Текст книги "Броненосцы Петра Великого. Тетралогия (СИ)"

Автор книги: Алекс Кун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 132 (всего у книги 166 страниц)

Потом предложил прогуляться. Так сказать, пройтись по «першпективам», вышагивая по утрамбованным, и местами даже заасфальтированным, дорогам у набережных каналов, вдоль сухих, глубоких рвов.

Неспешная прогулка, с пинанием особо крупных кусков щебня, выбитых копытами из покрытия дорог, и радостное настроение Таи – постепенно отодвигали на задний план неприятности. Захотелось даже осмотреть город не как деталь, лежащую на верстаке, в окружении инструментов и стружек, а как картину, на которую хочется смотреть и находить все новые и новые мазки.

Город выбивал из земли каменные побеги домов, разлиновывая землю, отчеркивая зелень травы дорожками и проспектами. Центральные проспекты, у линейных каналов, сходились к Дворцовой площади, и зрительно, завершались видом дворца, аккурат на парадные дворцовые входы, над которыми, под крышей, монтировали гигантские циферблаты часов.

У третьего обводного канала, ближе к Дворцовому парку, изза стен строящихся домов выглядывали цоколи многоглавой церкви, которой недоставало только куполов.

Город строился, вытягиваясь к солнцу, и пользуясь каждой, даже ночной, секундой лета. Жизнь продолжалась, не обращая внимания на людские дрязги.

Мы с Таей неспешно переходили по временному деревянному мостику через первый линейный канал, в сторону Дворцового парка. Вспомнилась традиция «поцелуева моста». Традиция старая, идущая почти от основания города в мое время. Мост через Мойку тогда был границей города, на нем прощались с уходящими и встречали возвращающихся. Соответственно, мост славился поцелуями и объятьями. Рассказал Тае про эту традицию, выдав ее за свежую придумку. Морпехи за спиной только хмыкнули, деликатно отворачиваясь от реализации новойстарой традиции.

Признаюсь, мы с Таей затянули не одобряемый церковью процесс на горбе безымянного моста. Дробный лошадиный топот за моей спиной совершенно не отвлекал, пока Тая не отстранилась, глядя мне за спину.

Дальше все случилось слишком быстро. Глаза Таи раскрылись в удивлении, округляя поморский прищур, и она дернула меня к себе, одновременно разворачивая. Удержаться на ногах, от неожиданности, уже не имелось возможности – мы начали заваливаться на доски моста, а Тая еще и ускоряла наше падение, оказавшись сверху.

И в этот момент прокатились раскаты нескольких выстрелов, соединившиеся с тупыми ударами и падением на мост. Мимо прогрохотали копыта нескольких лошадей и им вслед ударили Дары. А на меня смотрели так и оставшиеся расширенными глаза Таи, и из уголка ее рта вытекала кровавая струйка.

Не помню, что делал и говорил в эти секунды. Огонь, так и не погасший внутри, вспыхнул напалмом, выжигая душу до пепла. Со звоном лопнула последняя связь, держащая меня в этом мире.

Опомнился сидя над Таей, безнадежно всматривающейся в небеса. Как все глупо и банально. В сгоревшей душе всплыло «Посвящение Бертрану»:

Не спугни мою тень, когда я войду в дом, по ступеням луны

В не назначенный день, не по чьейто вине, возвращаясь с войны.

Назови свою печаль именем моим,

В одиночестве небес хватит места нам двоим.

Прощай, жизнь моя. Прости, что не смогу проводить. Прими мою тризну.

Огляделся безразлично, замечая второго морпеха, склонившегося над лежащим, чуть дальше по мосту первым, мазнув взглядом по паре бьющихся лошадей с вывалившимися из седел наездниками на сходе с моста, проводил прищуривающимися глазами удаляющееся облако пыли и сфокусировался на бегущих к мосту солдатах. Говорить ничего не хотелось, но приходилось сжимать зубы, чтоб не орать. Жизнь не только несправедлива, но и жестока. Мне надоело подставлять ей щеки. Прошедшая война оставила неизгладимый след.

Подошел к поверженному морпеху, прижал кончики пальцев к его шее сбоку под челюстью, подождал, ни на что, не надеясь, и начал расстегивать пряжки амуниции павшего.

– Останься здесь и позаботься о них. Это приказ! И как бы не сложилось далее, помни, и полку Двинскому напомни – верность России и государю наш закон. Не посрамите звания морпехов, гвардейцы.

Сказал, поднимаясь, второму охраннику. Тот, глянул на меня и опустил глаза кивая.

К мосту подбегали солдаты. Встречал их, застегивая на себе ремни амуниции морпехов и забрасывая Дар на плечо. Прервал капрала, пытающегося отдышаться и одновременно задать вопрос. Высказался сам.

– Тати убили лейблекаря царицы. Посмотри, знаешь ли кого, из подстреленных нами нападавших.

Слова приходилось выталкивать, и сразу стискивать зубы. Палец дрожал в скобе спускового крючка – но его время еще не пришло.

Капрал глянул вдоль моста, на мое сгоревшее прошлое, и отошел к своим солдатам, расцепляющим конские трупы от человеческой падали. Осмотр занял много времени, или мне это просто казалось. Капрал присматривался к первому из напавших, а мое внимание привлек мушкет, живо напомнивший пистолет, обогативший мою коллекцию технических новинок поместья, после очередной дуэли. Стиль у оружия общий. Исполнение узлов похожее. И это точно не русское производство. Мне даже не надо искать клеймо, чтоб знать, где сидят послы производителя. Возможно, они и не виноваты, но мне плевать. Тем более, пара одинаковых мушкетов, даже не пара, а больше, с учетом ускакавших налетчиков, да еще в то время, когда наше оружие лучше и дешевле – это не совпадение. Осталось только выяснить второй адрес – конных покойников.

– Ну, так узнал кого?!

Не ведает капрал, что за чеку ядерную бомбу теребит своим невнятным мычанием и наморщенным лбом.

– На кого похож?! Вижу же, что узнал!

Капрал стянул шлык с головы первого упокоенного татя, обтер им разводы крови и грязи, спрятавшие лицо убийцы после попадания дроби в затылок – присмотрелся еще разок к застывшему лицу и довольно уверенно произнес.

– Эт Ефимка, с подворья Лопухиных. Третьего дня, говорил с ним у дворца, он Абрама Федоровича дожидался.

– Ну, тогда посылай солдат к Ромодановскому. Тут дело государево. А где, говоришь, подворье Лопухиных ноне?

Капрал поднялся, покрутив головой, ориентируясь, и протянул руку за канал, в сторону незапланированных застроек.

– Вона, где часовенку ставят, с нее два подворья от реки. Над воротами грифон червленый, да и подворье знатное.

Кивнул капралу, подхватывая один из мушкетов нападавших, и пошел через мост, поправляя Дар. Мост действительно оказался «поцелуевым», разлучившим меня с прошлым и будущим.

Шел не торопясь. За спиной подергивался туманом забвения город, заводы, дела. Уши закладывал звон, через который с трудом пробивались людские окрики и звуки стройки. Идти оказалось довольно далеко, мушкет оттягивал правую руку, вызывая только тупую злобу еще и на именитых оружейников, не додумавшихся снабжать оружие плечевым ремнем.

Перед воротами с грифоном, больше похожим на ящерицу с крыльями, бросил мушкет в траву и перекинул Дар на сгиб руки, почти вежливо постучав ногой в ворота.

Изза массивных створок донеслось недовольное – «Чего надобно?!»

– Отворяй! К князю Абраму у меня дело.

Совершенно спокойно воспринял отговорки, что никого нет и не велено. Приблизил ствол Дара к щели между створок ворот, через которую виднелся массивный запорный брус. Одного выстрела не хватило, пришлось добавить еще два, а потом еще и закончить ногой. Если никого нет, значит, подожду хозяина на дворе.

Просто подождать мне не дали. Не успел выйти из облака дыма, как слева на меня бросился мужик с дубиной. Сознание пребывало в какомто ступоре, в душе шелестел пепел, отгоревшего пожара. Даже злость прогорела в этом огне. Мне было на все плевать. Мир стал чернобелым. Выскочил из конюшен мужичок – не опасен – схватился за топор, воткнутый в колоду – стреляю не задумываясь. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выброс барабана. Выстрел из револьвера. Перезарядка Дара. Выстрел ….

Не задумывался даже когда подросток выбежал из дома, неся явно великоватый ему мушкет. В душе попрежнему ветер перекатывал золу. Прошел по всему дому, оставляя после себя только мертвое безмолвие, в едком, пороховом гаре. Даже женских криков не раздавалось, так как загнал четырех встреченных женщин и девочку в подпол. Женщин в поместье встретилось пятеро, но одна схватилась за нож. А может, просто не успела его выпустить. Плевать. В чернобелом мире не видно цвета крови.

Сидел на крыльце, набивая барабаны капсулами из подсумка. Кто бы мог подумать, что в таком небольшом, недостроенном подворье, живет столько народу. Ветер обдувал лицо, и холодил мокрые дорожки на щеках. Наверное, пороховой дым разъел глаза.

Топот всадников услышал издалека. Внутри всколыхнулся пепел в злобной ухмылке – что «спасители», услышали пальбу и поспешили на подмогу?! Еще и главный, небось, в первых рядах? Заходите. Недосуг мне вас сортировать на правых и виноватых – у вас милосердный бог есть, он пусть и разбирается.

Лава всадников влетела во двор, через распахнутые ворота, так резко, что первые выстрелы Дара миновали голову колонны, хотя, это ненадолго отсрочило конец бойни. Говорить с ними не собирался, как и они со мной. Мушкетные пули расщепили балясины рядом с левым плечом, а дробь Дара гулко щелкала по стенам и забору подворья. Вот и поговорили.

На дворе ржали раненные лошади и стонали, богохульствуя, нелюди. Поднялся, вытаскивая из кобуры перезаряженный револьвер – надо было провести контроль. Лошадей жалко.

Из ворот подворья вышел в скапливающуюся толпу зевак. Оглядел всех безразличным взглядом, сортируя – примеривая на зевак ярлык «опасны». Толпа явственно отшатнулась. Поднял иностранный мушкет, так и лежащий у ворот, и двинулся ко второму адресу, который мне был известен еще по прошлому году.

До небольшого, временного, домика посольства идти выходило прилично. Пустота и безразличие не помешали запутать след и не пользоваться наезженными дорогами. Патрули, которых направят на мой розыск, мне не враги, будет жаль пролить еще и их кровь, когда они попытаются меня остановить.

Петляющая дорога, с пережиданием в укрытиях проезда поисковых групп, да еще с запугиванием невольных свидетелей моего передвижения – вылилась почти в два часа. Но фортуна, отдавая последнюю дань, довела таки меня до двери заветного дома, обошедшегося без подворья.

Постучал, вежливо, в дверь прикладом мушкета. Здесь не поморье, где не прижились замки, выпускаемые нашим заводом – тут люди прячутся от мира за массивными створками.

Поторопил хозяев менее вежливым стуком приклада, и на последовавший, наконец, традиционный вопрос ответил, что возвращаю их особый мушкет. Ведь действительно принес! Зачем врать на пороге чистилища?

Такие мушкеты стоят немало – основательность победила осторожность. А может, моя спокойная речь настроила обитателей на деловой лад. В дом меня пустили, и даже согласились отвести к трапезничающему послу, так как никому иному отдавать оружие не собирался.

Посол изволил вечерять в большой компании. Поинтересовался, кто у него заместитель, после чего положил перед потенциальным послом принесенный мушкет и кратко рассказал свою версию событий, по которой несколько подобных мушкетов было вручено через посла нашим боярам, для конкретного дела. И дело это сегодня почти справили, не дотянув совсем чуток.

Вскочившего посла, рьяно заявившего, что это не так – пристрелил. Плевать. Может и не так. Посол верующий, хоть и в иную ипостась бога – ему на небесах воздадут по справедливости. Жаль было только нескольких горячих защитников, вскочивших изза стола и схватившихся за рукояти оружия. Надеюсь, небеса к ним будут действительно справедливы.

Пережидал медленно рассеивающийся дым, отойдя к стене и контролируя сжавшихся за столом людей, перебегая взглядом с одной двери, ведущей в комнату, на другую. Не зря. Через дверь с лестницы вбежали двое вооруженных, теперь уже покойников. Продолжать со мной спорить больше никто не рисковал. Видимо осознали, что мне безразличны их аргументы и они сами. Перед домом зацокали копыта и заржали осаживаемые лошади. Вот, пожалуй, и все.

Отлепил тело от стены, выглянув в окно и потом напутствовал присутствующих напоследок.

– Коли задумаете супротив людей русских еще какую мерзость – знайте. Придет к вам, под вечер, человек – что спросит с вас полной мерой. Не спасут вас регалии и законы. Господу про буквы, людьми писанные, будете рассказывать. Теперь же, тут посидите, да помыслите, над моими словами. Провожать меня не надо, выход сам найду. Коли рискнете меня спровадить, отправлю вслед за послом вашим.

Понятливые люди, а говорят, что языка не разумеют. Пока спускался по темной лестнице, за спиной ни одного лучика света от приоткрывающейся двери не пробилось.

Идя по лестнице, аккуратно вытягивал петельку от заветной «фляжки» и цеплял ее на пуговицу. Теперь и с Петром поговорить можно.

Навстречу, от входной двери бежал разгоряченный скачкой офицер, чье звание в полумраке не просматривалось. Сыграл с ним на опережение.

– Тут уже все кончено! Оставь в посольстве людей, а нам надобно срочно к Федору Юрьевичу. Государево дело!

Офицер остановился, и даже сделал шаг назад, задирая голову, и наблюдая мой неторопливый спуск по лестнице. Секунд десять он, судя по всему, искал золотую середину в противоречивых указаниях, свалившихся на его голову. Солдаты, вбежавшие вслед за своим командиром, так и не определившись, брать ли меня на прицел – тискали в руках штуцера.

– Князь! Отдайте оружие и извольте следовать за мной!

Офицер выбрал самую вежливую форму. Приятно. Значит, хоть ктото в армии помнит о моих заслугах. Аккуратно снял с плеча пустой Дар, передавая его ближайшему солдату, расстегнул ремни обвязки, отдавая амуницию вслед за дробовиком. Посмотрел вопросительно на командира. Тот помялся, но указал рукой на дверь.

Перед посольством стало тесно от коней, драгун и зевак. Не разбирая, где чья лошадь, похлопал по шее ближайшую, и, забрав поводья у опешившего драгуна, запрыгнул в седло. Лошадь пошла боком, нервно обмахивая круп хвостом, но, уловив мое состояние смертельного покоя, не стала показывать свой нрав, сочтя за лучшее прислушаться к натянувшейся узде. Рядом в седла запрыгивали офицер и несколько драгун. Напрасно они опасаются, что могу сбежать – мне еще с властителями этого гадюшника переговорить надо.

Глава 43

Лошади рысили по темным улицам, быстро приближая нашу группу к Неве, где в свете фонарей меня ждал дворцовый комплекс. В другое время, наверное, обратил бы внимание на освещение улиц, но ныне и далее меня больше не интересовали эти вопросы. Пусть хоть с факелами бегают, как около посольства. Лошади несли по той самой дороге, которую вымостили мои благие дела.

Спешились у здания Сената, первый этаж которого, мастера сделали уже вполне жилым, и, судя по коридору, где меня вели, вполне законченным.

Вечерняя жизнь новоиспеченных коллегий текла активно. То ли от электрического освещения, то ли от происходящих событий – но коридоры Сената заполнял снующий народ не меньше чем дворец днем. Перед секцией штатколлегии вообще целая шумящая толпа собралась, которую драгуны распихивали локтями.

В кабинет Ромодановского мы буквально ввалились, провожаемые в спину тяжелыми эпитетами, рикошетирующими от моей брони безразличия. Приходилось только китель на груди придерживать, чтоб раньше времени меня никто не рванул за воротник.

У Федора Юрьевича собрались, активно жестикулируя, уже с десяток бояр. Вместе с нашей компанией тут стало тесно. Маловаты кабинеты в Сенате запроектированы.

Князькесарь, богатырским рыком, прервал бушующий в кабинете переговорный процесс. В наступившей тишине все взоры скрестились на мне, и безмолвие вновь взорвалась эпитетами, из которых «паскудьнъ безродный» было самым мягким.

Брызгая слюной, ко мне рванул один из активистов, ищущих правду. Хорошо, что некоторые бояре такие упертые на традициях и не сбрили бороды. Очень удобно схватить за нее, и загнать два пальца под челюсть, искренне наслаждаясь хрипом жертвы. В кабинете вновь наступила хлипкая тишина, которой не преминул воспользоваться, заглядывая в закатывающиеся глаза вершка боярской эволюции.

– Ты кто такой, чтоб мне пред тобой ответ держать?!! Токмо от государя хулу приму, да от князей, что не предками, а делами личными рода возвеличили. Тебя же, дед, в делах никаких не видал, и молвить мне с тобой не о чем.

С каждой фразой вдавливал пальцы в горло боярина все глубже. Помрет, так помрет. Плевать. Хорошо, что Дар у меня забрали.

Оттолкнул хрипящее тело, принял на броню безразличия ненавидящие взгляды присутствующих. Пусть ненавидят. Главное, чтоб за грудки раньше времени не хватали.

– Федор Юрьевич. Мне с тобой о деле государевом перемолвиться потребно было. Уйми ты этих поносителей!

Князкесарь опустился за стол, изза которого вскочил при нашем появлении.

– А кто тебе молвил, будто стану я с татем разговоры вести? У меня для того иные людишки имеются!

– Станешь, князь Федор, ибо государь уже ноне ждет от тебя сказ, как дело было. Ведь не кабацкая поножовщина случилась. Обскажу тебе, как все вышло, не за страх, а дабы правду без прикрас донести. Своей вины не умаляя, но и чужой к себе не примеривая. А далее, пусть государь решает. Его слово для нас всех закон. Его! А не бояр крикливых.

Помянутые бояре опять загалдели, быстро наращивая градус и громкость обвинений. Ромодановский послушал несколько минут нарастающие вопли, по которым за мной числилось вырезание всего дворянского поголовья, всех иностранцев и, заодно, большинство домашней скотины. Примерно так и звучали их – «Ведомы нам твои деяния кровавые…».

Видимо мысленно согласившись, что с такой ахинеей к Петру идти не следует, князькесарь прихлопнул по столу, обрывая зачитывание затянувшегося обвинения.

– Оставьте нас бояре. Услышал уже, что донести вы хотели. Завтра, пред государем, и продолжите. Ступайте покудова.

Спокойный голос князякесаря имел значительный вес. Бояре потянулись на выход, обжигая меня злыми взглядами. Большинство пришедших драгун ушли за боярами. В помещении разом стало просторно. Не так уж и малы кабинеты.

– Сказывай, коль пришел, свою правду.

Прав Ромодановский – правда у всех своя. Изложил ему подробно, как на нас напали тати, и как потом, выяснив, откуда они пришли – вырезал всю разбойничью шайку и их пособников под корень. И мне плевать, какими титулами или верительными грамотами прикрывались эти нелюди. Как и безразлично, что встал с ними в один ряд. В душе опять всколыхнулся пепел, заставляя замирать сердце и сжимать зубы. Честно признался, что больше всего хочу прибить этих гадов еще раз. И еще раз, коли случай представиться.

Нет. Больше всего хочу, чтоб сегодняшнего дня совсем не было в моей жизни. Вот только третьего шанса все изменить – мне не выпадет. Лучше бы и второй не выпадал. Но об этом Ромодановскому уже не сказал.

Князь Федор, хоть меня и недолюбливал, выслушал, неторопливую исповедь, не перебивая. И вопросов у него не возникло, так как расписал все по минутам и лицам. Вопросы не по существу не считаются. Как мне объяснить ему, зачем мне это все надо и почему не отдал справедливость в руки Петра? Наверное, он еще верит в справедливость. А моя вера сгорела вместе со всем остальным.

На Петербург опустилась ночь. Что со мной делать князь так и не решил – тюрьмы в городе еще не имелось, разве что казематы Петропавловского форта. Отпускать меня тоже нельзя. Промежуточным решением стало оставить меня, под охраной, в помещении штатколлегии.

Сидел всю ночь перед окном, смотрел, как затихает, а потом просыпается, в серых сумерках, незнакомый мне город, с которым так и не доведется познакомиться. По площади ходил народ, звенели далекие колокола на заутреню. Сегодня будет хмурый день. Жаль. Хотелось посмотреть на сверкающую Неву. Из окон большого зала приемов ее должно быть хорошо видно.

На разбирательство к государю меня повели только к обеду. Буду у Петра аперитивом.

Зал приемов добрал солидности, украсившись стягами и роскошествами. Осматривал новшества без интереса, просто констатируя факт. Народу в зале собралось немногим меньше, чем на свадьбу государя, только настроение у всех было прямо противоположное тем дням. Вершиной, задающей настроение в зале, служил сам Петр, находящейся в крайней степени бешенства. Меня ввели в зал по окончанию предварительных разборов, но, судя по тому, как монарх выдавил сквозь зубы вопрос, что я хочу сказать в свое оправдание – князькесарь донес до него и мою правду.

– Мне не в чем оправдываться. Все поведал, как было, не утаив. Коли считаешь виновным, что разбой присек – быть посему. Не прошу ни о прощении, ни о милости. Моя душа, государь, со вчера умерла.

Это короткое, последнее, слово вызвало вначале тишину, которая немедленно взорвалась криками. Слух поплыл, сливая брань и оскорбления в монотонный шум. Вокруг тужились, раскрывая рты, люди, а мой взгляд скользил поверх их голов. Вспомнились стихи Тэм:

Мой бой окончен, близится конец

Из рук Судьбы я принимаю чашу

Услышь меня, всевидящий Творец!

Один ты, Боже, знаешь, как мне страшно.

Кипящий гнев взбесившейся толпы

Безликое, бушующее море

Бессмертие не терпит суеты

В обряде очищения позором.

Петр остановился прямо передо мной, распаляя себя своим гневом. Сдвинулся немного влево, прикрываясь государем от стоящих за его спиной царицы с царевичем. Не хотелось бы их зацепить взрывной волной и разлетающимися поражающими элементами. Когда же меня, наконец, потрясут за грудки и отпустят из этого времени! Мне что, и это самому делать?!

Петр кричал о чемто порушенном. Посмотрел в его глаза и взялся за верхнюю пуговицу кителя. Надоело мне все.

Видимо государь увидел нечто в моем взгляде, что охладило его истерику. Он, крайне не вовремя, отвернулся, и широким шагом отошел в сторону, оставляя меня посреди зала, напротив Алексея, глядящего на меня с неприязнью. Длинные ноги Петра, в несколько шагов вынесли его из зоны гарантированного поражения. Пуговицу пришлось отпустить. Усмехнулся грустно – даже уйти вовремя не могу. Жизнь, это череда ошибок и опозданий, а понимаешь это, только ступив на грань.

Шум в зале затихал, подчиняясь смене настроения государя. Монарх занял символ своего величия, развалившись на нем и постукивая пальцами по подлокотнику.

– В каземат форта его бросьте! С него еще будет спрос. Сам спрошу!

Попытку прихватить меня под руки стряхнул, ожегши взглядом солдат. Поклонился слегка государю и пошел на выход в коробочке конвоиров. Раз Петр желает лично с меня спросить, значит, будет у нас еще встреча в крепких стенах и без лишних людей. А обыскивать и вытаскивать шнурки с ремнями у князей, в этом времени, еще не принято.

Отплыли через Неву на том самом струге, на котором вчера причалил к дворцовой пристани. На середине реки в просвет туч выглянуло холодное солнце, бросив на землю косые световые столбы под которыми Нева заискрилась. Улыбнулся. Мое последнее желание исполнено. Прощай, «Петра творенье».

Форт встретил двумя ротами Двинского полка, среди которых явно неуютно себя чувствовали редкие вкрапления преображенцев. Надо сказать слово гвардейцам, теряющим опору под ногами.

Придержал конвоиров, велел им ждать. Конвоиры сами стреляли глазами по сторонам и не ведали что делать. Э как всех проняло. Взбежал на бруствер отсекающих орудий перед мостом, перекинутым через речушку к форту. Оглядел море повернутых в мою сторону лиц.

– Морпехи! С сего дня ухожу от командования полком и флотом. Примите мое последнее напутствие. Служите верой и честью государю и земле нашей. Помните, слово государя для нас закон! За мои дела пред царем и богом только мне ответ держать. Верю, что вы, гвардейцы, честь и верность полка не порушите не делами ни словами торопливыми. Как бы судьба не повернула далее – горжусь, что служил с вами. Служите и далее достойно!

Поклонился гудящему морю черных бушлатов, сбежал с бруствера и пошел через мост, не оглядываясь. Никогда не любил прощаться.

Под мою камеру отвели пороховой погреб восточной батареи. Прекрасное, сухое помещение, с застланным деревянным полом. Представляю, сколько пришлось солдатам перетаскивать боеприпасы, освобождая для меня последний приют.

Конвой помялся за спиной, не зная, как дальше быть. Пришлось развернуться к ним и командным голосом сообщить, что они свободны. Дверь немедленно грохнула, закрываясь. Каземат, не имеющий окон, погрузился в глубокий полумрак, разгоняемый одной слабой лампой над дверью. Оставалось только разрядить фляжку, расстегнуть китель и прилечь на нижнюю полку стеллажа в темном углу каземата. Можно начинать считать жилки на досках полки над головой. Пошел откат, и это время вспоминать не хочется.

Два дня смотрел в полку над головой. Гдето далеко бренчали дверью, о чемто говорили, бряцали приносимой и уносимой посудой. Даже трясли за плечо и проверяли пульс на шее. По мелькающим черным бушлатам сделал вывод, что охраняют меня двинцы. Зря они волнуются – государя дождусь обязательно.

Петр появился на третий день. Наверное. Понятие времени стало условностью.

Факт, что дождался своего освобождения, доходил до сознания медленно. Тело выходило из заторможенного состояния, разгоняя горячий град покалываний по мышцам, и напоминая о пропущенных моционах. Обидно, заканчивать долгий и тяжелый путь с единственным желанием – добраться до сортира.

Поднялся с полки, тяжело опираясь на руку и застегивая китель. Хоть и сказал морпехам, что ухожу со всех должностей – но пока предо мной главнокомандующий.

Петр ходил от стены к двери, у которой скопились пол дюжины человек его ближней свиты. Начинать разговор царь не торопился, а мне было все равно. Через некоторое время таких метаний вообще думал, Петр уйдет восвояси. Но не сложилось.

– Ты все упорствуешь, в своей невиновности?

– Нет, государь.

Петр аж остановился. Опять ему ломаю чтото запланированное. Не стал ждать дополнительных вопросов.

– Меру моей вины ты не положил. Мне не в чем упорствовать. От дел своих не отрекаюсь, разбойников много на душу взял…

Петр перебил, резко смурнея.

– Не татей, а бояр именитых, да послов заслуженных! Тебе, князь, дыбы мало будет!

Слово «князь» Петр буквально выплюнул. И чего он беситься? Да пусть хоть холопом называет – равнобедренно. Пожал мысленно плечами.

– Дыба, так дыба. По мне, нелюди, в спину дорогую мне женщину застрелившие, да нелюди, разбой этот нашептавшие – тати и есть. Они не просто лекарку царицы убили, они зачинательницу дел славных с пути сорвали. Гореть им за это на том свете. Не сожалею, государь, ни о чем.

И ведь действительно не сожалел. Слегка жаль было слабости во всем теле, а Петр ходил далековато. Надо бросать пролеживать спину и набирать тонус. Раскис как квашня. Резкого рывка и то не сделать.

Петр глянул на мой отсутствующий взгляд, плюнул на относительно чистый пол и резко вышел в дверь, в которую, за повелителем, потянулась свита, бросая на меня косые взгляды. Ну и ладно, будет время заняться собой.

Первым делом поприседал, разгоняя кровь, и стукнул в дверь – до дыбы еще надо дожить. Значит, до нее дальше, чем до сортира.

Потянулись дни, когда небо над городом затянуло осенней серостью. Меня теперь выгуливали по внутреннему двору форта, и даже принесли в пустое помещение каземата стол с двумя стульями, дополнив комплект тюфяком с одеялом. Для полноты картины не хватало только полосатой робы.

Время тянулось медленно. Гнал от себя мысли о событиях последнего моего дня. Именно последнего, так как дальше уже не живу, а существую. Просто жду, когда все это кончиться. Но дождался только визита тезки, соизволившего сообщить, что Петр назначил его губернатором Петербурга. Даже это не вызвало особых эмоций. Пост сдал – пост принял. Правда, сдача дел заняла больше недели. Радовало, что испортить начатое дело тезке будет уже сложно. Мало того, что планы уже реализованы в фундаменты, так еще и деньги все вложены. И как приятный бонус сверху – ежегодные выпускные экзамены ревизионколлегии. Оставалось только порадоваться, что все свои дела уже переложил на знающих людей. Петр не станет перетряхивать то, что хорошо работает.

Передача дел немного взбодрила зациклившуюся психику, и когда тезка передал указание Петра, подробно изложить ему произошедшие события, начиная от письма Боцмана – привычно взялся за перо. Получилось сумбурно. И вновь потянулось время ожидания. Скорей бы уж они.

Второго визита тезки, после передачи дел, удостоился только дней через пять. На этот раз царь выражал неудовольствие отсутствием подробного описания моих дел, и указывал восполнить мне этот пробел. На что даже слегка вышел из себя – делать мне больше нечего, как вспоминать события десятилетней давности. Где моя дыба! Вместе с напутственным словом государю!

Тезка сообщил, что дыба точно откладывается до лета, так как Петр уехал в Москву, и теперь его свита постепенно утекает за ним. А без аншлага – казнь не актуальна.

Город затихал, в ожидании зимы. Мой каземат заметно изменился. Дополнительный свет заливал стол и переоборудованный под бумаги стеллаж – работа по передаче дел не прошла даром для узилища.

В тишине сидел перед стопкой бумаг, и думал с чего бы начать. Впереди длинная, холодная зима – сойду с ума, пересчитывая зарубки и годовые кольца на древесине. Прикрыл глаза, и из глубин выгоревшей души всплыла белая ночь июньского Белого моря, усиливающийся ветер, теребящий полог палатки, Катран, подготовленный к походу и чувство предвкушения необычного лета. Знать бы еще, насколько оно станет необычным …

Дожди сменились снегом. Работа над мемуарами неожиданно увлекла, давая смысл существованию. Перо возвращало в дни радости, удач и поражений. Можно сказать, что заново лепил свою выгоревшую душу.

К середине зимы сообразил – мои мемуары не стоит показывать Петру. После этого начал вести две повести. Первую продолжил, восстанавливая в себе человека – второй, сухой и выверенный, писал для Петра. Работа замедлилась, но меня это не сильно беспокоило.

Зима выдалась суровой. Проводил большую часть времени за столом, исписывая чуть ли не больше листов, чем исчеркал за все описываемое время. Происходящими событиями не интересовался, уйдя в прошлое.

Незаметно наступила весна, постепенно сменившаяся летом. Над городом поплыл активный строительный гул, по Неве пошли корабли. В этом году кораблей пришло явно больше, чем прошлой весной. Жизнь не стояла на месте.

По просохшим дорогам в Петербург потянулись перелетные двуглавые орлы, отягощенные прочими пернатыми. А у меня мемуары перевалили едва ли за середину. Подстраховался, попросив морпехов передать на Ижорский завод чертежи шкатулки, куда буду складывать первый вариант мемуаров. Получил от морпехов согласие – забрать шкатулку, когда меня уведут из камеры, и передать ее на хранение заводчанам.