Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)
– Ясно. Я Румиль, – пояснил тот. – Вы, видимо, уже слышали про то, что тут происходит? К сожалению, ваша матушка сейчас отбыла навестить свою бабушку Индис и не может ни на что повлиять. Лично я отказываюсь принимать участие в этом фарсе. Это, конечно, не моё дело, но я надеюсь, что Вы, как лицо заинтересованное, можете поговорить об этом с Владыкой Манвэ…
– Что же случилось, уважаемый Румиль? – спросила Эльвинг.
Румиль весь перекосился: как она поняла – из-за её ужасного синдаринского акцента.
– Коронация, – сказал Румиль, поджав губы. Он записал что-то ещё на табличке.
– Чья? Финарфина? Но ведь он уже давным-давно считается… – удивился Эарендил.
– Амариэ, – с ненавистью выдавил Румиль.
– Ага, местные нолдор решили, что с них хватит потомков Финвэ, – злорадно сказал кто-то у них над головами.
Из золотистой листвы дерева свесилась белокурая коса, и на землю спрыгнул – ну, или даже почти сошёл – очень высокий юный эльф.
– Дедушка! Дедушка Тингол! – всплеснула руками Эльвинг. – О Всеотец, я действительно в Валиноре!
Тингол крепко обнял Эльвинг, а потом помог спуститься Мелиан.
– Мой бывший друг Финарфин, – вздохнул Тингол, – бежал в Средиземье, чтобы избежать наказания за убийство и вряд ли вернётся. А его жена окончательно помешалась, и после всего, что она тут творила, нам с трудом удалось увезти её отсюда и доставить в сады Лориэна.
– Правда, я очень сомневаюсь, что Эстэ сможет даровать ей покой, – вставила Мелиан не без иронии. – Насколько я знаю, она с некоторых пор и сама не очень-то спокойно спит.
– В общем, нолдор согласны признать Финрода консортом Амариэ, когда он вернётся, но не более того, – пояснил Тингол.
Эарендил подумал, что Валар, наверное, как и Румиль, не в восторге от происходящего и только собирался спросить об этом Тингола, как перед ними предстала очень странная картина.
Почерневшая деревянная дверь дворца Финвэ распахнулась, и на пороге они увидели юную девушку в сером платье и чёрном плаще. В руках у неё был огромный, окованный серебром сундук. Эарендил видел такие в доме деда: с ними было удобно путешествовать (с таким сундуком его мать и отец покинули Гондолин), а добравшись до дома, несколько сундуков можно было поставить друг на друга – получалось что-то вроде комода.
Девушка спустилась по ступенькам, размахивая сундуком, как будто бы это был мешочек с парой яблок.
За ней из дома выбежал юноша – хрупкий, очень красивый, с огромной белоснежной косой.
– Дорогая, пожалуйста, давай поговорим! Так нельзя! Ты поступаешь неблагоразумно. Тебе следовало намного раньше сообщить мне о своих намерениях. Я мог бы… – Говорил он на старомодном квенья, в котором проглядывал какой-то странный акцент.
Девушка отмахнулась и пошла по площади, размахивая сундуком.
– Что подумают эльфы? – воскликнул юноша.
– Спроси у них, – пожала плечами девушка. – Может, наконец, поймёшь, что они о тебе думают.
– Но ты же не можешь просто так взять и всё оборвать! Мне будет очень одиноко, правда! Не делай этого! Ты всегда была моим лучшим другом! Столько веков! И вдруг у тебя появились секреты, ты вдруг стала отлучаться – и всё ради… ради…
– Не хочу больше слушать, извини, мне пора, – сказала девушка.
– Ты не можешь так уйти!
В руках у юноши вдруг из ниоткуда появился белоснежный жезл, увенчанный огромным сапфиром; Эарендил подумал, что не только дерево в Гондолине было похоже на дерево здесь, но и белый Посох Судьбы Тургона был почти таким же.
– Я не хочу! – сказал юноша.
Девушка выпустила сундук и он повис в воздухе там, где она отняла руку. Она подошла к юноше и вдруг бросила ему несколько фраз на незнакомом языке; у Эарендила и Эльвинг зашумело в ушах.
– Что?! Что?! – ответил он.
– Что слышал, – ответила она и исчезла вместе с сундуком.
Юноша обернулся и несколько растерянно поглядел на Эарендила и Эльвинг, которые стали свидетелями этой не слишком приятной для него сцены. Мелиан у них за спиной давилась смехом.
– Я рад вас приветствовать в Амане, – сказал он. – Любезный Эарендил, слава о твоих путешествиях дошла до вершин Таникветиля и достигла моих ушей. Говорят, что ты убил саму Унголианту, а это великий подвиг…
– Дальше ушей, видимо, ничего у него не идёт, – шепнула Мелиан на ушко Эльвинг, давясь от смеха.
– Манвэ Сулимо, ты не зря предупреждал меня о том, что айнур в браке не следует доверять, – серьёзно сказал Тингол. – Теперь, когда от тебя ушла жена, я в этом убедился.
– Как же так?! – сказала Эльвинг. – Как она могла… она даже забрала свои вещи… Как жестоко!
– У нас нет вещей! – воскликнул Манвэ вдруг срывающимся голосом подростка. – Нет у нас никаких вещей. У меня только это, – он раздражённо махнул своим жезлом. – Это вообще не её вещи! – Он повернулся и хотел было уйти, но, видимо, сдержаться всё-таки не смог и выпалил: – Это вещи короля Финголфина! Ему, дескать, не хватает лютни, коробки с шахматами и каких-то тарелок!
Эарендил и Эльвинг недоуменно переглянулись, глядя ему вслед. К кому же им теперь идти?
– А что она ему сказала? – спросила Эльвинг. – Бабушка Мелиан, вы знаете?
– Не вздумай им ничего рассказывать! – вскричал Румиль. – Их вообще не должно было здесь быть. Об этом не следует упоминать. Никогда!
Но конечно, потом, когда Амариэ пригласила их поужинать, Мелиан отозвала Эльвинг в сторону и всё рассказала. Эльвинг, конечно, обещала никому ничего не говорить, но рассказала всё Фингону (когда приехала поблагодарить его за то, что тот спас её от Келегорма). Фингон тоже обещал никому ничего не говорить, но не мог не рассказать об этом Тургону.
А Тургон опять поселился в Гондолине, который теперь был открыт для всех, и к нему часто приходили те, кто побывал в плену, пережил насилие, увечье и боль, потерю близких; те, кому было трудно вновь сойтись со вновь обретёнными родичами. Он находил для всех время, беседовал со всеми наедине и ему удавалось всех утешить и ободрить. И он часто вспоминал эту историю и повторял слова бывшей супруги Манвэ – разумеется, шёпотом и взяв с собеседника обещание никому ничего не говорить:
«Тебе говорят, что твой брат убил Деревья, которые давали свет в твоих владениях, убил одного из трёх подвластных тебе королей, украл его драгоценности из дома этого короля и убежал с ними. И почему-то после этого клятву отомстить дал не ты, а Феанор и Финголфин, преследовал твоего брата не ты, а Феанор и Финголфин, и вызвал твоего брата на поединок тоже не ты, а Финголфин. Так почему же с твоей женой должен спать ты, а не Финголфин?»
В этом месте Тургон вздыхал и говорил: «Вот так сказала сама Варда. Так что имейте в виду, что трусость, нерешительность и невнимание к потребностям спутника жизни могут разрушить любой брак!»
Тургон с вежливым интересом выслушал рассказы Эарендила о его плаваниях и полётах; особенно ему радостно было узнать, что Идриль и Туор благополучно добрались до Амана и встретились с Индис. Эарендил, правда, ещё не общался с дедом, будучи взрослым (когда Гондолин был разрушен, и Тургон попал в плен, ему было всего десять), и теперь некоторые реплики Тургона приводили его в недоумение. Так, в ответ на «И вот так я и убил Унголианту» он услышал не восторженное «ах» (которое он в детстве нередко слышал от дедушки по поводу своих мозаик или моделей повозок) и не «взрослую» похвалу с похлопыванием по плечу, а нечто странное:
– Бедное создание заслуживало лучшей участи, – вздохнул Тургон. – Надеюсь, теперь её дух счастлив в Пустоте.
Эарендилу трудно было разобраться с незнакомыми и совсем новыми родственниками. С большими усилиями он, наконец, понял, кто такой Гилфанон – Тургон всё время отмалчивался, а Пенлод был на удивление не в духе и не хотел поддерживать длинных разговоров. Сам парень ему понравился, но его происхождение всё-таки несколько шокировало. Набравшись смелости, он заявил Тургону:
– И кстати, между прочим, я бы всё-таки предпочёл, чтобы пока мои дети остались с Маглором и Нариэндил.
– А в чём дело? – спросил Тургон. – Я, конечно, не против, Элронд и Элрос к ним очень привязались, но мне кажется, у меня чуть больше опыта в воспитании детей.
– Видишь ли, это как-то не совсем удобно… Ну как я объясню им, кто такой Пенлод и что он делает в нашем доме?
– Он мой муж, – сказал Тургон.
– Я же не могу сказать такое своим сыновьям. Как я им это скажу? «Дети, это муж вашего прадедушки?!». Мне кажется, это… безнравственно.
– Не вижу ничего безнравственного, – пожал плечами Тургон. – И Пенлод прекрасный муж. Тебе бы такого мужа.
Тут даже Эарендил, который совершенно не унаследовал от дедушки и его братьев их своеобразного чувства юмора, понял, что Тургон издевается над ним. Эарендил недовольно поджал губы и нахмурил светлые брови, став в этот момент очень похожим на Эленвэ.
– Не обижайся, милый, – Тургон улыбнулся и, наконец, снова превратился в того доброго дедушку, по которому Эарендил всё это время так скучал. – Просто я действительно очень, очень люблю Пенлода. С этим уже ничего не поделаешь. А ты видел Кирдана?
– Да, конечно! – ответил Эарендил с радостью – наконец-то можно сменить тему. – Он меня очень любезно принял в своей башне на острове Балар. Всё как всегда. С ним сейчас ещё живёт какой-то молодой эльф, которого он то ли взял на воспитание, то ли в компаньоны. Симпатичный такой, но очень наивный. Всё время расспрашивает обо всём, как будто только что родился. Знаешь, что няня Гил-Галада сказала мне?
– Что? – спросил Тургон.
– Мне даже неудобно тебе передавать. Сказала, что, дескать, этот эльф – мой прадедушка Финголфин и что я должен разговаривать с ним с уважением. Ну надо же! Начать с того, что он чуть ли не школьник. А она, говорят, Перворожденная… Наверное, в таком возрасте некоторые из нас уже всё-таки… хм, начинают терять связь с действительностью.
Финголфин открыл глаза. Он был в незнакомой комнате с низкими каменными сводами; напротив он увидел книжный стеллаж и письменный стол. Рядом было низкое, квадратное окно. Он выглянул. За окном было голубое небо и море – глубокое, зелёное, и всё-таки не совсем такое, как в Амане.
– Где я? – тихо спросил он сам себя. – Это же не Тол Эрессеа. Всё другое… Где родители?..
– Привет, – сказала она.
Варда не знала, почему так произошло. Ведь оторвавшись от Эа, от своего мира, к которому эльфы прикованы от его появления до гибели, Финголфин должен был умереть – умереть окончательно, так, как не может умереть ни один другой эльф, не услышав зов Чертогов, не отпустив своей бесплотной души. Наверное, так и было. Наверное, он умер, когда оказался вне раскинутого над этим миром звёздного купола.
Она хотела бы спросить об этом Всеотца; наверное, это было бы легко. Она никогда не видела Его в облике одного из Его созданий, но поскольку она хорошо знала Его душу, то подумала, что Он был бы очень похож на Финголфина.
Финголфин выглядел таким юным…
И она поняла. Тот, кого эльфы называли Феанором, валар – Макаром, а майар – Рамандором, сделал то, что мог, то, что ему не разрешалось делать в пределах Арды вне своих владений. Он повернул назад для Финголфина течение времени, чтобы тот снова вступил во время двадцатилетним юношей – и чтобы для него исчезли все тяжёлые и страшные воспоминания, всё, чему он подвергся отчасти по своей вине – но в основном по вине Феанора. У него, наверное, осталась память о Феаноре – занятом, замкнутом, увлекающимся, но добром; о Феаноре, который был только эльфом, таким же, как он сам, до того, как он нашёл оболочку Сильмариллов. И, – наверное, увы, к счастью, – из его памяти совершенно изгладился несчастный Финарфин, будто его и не было. Если дети захотят напомнить ему о себе, наверное, это будет возможно; но всё равно след всех этих лет у него в душе стёрся навеки.
Она подумала, что это, может быть, огорчит их – но ни она, ни они, наверное, не стали бы оспаривать решение Феанора, подсказанное лишь безграничной любовью к брату.
Финголфин повернулся. Его любимая сидела рядом, на стуле, а на столе была коробка с шахматами, его любимая синяя кружка с зайчиком, любимая голубая тарелка (там на ободке было три птички, у одной был чуть сколот хвостик), на которой лежало печенье. Чуть поодаль на стене висела его любимая лютня, подарок отца – все дорогие ему вещи из родительского дома.
– Привет, – сказал он. – Это же ты?.. Ты приходила ко мне в гости… – Он покраснел. – Ты не сказала тогда, как тебя зовут. Я совсем не помню, как здесь оказался. Что со мной?
– Просто мы теперь с тобой живём здесь, – ответила она. – В Эндорэ. Как-то так получилось. Это долгая история. Просто ты теперь уже совсем взрослый, Ноло.
– Правда? – сказал он. Он был безумно влюблён в неё, так долго – в его памяти это были целых три года! – что ему даже не хотелось сейчас думать о том, как он сюда попал. Он просто очень хотел быть счастливым – потому что она теперь рядом, она, и больше никого. – Я очень долго ждал, когда ты придёшь снова в наш дом. И так и не дождался. Но раз я теперь взрослый, наверно, просто меня теперь выдали за тебя, правда, или как это называется? Поэтому мы теперь живём вместе?
– Ну, можно и так сказать, – ответила она, целуя его в нос. – С сегодняшнего дня.
Надо сказать, что теперь сам Пенлод не был так уверен в любви Тургона, да и в своей любви к нему. С тех пор, как тогда, в Гаванях, когда ему сказали, что словарь, явно написанный кем-то из образованных нолдо в заточении, написал Квеннар – то есть Фингон (Пенлод всегда знал тайну его псевдонима), – его отношение к Тургону изменилось. Теперь Пенлод понимал, что всё это время, весь этот ужасный год с лишним в Ангбанде рядом с ними находился Фингон. Тургон искал в объятиях у него, Пенлода, утешения в своём одиночестве – и в то же время знал, что на самом деле он не один. И, зная Тургона давно, Пенлод был почти уверен, что первые его мысли были всегда о брате, а не о нём, Пенлоде.
Тургон сидел в своём кабинете. Королевский дворец не стали отстраивать: он взял комнату в доме, принадлежавшем некогда Маэглину. Войска Мелькора всё-таки старались обойти этот дом стороной, и он почти целиком уцелел. Именно здесь Тургон принимал посетителей: его, казалось, совершенно не смущали тёмные воспоминания о племяннике.
Пенлод зашёл к нему. Перед Тургоном лежали какие-то счета, большая пачка писем, образцы камня и других строительных материалов. Он, как обычно, быстро, точно, расчётливо прорабатывал всё, что было перед ним: подписывал счета, отмечал на письмах «ответить лично» или «передать Дуилину»; потом рассортировал материалы, раскрыл странички справочника по минералогии, разложил по ним несколько камней и задумался.
– Я могу с тобой поговорить? – наконец, решился Пенлод.
– Конечно! Я очень рад тебя видеть. Это всё утомительно, хотя отчасти и приятно, – сказал Тургон, откладывая книгу.
Пенлод сел на стул. Он не хотел смотреть ему в глаза, и говоря то, что он хотел сказать, всматривался в новенький, хотя и простой и красивый, ковёр, который выткала для Тургона Найнет.
– Я теперь знаю, Турукано, ты никогда не любил меня, – выдохнул Пенлод. – Это всё был только расчёт с твоей стороны. Ты сделал это, чтобы вырваться оттуда. Решил рискнуть; наверное именно поэтому я не сразу понял: ведь ты не склонен к риску. Это был только способ надавить на своего брата. Ты придумал всё это, как только ты понял, что рядом с тобой Финдекано – твой добрый, сентиментальный, заботливый старший брат; брат, которого всё это время раздирали невыносимые укоры совести из-за того, что случилось по его вине с тобой и с другими, над кем экспериментировал Майрон. Ты понял, что твой брат в ловушке – он не может ничего предпринять, он безумно любит вашего отца и пока тот жив и во сне, Финдекано никогда не сможет даже попытаться выбраться из плена. И ты решил сыграть на его доброте и чувстве вины: если бы ты снова забеременел – на сей раз от меня, он наверняка должен был не выдержать и постараться освободить тебя несмотря ни на что. Ты использовал меня и твой расчёт оправдался. Ты смог вырваться. Ты освободил меня. Нашего ребёнка. Всех нас. Но я…
– Это всё, что ты хочешь мне сказать?
– Да. Да, прости, Турукано. Прости, но я больше не могу. Не могу, правда, с тех пор, как я понял. Нам лучше расстаться. Мы по-прежнему будем родителями нашего сына, но… я не могу больше быть рядом с тобой.
– Как хочешь, Пенлод. Я с тобой не спорю. Ты прав. Только скажу, что я тебе тогда – когда мне удалось добиться своего и бежать – честно предложил уйти и оставить меня. До того, как сказал, что у меня будет ребёнок. Я не навязывал тебе ни ребёнка, ни себя. – Тургон не поднимал на него глаз и продолжал перебирать бумаги.
– Ну и хорошо, – ответил Пенлод.
Он отправился домой, в маленькую комнату, которую взял для себя и сына в маленьком, наново построенном деревянном доме. Тургон дневал и ночевал в своём рабочем кабинете, но жить в королевской резиденции Гилфанону всё-таки было неловко. Дома Гилфанона не было: он куда-то пошёл с дядей Эарендилом.
Конечно, Пенлод искренне сказал Тургону всё, что думал.
Одного Пенлод не учёл: как он на самом деле его любит.
На следующее утро он опять пришёл к его дому; он вспомнил все те бесчисленные разы за те годы и десятилетия, когда жил в Гондолине, когда он приходил к своему владыке Тургону, как отчаянно билось его сердце. Но сейчас, после многих лет совместной супружеской жизни, тоска оказалась такой, что ему хотелось кричать. Он застыл и сдержался, не поднял голову вверх, чтобы посмотреть, у себя ли он.
На мгновение он испугался, что Тургон не захочет допустить его к себе. Но нет, его сразу провели в королевский кабинет. Тургон по-прежнему склонился над бумагами и что-то писал, как будто бы и не вставал со вчерашнего дня.
– Доброе утро, – приветливо сказал он.
– Послушай… можно… у меня есть к тебе один вопрос и одна просьба.
– Конечно, Пенлод, я сделаю всё, что ты попросишь. Только скажи. Правда, не обещаю, что отвечу на твой вопрос.
– Тогда я начну с просьбы, хорошо? Тургон… – Пенлод подошёл к нему и опёрся о стол. – Тургон, можно всё будет, как раньше? Как вчера утром? Как будто бы вчерашнего дня не было? Можно я опять буду с тобой? Ты можешь меня не любить, мне всё равно, правда. Просто я не смогу дальше жить, зная, что мы с тобой в разных домах, в разных комнатах – и так будет всегда… я не могу спать без тебя, вообще ничего не могу. Пожалуйста, Тургон. Ты обещал.
Тургон поднял на него свои большие серые глаза, помедлил мгновение и сказал:
– Конечно, Пенлод, как скажешь.
Пенлод обошёл стол и схватил его в свои объятия, поднял со стула и прижал к себе.
– Ну ведь со мной тебе не так плохо, правда? Правда, Туринкэ? Правда? Можно я всё-таки спрошу? Можно? Ты любишь меня? Или любил? Хоть немного. Ты ведь всегда говорил, что любишь. Это правда, или…
– Правда, любовь моя, я тебя люблю, – сказал Тургон. – Я люблю тебя. Очень.
– С каких пор? – спросил Пенлод, запустив пальцы в его густые чёрные волосы. – С каких пор?
– Когда я тебе говорил, что люблю, это было просто… я не знаю… очень тёплое чувство, привязанность… – признался Тургон. – Потом, когда родился Гилфанон, я тебя уже совсем полюбил. В тот самый день, в тот момент, когда ты взял нашего мальчика на руки. Но сейчас я чувствую, что это было всё… всё было не то. Понимаешь, я сейчас… Я сейчас выглянул в окно, и увидел, как ты идёшь по улице. Увидел тебя, твои плечи, руки, твою походку… то, как ты наклоняешь голову… И я почувствовал, что я тебя люблю, что я без тебя не могу больше совсем, совсем, невыносимо люблю; я не знаю, что со мной было бы, если бы ты сейчас не вошёл и не поднялся ко мне в кабинет. Пенлод, ну что ты делаешь? Запри дверь, пожалуйста. И ставни закрой. Ну и что, что даже ты так высоко не сможешь заглянуть? А мой внук с его идиотским летающим кораблём и не менее идиотскими понятиями о нравственности?! Теперь можно…
– Да, да, – шептал ему Пенлод, – можно. Можно.
– Мы же так давно вместе, – сказал Тургон. – Так давно любим друг друга…
– Да, да, да! Так давно! С сегодняшнего дня, мой любимый! С сегодняшнего дня!
– Но не на рабочем же столе, Пенлод! Ах… ну ладно, ладно…
Комментарий к Глава 51 и последняя, из которой мы узнаём, что Маэдросу больше никогда не придётся охотиться Фик не закончен – остался ещё небольшой эпилог :)
Отцовское имя Тургона – Сарафинвэ – присутствует в текстах Толкина, опубликованных в журнале Parma Eldalamberon (17): оно не попало даже в “Историю Средиземья”. Там же встречается вариант “Норофинвэ”.
Вот небольшая альтернативная история про Румиля – “Диктант для короля”, где и Румиль, и, разумеется, Финарфин выглядят гораздо симпатичнее, чем здесь :) https://ficbook.net/readfic/4804559
====== Эпилог: 1. Странник Средиземья. 2. Праздник ======
1. Странник Средиземья
– Да, конечно! Гватрен, милый, своди туда Элеммакила, – сказала Карантир. – Мама сейчас там. Это так красиво! Скульптуры, конечно, огромные, но папа и Майтимо просто как живые. Сейчас как раз самое время. На закате над морем всё такое розово-алое.
– Я тоже пойду, – сказал Келегорм.
– Там наверх лезть надо, – покачала головой сестра. – Я всё-таки за тебя ещё боюсь. Ну и поможешь мне хлеб нарезать.
– Ох, ладно, как хочешь, – Келегорм обиженно махнул рукой. – Давай свой хлеб.
– Сейчас-сейчас, – Карантир залезла на полку в резной шкаф из красного тиса. – Вот они у меня тут лежат… – Она посмотрела в окно – Элеммакил и Гватрен шли вдвоём по побережью – и выложила на стол два больших и пухлых круглых хлеба.
– Режь, – сказала она не без самодовольства.
Келегорм разрезал хлеб, раздвинул половинки – и чуть не прослезился. Это оказался туго набитый начинкой пирог с олениной.
– А что, второй тоже? – спросил Келегорм, не веря своему счастью.
– Второй с перепёлками, – ответила она.
Келегорм крепко обнял и поцеловал сестру.
– Морьо, ну что бы я без тебя делал!
– Ешь-ешь, – сказала она, глядя на то, как он осторожно отрезает кусочек. – Мама обещала их задержать до восхода луны. И за Элеммакила не волнуйся…
– Да, – пробормотал Келегорм с полным ртом, – у мамы с собой всегда не только долото, но и морковные лепёшки.
– Ну что у вас слышно? – спросила Карантир, когда Келегорм справился с четвертью пирога. – Вы в Гондолин заезжали ведь? Говорят, Аракано всё время в разъездах…
– Да, – сказал Келегорм. – Всё знакомится со страной. Ну, я считаю, это к лучшему. Ты не поверишь, где он был…
– А Тургон как? – спросила сестра.
– Ужас, – сказал Келегорм.
– А что такое? – с беспокойством спросила Карантир.
– А ты их дочку видела?
– Да, видела, лет пять-шесть назад, а что?
– Ей пятнадцать, – мрачно сказал Келегорм, – а она уже выше Элеммакила. Вообще-то, если подумать, каким ещё может быть ребёнок Тургона и Пенлода? Тургон мне уже говорил, что он этого и боялся, но Гилфанон в них обоих не пошёл, он скорее похож на Пенголода. А для девочки… Прямо даже не знаю, где ей мужа искать, – вздохнул Келегорм, как будто бы это было его личное дело. – Если только правнуки Тингола, Элуред и Элурин, наконец, соберутся потомством обзаводиться. Но этого сколько ещё ждать придётся?.. А Амрод же у вас был весной, да? Я так понял, они как-то быстро уехали…
Карантир вздохнула и отрезала брату кусок от другого пирога – попробовать.
– Понимаешь, Тьелко, маме почему-то не особенно нравится Финдуилас. Я этого, честно говоря, не понимаю. Не ждала совсем! Я уверена, что это не потому, что она внучка Финарфина, мама хорошо относится к остальным родственникам из его Дома. Знаешь, я ждала совершенно другого!
– Чего? – спросил Келегорм, выплёвывая косточку перепёлки.
– Ну понимаешь… у нас всё-таки все браки какие-то странные. То есть я всегда думала, что она не одобрит кого-то ещё. Нариэндил на две головы выше Маглора, мой Гватрен – необразованный авари, Луинэтти – тоже обычная тэлерийка, не говоря уже о том, что Курво сейчас в её теле и, может, даже будет матерью её ребёнка, Фингон и Элеммакил вообще мужчины… ну, изначально. Тут много что можно не одобрить. А она любит всех, кроме Финдуилас!
– Боюсь, – Келегорм засмеялся, – что Финдуилас маме просто кажется слишком хорошей и слишком обычной женой!
– Вот-вот! – ответила Карантир. – Ты бы её послушал! Ну, послушаешь. Понимаешь ли, всё время – «Фингон душка», «Нариэндил лапочка», с Элеммакила после вашего последнего приезда она сделала семь портретов, «Гватрен – сокровище», на Луинэтти вообще вся семья держится – а Финдуилас – «эта выдра, которая даже вышивать не научилась!».
– Мы с тобой так долго искали, – прошептал Гвайрен. Он сжал руку Аракано; друг мягко похлопал его по плечу. Гвайрен обернулся.
Лишь тонкий серебряный обруч с крошечным сапфиром указывал на то, что Аракано – король Белерианда. Он был одет в простую холщовую рубашку и серый кафтан, как и сам Гвайрен.
– Ты потратил так много времени. И вообще… это должен быть ты. Иди, пожалуйста.
– Нет, брат, – ответил Аракано. – Не спорь со мной. Это должен быть ты.
Аракано слегка подтолкнул его, и он вышел на лесную тропинку.
Навстречу ему шла девушка-квенди – черноволосая, довольно высокая, в скромном сером домотканом платье с красной вышивкой. В руках она держала две большие корзины с грибами, а за спиной у неё была ещё одна, наполненная покупками с деревенского рынка. Она настороженно посмотрела на Гвайрена.
– Простите, – сказал он, нервно поправляя ремень кожаной сумки у себя на плече. – Вам не помочь? Мне не трудно.
– Спасибо, – ответила она, – но мне кажется, вам не по дороге. Я живу в лесу со своими родителями. Это в трёх часах пути отсюда. Я сама доберусь.
– А вы с рынка идёте? – спросил он.
– Да, – кивнула она и махнула рукой, указывая путь. – Час ходьбы туда, на север.
– Я бы завернул туда, – ответил Гвайрен, стараясь преодолеть волнение. – Я в Гондолин иду. Но я никуда не спешу. Сейчас ещё только полдень. Могу вас проводить, а потом дойти до села, где рынок, и заночевать там.
Девушка внимательно осмотрела его; потом, видимо, решив, что ему можно доверять, опустила корзины с грибами и сказала:
– Можно и так. Да я сама виновата, нечего было грибы собирать по дороге. Но родители просили… Дешевле, чем на рынке покупать, правда? Я для отца яблок на пирог купила.
Аракано почувствовал, как слёзы наворачиваются у него на глаза.
«Мы так долго искали тебя, – подумал он. – Так ждали. Как же нам не приходило раньше в голову попробовать найти твоих родителей. Двух Перворожденных, которые поселились на горном склоне на окраине Бретиля. Ведь это они когда-то, давным-давно, назвали свою старшую дочь „Анайрэ“ – „Святая“ – потому, что та была так похожа на Варду».
– Хотите поесть? – спросила она. – У меня с собой большой пирог и две булки. Легче нести будет.
– Спасибо большое, – согласился Гвайрен и присел рядом с ней на большую, рухнувшую во время последней грозы, берёзу.
Аракано отошёл подальше. Он не хотел слышать их разговор; он только смотрел.
Они разговаривали долго; потом Гвайрен взял её корзины, и, не слушая её возражений, закинул за плечи корзинку с покупками. Она пожала плечами и взяла его кожаную сумку. Аракано догадался, что она предложила ему переночевать в доме родителей.
Когда они проходили мимо Аракано, он услышал:
– Понимаете… я вам не рассказывала? Просто дело в том, что я возрождённая. – Она остановилась и посмотрела на Гвайрена. – Родители говорили мне, что я раньше уже была их дочерью. Я всё время спрашивала, что со мной было в прошлой жизни, но они не очень-то хотели об этом говорить. Отец сказал, что я покинула их совсем юной, и они просто не знают, что со мной случилось, как и где. Я не очень хочу вспоминать. Просто мне кажется… кажется, что я уже была замужем. Что у меня был любимый. Но в то же время чувствую, что мы расстались. Расстались совсем. Между нами произошло что-то плохое, понимаете? Что-то чёрное. У меня такое чувство, что никто из нас не виноват в этом, но я не хочу его искать. Я просто не знаю – если я уже была с кем-то связана… Простите, я не должна вам всего этого говорить. Просто хотела, чтобы вы знали.
– Я понимаю, – ответил он. – Не думайте ни о чём сейчас. Я только провожу вас, – сказал Гвайрен.
2. Праздник
Они никому не говорили, что это за праздник. День их зачатия или день рождения. Они знали, что эти две даты отличаются на три дня. Они даже не говорили никому из посторонних, в каком именно году это случилось.
И родственники обычно приезжали к ним, в маленькую сторожевую башню в лесу, которая превратилась в странный, но уютный дом, не в этот день, а пару недель спустя. В этот день они хотели быть одни.
– Майтимо, ну прекрати, ты выдерешь мне все волосы, – сказал Фингон. – Давай заплетай, или я сам это сделаю.
– Прости, – Маэдрос поцеловал его в затылок. – Я так давно об этом мечтал, что каждый раз не могу остановиться. Сейчас, минутку. – Он достал из шкатулки длинную золотую ленту.
В дверь постучали.
– Матушка, я могу пойти на озеро? Туда, где горячие источники? – услышали они.
– Нет, не можешь.
– Матушка, но до обеда ещё два часа…
– Нет, – сказал Фингон.
– Матушка, ну туда же идти всего полчасика! И не такой уж там крутой склон. И там совсем не болото, как ты говоришь. Ты сказала, чтобы туда без папы мы не ходили, но я-то одна могу!
– Нет, – сказал Фингон.
– Матушка, ну когда же?..
– Лет через пятьдесят, – сказал Фингон.
– Ты сейчас что-нибудь разобьёшь со злости! – сказала черноволосая девочка-подросток. Волосы у неё были не такие длинные, как у Фингона, но тоже очень густые и пышные. Она затянула их в тугую косу и вскочила со скамейки навстречу сестре. – Я же говорила, что матушка тебя не отпустит.
– Это ты всегда разбиваешь вещи, плачешь и убегаешь, – рассудительно сказала вторая. – Я так не делаю. Сказали подождать – я подожду.
Черноволосая недовольно выдохнула – ффф! Да уж, сестра вся в отца – такая же рыжая и такая же спокойная, ничем её не проймёшь.
– Послушай, а там правда могут быть драконьи яйца? Откуда ты знаешь?
– Я знаю о драконах очень много, – сказала рыжая девочка. – Я уже всё прочитала, что можно было достать. Они в таких местах водятся. Это точно. А жалко, что сегодня у нас не будет гостей. Ещё две недели ждать!
Маэдрос вышел из дома и обратился к рыжей:
– Помоги, пожалуйста, маме с кабачками. Их много, и нужно все почистить. Давай, иди в дом.
Рыжая скорчила за спиной отца гримасу: надо же, не пустили на озеро, а тут ещё и работай!
– Опять овощи, – сказала черноволосая.
– Пойдём погуляем, – подмигнул ей Маэдрос.
Он прошёл с дочерью по узкой тропинке между берёзами, и они пришли на невысокий обрыв над серебристой рекой. Она села рядом с ним, и он покопался в сумке, достал большую булку с ветчиной и молча протянул ей. Девочка восторженно пискнула (совсем тихо) и стала есть. Маэдрос с улыбкой наблюдал за ней.
