".
Я, извините за выражение, ржал до желудочных колик, впервые услыхав эти строки, и во всем согласился. Конечно, на словах я соблюдал все приличия и даже как бы искренне возмутился пушкинской выходкой, а в ответ получил замечательное во всех отношениях письмо, в котором мой друг плакался на "негодного арапчонка", который якобы чем-то обидел "графа от гешефтмахеров".
Я долго напрягал воображение, пытаясь догадаться – в чем была вина "черномазого щелкопера" (по определению "Мишеньки"), но так ни до чего и не додумался.
Тут Воронцов обиделся на мою непонятливость и написал, что Пушкин как-то "нарушил семейную гармонию дома" (sic!). После чего следовала ошеломительная по своей сути просьба:
"Не мог ли бы ты совратить главную возлюбленную сего негодяя, дабы он так же мучился, как и я – твой старый друг".
Прочтя это письмо, я долго терзался известными сомнениями. Неужто наш Миша крепко запил, или заразился какой гадостью, получив разжижение мозгов? По моим понятиям, – написать такую ересь можно лишь в сильном подпитии, или – тяжко болея рассудком. Да и где это было видано, чтобы граф не смог выпороть на конюшне какого-то там рифмоплета, или барон отбивал у раба "мочалку", пахнущую солянкой, да кислыми щами!
Пушкин был моим питомцем по Царскосельскому Лицею. (Я – попечитель сего заведения и оплачиваю его из своего кармана.) Я отвечаю за лицеистов и никто не смеет тронуть их без моего дозволения. Вот мне и пришлось принять меры к моему протеже. (Я не хотел с Мишей ссоры.)
Пушкин ходил тренироваться в тот самый фехтовальный зал, где я давал бесплатные уроки для юношества. Однажды я подстроил дело так, что в часы пушкинских тренировок зал был закрыт, зато всем пострадавшим предложили прийти в очень дорогое вечернее время – по утренним ценам.
Я, будто невзначай, оказался без пары и предложил Пушкину, который был "случайно оставлен товарищем" (такие уж у него были товарищи – тридцать рублей серебром...) легкий спарринг без ставок.
Пушкин выказал себя недурным фехтовальщиком, но больно книжным. Я высказал это, он вспылил и я предложил напасть, как на настоящей дуэли.
Подначить его было делом несложным. Южане вспыхивают от первой искры, в то время как моя Кровь дозволяет мне не терять головы на "самом горячем".
Стоило моему визави потерять душевное равновесие, атаки его стали сумбурны и убить его не составляло труда. Я был поражен.
Коль "Мишенька" не нашел в себе сил зарезать на официальной дуэли такую горячку, стало быть одесские дела были настолько плохи, что общество не допустило бы убийства – столь откровенного.
Я немудреным ударом выбил шпагу из руки арапчонка и, приставив клинок к его горлу, сказал:
– "Никогда не дерись на дуэлях. Ты слишком благороден для сего дела и вообразил, что дуэль – соревнование в мастерстве. Отнюдь.
Тут убивают без всяких правил. А ты – слишком шпак для сего развлечения. Меня просили убить тебя – тем, или – иным способом... Рассказывай, что там стряслось меж тобой и Воронцовым – в Одессе?"
Пушкин стоял бледный, как смерть, – шпага его была отброшена далеко за барьеры, а моя "Жозефина" уперлась прямо в его кадык.
Но что удивительно – именно перед лицом опасности сей штатский сопляк мигом пришел в себя и даже приободрился. Мне это понравилось, я убрал "Жозефину" в ножны и хлопнул в ладоши. Нам подали полотенца и холодной воды и мы разговорились.
Пушкин, не догадываясь о размахе моей службы, был поражен моей осведомленностью во всех его приключениях, но рассказал все – без малейшей утайки. Он не солгал ни в одной мелочи из тех, что мне были доложены моими людьми и я поверил ему во всем прочем. Не смею воспроизвести сей истории, ибо здесь замешана Честь Дамы, но на мой взгляд, в том, что случилось виновен был только сам Воронцов, а Пушкина я решился взять под мое покровительство.
Что любопытно, я в тот раз даже не озаботился прочтением стихов этого Пушкина, – на носу была смена царствования и у меня не о том болела голова, так что после этой памятной встречи мы с ним расстались на пару лет. Воронцову же я послал довольно жесткую отповедь, в которой советовал, – если так уж задета его честь – вызвать "боярина Пушкина" на дуэль, ибо "он не арап, но Пушкин и вы – равны по Крови, – его арапская равна Вашей еврейской".
Воронцов на меня страшно обиделся, утверждая, что приведенное мной четверостишие не о нем, но моей персоне. Эпиграмма против самого Воронцова была якобы мягче и добрее по смыслу. Когда же ему говорили, что Пушкин сам подписывает ее "На Воронцова", "Мишенька" намекал:
"Мы живем в такие года, что издать строки "На Государя" безопаснее, нежели озаглавить их "На Б..." – у Государя и руки, и память – короче!"
В этих словах был легкий смысл, но... К той поре обострились отношения с Англией в деле с признанием Свободы для Греции. Нам нужен был друг на Юге, англичане же пытались нас на Юг не пустить...
Бритоны отчаянно интриговали, а Воронцовы обеспечили их деньгами в России. На сии деньги была подкуплена чуть ли не половина Сената и при дворе стали слышны голоса, что нам важней дружба Турции, чем приязнь "греческих пиратов с разбойниками".
Может быть – так, но турки вырезали греков целыми островами и я хорошо помнил, как резали моих предков польские палачи. А мои предки и были "ливонскими пиратами и разбойниками". Вопрос о Признании Греции не столь явен в плоскости политической, но мое Сердце всегда знало – на чьей оно стороне.
На мои деньги я выписал греческих лидеров, чтоб они рассказали, что выделывают турки в этой стране. Я нанял писателей и художников, чтоб они словом и видом донесли до России турецкие мерзости. Воронцовы приняли это как вызов и начали со мной "таможенную войну". Сперва было тяжко, потом общественное мненье в России склонилось на мою сторону и я разорил Воронцовых до тла...
Приказал же я "кончать с Пушкиным" совсем за иное...
Каково мое первое впечатление от Баку? Когда мы встали у пирса и сошли на берег, – я увидал шесть голов, прибитых к огромному деревянному кресту, смотрящему в море. На кресте была табличка на персидском: "Так будет с каждым гяуром, приблизившимся к стенам сего города!" В моем животе враз что-то сжалось и съежилось...
Ко мне подошли мулла и толмач, потребовавшие прочесть магометанскую молитву и поклясться на Коране в том, что я не имел дела с русскими, не люблю русских и все мои помыслы направлены против России. А еще они велели плюнуть на святое распятие.
В ответ на это я высмеял их, спросив, как они себе представляют, что я не имел дела с русскими, если я проехал через всю Россию? Они тут же закивали головами и по их довольным рожам я понял, что удачно миновал первую западню. Тогда я показал на тевтонский стяг и поклялся на Коране, что ливонцы не любят русских. Клятвы мои были горячи и решительны, а мои люди в один голос подтвердили мои слова. Что касается плевка на Распятие, я сказал, что латыши – лютеране и не стоит нарушать их веру. Или пусть англиканцы плюнут первыми. После недолгого шушуканья, английские офицеры отказались от сего святотатства и освободили от него латышей. Наступила моя очередь.
Я облобызал Коран, оставив на нем немало слюны, и воскликнул:
– "Насколько я почитаю Писание Магомета, настолько ненавижу – распятого идола!" – и с легким сердцем плюнул на деревяшку. Мулла увидал, что я сделал это со спокойной душой (а у мулл на сие глаз наметанный) и сразу же успокоился. (Был такой мужик – Аристотель. Он однажды сказал: "Из ложной посылки – вытечет, что угодно".)
Только когда нас отпустили, я ощутил, насколько меня бьет озноб, а по спине текут струйки липкого пота. Лишь утерши испарину, я поднял голову и посмотрел в выклеванные глаза черепов.
Меня обуяла какая-то неприличная веселость и я, подмигивая и показывая язык оскалившимся, прошептал им по-латышски:
– "Ну что, спалились – олухи лапотные? Учить вас некому... Ну да ладно, братцы, потерпите еще – теперь недолго осталось, – сниму я вас. Ей-Богу сниму".
Хорошо было сулить безгласным костям всякую ересь, – жизнь решала по-своему. Дело стало клониться к осени, а я еще ни на шаг не приблизился к моей цели. (Я не ведал о том, что с подачи милого "Мишеньки" персы знали мое настоящее имя и то, что возможно – моя миссия как-то связана с русской разведкой.)
Тут начался мухаррам. В этом месяце в незапамятные времена имам Хусейн – внук самого Магомета поднял мятеж против султана Язида и в сражении при Кербеле был убит неким Яхьей 10 мухаррама 61 года лунной хиджры (примите дату, как она есть – у магометанцев собственное исчисление времени).
Вследствие убийства магометанский мир раскололся и с тех пор половинки нещадно враждуют друг с другом. Последователи семейства Магомета зовутся "шиитами" и превыше всего ставят Коран. Сторонники светской власти, опора султана – "сунниты" и их стиль правления более светский.