Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Александр Прокофьев

 
Объявил я зависти войну.
Полюбил навеки беспечально
Огненно-раздольную страну.
 
 
Разве ты не огненная,
                                      разве
О тебе не думают цветы:
Кто такая, красная, как праздник,
В музыке и громе?
                                 Это ты?
 
 
Выше туч, раскинутых над морем,
Молодых коней твоих дуга.
Триста тысяч дорогих гармоник
Выбегают утром на луга.
 
 
Мало? И тогда под ветром, бьющим
Камни, глину, мелкие леса,
Грудь морей, великих и поющих,
Поднимает к небу голоса.
 
 
Мало? И тогда, в чаду туманов,
Никогда не видящие снов,
Не моря уже, а океаны
Потрясают землю до основ.
 
 
…Нет отбоя горестям повальным,
Но непоправимая беда,
Если про мое существованье
Ты совсем забудешь.
                                         И тогда
 
 
Покачнутся комната и вещи,
И ударит в ближний угол гром,
И меня заденет ворон вещий,
Черный ворон – дьявольским крылом.
 

1932

1

 
Утро. Чашки и стаканы.
Угол острый и тупой.
Утро. Ходят тараканы
Невеселою толпой.
 
 
Черные – земле подобны, —
Войско всех запечных стран.
Их ведет большой, недобрый,
Самый старый таракан.
 
 
Через пестрые обои,
Через пыль, через золу
Он ведет их к водопою —
К луже грязной на полу.
 
 
Будто иначе нельзя им
В доме Гладина Петра.
Напились.
                 Встает хозяин.
Утро. Семь часов утра.
 
 
Он кафтан, пробитый молью,
Надевает, как батист…
Скука.
               Тешится подполье
Пеньем двух домашних птиц.
 

2

 
День прошел. Товарищ Гладин
Сел за стол, как за престол,
Постучал, приличья ради,
Указательным перстом.
 
 
И его встречают бранью,
Пустяковым злом своим
Лавок сонное собранье,
Потревоженное им.
 
 
Пол-избы забрала печка,
Мелочь вытеснив плечом…
Вечер.
            Лампой скоротечной
Скупо Гладин освещен.
 
 
Как на карточке батальной,
Встал. И снова сел к огню.
Тут его жена Наталья
Подает ему меню.
 
 
За окном Европа тает,
Азия – венком красы.
Гладин Петр меню читает,
Закрутив вовсю усы!
 
 
Кончил. Жестом командира,
Непреложным, как закон,
На картофеле в мундирах
Вдруг остановился он.
 

3

 
Я стараюсь видеть точно:
Гладин лег в постель здоров.
Ночь прошла обычной ночью,
Сократив дела миров.
 
 
Всё ж она была рабочей.
И от часу до пяти
Шел ремонт крутых обочин
Верхнемлечного пути.
 
 
Звезды, как златые деньги,
Падали в теснины рощ.
Тяжких валунов паденье
Было зримо в эту ночь.
 

4

 
Утром встал товарищ Гладин,
Сел за стол, как за престол,
Постучал, приличья ради,
Указательным перстом.
 
 
Он следит за синей далью,
Думу ловит на корню.
Тут его жена Наталья
Подает ему меню.
 
 
В этот миг изба хромая
Затряслась, как пулемет.
Он меню не принимает,
Хлеба в руки не берет.
 
 
Нет. Он лодкой новой правит.
(Пусть свистит девятый вал!)
Гладин, зная свой регламент,
Краткий митинг открывал.
 

5

 
По столу, как по баллону,
Стукнул.
           Вызвал шум берез.
«Хватит жить черней вороны! —
Образно он произнес. —
 
 
Хватит, выражаясь грубо,
Грязь, как золото, копить.
Хватит, милая супруга,
Тараканью воду пить!
 
 
Вот приказ. Подписан мною
(То есть Гладиным Петром):
„Гладину Петру с женою
Предлагается:
                         нутром
 
 
Воспринять эпоху жизни,
Строй непобедимых лет.
Солнце нам лучами брызнет,
А иначе жизни нет!
 
 
Перемыть горшки, стаканы,
Окна протереть мешком,
Истребить всех тараканов
Злым персидским порошком“.
 
 
Кратко перейдя к вопросу,
В нынешний политмомент,
Словом – мы нужны колхозу
Как упорный элемент!»
 

6

 
Кончил и, судьбу покинув,
Он пошел рубить дрова…
За окном шумят рябины,
Под окном бежит молва.
 

1932

 
Жара стучала в градусы
И жгла траву огнем,
Я шел к девчонке радостной
Таким смятенным днем.
 
 
Я поднимался лесенкой
Тесового крыльца
И проклятую песенку
Дослушал до конца.
 
 
Легла тоска кипучая
У тоненьких столбов.
Девчонка пела:
                   «Скучная
У нас с тобой любовь.
 
 
В ней ни звезды, ни месяца.
Ты, сумрачный, проверь:
Я окна занавесила,
На ключ закрыла дверь…»
 
 
Я вышел, спотыкаясь,
И ветер песни смолк.
И я проверил (каюсь)
И окна и замок…
 

1932

 
Мы потрясаем мир. По нашему веленью
Седой ордой раскинулась вдали
Гроза как постоянное явленье,
И спать уже не могут короли!
 
 
У каждого на столике аптека,
И, сигнатуры двигая впотьмах,
Британия не может спать.
                                           Потеха!
Бессонница свирепствует в домах.
 
 
Идет борьба труда и капитала,
Но, вскинув до луны остатки дня,
Земля не вся достаточно впитала
Потребное количество огня.
 
 
И старый мир, туманами объятый
И мщения раскинув реквизит,
Под натиском колонн пролетарьята
В агонии скрежещет и грозит.
 

1932

 
На деревню Новый Мост
Вышел парень в полный рост,
 
 
Краснощекий, полнокровный…
И, короче говоря,
Шапка парня стоит ровно,
Ровно двадцать три рубля.
 
 
Вдоль по улице разгульной
Никаких таких морок,
И висит, пришитый к тулье,
Магазинный номерок.
 
 
Парень – в тройке, машет веткой,
На руке – часы-браслетка.
Никли солнечные нити.
Девки шли сквозь синий чад.
«Ради бога, извините,
Но который нынче час?»
– «Четверть первого».
                                      – «Мерсите!
Нет спасенья от росы…
Вы и в будни выносите
Ваши верные часы!»
 
 
«Кто такой? Откуда родом?
Кто прокрался к нам лисой?
Кто смеется над народом
Завлекательной красой?
 
 
Где исток ветвей зеленых
Роду-племени его?»
Отвечала всем Алена
За себя и за него:
 
 
«Что за слух идет в народе,
По углам звенит косым?
Это ж Ваня Воеводин,
Дяди Власа бравый сын.
 
 
Он работал в Петрограде,
В чужедальной стороне,
Вот он весь, как на параде,
Завтра сватов шлет ко мне».
 
 
Солнца золотой опарник
На затоне волны бьют.
Всё в порядке. Пляшут парни,
Девки песенки поют.
 
 
Не жалеют ярких красок,
Голосить не устают.
О нарядном сыне Власа,
О любви они поют.
 

1932

 
Все ли знают, что в Покров
По дешевке ходит кровь?
 

1

 
С низких путаных небес
В мертвую осень
Опускался мелкий бес
По имени Осип.
 
 
Был отчаянным и смелым
Путь единственный его,
И давленье стратосферы
Не влияло на него.
 
 
И его едва-едва,
Черного, как вьюшка,
Приняла одна вдова
По имени Нюшка.
 
 
Вот могучая семейка!
Черт гремит, как ундервуд,
И по крашеным скамейкам
Две квашни к нему плывут.
Черт в широкую квашню
Сунул правую клешню.
 
 
Затряслась сережка в мочке,
Забродило пиво в бочке!
Сунул в новую квашню
Черт и левую клешню.
 
 
Заходила половица,
В пляс ударилась вдовица,
В новой бочке очень бойко
Ходит пена русской горькой.
 
 
А наутро, улыбаясь,
Лаками отклокотав,
Желтая и голубая
Вывеска гласила так:
 
 
«Торговля готовым
вином и платьем
ОСИПА ЧЕРТОВА
               И
АННЫ СИЛАНТЬЕВОЙ».
 

2

 
Праздник был окутан мраком
(Так вещает протокол),
Кое-где гремела драка,
Был повален частокол.
 
 
На житье семи тальянок
Был поставлен общий крест,
Все ребята были пьяны,
Лишь Иван Степанов трезв.
 
 
Он, как доблестный оратор,
Сгоряча клеймил народ.
Он, как модный литератор,
Всё записывал в блокнот:
 
 
«Вырвано до тридцати растений.
Три ничтожные стекла
Выбиты в порядке прений…
Кровь, как водится, текла.
 
 
До десятка рам оконных
Захотели в землю лечь,
До восьми рубах суконных
Были срезаны до плеч.
 
 
Духота, смердя, парила,
Мертвое крыло влача…
И лежали, как перила,
Оба брата Лукича.
 
 
Женщины, как истуканы,
Разбежались по лесам…»
Ну и хват Иван Степанов,
Как он ловко записал!
 
 
Девчонки, прогремите всласть
Молочными бидонами,—
По слободе идет соввласть
В лице В. И. Дадонова.
 
 
Глядя на такие раны,
Он качает головой,
Впереди его гортанный
Клич разносит вестовой:
 
 
«На собрание, граждане
(Прямо в руки крик идет),
Торопитесь, чтоб не ждали
Те, кто первыми придет».
 

3

 
Так благодаря старанью
Собирались стар и мал.
Это важное собранье
Сам Дадонов открывал.
 
 
«Граждане, – сказал он глухо, —
От ударов кирпича
Почитай совсем как трупы
Оба брата Лукича.
 
 
До десятка рам оконных
Вынуждены в землю лечь,
До восьми рубах суконных
Были срезаны до плеч.
 
 
Неужель в воде болотной
Иль в грязи колодой гнить?
Предлагаю всенародно
Этот праздник отменить».
 
 
Он глядел, как Гарибальди,
Шел с козырного туза.
Женщины, как по команде,
Поднимали руки «за».
 
 
За отмену Покрова,
За измену Покрову!
 
 
«Отменяем. Будет лучше.
Совестно смотреть в глаза».
Пятьдесят мужчин непьющих
Поднимали руки «за».
 

1933

 
Как во нашей во деревне,
Молодой и быстроногой,
Как во нашей во деревне
Много разных новостей.
 
 
Во-первы́х, мне сообщает кровная моя родня,
Что старик Степан Булдыгин умирал четыре дня.
Умирал – и всё ж не умер и, хотя лежал в гробу,
От всего большого сердца проклинал свою судьбу!
Вкруг него чадили свечи, ладан жгли во всех углах,
Несмотря на это старец всё ж не обращался в прах!
Ночь четвертая. Читали четное число молитв.
И тогда Степан Булдыгин: «Дайте водки!» – говорит.
 
 
И восстал, подобный глыбе,
Топнул правою ногой,
И сказал тогда Булдыгин,
А не кто-нибудь другой:
 
 
«Душно в саване поганом!..
И, чтоб мир в красе вернуть,
Дайте водки два стакана
И натрите перцем грудь!»
 

* * *

 
Как во нашей во деревне,
Возмужалый от побед,
В голубом поповском доме
Заседает сельсовет.
 
 
Возгласы идут:
– Допустим!
– Предположим, что…
– Да-да…
Протокол ведет Капустин —
Сокращенно, как всегда.
 
 
Слушали:
«Матвей Никитин
Безусловно и давно
Обвиняет в волоките
И в разрыве районо».
 
 
Порешили:
«Да, оторван
Районо.
Считать виной.
Выяснить, откуда тормоз,
Поручаем Фоминой».
 
 
Снова возгласы:
– Допустим!
– Предположим, что…
 
 
– Да-да…
Протокол ведет Капустин —
Точно.
         Ясно.
                     Как всегда.
 

* * *

 
Как во нашей во деревне
Да на каменном мосту,
На высоком, на счастливом,
Девки водят хоровод.
 
 
Ударяют классно в камень —
И чем звонче, тем верней
Машут белыми платками
И зовут к себе парней.
 
 
При безветренной погоде
Парни им несут покор.
Очень быстро к ним подходят
И заводят разговор.
 
 
Самый верный и уместный,
Чтобы деву покорить:
«Ах, какие вы прелестны,—
Начинают говорить. —
 
 
Не встречали вас милее
Ни в долинах, ни в домах…»
Девушки, красу лелея,
Отвечают:
              «Что вы, ах!
 
 
Ах, проверим вас на факте,
Ваш обычай и обряд.
Ой, да бросьте, ах, оставьте,
Не лукавьте», – говорят.
 

* * *

 
Я стучу условным стуком,
Называю имена…
Здравствуй, радость и разлука.
Дорогая сторона!
 

1933

 
Василий Орлов перед смертью своей
Квадратных, как печи, созвал сыновей.
За фунт самосада и двадцать копеек
Десятский прошелся печальным послом.
Десятский протяжно кричал у дворов:
«Совсем помирает родитель Орлов».
Как ступят – так яма,
                                        пройдут – колея, —
К Василью Орлову пришли сыновья.
Сквозь краски рассвета, сквозь синюю мглу
Все видят родителя в красном углу.
Лежит, безучастный к делам и словам,
Громадные руки раскинув по швам.
Садятся на лавки широкого свойства,
И в кровь постепенно вошло недовольство.
И старший зубами на мелкие части
Рвет связки предлогов и деепричастий!
И вновь тишина. И, ее распоров,
Сказал: «Умираю, – Василий Орлов. —
Походкой железа, огня и воды
Земля достает до моей бороды.
Смерть встала на горло холодной ногой,
Ударила в спину железной клюкой;
Уже рассыпается кровь, что крупа.
Умру – схороните меня без попа.
Чтоб сделаны были по воле моей
Могила просторней и гроб посветлей!
Чтоб гроб до могилы несли на руках,
На трех полотенцах моих в петухах!
Чтоб стал как карета мой гроб именной,
Чтоб музыка шла и гремела за мной!»
 

1933

 
В кисее и в белой вате
Спит невеста на кровати.
 
 
Спит и видит сон заветный.
Рядом с нею, к славе глух,
Младший брат сидел и веткой
Прогонял с невесты мух.
 
 
Он, не видевший науки,
Свято чтит завет отца,
Что летающие мухи
Очень портят цвет лица.
 

* * *

 
Вдруг невеста встала бойко,
Села, не умыв чела.
Младший брат оправил койку,
Дева плакать начала.
 
 
Причитает: «Ах, не мучьте,
Ах, не делайте надсад,
Потому что очень скучно
Покидать цветущий сад».
 

^{Тут она срывает со стены фотографию жениха, опять садится на стул и причитает:}

 
«Ах, да ты злодей и соглядатай,
Кто тебя нашел в лесу,
Умоляю, ах, не сватай
Нашу девичью красу.
 
 
Ах, да ты зачем крутился белкой
И нанес красе урон?»
Слезы капают в тарелку
Очередью с двух сторон.
 

* * *

 
Вся родня сидит в запое
Вкруг соснового стола.
Мать неслышною стопою
К юной деве подошла.
 
 
И ведет, как на картине,
Дочку в горницу она,
И невеста в середине
Всей родней окружена.
 
 
Тут отец грохочет басом
Той невесте умной:
«Думно ли идти за Власа?»
Отвечает: «Думно!»
 

* * *

 
Поздний вечер брови хмурит.
Лунный свет в окно проник,
И тогда в грозе и в буре
Появляется жених.
 
 
Входит каменным надгробьем —
Целой волости краса,
Деревянным и коровьим
Маслом пахнут волоса.
 
 
Он качается, как идол,
На раздолье черных волн,
И к нему, страдая видом,
Подбегает женский пол.
 
 
И ему несут второе,
Пирогов горит гора.
Все приветствуют героя
И кричат ему: «Ура!»
 
 
А невеста снова плачет:
«Ах, не делайте надсад,
Вы не знаете, что значит
Покидать цветущий сад!»
 
 
Ей в ответ, от водки бурый,
Сват пятидесяти лет:
«Замолчи скорее, дура.
Никаких садов тут нет.
 
 
Ни увядших, ни цветущих,
Прожил век, не видел сам,
Кроме чертом сбитых в кучи
Волчьих ягод по лесам».
 

* * *

 
Ночь цветет своим моментом,
Всё затихло там и тут,
Только вениками в лентах
Девки улицы метут.
 

1933

 
Ночью темной и нездешней
В обстановке мирных зон
Молодой вдове Надежде
Вдруг приснился вещий сон.
 
 
Что ж, не знающей нагрузок
И заброшенной в постель,
Снилось гра́жданке Союза
Суверенных областей?
 
 
Ей приснились: день осенний,
Клочья дыма и огней,
Что в распахнутые сени
Входят пятеро парней.
 
 
На ремнях сидит одежда,
По-армейски стали в ряд.
«Ну, прощай, вдова Надежда,
Будьте счастливы, как прежде», —
Ты и вы ей говорят.
 
 
Две гармоники заныли
Про порядок боевой.
Кони черные, шальные
Понеслись по столбовой…
 
 
Тут она проснулась. Видит —
Перебежкой за плетень
В праздничном, нарядном виде
Наступал белесый день.
 

* * *

 
По кустам, по перелогам
Вьется дальняя дорога,
Вьется, крутит, и по пей
Ходят пятеро парней.
 
 
Пятеро больших, дородных
Ходят чинно, благородно.
Пять гармоник на плечах,
Как цветы на кирпичах!
 
 
Загремела медна мера,
Заревела тетя Вера.
Мы сказали тете Вере:
«Тетя Вера, не реви!»
 

* * *

 
Избы с выморочной дранью
Видели восход веков.
Впереди всего собранья
Шли отцы призывников.
 
 
Сзади матери в обновах
Расцветали и росли,
Перед ними все Смирновы
Лампы «молния» несли.
 
 
Сели, возгласу покорны,
Скопом лет, бород, седин,
Шесть ораторов отборных
Выступали, как один.
 
 
Им ответил мимолетно,
От волнения устав,
Е. Доронин, шедший в летный
Красной Армии состав.
 
 
«Матери, – сказал он, – милые,
Продолжайте славно жить,
Будем мы родному миру
Так работать и служить,
 
 
Так поставим наше дело,
Обрубив постромки зла,
Чтоб земля в цветах летела
И садами заросла!»
 

* * *

 
Через час на перегоне
Знала родина моя,
Что откормленные кони
Мчались в дальние края.
 
 
И на площади покатой
Ветер, черный как смола,
Перевертывал плакатов
Красноликие тела.
 

1933

 
По дороге ветер вольный, а тропы левей
На пригорке сидит девка молодых кровей.
Оренбургский плат повязан по-девичьему,
Кашемировое платье всё на пуговках.
Косоплетка голубая шириной с ладонь.
Лишь один изъян у девки, что нога боса.
 
 
Подходил такой-сякой убогий странничек:
«У тебя, должно быть, краля, не скупы братья́.
Берегут тебя, жалеют, по всему видать.
Попроси ты их еще раз сапоги купить».
 
 
Отвечала красна девка на такой вопрос:
«По всему видать, что мастер ты отгадывать.
Кашемировое платье дал мне старший брат,
Оренбургский плат мне выдал младший брат.
Одарили, не жалели, и спасибо им.
 
 
Полсапожки обещал мне выдать средний брат.
Старший брат-большак в рыбаках слывет,
А меньшой братенник любит плотничать.
Ну, а средний брат —
Всё парад несет,
Всё парад несет,
Всё ружьем трясет.
Думу-думушку
Про себя таит,
Часто пишет мне:
На часах стоит.
Как от этих от часов
Отодвинут мрак,
В середину циферблата
Вторнут красный флаг.
Он горит великой кровью
Из открытых ран,
И показывают стрелки
Ровно на пять стран.
К тем часам идут подчаски,
Часовые вслед,
И часы, старик, заводят
Один раз в сто лет!
Гири спущены
Во сыру землю́,
Бой от этих часов
По всему миру́».
 

1933

 
Плещет лента голубая —
Балтики холодной весть.
Он идет, как подобает,
Весь в патронах, в бомбах весь!
 
 
Молодой и новый. Нате!
Так до ленты молодой
Он идет, и на гранате
Гордая его ладонь.
 
 
Справа маузер и слева,
И, победу в мир неся,
Пальцев страшная система
Врезалась в железо вся!
 
 
Всё готово к нападенью,
К бою насмерть…
                          И углом
Он вторгается в Литейный,
На Литейном ходит гром.
 
 
И развернутою лавой
На отлогих берегах
Потрясенные, как слава,
Ходят молнии в венках!
 
 
Он вторгается, как мастер.
Лозунг выбран, словно щит:
«Именем Советской власти!» —
В этот грохот он кричит.
«Именем…»
                  И, прям и светел,
С бомбой падает в века.
Мир ломается. И ветер
Давят два броневика.
 

1933

 
Уже вечерело.
                        Горело и гасло
В лампадках простых деревянное масло.
 
 
Туман поднимался от мертвых болот.
Седая старуха сидит у ворот.
 
 
Она – представителем всей старины.
И красные губы ее сожжены —
 
 
Дыханием солнца и летней страды,
Дыханьем великой и малой воды.
 
 
Да здравствует вечер!
                    Без всяких приманок
Уселись у ног голубые туманы.
 
 
Старуха сидит с голубыми гостями,
Старуха своими живет новостями.
 
 
И щурится левым, готовым ослепнуть,
И рот раскрывает великолепный.
 
 
И падает слово, как дерево, глухо.
Какую запевку заводишь, старуха,
 
 
Былину какую вечерней порой?
«…Мой сын – Громов Павел – великий герой.
 
 
Всемирная песня поется о нем,
Как шел он, лютуя мечом и огнем!
 
 
Он (плечи – что двери!) гремел на Дону,
И пыль от похода затмила луну!
 
 
Железный нагрудник – радетель отваг,
Папаха – вся в звездах, и конь – аргамак!
 
 
Конь гнется, что ива, в четыре дуги…
„Где Громов?“ – истошно кричали враги.
 
 
Светящейся саблей, булатной, кривой,
Ответил им Пашка – орел боевой.
 
 
„Эй, дьяволы, – крикнул, пришпорив коня,
Вы знаете притчи получше меня.
 
 
Известно ль дроздовцам, что лед не сластит
Блоха не глаголет и рак не свистит?“
 
 
Бойцы подивились тогда… Голова!
И приняли бой, повторяя слова:
 
 
„Известно ли белым, что лед не сластит,
Блоха не глаголет и рак не свистит?“
 
 
И врезались в бой человеческой гущей,
И кровь завертелась сильнее бегущих.
 
 
И падали люди, как падают камни.
…Где нынче идет он, далекий и давний,
 
 
С блестящим наганом и плеткой витою?..»
Старуха встает надмогильной плитою.
 
 
Туманы и тучи идут наравне,
И стелется песня по красной стране.
 

1933

 
Я хожу, крушусь, радею —
Потеряла перстенек.
Горевала млада неделю
И еще один денек.
 
 
Обломала куст калины,
Девятью кругами шла,
Обходила всю долину,
Но колечка не нашла.
 
 
Встану я у края неба
На забавные цветки,
Свой платок, белее снега,
Разорву на лоскутки.
 
 
И пойду путем обратным
Мимо сада, вся в слезах,
Безымянный, безотрадный
Лоскутком перевязав.
 
 
Выйдет мамка-нелюдимка,
Спросит, грусти не тая:
«Где страдала, где ходила,
Пропадала, дочь моя?»
 
 
Я отвечу, что не вспомнить,
Где ходила, где была.
Укололась о шиповник,
Кровь недавно уняла.
 
 
День уходит к новоселам.
Будь что будет. Всё равно.
Парень тросточкой веселой
Стукнул в крайнее окно.
 
 
Что ж, расспрашивай, удалый,
Отними совсем покой:
Где ходила, где страдала
С перевязанной рукой?
 
 
В небе звезды, словно свечи,
Смутно теплят грусть свою.
Я по всем статьям отвечу,
Ничего не утаю:
 
 
«Я ходила там, где не был
Ни один из тьмы людей,
Там дубы стоят до неба,
Ходит огненной метель.
 
 
Там, себя во всем проверив,
Переняв дары утра,
Голубой пололи вереск
Многоцветные ветра.
 
 
Яблони, набухнув соком,
Верили в добро и зло.
И по радуге высокой
Солнце на землю сошло.
 
 
Я великое участье
Раскидала щедро там
Умирающим от счастья
И восторженным цветам…»
 

1933

 
Полземли обхожено в обмотках,
Небеса постигнуты на треть.
Мы тогда, друзья и одногодки,
Вышли победить иль умереть.
Выступили мы подобно грому,
А над нами, ветром опален,
Полыхал великий и багровый,
Ярый цвет негаснущих знамен.
Пули необычные, с надрезом,
Спорили с просторами полей.
Мы гремели кровью и железом
Лютой биографии своей.
Умирая, падал ветер чадный,
Всё испепеляя, гибла медь,
Но знаменам нашим беспощадным
Не дадим, товарищи, истлеть.
Все они проходят в лучших песнях,
Достигая звездной высоты.
Если их поставить разом, вместе,
Не было б истории чудесней,
Не было б сильнее красоты!
 

1933

 
По волнам, по дням, по перекатам
Взорванной воды и облаков
Мы большой дорогою заката
Плыли вдоль высоких берегов.
Лес гремел веселою оравой,
Полумрак раскинулся гнедой.
И легла краса в зеленых рамах,
Названная некогда водой.
Небо, выйдя вдоволь бестолковым,
На семи покоилось морях.
Облаков тяжелые подковы
Высекали молнии в камнях!
Клены длиннополые, как сваты,
Крепко спали головами врозь.
Сосны, обращенные к закату,
Были ясно видимы насквозь.
Вечно б шла безмолвная беседа.
Для раздоров не было б причин.
Не тогда ль сосед сказал соседу:
«Хватит разговоров. Помолчим!»
 

1933

 
Слева – поле, справа – поле,
              Впереди затон.
Едут, едут комсомольцы
              На родимый Дон.
 
 
Напоили славой воздух
              Боевые дни.
На папахах блещут звезды,
              На плечах ремни.
 
 
Эх, немало взято с бою
              Сел и городов!
Эх, немало трубят в поле
              Молодых годов!
 
 
Как прошли за непогодой
              С Волги на Тагил.
Сколько прожито походов,
              Вырыто могил!
 
 
Как прошли леса и реки
              Через цепь лужков.
Сколько найдено навеки
              Дорогих дружков!
 
 
Напоили славой воздух
              Боевые дни.
На папахах блещут звезды,
              На плечах ремни.
 
 
Слева – поле, справа – поле,
              Впереди затон.
Едут, едут комсомольцы
              На родимый Дон.
 

1933