Текст книги "Броненосцы Петра Великого. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Алекс Кун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 160 (всего у книги 166 страниц)

Вернулись в Порт Росс мы только 12 января 1712 года, отчалив в столицу еще через два дня. Что характерно, канонерка отбыла в то же самое время, как и в прошлом году. У нас, похоже, график посещений образовывается.

Пару дней до отбытия сидел с двигателистами, обсуждая их успехи, и, в большей степени, неудачи за прошедший год. Надежный мотор внешнего сгорания все еще оставался недостигнутым рубежом, но вот свечи и систему зажигания заводчане отработали.

Так как основной упор этот завод делал на стационарные двигатели, в том числе судовые, питающиеся от газогенераторов, проблема долговечности выходила на первое место. Мне продемонстрировали образец «не прогорающих» жаровых труб, с платиновыми вставками. Чуть к Кондратию не отправили графскую жабу. Они бы еще золотое напыление, как защиту от ржавчины, попробовали.

Кроме технических проблем в полный рост поднялся вопрос запчастей. Железа катастрофически не хватало. Тонкий ручеек металла из Железного форта напоминал реку в пустыне, когда посреди широкого русла вьется еле заметная нитка воды, испаряющаяся еще до того, как дойдет до устья. Правда, ручей постепенно расширялся.

Возить много железа от чосонцев мы не можем, так как нет кораблей, а большие корабли не построить без стали. Еще один замкнутый круг. Чувствую, одним удушением Беринг не отделается… Лишь бы с ним не случилось чего раньше…

Январский переход по океану мне понравился значительно больше декабрьского. Море уже выплеснуло всю злость и смирилось с наступлением зимы. Холодно, ветрено, мокро – но впереди весна, и мы каждый день ходко приближались к ней, подгоняемые зимними ветрами.

На четвертый день перехода стало откровенно тепло. Пригрело солнышко, немедленно наполнив морской воздух запахом просушиваемых портянок. Даже не верилось, что совсем недавно скатывался с горы на борде и отплевывался от снега. Надо посмотреть на окружающие столицу горы – ведь и там можно кататься по снегу даже под летним солнцем. Будут все тридцать три удовольствия, особенно если гаваек с шезлонгами привезти.

В залив Алексии входили ночью, на машинах, так как ветер выключили после обеда. В обычных, для всех остальных фортов, условиях лезть ночью в бухту не рискнули бы, но столица нас порадовала радиосвязью и маяком. Особенно умилил маяк. Около получаса мы всей командой приглядывались к одинокому огоньку на берегу только потом сообразив задать вопрос по радиосвязи. Более того, сквозь хрипы и шипение нам гордо поведали, как надо заходить в створ – «… тама по левую руку маяк оставите а по носу сторожка оконцем светить должна… но все одно рассвета лучше ждать».

Ждать мы не стали. Взрезав бархат ночи шипящим лучом прожектора, лихо сманеврировали мимо маяка, на сторожку, а потом и к огням причалов. Морская база оказалась ориентиром получше сторожки, тем более что нам навстречу метнулся такой же яркий луч от стоящей у пирса второй канонерки.

Для тех, кого не разбудила эта светомузыка, канонерка у причала сыграла побудку холостыми, надеюсь, выстрелами. Оповестив весь черный свет, что для любимого государя им ничего не жалко, в том числе и нервов окружающих.

Понятное дело, дальше началась торжественная встреча, смотрящаяся весьма колоритно в свете двух прожекторов. Хорошо еще, что пир не организовали, обещав сделать это с утра. Нас с Алексеем тащили в дом губернатора, но меня больше заинтересовало, как теперь выглядят корпуса для моряков. К сожалению, царевич решил, что и его этот вопрос интересует. Кабы не это – вся эта толпа ушла к губернатору, а мне удалось спокойно отоспаться. Не свезло. Пришлось еще час ходить по корпусам вместе с толпой, пока не удалось тихонько отстать и закрыться в какойто каморке, заложив дверь револьвером. После чего, с наслаждением растянулся на полу, выпрямляя скрюченную гамаком спину. Сухопутные жители не ведают, какое это счастье – разлечься на сухой, твердой и неподвижной шконке. Не путать с нарами. Как шутил мой знакомый: «на шконке спят в рубашках с поперечными полосками, а на нарах с продольными – отдых сильно различается».

Утром был пир. Точнее, вначале заутреня, а потом пир. И то, что местные называют утром, для меня оказалось сплошным издевательством. Поднять меня на этот подвиг, думал, никому не удастся. Но от многочисленных стуков в дверь револьвер вывалился, крайне неудачно упав на курок и пальнув практически мне в ухо.

Излишне говорить, что игра в «хорошего и плохого» прошла для столицы с особым шармом. Царевич, правда, слегка подкачал, выспавшись еще меньше меня. Зато мою партию можно было назвать классической «злодей, проснувшийся, едва успев заснуть, от выстрела под ухом».

Верфь Алексии, на которую сбежал, чтоб не испортить пир окончательно, огорчала. Рядом с этим «гаражом для шлюпок» явно недоставало небольшой церквушки, так как без помощи высших сил нам тут кэч не осилить и за год. Еле удержался, чтоб не наорать на пожимающего плечами по всем моим вопросам местного корабела. Надо выспаться.

Для проформы скажу, что кэч Алексии официально был заложен 17 января. Хотя фактически мы начали класть киль только через двое суток. В первый день все закончилось вбиванием разметочных колышков, большей частью вышедших за пределы верфи, и строгим наказом – к следующему дню расширить эллинг хоть парусиной, хоть собственными подштанниками.

Шили кэч по той же технологии, как и баржи в Форт Росс. Из реек и наборных, обструганных шпангоутов. С этой технологией у нас все форты знакомы. После суточного спанья и на фоне штабелей разгруженных пиломатериалов – задачка показалась не такой уж и сложной, а мастера верфи вполне компетентными. Работа пошла.

25 января посчитал возможным оставить кэч без присмотра. Набор корабля мы выставили, вымеряли и прихватили стрингерами. Думаю, несколько дней у меня есть, чтоб навестить Долину, пока мастера шьют обшивку.

Катер домчал до интеллектуального центра империи за… два часа. За первые полчаса мы проскочили три пятых дистанции, а все остальное время искали весла и гребли к Долине в ручном режиме. Звоночки об износе техники становятся все тревожнее.

Царевича, ожидаемо, нашел на летном холме, где самодержец катался на весьма дорогих «качелях», под одобрительные крики толпы свиты и зевак. Даже подходить не стал. Вдруг потом опять на пир потащат?!

Вместо этого навестил «электроников», начав со связистов, поспешивших выложить свои успехи, слегка меня огорчившие. Научную работу лаборатория забросила, целиком перейдя к производству. Дело, безусловно, нужное – но для чего их в метрополии столько лет учили? Чтоб они круглыми сутками катушки наматывали? Пожурил. Почти цензурно.

Во вторую лабораторию зашел, уже не надеясь на прогресс. И снова ошибся. Мастер встретил меня как потерянного родственника, напоив отваром и торжественно выложив на стол толстую папку описаний и схем.

Перелистывал страницы, потягивая горячий чай из глиняной кружки. Посуда явно местного производства. Надо гончаров навестить и поинтересоваться, как у нас дела с цементом. Просматриваемая папка вызывала неоднозначные впечатления. Решил прояснить обстановку.

– Скажи теперь своими словами, кратко, что удумал.

Мастер резко вскочил, оббежал стол и перелистнул несколько страниц в папке, прижав растопыренной пятерней аккуратно разрисованную сравнительную таблицу.

– Вот! Все менять надо! Негоже у нас с байтами вышло, можно проще и компактней!

Скажем так – подобное заявление для меня, выросшего в двоичной системе, было несколько островато. Отхлебнул еще отвара, скользя взглядом по таблице.

Мастер предлагал переходить на троичную систему. Обосновывая свой порыв весьма основательно. Тут у него и логика становилась ближе к человеческой, имеющая не два состояния, «да» и «нет», а три – «да», «нет», «не знаю». И операторы сравнения записывались легче – «меньше», «больше», «равно». Еще и цифры выходили компактнее так как двоичный байт из восьми битов может хранить максимальное десятичное число 258, в то время как в троичный «трайт», состоящий из восьми «тритов» можно записать десятичное число 6561. Столько, понятное дело, не надо, и мастер сократил трайт до пяти разрядов, вместо восьми. В этом случае в трайт можно записать десятичное число 243, что местный «Бэкон» посчитал достаточным для телеграфии. Оставался единственный вопрос:

– А почему три? Не четыре, не двадцать?

Мастер оживился еще больше

– Вот! Это на меня, как знамение, на проповеди снизошло. Триедино все в нашем мире. Даже Господь наш триедин!

Мастер, а вслед за ним подмастерья перекрестились и покосились на меня, отхлебывающего из кружки.

– Как озарение пришло, прикладывал его и так и сяк. На разные системы прикладывал, что еще учитель расписывал. Выходит, лучше троичной меры нет. С ней и цифирь и логика споро идут. Под нее наши старые схемы переработал на бумаге, так они вполовину меньше стали. Блоки разрисовывал, и душа радовалась, так лепо все выходило.

Слушал мастера и думал о своем. В моем времени двоичная система закрепилась на основании того, что электроника имеет два состояния – включено и выключено. На самом деле, это заблуждение.

Транзистор или триод, вообщето, аналоговый прибор. Устойчивых состояний ему можно организовать очень много. «Включено и выключено» это сильное упрощение, так как на самом деле электроника выдает вместо ноля низкое напряжение, а вместо единицы высокое. С тем же успехом она может выдавать и три напряжения – низкое, среднее, высокое. А может выдавать низкое, высокое положительное и высокое отрицательное.

Если говорить про полупроводники, то простейший триггер для двоичной системы состоит из двух триодов, обеспечивающих один байт. Можно из трех триодов сделать триггер для трита?

Порисовав на бумаге, под заинтересованными взглядами обитателей лаборатории, сделал вывод – можно. Надо еще на практике проверить мои каракули, так как некоторые неясности есть с обратными связями, но может и получится.

Теперь самая изюминка. Если мы имеем двенадцать триодов, из них мы можем собрать шесть триггеров для двоичной системы или четыре для троичной. Что выгоднее? В шести двоичных триггерах может храниться десятичное число 64, а в четыре триггера тритов можно впихнуть десятичное число 81. И чем больше будет полупроводников, тем сильнее троичная система начнет опережать по вместимости двоичную. Три десятка полупроводников дадут пятнадцать двоичных и десять троичных триггеров, что равно содержанию десятичных чисел 32768 и 59049 соответственно. Разница почти в два раза не в пользу двоичной системы.

Мою задумчивость мастер перебивать не решался. Только сопел рядом, стараясь понять, чего черкаю и считаю на бумаге. Специально для него нарисовал Горыныча о трех головах. Получилось весьма авангардно. Нет, ну это надо же! На проповеди! Господь триедин. Так мне еще электронику не обосновывали. А если бы он иудеем был? У них ведь Господь един, никаких сынов и святых духов. У нас бы одинарная система счисления была? У славян языческий пантеон состоял, вроде, из десяти богов – увековечим в электронике свои корни?

Пауза затягивалась. Прикидывал, как можно триты передавать по радиоканалу и проводам. Для битов мы используем две частоты. Но ведь можно и трит передать на двух частотах. Когда на обоих частотах совпадает положительная полуволна – это «плюс», отрицательная – «минус». Волны приходят разные, и при наложении взаимно уничтожаются – «ноль». Даже набросал схемку как генерировать полуволны. Но это вперед забегаю. Надо пытать мастера дальше.

– Дума твоя мне понятна. Да как ты ее в железе исполнять думаешь? У нас ведь только реле есть, а у них всего два состояния.

Мастер радостно метнулся к верстаку, и вывалил передо мной горку релюшек с тремя контактами. По умолчанию замкнут средний контакт, за счет лепестка пружинки. При подаче тока лепесток примагничивается либо к верхнему, либо к нижнему контакту в зависимости от полярности поданного на обмотку напряжения. Ничего не скажешь – три устойчивых состояния, если добавить в реле обратную связь.

Пока крутил в руках релюшку, начались неожиданности. Мастер выложил прототип «бесконтактного реле», одновременно рассказывая, что контакты искрят и много ложных срабатываний, вот он и подумал, что контакты надо убрать совсем, а намагниченность обмотки проверять другой обмоткой.

Выглядело это устройство как тонкий стерженек от реле с широким шагом встречных обмоток. В памяти зашевелились давно забытые воспоминания. Гдето нечто подобное видел. Попросил мастера прерваться, вышел на крыльцо и закурил трубку.

Ведь мелькало похожее в юности. Только не вспомнить. Подстегнул ассоциации. Студент явно подбирается к магнитным ячейкам памяти – но они были в виде колечек. Откуда тогда ассоциации со стерженьками?

Воспоминания про колечки, нанизанные на сетки проводов, помогли. Видел аналог придумки мастера! Только не в живую а на картинке – твистор память. Только там было сделано наоборот – сигнальный провод с намотанной на него под сорок пять градусов пермалоевой лентой. Никеля для пермаллоя у меня нет, но поставить десяток экспериментов нам это не помешает. Чувствую, весна будет интересной.

Февраль оставил в памяти рваные картинки. Дневник забросил, с головой окунувшись в праздник, приходя в себя только во время коротких переходов из Долины в Алексию и обратно.

Колонисты глушили внутренние страхи усиленной работой ума и рук, забывая даже смазывать извилины содержимым новых бочек, привезенных из Саверсе. Молчунам и пессимистам, выделяющимся на фоне разворошенного муравейника, предложили альтернативное развлечение – на юге, в глубине материка, наша исследовательская группа получила четыре колотых ранения. Туда требовалось хмурое и резкое пополнение с картечницами.

К слову о боеприпасах. Несмотря на пасторальное течение жизни, боезапас подходил к концу. Както просчитались мы, забыв про интенсивную охоту и учебные стрельбы. В результате имеем хорошо обученный огнестрелу контингент, с боезапасом менее двадцати выстрелов на колониста. После того как придушу Беринга тросом, обязательно расстреляю его из штуцеров. Издали. Пусть егеря потренируются.

На стапеле Алексии кэч дозрел до настила палубы. Провинившиеся подмастерья вторично выглаживали борта будущего гонщика миниатюрными скребками, стараясь не показываться мне на глаза. Ничего, пусть прячутся. За те занозы, на княжеском седалище, они у меня еще и языком борта вылизывать будут.

Порт Алексии готовился к наплыву людей, впрочем, как и все остальные порты нашего побережья. Неплохая репетиция получилась, перед приемом колонистов второй волны. Теперь можно планировать, сколько отбитых пальцев, отдавленных бревнами ступней и надранных мастерами ушей приходится на каждого нового поселенца.

Между прочим, это весьма важная статистика. Сколько надо медиков? В мое время нормой на тысячу жителей считалось четыре врача и десять коек в больнице. Без понятия, кто придумал эти нормы – но у нас на сотню человек приходилось два врача, и они не справлялись, даже усиленные «медсестрами» и шаманами из местных.

Говоря о медицинской статистике, можно подвести итог двум прошедшим годам. Колония потеряла сто девяносто шесть человек безвозвратно, и еще сотню с различными инвалидностями. Почти пятая часть первоначального состава. Не случись в экспедиции пополнения из местных племен – потери можно было считать тяжелыми.

Пополнилась колония чуть менее чем двумя тысячами крещеных и осевших в наших поселках индейцев, большую часть из которых составили девушки и отдельные, мелкие рода. В связи с девушками, колония пополнилась еще восьмью с мелочью сотнями детей. Детей могло бы быть много больше, но ужасала детская смертность. Мне всегда казалось, что от смешивания двух рас должны рождаться крепкие и живучие ростки. Практика показала ошибочность этого взгляда. Слишком мы разные с аборигенами. Несмотря на все усилия медиков, выживал один ребенок из трех, и девять из десяти рожениц. Правда, большинство колонистов относилось спокойно к этой статистике, поминая бога, который дает и берет.

Тем не менее, племя двуглавого орла неуклонно расширялось, обрастая хозяйством и связями. Для меня знаковыми стали свадьбы в Алексии. Местные аборигены, встретившие нас весьма прохладно, постепенно меняли свои взгляды. Потепление отношений сказалось не только на свадьбах, но и на планах освоения материка. Со слов индейцев мы составили карты на пару сотен километров вглубь от побережья, и получили проводников.

Единственно чем плохи были индейцы – не особо горели оседлой работой, тем более, что никто их не заставлял. Колония исповедовала принцип – каждый делает, что умеет. Примкнувшие к нам аборигены стали неплохими охотничьими артелями и проводниками. Их жены, порой многочисленные, осваивали новые ухватки по заготовке и ткачеству. Благодаря полевой механизации колония могла позволить себе жизнь без «рабов». Впору писать трактат о положительном влиянии комбайна на межнациональные отношения.

Но писать некогда. Седмицу съел Императорский остров. Наконец до него дошли руки. Строить на нем столицу мы пока не можем – нет планов, людей и материалов. Но намечающийся праздник требовал знаковых событий. Было решено начать возведение триумфальной арки на перешейке, соединяющим остров с материком. Так сказать, закладка камня будущей столицы, в месте, где он не помешает дальнейшей стройке. Закладывать, понятное дело, будут победители соревнований. Но до этого момента надо заготовить котлован, фундамент, материалы. Набросать хоть какойто проект и связать его с проектом защитной стеныакведука, запланированной вдоль перешейка.

Благо, основные проблемы будущей столицы взял на себя Алексей. Меня пригласили на консультации, как обычно выслушав очень внимательно, и поступив посвоему. Да и ладно. Ближайший тайфун нас рассудит.

Мне и без триумфальных арок проектов хватало. Специалисты Долины как с цепи сорвались. Зря, наверное, им разрешили весь запас материалов извести. Например, изобрели мегафон на базе корабельной сирены. Сжатый воздух проходил через колеблющиеся пластины, которыми управляла мембрана микрофона. Выходило громко и неразборчиво, но народу понравилось. Радовало, что в мобильном варианте, прежде чем сказать что либо, надо хорошо покрутить маховик компрессора. В результате сумасшедший рев разносился по Долине не постоянно, а короткими приступами зубной боли.

Изобрели стаканчики для рассады из опилок, «авоську» из конопляной карболки, шагомер с механическими дисками счетчика для наших поисковиков… Из длинного перечня особый интерес вызвал раздвижной мост. Точнее, его макет из реек. Получилась занятная конструкция из поворотных брусков, собранных складывающимися ромбами. Прямо как настольная лампа из моей юности. Мобильным подразделениям такой переносной мостик лишним не будет. Особенно в здешних местах, богатых каньонами и бедных лесом.

По плановым работам собрали, наконец, амортизирующие колеса из стальных полос. Вышло тяжеловато и слишком «мягко» для телег – зато впервые был собран трехколесный велосипед с перфорированным ременным приводом. Судя по ажиотажной очереди «покататься» – этого коня надо ставить на поток, добавив ему, для легких грузов, большую, плетеную корзину между задних колес.

Так, постепенно, подошел к самому главному. Долина заканчивала подготовку самолета к первым, натурным, испытаниям. По этому поводу намечался едва ли не национальный праздник, а меня, как пилота, грызли подозрительные ассоциации намечающегося мероприятия с черными кистями и стрельбой залпами. Не по себе както, от этой фанерной громадины.

Впрочем, готовящийся к взлету образец был уже четвертым, заметно отличающимся от первоначальных чертежей. Предыдущие модели отдали себя развитию аэродинамики и самолетостроения до последней щепки. Вторая модель вообще «сгорела на работе», своим примером указывая на направления распространения огня из двигателей и эффективность парового пожаротушения. Модель корпуса утонула дважды, призывая быть осторожнее на посадке в непроверенные водоемы. Усиленные стальными полосами лонжероны обещали выдержать четырехкратную перегрузку, но проверить это можно было только на деле. Вот и мандражировал, в ожидании тихой, летной погоды.

Отягощающим фактором стал царевич, однозначно заявивший себя вторым пилотом на первый полет. Куда бы его спровадить? Пилотов и без него хватает – уже дюжина «курсантов» потирает лапки, ожидая «чуда». И ведь ни один не задумывается, как больно падать в этом столярном изделии на прибрежные скалы. Теперь понятнее стало, почему у летчиков шлемофоны делали плотно сидящими на голове и застегивающимися под подбородком – чтоб шапками не кидались.

Заметил за собой, что оттягиваю неизбежное. Зависаю в цехе двигателистов, в лаборатории электронщиков. Рацию для «гонщиков» разработали, на которой мог работать кто угодно. Точнее, не рацию, а передатчик с ручным приводом дисков и набором фиксированных сигналов для передачи. На сменных, перфорированных, круглых пластинках. Все что нужно будет экипажу корабля – покрутить ручку, и молится, что их сигнал услышат. Ради простоты пришлось отказаться от «чистого» сигнала и использовать искровой принцип, шумящий на весь радиоэфир.

4 марта установилась атмосферная благодать. Океан стихал, шипя валами по мелкому песку побережья, не докатываясь до извилистой линии выброшенных водорослей. Все чаще замечал на себе вопросительные взгляды. Еще и Алексей срочно отплыл к столице, спеша встретить прибывающую из глубины материка экспедицию. Звезды над нами явно складывались в восклицательный знак.

Сидел на берегу, ловя лицом солнечные блики от водяной ряби.

– Гриша, кликай мастеров из ангара.

Подскочившая за спиной тень умчалась к мастерским, привычно гудящим молотами и повизгивающим пилами. Ефим проводил напарника взглядом и начал просеивать обстановку в обоих направлениях вдоль берега.

Левее нас, на берегу, стоял в полной готовности, зачехленный предмет моих опасений, слегка колыхая на ветру многочисленными полотняными завязками. Небо то, какое чистое! Не надышаться.

– Князь, дозволь всеж с тобой…

Не оборачиваясь, махнул рукой, останавливая надоевший спор.

– Полно Ефим, не раз уже говорено было. Ты мне главное царевича убереги.

И вновь тихое шипение волн. Внутренний разлив перед Долиной искрился, как рыбья чешуя. Хороший день… для всего.

Неспешная идиллия взорвалась топотом ног, радостными выкриками и упавшим на берегу куском недоеденного огурца, выбитого из чьихто пальцев хлопнувшим на ветру чехлом. Поднялся, отряхивая песок. Пора. Помолиться, что ли?

Время, вальяжно идущее с самого утра, сорвалось в галоп.

– Федор Матвеевич, тяги промажьте… Тимоха, ты отчего стопора с рулей не снял!.. Да погодьте сталкивать, от винтов лучше подите… Карпыч! Да ты в воду зайди! Не висни на роге, обойди лучше… Слип полейте! Неча полозьями по сухому ехать.

Зашипев двигателем, провернулся левый винт, отгоняя назад облако пара и мелкий песок пляжа. Шипение перешло в вой оборотов малого газа, после чего клубы пара выбросил правый двигатель. Отработанная до автоматизма работа техников.

Привыкал к пилотскому креслу, будто не провел на нем много часов. Сегодня оно какоето особо неудобное. В проходе, между креслами пилотов, стоял, пригибаясь, Ефим, пожирая меня просящим взглядом.

– Ступай, дружище. Мы с тобой еще полетаем. Потом…

Пришлось вставать, выпроваживая всех из отсека. Лишь захлопнув створки заднего люка, и зафиксировав их задвижками, почувствовал – все! Впереди только небо.

Кресло обняло привязными ремнями, с замком которых пришлось повозиться. Слева снаружи, у открытой форточки, уже переминался Матвеич, суетливо оглядывающий вибрирующий от предвкушения агрегат.

– Что, Федор?! Полетаем? Руль высоты вверх…

– Вверху

– Руль направления влево

– Легли налево

– Элероны левый крен

– Слева поднялись, справа опустились…

Ну, это мне и самому видно. Надо будет зеркало заднего вида поставить.

– Закрылки пятнадцать.

– Нету еще…

Знаю, что нету. Тяжеловато штурвал выпуска идет. Второй пилот этой конструкции явно лишним не будет. Желательно легкий, но с косой саженью в плечах.

– Дошли закрылки!

Кивнул мастеру, кладя руку на двойную ручку сектора газа.

– От винта.

Первый среди техников спрыгнул с нижнего крыла, отбегая в сторону и басовито дублируя команду.

Взглянул еще раз в голубое небо, через скошенное остекление кокпита. Солнце нарезало в кабине желтые полоски, в свете которых летали пылинки. Рука сама сдвинула ручки газа вперед. От винта!

Разъяренно воя двигателями самолет, скрипнув полозьями днища, сполз по деревянному слипу в воду. Представляю, какая песчановодяная буря за кормой. Сбросил газ к малому. Вой снизил тональность, и самолет привычно побежал по глади воды. Только напрасно он думал, что все, как обычно, обойдется несколькими пробежками.

Проверяя управляемость, описал на воде круг, мельком заметив высыпавший на берег народ. Мандраж постепенно стихал. Перебоялся, наверное.

Ни за знамя и герб, ни за список побед,

Не поймешь где искусство, а где ремесло,

Семь шагов через страх, семь шагов через бред,

Коль остался в живых – повезло!

Солнце вновь заглянуло в кокпит. Что там «на миру» делать хорошо? Вспомнилась далекая юность. Мысленно нажал большим пальцем на торцевой грани сектора газа виртуальную тангенту отсутствующей рации.

– Тридцать третий на взлетной. Полет двумя на сто восемьдесят. Сам.

Пошипел себе под нос фоном, и ответил.

– Тридцать третьему разрешаю.

Ну, надо же. Будто вчера было. А вроде забыл все.

Набирающие обороты винты вжали в спинку сидения. Водяная пыль закрутилась по бортам. Нежно шуршащие по фюзеляжу волны озверели, и начали бить в днище дубинами. Но удержать нас уже не смогли. Рука привычно потянула на себя ручку. Много! Бл..! Фууу… Ну, хотя бы так.

Неописуемое ощущение. Тряска и брызги сменились покоем, со склонностью к левому крену. Перегнули мы слегка триммер элеронов. Но ведь лечу! Обалдеть! Сесть бы еще. Прислушивался к самолету, как в свое время прислушивался к стареньким Жигулям. Как ты там, болезный? Выжил? Тогда на тебе еще.

Убирая закрылки, едва не завалился на левое крыло. Надо запретить летать на этой модели в одиночку. Двигатели выли на взлетном режиме, разгоняя машину, уходящую в океан с небольшим набором высоты, если верить прибору. Скорость росла медленнее, чем привык в ином времени, но главное – ничего не скрипело и не дымилось.

Сто восемьдесят. На ручке повисла значительная нагрузка. Старался набрасывать всю динамику разгона цифрами на планшетке. Становится страшновато, и скорость растет очень медленно. Подозреваю, две сотни будут верхним пределом для нашего первенца.

Плавно сбросил газ до семидесяти процентов. Двигатели благодарно заурчали, и ручка «расслабилась». Самолет повело вправо. Скорость быстро побежала к полутора сотням километров в час. Обтер вспотевшие ладони о штаны и облизал губы. Надо было в океан канонерку отправить. Отвратительное планирование испытаний.

Вспомнив, какое сам себе дал полетное задание, завалил самолет в левый крен, делая первый разворот на сто восемьдесят градусов. Горизонт, как качели, наклонился перед лобовым стеклом, отсчитывая угол крена по нанесенным на фонарь штрихам. Стрелка вариометра осыпалась вниз, намекая, что мы падаем как топор. Тяжелый шарик в изогнутой стеклянной трубке лениво поплыл в масле, уходя от вертикали.

Забылись навыки. Вроде и ногу дал, и ручку подобрал… Еще подобрал… и еще чуток. Уши, как локаторы, ощупывают скрипы фюзеляжа. Не развалились. А тридцать градусов крена? А… нет, это не «Альба» и не «Яшка», хватит тридцати.

Мир закрутился вокруг самолета. Вот, где могли возникнуть теории центра мироздания. Чувствуешь себя почти богом, заставляющим мир вращаться вокруг тебя легким движением рук. Даже жалко было выходить из разворота. Пометил на планшетке, что магнитный компас надо переделывать, добавив степеней свободы. И жидкость в нем использовать погуще – больно свободно шкала вращается.

На горизонте океан отчеркивала полоса берега, на фоне размытых гор. Далеко отлететь успел. Даже не верится, что наступает эра «близкого горизонта», когда от Порт Росс до Алексии не пять дней пути, а пять часов. Парашют бы еще…

Самолет устойчиво подвывал моторами на номинале, под ним искрилась чешуя зверя, по имени Океан. Страхи постепенно растворялись, уступая место давно забытому чувству полета. А парашют… что парашют?! Мелочь. Выпрыгнуть из нашей конструкции быстро все одно не получится. Для этого пришлось бы слезть с высоко стоящего пилотского кресла в узкий проход, пригнутся под силовыми балками крыла, крест на крест проходящих сквозь фюзеляж, выбраться в задний, грузовой, отсек, открыть створки люка, и только тогда выпрыгнуть.

Недоработка? Не без этого. Хотя, если крылья у самолета останутся на месте – лучше и не прыгать, а планировать. В случае, когда крыло отвалится – помочь выпрыгнуть сможет только катапульта, ибо крутить и болтать в падающем самолете будет так, что ориентацию теряешь и рукой шевельнуть не можешь. Тут уже не то, что до хвоста добраться нельзя – порой даже замки пристяжных ремней не нащупать…

Может, действительно две катапульты поставить? Реактивный разгонный двигатель пока без надобности, а вот кресло на направляющих и с вышибным зарядом, чтоб из кабины выкинул, преодолевая напор ветра – можно сделать вполне. Навскидку, чтоб разогнать кресло с пилотом, общим весом в 150 килограмм, до скорости 10 метров в секунду потребуется семь килоджоулей энергии. Проводя аналогию с моим временем – это энергия двух патронов к калашникову, или примерно пяти граммов пороха.

К сожалению, не все так просто. Еще надо крышу самолета над головой пилота раскрывать, длинный путь разгона кресла предусмотреть, чтоб позвоночник в трусы не осыпался, защиту от ложных срабатываний обеспечить. Масса проб и ошибок.

Парашют, пожалуй, не проще кресла сделать. Это ведь не просто шелковая тряпка, а сложное устройство. Не угадаешь с формой или размерами отверстий в куполе, и он может сложиться при спуске, или начнет беспорядочные рывки как падающий с дерева лист.

Самое смешное, что ни разу в прошлой жизни не прыгал с пилотскими куполами. На «Дубах» прыгал, на «Зпятом» отбивать ноги приходилось, спортивные УТ15 и ПО9 пробовал. А вот на парашюте пилота доводилось только сидеть, или облокачиваться на него спиной в случае планера.

Может, именно отсутствие предпосылок использовать парашют для спасения из самолета в моем времени воспитало спокойное отношение к его отсутствию. Возможно, пропитался местным фатализмом. Хотя, скорее всего, виноват чосонский шелк – которого пока привезли слишком мало.