Текст книги "Призванье варяга (von Benckendorff) (части 3 и 4)"
Автор книги: Александр Башкуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)
Но когда вы услышите подобные разговоры, знайте – перед вами масон. Ежели не в делах, так уж – в помыслах.
Я делю мир на две категории: военных и штатскую сволочь. Верней так, как это делают вольтерьянцы: на тех, кто – Верит, и – атеистов. Или так, на то, как человек отвечает: "Что первично, – Материя, иль Сознание?"
Мой личный опыт показывает, что Люди Верующие в миг Нашествия подают заявления в Армию и уходят Служить – неважно как и в каком звании... Тот же Герцен может сколько угодно звать себя Мистиком, или Философом. В дни Войны он – "поборник Высшего Разума" взял в руки ружье и прошел со мной от Москвы до Парижа. И с нами в едином строю шли министр Культуры – Сережа Уваров, да – "нигилист" Чаадаев.
И в то же самое время среди офицеров находятся этакие...
А почему? В чем сия разница? За что пошли воевать Герцен (Яковлев) с Чаадаевым?
За то же самое, что Уваров, да Муравьев-"вешатель" – "за Русь-Матушку"! Я же, к примеру, воевал "за Ливонию" и "народную Церковь". Но что – "Русь", что – "Ливония", – не суть Вещи. Сие...
Это – нельзя объяснить. Это – милая Балтика, – то свирепая, то ласковая, как поцелуй милой матушки. Это – болота и дюны, и тот самый торфяной, мшистый лес, коий кормил, да поил "лесных братьев". Это – долгий осенний дождь, коим так приятно дышать после нудного лета...
Я Люблю мою Родину и этого – необходимо и совершенно достаточно, чтобы в страшный час я пошел ее защищать. Я – солдат. Я Верю в Господа и Ливонию. (И в сем смысле я – брат всем тем разбойникам, да пиратам моего батюшки. В душе я – скорее разбойник, чем штатский...)
У штатских же – все не так. Для них важнее Материя. Экономика. Мамона. "Нет Бога, кроме Адама Смита и Рикардо – Пророк Его!"
Я не могу и не буду спорить с сием, но...
Ежели вычесть нас – Военных Идеалистов, Материалисты Европы разделились в те дни на два лагеря: Феодальных Собственников и Буржуазных Торговцев-Производителей. Нравится нам сие, или – нет, но Капиталистическое Производство во сто крат выгоднее и прогрессивнее феодальной барщины, иль даже – ренты.
Поэтому, – ежели вас не держала Любовь к родимому краю, вы скорее всего были за Бонапарта. С точки зрения Экономики, иль Технического Прогресса его позиция была лучше нашей. Поэтому масоны всех стран (а масонство "наднационально"!) были всячески за него и гадили нам, как могли...
Сие принято затушевывать, но Отечественная Война стала не только войною "русских с Европой", иль "католиков с не-католиками". Помимо всего, это была и Война "Аристократии с Буржуазией" и сие – весьма важный факт.
Зарождающаяся Русская Буржуазия с первого дня не скрывала, – на чьей она стороне. И помогала она Бонапарту – чем сможет. (Просто сегодня она боится это признать.)
Угасающая Аристократия Франции (да и – Австрии, как вы уже поняли) на деле же была – вместе с нами и тоже помогла в Сраженьи с Антихристом.
Мы победили. Дорогою Ценой. Ценой почти полного истребления своей же собственной Буржуазии и отбросом страны в экономике чуть ли не на сто лет назад...
Но мы знали – на Что мы идем и по сей день Верим: Россия (для нас Ливония) важней любых Денег.
Нынешнее Правительство – сплошь Генералы. Герои Войны. Цвет Имперской Аристократии.
Ни одного "буржуина", никого – из "низов". Ни единого – с "университетским" экономическим, иль финансовым образованием... Вот чем заплатили мы за эту Победу!
Теперь вы, наверное, понимаете, – сказать, что у всех нас было тревожное чувство – значит ничего не сказать. Это еще пустяки, когда "гангрена жрет" вашу ногу! Что делать, когда всем ясно, что "гниет голова"?!
Поэтому, когда я прибыл в Дерпт, я собрал всех и сказал:
– "Господа, у нас мало времени. У меня есть неопровержимые сведения, что Война грядет летом. Что бы мы ни сделали за сей срок – уже не пойдет в производство...
Заводы только "просыпаются ото сна"... Резкое падение производства в последние годы сыграло даже позитивную роль, – смею вам доложить, что с этих дней в серию пошло новое ружье нашей армии. Оно лучше, точней и "ухватистей" чем тот ужас образца середины прошлого века, коим до сего дня воевали солдаты... Но оно – гладкоствольное и этим все сказано...
Производится оно как раз на тех мощностях, кои "спали" до сего дня и наше Артиллеристское Ведомство думает, что мы успеем хотя бы частично перевооружиться к Нашествию. Из этого ж следует, что... Все что мы с вами сделаем – просто негде производить. И тем не менее...
Я уже просмотрел доклады всех групп и думаю, что у нас все возможности довести до ума пять-восемь проектов. Это немного. Но даже одного из них возможно достаточно, чтоб наша армия получила военное превосходство.
Именно потому – не ждите благодарностей. Не ждите наград. Позиция нынешнего правительства такова: мы отстаем от прочей Европы, – поэтому нужно сдаться Антихристу!
Любой наш малейший успех будет встречен в штыки...
Не удивляйтесь, – коль за открытие вас пожелают загнать в Сибирь. Постарайтесь не говорить ничего – никому из столицы, а ежели что – сразу ко мне. Чем сможем – поможем.
Вот, пожалуй, и – все..."
Я – не Цицерон. Я не знаю и не умею всего. Но люди поверили мне. Аудитория "парадного зала" моей "Альма Матер" выслушала меня, а затем разошлась – будто бы ничего не случилось. Но работы по каким-то причинам пошли не в пример веселей и уже после Войны все ученые говорили, что у них появилась какая-то цель и еще... Гадолин однажды сказал:
– "Я – швед. Пленный швед... По всему я должен бы ненавидеть Вашу Империю. Но когда пришли Вы, я вдруг осознал Цель. Не очень хорошую – я захотел "утереть нос" всем, кого по сей день почитаю "врагом" и "насильником" над моей Родиной.
Когда мы создали прицел, я был счастлив..."
Он сказал сие в день "Открытия Гельсингфорса". Верней, не "открытия" иначе я уподоблюсь кузену моему – "Просветителю"...
Дело было грязнее и проще. С незапамятных лет стоял Абосский Университет.
Потом грянула Шведская. Люди из Абвера, кого смогли – вывезли в Дерпт, а в Университете русские организовали конюшню. Зима в том году выдалась ранняя и богатейшая библиотека "древнего Або" была сожжена гревшимися казаками.
Десять лет все мы знали, что – вот эта часть Дерпта – "Дерпт", а вот эта вот – "Або"...
Когда ж жизнь среди финнов стала налаживаться, я (будучи Правителем как Финляндии, так и – Лифляндии) счел возможным вернуть финнам их Университет.
Я подал запрос в финский Парламент и рижскую Магистратуру. Многие удивились: "Зачем?" – а я отвечал:
– "У нас территория, временно отторгнутая у Европы. Ежели мы хотим остаться Европой – не надо и привыкать к деспотическим методам".
Возможно, это покажется удивительным, – но мне пришлось отвечать на вопросы, как финских депутатов Парламента, так и избранных представителей магистратуры, – "Зачем нам сей перевод?"; "Кто платит за разделение Университетов?"; "Куда именно переедет Университет и готовы ли помещения для занятий и проживания?".
Переезд растянулся на долгих пять лет строительства помещений, да жилищ для "будущих финнов", но никто не посмеет сказать, что мы "не учли народного мнения".
Русские были этому недовольны. Они говорили: "Балуете Вы своих подданных. Ничего б не случилось, если бы финны остались без Университета". "Ну, решили Вы – чего народ спрашивать? Сделали б, как Великий Петр создали на пустом месте и точка!"
Русским этого не понять, но именно такое противодействие "оккупантов" вызвало самую горячую помощь народов всех моих стран, кои воссоздавали погибший Университет – как могли. Кто-то работал бесплатно, кто-то собирал книги в новую библиотеку, а кто-то жертвовал деньги.
Я добился самого главного – "день Открытия Гельсингфорса" вылился во всенародное празднование. Народ вышел на улицы "в праздничном", на всех домах, во всех окнах были выставлены финские флаги, а на Университетской площади стояли мои егеря и роты эстонского "кайтселийта" с эстляндскими и "латвийскими" крестами и стягами.
Я не пытался и не пытаюсь (в отличие от поляков и русских) сделать моих подданных "единой страной". Мало того – я всячески поддерживаю в них "национальную самость". И в отличие от поляков и русских подданные мои стали "единой семьей" при том, что не слились в "единое целое".
И вот в такой день мы стояли у распахнутого окна Гельсингфорсского Университета, а с улицы лилась победная музыка и над гуляющими людьми полоскались финские флаги.
Я спросил у "пленного шведа":
– "Вы по-прежнему ненавидите нашу Империю?"
Гадолин долго стоял у окна, смотрел на празднующий народ, слушал музыку. Он стоял, слушал, а на глазах его были слезы:
– "Да. Ибо вот это все", – он обвел рукой пространство под окнами, "не Империя. Это – вопреки, но не благодаря ей. Это – то, во имя чего мы с Тобой воевали.
Это – наше Дитя. Немца и шведа. Это – не продолжение того страшного Ордена, коий дал начало тебе, и не итог моего шведского высокомерия... Сегодня мы породили Страну, имя коей – Любовь и я горд тем, что стою над ее колыбелью!
А Империя... Скорлупа. Когда-нибудь птенчик окрепнет, вырастет и шутя порвет сии путы... А за это – не Грех выпить!"
Так оно все и вышло. Мы работали по четырнадцать– шестнадцать часов и – были счастливы. Я не помню другого случая в моей жизни, когда б мои подчиненные с такой же охотой работали "не за страх, но – за Совесть".
Среди моих подчиненных была одна девушка...
Верней, – нет. Было не так.
Когда я возглавил Дерптский Университет, там многое поменялось. Все эти Войны сгубили моих однокурсников, зато появились новые лица. Почти все ученые – протестанты, кои успели добраться до моря в день очередного вторженья Антихриста, попадали к нам – в Дерпт.
Видите ли... Цвет науки традиционно обитает в Германии, а выхода у них не было: бежать можно было в Англию, Россию, или – крохотную Ливонию. Англичане – слишком "островитяне", чтоб по-хорошему жить с "иноземцами", русские... Поймите правильно: я – немец и не считаю Россию местом для немцев.
Я имею в виду не политику Государства, и даже не "высший свет". Здесь-то все хорошо. Но нищие эмигранты оказывались несколько в ином слое общества и там возникали всякие обыденные: бытовые, рутинные и – скажем так, – культурные сложности. Это не выставляется на показ, но сие существует.
Поэтому все эти люди ехали в Дерпт.
За годы вынужденной эмиграции эти немцы составили свой – особый мирок, в коий мне нужно было попасть, – ежели я надеялся руководить сими людьми.
Дело сие не так просто: люди ведут себя совершенно по-разному в отношении равных себе, иль – пред начальством.
Судите сами, – люди науки что-то там делают, а тут приехал – черт знает кто, хрен знает как и начинает командовать. По-внешнему виду – явный "Сапог", да и то, что я – сын моей матушки, – известный порок! А, – ясно: "родственник"!
Сие – нормальная реакция нормальных людей. Особенно штатских, – да в отношеньи "армейского идиота"!
Вспоминаю две шуточки:
Генерал – Академикам: "Раз вы тут умные – почему же вы не ходите строем?"
Академик на заседании Генерального Штаба: "Господа, почему вы планируете столько потерь – неужто не жаль солдат?"
Первая шутка вызывает дикий смех в академии, вторая – в казарме. Ну и – так далее...
А теперь вообразите, – армейский начальник вызывает своих академических подчиненных в пивную, чтоб "сблизиться". Иль – на охоту. Ну, – может быть в "баню"...
На сколько ученые поверят "чудаку (подставьте что-нибудь непечатное) в сапогах" на таких посиделках? То-то...
А как руководить своими людьми, ежели они и не ведают – что у тебя за душой?! Бить себя в грудь, крича: "Я – еврей! Я – энциклопедист!" наверное, глупо. Заставлять их играть с собой в шахматы... Тоже – как-то не так.
Мне нужен был человек из сей – "эмигрантской" среды, коий бы мне поверил и понял – кто я. И объяснил это людям "научного круга". Этакий толмач-переводчик.
А как делается сие?
Со времен Иезуитского Ордена есть старый способ. Надобно сыскать женщину, переспать с ней, и – ежели ей сие придется по нраву, она сама введет вас в "свой круг".
Ну, ежели вы поклонник – иных приключений, "сыскать" можно и юного "протеже". Правда, и "Круг Своих" будет в сем случае – более чем специфический.
Я хотел бы быть честным, – пока я был молод и "не имел прав" на женщин (имеются в виду – красавицы гарнизонные, иль – "на постоях"), кои "раздаются в согласии с чином", у меня самого были "ночные горшки", и даже – "клюквы". Это дело – естественное и покуда вы молоды и сами не "клюква", в армии глядят на сие – "между пальцев".
Но я человек – весьма верующий. Когда меня тяжко ранило на льду Одера, и "отнялось все ниже пояса", я понял, что сие – Божья Кара. Я – еврей и по Закону не должен быть ни с рабами, ни – "смазливыми мальчиками".
Я сказал тогда Господу: "Прости меня, дурака, Господи! Ежели вернешь ты мне все, что отнял – буду я этим пользоваться только так, как задумано Тобой и Природой!"
Как я уже говорил, – Чудо произошло. И с той самой поры я зарекся не то что – от "мальчиков", но даже от любых глупостей на французский, иль греческий лад с обычными "девочками"!
Я – не ханжа и не мне поучать юношей, как им быть. Пока у нас Рабство и пока есть обычай "запрещать юному барину портить девок" – мужеложество непобедимо. Так как я сам не считаю возможным дозволять "соплякам" портить женскую жизнь, – я что есть сил борюсь с русским рабством. Когда оно кончится, "содомия" в войсках уйдет, как явление и у нас станет Чище.
Не смею никого осуждать, но при первой возможности ставлю в пример собственную Судьбу, – ежели кто-то думает, что мое "мужеложество", пристрастие к гашишу, или опию, бездарный провал в Ватикане, иль – подобие мятежа в Шуше – набор каких-то случайностей...
Поверьте мне, – случайностей НЕТ. Довольно оступиться в чем-то одном и Враг Рода всего Человеческого начинает сжирать тебя по частям.
Подумаешь – утолил свою похоть с безответным рабом! Ну, – затянулся ты анашой – какая глупость! Сжег пару ничем не повинных мирных деревень с чеченами – ну так на то была какая-то Цель! Взбунтовал полк против старшего командира – командир вроде сам был виноват! Вместо того, чтоб примирить два народа – нарочно подтолкнул их к еще более лютой вражде, – одни из них были "Наши"! Провалился, как потс, в Ватикане и Предал, и Продал своих же – так потом все обернулось лишь к лучшему!
Так можно долго оправдываться, но Истина в том, что с каждым "витком", каждым "шагом" Деяния все Страшнее и Горьше, а Расплата...
Герцен писал, что я искупил многое из того в дни отступления из-под Аустерлица... Господь видел, как я страдал и нарочно провел меня чрез все круги ада – "голодание на наркотики", ранения, голод и холод... Наконец, Паралич.
Рассказывая о сием в Школе Академии Генерального Штаба, я говорю:
– "Ребята, Вы уже взрослые люди и не мне Вас учить. Да и не имею я на сие – Права...
Но зарубите себе на носу, – разведчик гибнет от малости. От того, что – где-то, в чем-то – пошел он в обход Заповедей.
Верьте в Господа. Он – все Видит, все Знает. Любая Ваша Пакость выйдет вам Боком самым неожиданным образом.
Преступайте Заповеди лишь тогда, когда уж точно – совсем нельзя по-хорошему. И никто – ни Общество, ни Государство, ни Церковь – в этом вам не Судья!
Я убоялся мнения Общества и решил быть "как все". Должны быть у мальчика моего возраста и сословия "ночные горшки" – и я согрешил против Господа. И жизнь моя полетела наперекосяк.
Вернулся я к Господу и стал жить по Совести, – все у меня получилось. Стал я – и Ученым, и Разведчиком, и Генералом... В общем, вам, ребята, решать – Дело сие... Меж Вами и Господом".
Такие вот правила вывел я сам для себя. Что мне было делать? "Мальчики" отпадали сразу и навсегда. Переспать с женщиной... Я сплю только с теми, кто мне – по Сердцу.
Совратить, да Испортить девицу – даже ради "сближенья" с Учеными для меня стало более невозможным. Такая вот...
Впервые я увидал мою Маргит в конце первой недели "знакомства с Университетом". Во время обеда (а он был – казенным и эмигранты не хотели его пропускать, – многие из них уносили часть обеда в горшочке, увязанном в белый платок – кормить остальных членов семьи) я шел по вымершим коридорам и вдруг услыхал плеск воды. Я – весьма удивился, – кто ж это мог позволить себе не брать бесплатный обед?!
Осторожно я отворил дверь химической лаборатории...
Там была девушка. Она мыла пробирки и колбы. На ней был нелепый черный халат, коий висел, как мешок, а на голове – какой-то серый платок, скрывавший ей волосы.
Девушка стояла с пробирками у окна и лучи вечернего солнца четко обрисовывали ее темный профиль. Я не знаю, – что вдруг сжало мне сердце...
Лишь потом, – через много лет, когда Маргит стояла у окна, держа на руках нашу старшенькую и в комнату вошла Дашка, сестра моя, жмурясь против яркого света, позвала:
– "Мама?! А, это ты..."
Я невольно слышал эти слова и до меня впервые дошло, что в профиль Маргит – вылитая моя матушка. (Что и – неудивительно, – ей она троюродная племянница, а мне – кузина.)
Я затворил за собой дверь и вошел в тихую лабораторию. Девушка видно услышала шорох и на миг оглянулась. В отличие от меня она не смотрела напротив света и перед ней оказался "Хозяин Университета" (как меж собой ученые меня называли).
Девушка страшно перепугалась, чуть было не выронила из рук мытую колбу, в последний миг подхватила ее и спрятала за спиной. Я спросил у нее:
– "Как твое имя?"
Малышка растерялась, задумалась, а потом прошептала:
– "Маргерит", – она так и сказала на англо-голландский манер – не "Маргарита", ни "Грехен", а именно – "Маргерит". Причем было сие на английский манер, – очень мягко, почти без буквы "р".
Я чуть было не рассмеялся. Хорошее произношение, холеные белые руки и благородные черты лица выдавали в малышке самую лучшую Кровь, а "Маргаритами" в лютеранской Германии зовут уличных потаскух. Уже потом выяснилось, что юная Георгина Шарлотта фон Саксен-Кобург (в замужестве Бенкендорф) страшно стеснялась должности "лаборантки" (а по сути – уборщицы и посудомойки) и работала в Дерпте под вымышленною фамилией.
Родитель ее – мой дальний дядюшка был самым младшим в доме ганноверских фон Саксен-Кобургов и ни на что не рассчитывал. (С точки зрения династической он не мог и надеяться ни на хоть самый завалящий Престол, ни – даже маленькое Наследство).
Поэтому он с младых лет стал учиться и стал в итоге – преподавателем математики, женившись на сестре своего друга по кафедре. Так как дядюшка мой ни на что не надеялся, "мезальянс" для него был почти "пшиком" и теща моя оказалась "немножко еврейкою". Вот такая вот – незадача.
После этого мои будущие тесть с тещей потеряли всяческие права на "высший свет" и жили, как и полагается еврейской семье "научного профиля".
Когда Антихрист вторгся в Ганновер, по Восточной Германии пошли массовые погромы и эта семья поспешила бежать в "еврейскую Ригу". Будущий тесть преподавал математику в Дерпте, теща – содержала крохотный дом, шурин пошел служить в "жидовскую кавалерию", а Георгина Шарлотта – решила хоть как-нибудь помочь деньгами семье, устроившись "лаборанткой".
У должности сей был большой плюс – посудомойки разбирали остатки обедов и могли унести домой больше прочих, а у моей будущей суженой были младшие сестрички с братиками...
Второй плюс состоял в том, что Маргит устроилась на две ставки и могла убирать за учеными во время обеденных перерывов, когда в лабораториях не было никого и ее никто не мог видеть. И, конечно, узнать...
Потом она до слез хохотала:
– "Вообрази, – посудомойка кою зовут Георгиной Шарлоттой! Да еще – фон Саксен-Кобург! Да я б скорей сквозь пол провалилась, чем с таким именем мыть посуду!"
Ежели вы не поняли, – "Георгина" – женский вариант от Георга Родового имени властителей Британской Империи. А о Родовых корнях прусских "Шарлотт" я уже вам докладывал.
Относитесь к этому, как угодно, но как фон Шеллинг и я думаю, что Георгине Шарлотте не пристало работать на кухне. Но – жалованья моего дядюшки на его семью не хватало, а цены на продовольствие в эти дни взлетели в Ливонии до небес...
Это в Ганновере они были – фон Саксен-Кобурги, а в эмиграции – все много проще. (А вариантов немного: пробирки, или... панель.)
Я смотрел на эту девчушку и знал, что она, конечно, не "Гретхен", но и – мыть пробирки с приличным именем...
И, вообще, с такими нежными, белыми ручками – не дело копаться в кислотах, да щелочах...
И еще – я знал, какая альтернатива для таких девочек. И Кислоты со Щелоками для меня в сто крат полезнее для здоровья, чем духи на пачулях, да новомодная ароматическая вода из розовых лепестков...
Ну, та самая – коей полощут рот после "дел по-французски", – это ж не дело, когда изо рта – разит мужским семенем!
Все эмигранты были нищи и голодны и Бог им Судья, как зарабатывать на свой горький хлеб... Кстати, – тестю моему еще повезло с местом – сказалось родство с моей матушкой. Да и Маргит приняли в Университет только поэтому...
А так, – духи-пачули, да полоскание из розовых лепестков...
Я лучше – пущу себе пулю в лоб, иль уйду жрать мох на родные болота, но... Впрочем, не мне судить.
Не знаю уж – как получилось, но я спросил вдруг (к удивлению для себя):
– "Напиши-ка, пожалуйста, я хочу взглянуть на твой почерк".
Маргит от такой просьбы в первый миг растерялась, а потом показала мне ведомость на моющие средства. У жены моей прекраснейший почерк – тоненький и убористый...
Я закрыл ведомость и сказал:
– "Передай кому-нибудь пробирки и мыла со щеточками. Пойдешь ко мне?" девушка вздрогнула, а я нарочно допустил здесь двусмысленность. Моя Жеребячья Кровь стала потихоньку бурлить от одного запаха незнакомки и ежли бы она сразу же согласилась, я бы – не устоял. И у меня была бы иная жена.
Но Маргит, не зная, что отвечать, машинально взяла очередную пробирку и пошла ее мыть. Она шла сгорбившись и боясь понять меня "в дурном смысле". Я был совершенным Хозяином в наших краях и мог бы учинить над ней и не то, что вытворял кузен мой – упырь Константин.
Тогда я, как ни в чем ни бывало продолжил, как будто случайно прерванную фразу:
– "... секретарем-референтом. У меня много встреч и мне нужен помощник, коий вел бы протоколы всех моих заседаний".
Маргит необычайно обрадовалась, ибо... Работа секретаря имеет несколько иной статус, нежели работа на кухне. (Потом она признавалась, что кроме радости – она в тот момент лихорадочно считала в уме: что выгоднее лишний обед для сестер и братишек, иль – большее жалованье секретаря!)
Я сказал ей, куда надо идти, и где меня находить – после того, как будет все передано новой уборщице.
Когда она появилась (уже в новом качестве), я не сдержал улыбки. Маргит переоделась в какое-то подобье военной формы и – надела армейские сапоги.
Так было принято при дворе моей матушки, – по новой моде даже рижские проститутки "исполняли свой долг" нагишом, но – в начищенных сапогах! Герцогство моей матушки было, конечно – больше Европой, чем дикая Русь, но восточный обычай – "походить на Хозяйку" укоренился и среди нас. Сами знаете, что происходит с водой в сообщающихся сосудах...
И вот эти вот сапоги, да подобострастное глядение в рот моего нового "референта", довело меня до того...
С первого до последнего дня моей службы в Дерпте, я начинал работу с утра и заканчивалась она – ночью. У нас не было времени на сон и всякие глупости.
Так вот, – в первый же день моего знакомства с Маргит, я выслушал последний доклад во втором часу ночи. Я распустил моих научных сотрудников, а Маргит, как секретарь, обязана была закрыть за мной дверь.
Вот когда она гремела ключами, а мы стояли в пустом, ночном коридоре, я поставил свечу на пол и...
Я взял Маргит за талию, а она была такой худенькой, что руки мои почти что сошлись...
Девушка вздрогнула и как-будто стала вытягиваться меж моими руками в тонкую струнку, пытаясь ускользнуть от меня, и – не смея мне ответить отказом. Я был для нее – Хозяин.
Мне вдруг стало стыдно. Я знал, что могу поманить ее пальцем, отвести в мою келью, а там – надругаться по-всякому, – пусть даже греческим образом, а она – не посмеет противиться. Я был Хозяин здешних краев, а она – нищая эмигрантка.
Я медленно повернул малышку к себе, чуть приподнял ее и губами почувствовал, как она плачет. Тихонько. Беззвучно.
Потом жена говорила, что у меня в ту минуту руки тряслись от похоти... и она уже попрощалась со своей Честью.
А у меня в голове – как наяву: я лежу парализованный в моих Озолях и молю Господа, чтоб он вернул мне Мужскую Силу. И еще, – тот самый вечер, когда я пришел с друзьями в Рижский театр, а там нас ждали два юных актеришки...
Актерская Судьба очень проста: без известности нету ангажементов, а без ангажементов – нету известности. Поэтому первый ангажемент "юному дарованию" всегда покупают.
Я оплатил обоим актерам (они были братья) полный ангажемент на весь год в главных ролях в "Двенадцатой ночи". За это – один из них должен был играть роль Виолы для меня по ночам на весь срок ангажемента, а другой Цезарио (в том самом смысле, как найденыша пользовал сам Орсино – уроженец Иллирии, – читай Греции). Один из них обязан был принимать нас в женском белье, парике и всем прочем, другой – греческого пажа...
Я получил свое. Мои друзья – Петер с Андрисом тоже "побаловались с актеришками" за мой счет... Да только жизнь моя понеслась после того – под откос...
Я не знаю, – почему это мне вдруг привиделось. Да только я осушил поцелуями слезы моей маленькой Маргит и спросил:
– "Тебе сколько лет?"
Она почти всхлипнула:
– "Мне? Шестнадцать..."
Ноги мои подкосились. Переспать с юной девицей – одно, но с почти девочкой – совершенно другое. Извинение тут может быть – только если мы сверстники...
Я поставил малышку на место, с чувством поцеловал ее в рот и сказал:
– "Извини. Совсем озверел я без женщин. Это – не повторится. Пойдем, я посвечу пред тобой..."
По сей день жена, рассказывая доченькам о сем случае, странно вздыхает и говорит:
– "Вот так ваш батюшка пощадил вашу мать... Знали бы вы, как я напугалась! Знали бы вы, как я на минуту обиделась, когда он – передумал! А потом он взял меня за руку и я знала, что сие – Ваш будущий Батюшка. У него руки тряслись и горели и я знала, что... Вы сами знаете – что!"
Жизнь потом пошла своей чередой. У нас было много работы и Маргит стала не только что – секретаршей, но и – поварихой, и моим интендантом и почти что – женой. (Разве что – без постели!)
У слуг всегда вырабатывается что-то навроде чутья и вскоре приказания Маргит исполнялись людьми, как мои. Как-то само собой получилось, что я познакомился с ее родителями и узнал ее настоящее имя. Но для нас двоих она так и осталась "Маргит" и многие теперь всерьез изумляются, что "Маргит фон Бенкендорф" на самом-то деле – "Георгина Шарлотта".
У людей возникает дурацкий смех и они устраивают даже соревнования как просклонять "Георгину", или "Шарлотту" так, чтоб в сокращении вышло бы – "Маргит".
Пару раз в Университете у нас была матушка. Ей, видимо, доложили про мою "юную секретаршу" и она на первой же встрече с будущей невесткою "тет-а-тет" без обиняков спросила, – не предпочитаю ли я "греческий способ", как "наследие грехов молодости", и не приучился ли я среди якобинцев "новомодному развлечению на французский манер"?
– "Мне сие важно знать, он – Наследник и я хочу быть уверена, что прихоти его не пресекут Нашу Династию!"
По рассказам моей сестры Дашки, коя присутствовала на сем "девичнике", матушка спросила сие так, как будто и вправду имела в виду – внуков от собеседницы. При том, что в доме фон Шеллингов очевидно, что мать будущих законных детей не "пользуют" ни "французским", ни тем более – "греческим способом". Такой вот – иезуитский момент.
Маргит на сие растерялась и пролепетала, что не знает, ибо...
Дашка рассказывает, что лишь при этих словах матушка напряглась, совсем по-иному смерила собеседницу уже иным, но – не менее оценивающим взглядом, а потом – спросила по-иудейски:
– "Соблюдаешь ли ты Субботу, Дитя мое?"
Маргит плохо знала (и знает) "древний язык" и сразу запуталась. Она переврала все слова и верный порядок, но хотя б – было ясно, что она получила хоть какое-то образование.
Тогда-то матушка моя и поразила сестру тем, что тяжело поднялась из глубокого кресла, поцеловала мою Маргит в лоб и сухо сказала:
– "Пойдем со мною на кухню. Я покажу тебе, как готовить мою "Куру по Пятницам". Саша ее очень любит. Береги его..."
Когда пришел вечер Пятницы, Маргит принесла мне в Кабинет ароматную курочку и мы ее съели, ломая руками и выщипывая друг для друга – кусочек полакомей.
Я целовал жирный от курочки подбородочек суженой, а она, как истинная "лиска" – фон Шеллинг, хихикала и морщила нос, как по легенде морщил его Рейнике Лис, обратившийся в человека, когда его поймали в курятнике. (По преданию, – наша "сенная" происходит от куриного перышка, застрявшего в носу предка, когда он в виде лиса воровал чужих курочек.)
Странная штука Наследственность, – но женушка так же морщит его, как матушка, сестра, и – сам я, коль у нас засвербит...
Потом я ездил в Ригу – просить благословенья у "Карлиса". (Так он по сей день и остался для меня просто "Карлисом"...)
Батюшка обстоятельно расспросил меня обо всем, – "кто она?", "чьего Дому?", какое за ней Приданое и лишь потом – обнял, благословил и одобрил мой Выбор. А дружкам сказал так:
– "Рыбак – рыбака видит издалека. Сын мой – наполовину барон, наполовину – ученый еврей. И невестка – наполовину чистая баронесса, а на половину – еврейка из образованных. Льву не жить с псом, а козлу – с кошкой. Сыскал сын, наконец, себе – равную партию, ну и Бог ему в помощь!"
Довольно странно признать, что я плохо помню – как мы работали. Все были – как "на иголках" и в воздухе носилось какое-то возбуждение.
Через много лет многие подсчитают, что за семь месяцев моего руководства в Университете было больше открытий, чем за тридцать лет до того, и – тридцать лет после этого!
Это было – прекрасное время. Мы были – единой семьей и работали, забывая себя...
Я руководил группой "по порохам", мой заместитель – швед Гадолин лабораторией оптики и "кристаллографии", второй зам – немец Тотлебен "опытной мастерской". Мы сделали: "хлорный порох", "унитарный патрон", "Blau Optik", "длинный штуцер" – в просторечьи "винтовку", первую подводную "мину"...
А еще – нынешние основы "Кристаллографии", первую в истории призму с "нулевой плотностью" (из каменной соли), "ахроматическую линзу" (покрытую солями кобальта), "тугоплавкую сталь" (с добавками молибдена-вольфрама) для камеры сгорания нашей "винтовки", "сухой пистон-капсюль" – суть нынешнего "патрона" и прочая, прочая, прочая...
