Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц)
– Я… – наконец, сказал тот, – мне очень трудно об этом говорить. Я не смогу рассказать много. Просто… просто надо мной надругались. Ещё в Амане.
====== Глава 28. Ученик чародея (2): Третий вопрос ======
– Надругались? Кто? – резко спросил Саурон. – Когда? Кто это был?
– Я… я не знаю, – ответил эльф в облике Андвира.
– Что за чушь! Тебя кто-то трахнул, и ты не знаешь, кто это был? – Саурон хлопнул рукой по столу.
– Я… я был на празднике в загородном доме Финголфина на Тол Эрессеа. То есть дом принадлежал совместно Финголфину и Финарфину. Король тэлери Ольвэ и король ваньяр Ингвэ построили этот дом для того, чтобы порадовать их мать Индис. Финголфин и Финарфин жили там в детстве с матерью и потом их дети часто проводили там лето. Это было торжество в честь окончания учебного года. Меня пригласил Аракано, мы ведь сидели в академии на одной скамье. Мы были все вместе, старшие нас оставили; я очень много выпил – все выпили; помню, что кто-то из близнецов – сыновей Феанора заплёл в косу Финдекано шнур от занавески, и когда Финдекано попытался встать, на него упала деревянная штанга, на которой она висела, и он чуть не сломал себе нос. Я хотел выйти на улицу, и тут, у лестницы меня кто-то схватил под локоть сзади. Он сказал мне очень тихо: «Хочешь ещё вина? Давай спустимся в погреб». В прихожей не было света. Мы спустились, он сзади поддерживал меня; когда мы пришли, он потушил фонарь. Верхнюю дверь он закрыл, и там, в погребе, была кромешная тьма. Он поднёс чашку к моим губам, и я почувствовал хмельное… очень вкусное, такого за нашим столом не было… что-то очень сладкое, густое, оно пахло вишнями, и я сказал ему: «Как сладко». И тут он прижал меня к стене, обнял одной рукой за плечи, а другой прижал к себе мои бёдра и сказал: «Ты сладкий. Ты самый сладкий на свете». Я был совсем пьян, не мог пошевелиться, а он… он стал снимать с меня штаны. Я ничего не мог понять, и сказал ему: «Зачем ты меня раздеваешь, я не хочу спать… я же не буду спать тут, в погребе», а он ответил: «Спать ты не будешь». Он стал меня трогать ниже пояса, потом посадил к себе на бёдра; я сказал – «Что ты делаешь, для супружеских дел есть женщины!» – а он сказал мне – «Женщина не дала мне того, что я возьму здесь». Он взял меня; я всё время чувствовал этот сладкий запах… мерзкий… всё моё тело им пропахло. Потом он одел меня и ушёл, я остался там… Утром я очнулся и ушёл; ни с кем в доме я не говорил.
– С ума сойти, – сказал Саурон насмешливо. – После этого ты не получал от него никаких предложений? И ни от кого ещё? Он не давал о себе знать?
– Нет, – ответил эльф-Андвир.
– Ну хорошо, – ответил Саурон. – Будь любезен никому больше не повторять свой рассказ.
– Я и сам не хочу, – сказал тот.
– Итак, – обратился Саурон к своим помощникам, – скорее всего, это был взрослый, женатый эльф – судя по тому, что «женщина не дала» ему того, что он хотел. То есть Феанор, Финголфин, Финарфин или, в крайнем случае, Куруфин. Говорят, что у Маглора какое-то время была жена или вроде того, так что мог быть и он: тогда, скорее всего, он как раз быстро бросил жену, когда понял, что ему неприятно спать с женщиной. Конечно, если он предпочитал такие сношения, не всякая женщина на это пойдёт. Но я думаю, скорее всего он имел в виду иное…
– Но ведь это мог быть и сам Мелькор, – сказал тихо Гватрен.
– Нет, мой милый, это вряд ли, – рассмеялся Саурон, – но видишь ли, Мелькор может быть удивительно привлекательным, когда принимает облик невинного юноши, только вступающего в жизнь. Я думаю, что этот герой-любовник из погреба как раз вкусил таких радостей в его обществе, а потом, когда наш владыка нашёл себе другую игрушку, он почувствовал себя одиноко. Ну ладно, Андвир – буду называть тебя «Андвир», ты уж не обижайся – отдохни, приди в себя, а там, может быть, у меня найдётся для тебя поручение… как для Андвира. И будет ещё несколько вопросов. А если ты будешь откровенен со мной и будешь вести себя хорошо, я могу и попробовать вернуть тебе твоё эльфийское тело… со временем, конечно, когда износится это.
Когда Саурон вышел, Гватрен вдруг схватил со стола Натрона клубок ниток и швырнул эльфу-Андвиру, воскликнув:
– Mana i óma? (Что такое гласный звук?)
Тот инстинктивным движением мгновенно перехватил его и ответил:
– Lerina thúle (свободное дыхание).
– Если ты хочешь продолжать выдавать себя за спутника Финголфина, – сказал Гватрен, – то научись никогда не выговаривать th на месте s. Lerina súlë, и никак иначе. Не спорю, во время разговора с Майроном ты держался хорошо, но ты всё-таки можешь сбиться.
– А в чём дело-то? – спросил Натрон. – Я и сам говорю так же.
– Натрон, – ответил Гватрен, – ты говоришь так, потому что ты Перворожденный и все эльфы вначале так говорили. Хорошо известно, что в Валиноре почти все квенди стали вместо th выговаривать s, и только Феанор и его приближённые продолжали упорно произносить th во всех этих словах. Я не знаю, что он тут наплёл, но это нолдо из дома Феанора.
– Ты-то откуда знаешь? – злобно спросил эльф-Андвир. – Почему это ты, синда и прислужник Моргота, задаёшь мне вопросы из нолдорской азбуки?
– Все квенди слышали о Феаноре, – сказал Гватрен. – И если твоя фэа действительно покинула тело пятьсот лет назад, то тебе следует знать, что хотя на квенья здесь уже почти никто не говорит, по книгам мудреца Румиля учатся по всему Средиземью не только нолдор.
– Феанор что, был совсем ненормальный? – пожал плечами Натрон. – Зачем говорить не как все? Тебя же не будут понимать.
– Феанор хотел, чтобы его мать называли Мириэль Therindë, «Вышивальщица» – так, как её называли при жизни, – пояснил Гватрен, – а не Serindë.
– Подумаешь, «вышивальщицу» нашли, – буркнул Натрон. – Это я эту Мириэль научил всему, что она знала. Все нолдо сумасшедшие – и Феанор, что вцепился в это th, как собака, и остальные – что ни с того, ни с сего стали говорить по-другому. Да нет, я его понимаю, конечно, – ведь я сам, если выполнял заказы нолдорских князей, подписывался своим собственным именем – Холлен, а то «Насрон» и мне не очень нравится…
– Послушай, ты, – обратился Гватрен к эльфу-Андвиру, хлопнув рукой по столу. – Я очень хочу знать, зачем ты рассказал всю эту чушь про изнасилование в подвале Майрону, если ты явно не Алдамир. Откуда ты всё это взял?!
Натрон встал и выдернул клубок из рук «Андвира».
– Сиди, жди здесь, – сказал он ему. – Гватрен, выйдем, поговорим. – Он указал приятелю жестом на дверь в дальнем углу зала.
Они подошли к двери, и Гватрен сказал:
– Почему я должен тебе верить?.. Послушай, если со мной что-то случится, тебе не поздоровится.
– У меня нет дурных намерений, Гватрен: позволь мне тебе всё объяснить, прошу тебя. Мы всё-таки друзья, – сказал Натрон. – Хотя, может, ты меня другом и не считаешь…
– Считаю, – сказал Гватрен. – Я думаю, мало кто стал бы ухаживать за мной и лечить меня, как ты. Даже хотя это тебе приказал Майрон после того, как я побывал в его подземельях, ты делал это, как друг.
– Пойдём, – сказал Натрон.
Они шли вниз через толщу скал; ниже, после пластов серого гранита, вокруг них начали вспыхивать странные светящиеся кристаллы; камень стал алым, синим, фиолетовым; иногда среди скал словно бы переливались маленькие зеркальца. Двое эльфов, наконец, пришли в крошечную комнату с фиолетово-голубыми стенами; на одной из стен были странные, чуть светящиеся перламутровой голубизной, узоры – спирали, змейки, линии, звёздочки: они словно бы метались по поверхности, бежали в разные стороны, как будто бы тот, кто начертал их, отчаянно пытался выразить нечто невыразимое.
Ни одно слово из сказанного в этом помещении не могло достичь никого – ни Мелькора, ни Манвэ, ни Варды – разве что только самого Эру Илуватара. Майрон уже неоднократно в этом убедился и иногда использовал комнату для того, чтобы давать инструкции ближайшим приближённым. Как-то Майрон объяснил Гватрену, что стены комнаты – это обломки великого светильника Валар, Иллуина, построенного задолго до появления и эльфов, и людей. Знаки на стенах представляли собой письменность, которой пользовались сами Валар, и которая, как признался Майрон, была неизвестна даже ему, хотя, конечно, он говорил на валарине – языке Валар. В такие минуты голос Майрона резко менялся: Натрону становилось очень страшно, а Гватрену в этом голосе что-то казалось очень странным, неправильным – он никак не мог понять, что.
– Послушай, Гватрен, – сказал Натрон, присаживаясь на камень и ставя рядом фонарь, – это я подучил его, что говорить Майрону. Я не знаю, кто он – наверное, действительно нолдо из свиты Феанора – но всё эту историю про праздник и про погреб ему рассказал я.
– Зачем ты выдумал такое?
– Я не выдумал, – ответил Натрон. – Я услышал это от Пенлода.
– В смысле?! – удивился Гватрен. – Всё это случилось с Пенлодом?
– Нет-нет, – отмахнулся Натрон. – Это действительно произошло с этим Алдамиром, только Алдамир рассказал это Пенлоду, а Пенлод – мне.
– Ничего не понимаю, – развёл руками Гватрен.
– Видишь ли, – с трудом начал Натрон, – понимаешь… когда я тогда был с Пенлодом… я его спросил, в первый ли раз это для него. Пенлод ответил – «почти». Я спросил, как это – «почти». Он сказал, что был один такой, кто очень сильно к нему приставал, и только немного не довёл дело до конца. Я, конечно, удивился, и спросил, неужели среди нолдор это дело в обычае. Пенлод сказал, что, конечно, не в обычае, но всё бывает, и что у него был знакомый, над которым надругались ещё до ухода нолдор из Амана. И рассказал мне всю эту историю с Алдамиром, поскольку этот Алдамир ему пожаловался. Сам Пенлод, когда к нему пристали, не был пьян и не спал, и он прекрасно знает, кто это был, но мне сам он этого не сказал, а я не стал выспрашивать.
– Ты уверен, что Пенлод всё правильно запомнил? – спросил недоверчиво Гватрен.
– Ты забыл, что Пенлод – брат Пенголода, величайшего учёного нолдор, – ответил Натрон. – У него прекрасная память, он переписал и выправил для брата сотни книг, и он мог вспомнить наизусть целые страницы. Я уверен, что он повторил мне рассказ Алдамира дословно, а я на память тоже не жалуюсь.
– Зачем всё это, Натрон? – спросил Гватрен. – Зачем такие сложности? Разве ты не мог просто рассказать про всё это Майрону? Зачем было подговаривать одного нолдо выдавать себя за другого?
– Ты не понимаешь, – сказал Натрон. – Гватрен… я… я очень виноват перед Пенлодом, правда. Я всё время об этом думаю. Я не должен был так поступать. Не должен был заставлять его спать со мной. Я даже перед Эолом себя таким виноватым из-за этого не чувствую, хоть с Пенлодом я и изменил ему – Эол всё-таки меня довёл, когда бросил меня; я до сих пор зол на него.
– Ну да, – заметил Гватрен, – ты ведь на него… на них даже не смотришь, не заходишь к Маэглину…
– Нет, Гватрен, дело не в этом, – сказал Натрон. – Я просто не хочу, чтобы он видел меня, пока не станет взрослым. Хочу, чтобы он сам сделал выбор, когда придёт время. Хочу, чтобы он сам решил, любит меня по-прежнему или нет.
– А если они оба тебя полюбят? – Гватрен рассмеялся.
– Ох, не знаю, – Натрон улыбнулся. – И с одним Эолом-то жить было трудно… Пойми, мне перед Пенлодом всю жизнь будет стыдно. И что теперь: сказать Майрону, что Пенлод, мол, знает, кто убил Финвэ? Его же никогда не оставят в покое. Как минимум вернут сюда. Майрон никогда его не отпустит – он всегда будет нужен, как свидетель, даже если убийцу поймают и казнят. Я не хочу причинять Пенлоду зло.
– Убил Финвэ? Но не мог же кто-то… Ты думаешь, что это связано?…
– Ох, Гватрен, очнись, – вздохнул Натрон. – Ты иногда прямо как Эол: то бранишь Финголфина и Фингона за нерешительность, то сыновей Финарфина трусами обзываешь; ты первый, раньше Майрона, понял, что Келегорм служит Мелькору и ненавидишь его. А то – «нет-нет, не может быть, нолдор не такие, они не могут…». Да все всё могут, только бы ума и наглости хватило. Всё очень просто: однажды этот негодяй, который затащил Алдамира в подвал, полез в штаны кому-то, кто не стал терпеть и рассказал об этом Финвэ. И тогда он убил бедного Финвэ, чтобы и дальше свободно распускать руки и тащить юношей к себе в постель. А Сильмариллы это так, прикрытие.
– И кто же… убийца, по-твоему? – спросил Гватрен.
– По-моему, вывод очевиден, – сказал Натрон. – Это был либо Финголфин, либо Финарфин. Скорее Финголфин.
– Почему? Потому что это случилось в их доме?
– Нет, Гватрен, не поэтому, – ответил Натрон. – Подумай: ведь на тот момент Финвэ отказался от престола и передал корону Финголфину. Если пострадавший обратился к Финвэ, а не к Финголфину, то это означает, что преступником был либо сам Финголфин, либо тот, кого Финголфин наказать заведомо не смог бы или не захотел, то есть тот, кто был ему слишком дорог или был равен ему по положению – его родной брат.
– Нат, я, конечно, не хочу сказать, что хорошо знал Финголфина и не защищаю его, – начал Гватрен, —, но мне кажется, что если бы это был Феанор или, например, Маэдрос, то Финголфин тоже не стал бы ничего предпринимать, поскольку тогда другие могли бы подумать, что он выдвигает такое чудовищное обвинение из личной неприязни.
– Да, ты прав, – согласился Натрон, – Финголфин, как мне кажется, всегда хотел не только быть справедливым, но и выглядеть таким – Майрону бы у него поучиться.
Гватрен хотел было что-то возразить, но не стал.
– Боюсь, что твой обман долго не продержится, – наконец, сказал он.
– Почему это? – сказал Натрон. – Ведь «Андвир» будет выдавать себя за нолдо из свиты Финголфина только перед Майроном. Для всех остальных он будет Андвиром. А Майрон, думаю, не станет так уж тщательно его допрашивать. К тому же, если он чего-то не вспомнит, это всегда можно будет списать на душевную болезнь. Случай с помешательством юноши во время перехода через Хелькараксэ запомнился очень многим. И он, кстати, доказывает виновность Финголфина. Вполне возможно, что во время похода бедный Алдамир каким-то образом догадался, что насильником был именно Финголфин, и поэтому в припадке безумия пытался его убить.
– Нет, Нат, к сожалению, это ничего не доказывает, – покачал головой Гватрен. – Думаю, Финголфина можно было возненавидеть и просто потому, что он выбрал для своих подданных этот кошмарный путь. Кроме того, Алдамир мог винить Финголфина в своих бедах и поскольку тот не наказал насильника вовремя, хотя, как король, должен был бы это сделать.
– Да уж, – вздохнул Натрон, – ясно, что ничего не ясно. Это мог быть и сам Финвэ, кстати. Да-да, не смотри на меня так: Финвэ было одиноко, Мириэль, его первая жена скончалась, вторая, Индис, к тому времени покинула его. Тебе же Майрон рассказывал, что говорил Карантир перед тем, как ударил Финвэ? Если Феанор действительно отдался отцу, почему Финвэ не мог захотеть большего? Почему бы ему не обратить внимание на внуков и их друзей? Майрон правильно говорит: насильник был, скорее всего, взрослым, женатым нолдо, раз сказал, что женщины его не удовлетворили. То есть если брать дом Финвэ, это сам Финвэ, Феанор, Финголфин, Финарфин, Тургон и Куруфин, может быть – Маглор. И если это был сам Финвэ, его вполне мог убить кто-то из тех, кого он затащил в постель.
– Прости, Натрон, – заметил Гватрен, – но вообще-то его слова – «женщина не дала мне того, что я возьму здесь» – можно трактовать и в противоположном смысле, в самом грубом и прямом – ему действительно не дали, он не нашёл женщину, которая захотела бы стать его невестой и женой. Ну, например, Келегорм: ты же наверняка слышал, что он собирался-собирался жениться на Аредэль, но так и не стал. Ладно, пойдём, я не хочу оставлять этого неизвестного надолго в лаборатории. Надо бы всё-таки заставить его признаться, кто он такой. А ты хорошо его подготовил.
– Приятно это слышать от тебя, – ответил Натрон, – это же ты у нас готовишь шпионов, чтобы…
– Замолчи, – мрачно оборвал его Гватрен, – не хочу про это думать. Кстати, у тебя и у Пенлода действительно очень хорошая память, если вы запомнили такие мелочи. Или про шнурок от занавески ты сам придумал для правдоподобия?
– Какой шнурок?
– Который то ли Амрод, то ли Амрас якобы вплёл в волосы Фингона на этой несчастной вечеринке, – напомнил Гватрен.
– Ты знаешь, а я ему ничего такого не говорил, – недоуменно сказал Натрон. – Наверно, сам придумал.
– Нет, Натрон, – ответил Гватрен. – Уж очень это похоже на правду. Зачем такое выдумывать? Он должен был понимать, что Майрон может проверить эту подробность, допросив кого-нибудь ещё. Мне кажется, дело в том, что он сам там был. Мы же знаем, что твой поддельный Алдамир – действительно нолдо. Он был на том празднике, где изнасиловали настоящего, и поэтому ему было очень легко сыграть эту роль. И очень может быть, что он и есть насильник.
Поднявшись в лабораторию, помощники Саурона обнаружили, что измученный эльф-Андвир спит мёртвым сном, сидя на стуле и положив голову на одну из витрин; всё пережитое за последние часы было слишком тяжёлым испытанием, тем более для человеческого тела.
Саурон уже вернулся в лабораторию и сидел за столом.
– Вот что, Натрон, – обратился он к помощнику. – Этого, пока он спит, забери в камеру номер шестнадцать. Я хотел бы с ним ещё поэкспериментировать. Особенно с ошейником. На людях ошейники почти не работают, а вот что будет с человеком, в котором заключена эльфийская фэа? По-моему, тут есть интересные возможности… А потом уберите-ка отсюда его тело, то есть тело Алдамира. На всякий случай.
– Куда? – спросил Натрон.
– Подальше. Внизу, около комнаты со знаками есть несколько камер. Там достаточно холодно.
Внутри витрины тела были вложены в отдельные ящики из лёгких металлических пластин, закрытые крышкой из особо прочного стекла, поэтому их было легко переносить даже вниз по узкой лестнице. Натрон попытался поднять ящик один и внести его в одну из подземных камер, но не смог.
– Слишком длинный, – сказал Натрон. – Тебе придётся подойти с другой стороны и помочь мне. Какой же он был высокий, бедный мальчик, – Перворожденный эльф вздохнул.
– Да, – Гватрен ещё раз оглядел тело настоящего Алдамира. – Очень высокий. Значит, Алдамир, Пенлод…
– И Аракано, – сказал Натрон. – Вот именно! Аракано во сне говорил «папа, прости, я всё рассказал». Мы же знаем, что он был предпоследним, кто посетил Финвэ в Форменосе. Вот об этом он и рассказал Финвэ – о насильнике, который очень любит высоких мальчиков. Или же, – Натрон задумался, – выбирает любовников себе по росту.
– Нат, но ты же не имеешь в виду… Тургона?..
– Имею, – ответил Натрон.
– Но Пенлод безумно любит Тургона, – сказал Гватрен. – Квенди вряд ли мог влюбиться в того, кто пытался его изнасиловать…
– Ты прав, – ответил Натрон. – Но я всё равно этого не исключаю. И другая возможность – он подбирал юношей, похожих на Тургона, которого так и не смог или не посмел получить. И это тоже скорее указывает на Финголфина. А то и на Фингона, который, как мы знаем, уже тогда не слишком интересовался женщинами.
– Ну что ж, Гватрен, – сказал Майрон своему помощнику, когда они остались наедине, – я всё хотел получить ответ на вопросы: как, кто и почему убил Финвэ. Я думаю, что ответ на третий вопрос сегодня мы получили.
– Я не верю, Майрон, – ответил тот. После двух утомительных путешествий в подземелье его золотые волосы расплелись и вымокли; поморщившись, он приподнял тяжёлые локоны и стал, откинувшись на спинку кресла, расчёсывать их, недовольно постукивая каблуком по полу. – Я не верю. Может быть, этот Алдамир действительно был сумасшедшим и всё это произошло в его больном воображении.
– Почему? Нашему Владыке предоставили полную свободу действий в Валиноре, и мы уже имеем все основания подозревать, что он именно действовал, а не просто разносил сплетни из дома Феанора в дом Финголфина и наоборот. Дом на Тол Эрессеа, замкнутый погреб, наполовину или на четверть ваньярские принцы – любимцы Валар... – Майрон пожал плечами. – Дядя Финголфин, дядя Финарфин, а то и дядя Ингвэ... Я бы не поручился, Гватрен, что этим подвалом и сейчас не пользуются.
====== Глава 29. Призраки Дориата ======
Шут
Каково воззрение Пифагора на дичь?
Мальволио
Таково, что, может быть, душа нашей бабушки переселилась в глупую птицу.
Шут
Каков твой взгляд на это воззрение?
Мальволио
У меня более возвышенный взгляд на душу, и я никак не одобряю его воззрений.
Шекспир. Двенадцатая ночь
Маэдрос протянул начальнику стражи врат Сириона подписанное королём Гил-Галадом письмо с большой синей восковой печатью и с особым разрешением пребывать в его владениях. Свою печать, светло-лиловую, поставил на документе и Кирдан Корабел – владыка прибрежного Фаласа.
– Сочувствую, – сказал Эгалмот холодным и недобрым голосом. Левой рукой он взял письмо, а правой сжимал рукоять своего изогнутого меча. – Вы потеряли сразу трёх братьев…
Майтимо молча кивнул. Возразить было трудно. В молодой особе в красной шубке никто не узнавал Карантира – он носил женскую одежду и с тех пор, как перестал принимать снадобья, очертания его фигуры тоже несколько изменились. Келегорм был жив, но остался в руках Моргота, и, безусловно, был для них потерян. А Куруфин…
Маэдрос оглянулся. Куруфин мог бы быть с ними. Собственно, он и был с ними, хотя Эгалмот и не узнал его сразу. Но…
…может быть, и не стоило им тогда, несколько недель назад, проезжать мимо Дориата.
– Я же говорил, что это безумие, – сказал Маэдрос сквозь зубы. На него были нацелены четыре лука; он мог бы посчитать это для себя комплиментом. Оглядевшись, он заметил, что у всех остальных противник только один, а Карантира вообще, видимо, никто не принял в расчёт.
Сам Маэдрос понимал, что они легко могли бы перебить остановивший их небольшой отряд из последних дориатрим, но ему совсем не хотелось этого делать.
– Пропустите нас, – сказал он. – У нас дело к нашему племяннику Гил-Галаду в Сирионе.
– Знаем мы ваше дело, – высоким сдавленным голосом, сдерживая ярость, ответил молодой синда. – Теперь там дочь нашего короля, и там ваш проклятый камень. Вы едете, чтобы снова грабить и убивать.
Последние месяцы они провели в гостях у Карантира в его крепости на Амон Эреб (они все чувствовали себя именно в гостях). Поездка в Сирион внушала серьёзные опасения. Самый краткий путь из Амон Эреб к морю – вдоль холмов и гор Андрам – был, как выяснил Карантир, небезопасен. Долина между горами и рекой Арос была пристанищем разбойников – истерлингов и прочего человеческого отребья. С юга через Междуречный лес, Таур-ин-Дуинат, не было ни одной проезжей дороги и он, по слухам, кишел всякими жуткими тварями. Поэтому сыновья Феанора решили повернуть на север и проехать краем леса Регион: хотя Завесы Мелиан давно уже не было и Дориат пал (не без их, сыновей Феанора, участия), леса Дориата всё-таки можно было считать относительно чуть более безопасными. Маэдрос согласился на этот вариант, поскольку втайне надеялся увидеть ещё раз Тургона, но теперь думал, что поступил глупо.
– Я принадлежу к дому Финголфина, – сказал громко Аракано и выехал вперёд. Люди и эльфы отшатнулись – так величественно он выглядел: единственный, кто мог сравниться в росте с королём Тинголом. – Даю вам слово принца из дома Финголфина, что мой племянник Гил-Галад не пострадает и что никакого вреда не будет причинено его подданным.
Светловолосый воин опустил лук и молча сделал жест – проезжайте.
– Ещё неизвестно, кого вы там встретите! – воскликнул он. – Купола Менегрота почернели от огня, и там водятся призраки и чудовища. Пусть ваша дорога будет такой, как вы того заслуживаете.
– По крайней мере, вас сейчас намного меньше, – сказал другой лучник.
– Вы все такие же служители Моргота Бауглира, как ваш брат, – крикнула им вслед высокая женщина-аданет. – Келегорма Светлого давно уже зовут Келегормом Чёрным!
– Мы расстались с ним, как только узнали, кому он служит, – громко ответил Маэдрос. – И это «давно» для тебя, женщина, а мы в течение многих лет не знали за ним ничего дурного.
– Я видела, как он явился в Бретиль, чтобы перебить оставшихся в живых друзей Турина Турамбара, в тот год, когда Турин умер! – сказала женщина. – Тогда погибли отец мой Дорлас и старший брат. Я хорошо помню эльфа в чёрном с белыми волосами!
Майтимо хотел было что-то возразить, но слова застряли у него в горле. Насколько он знал, несчастный Турин, которого так преследовал своей ненавистью Моргот, погиб за шесть или семь лет до нападения на Дориат.
Если Келегорм действительно убивал друзей Турина в Бретиле в год, когда Турин погиб, значит, не от отчаяния, не из-за полученного в Дориате увечья, не в обмен на исцеление стал он слугой Моргота: он сделал это сознательно, умышленно, по причине, о которой они сейчас могли только догадываться.
Маэдрос вспомнил странные слова Келегорма, когда Маэглин увозил его:
Можно кого-то любить просто так… желать счастья… желать, чтобы не было зла в жизни того, кого любишь…
– Не Моргота же он полюбил… – сказал Маэдрос сам себе.
Глядя ему вслед, женщина дёрнула старшего из лучников за рукав.
– Пропустили – так хоть предупредите их, чтобы там держались от этих проклятых эльфов подальше: негоже им встречаться.
– Обязательно, – сказал тот и сделал знак своему помощнику; тот нырнул в подлесок.
Над головой Майтимо мелькнула какая-то тень; он резко пригнулся, обернулся: большая птица пролетела над головой Маглора, потом с криком пролетела совсем рядом с Амродом и Финдуилас, почти зацепившись за гриву их коня. Тут он успел её разглядеть: птица была похожа на ворона, но несколько крупнее, с будто металлическим серебристым клювом и белёсыми, как из расплавленного металла, глазами.
– Что это? – спросил Аракано.
– Это… это крабан, птица из владений Моргота, – сказала Финдуилас. – Их много вокруг Ангбанда. Всё время сидели на моём окне. Синдар говорят, что хотя Мелькор утратил способность менять облик, он не может превратиться только в эльфа или человека, но может стать одним из кребайн.
– Всего лишь птица, – сказал Майтимо, но в голосе его не чувствовалось уверенности.
Они проезжали вдоль берега Эсгалдуина; Майтимо не хотелось смотреть на разрушенные дворцы Тингола. Лишь краем глаза он заметил серо-коричневую мешанину обожжённых камней, чёрные провалы коридоров, яркие, слишком яркие зелёные пятна плесени и мха. Но кто-то дёрнул его за плечо, почти силой повернув в сторону моста.
– Что это? – спросил тревожно Карантир, показывая на поваленную колонну у входа в Менегрот. – Ты видишь?!
Майтимо прикрыл глаза рукой и прищурился. Он увидел, что на камне, сжавшись, уткнув голову в колени, сидит кто-то; на какое-то мгновение его разум холодно отметил, что, судя по покрою сапог, волосам и рукам, это эльф, а не человек; потом всё в нём вспыхнуло невозможной надеждой. Он уже не думал, что делает, спрыгнул с коня и побежал по разрушенному мосту, где в середине между двумя каменными опорами была перекинута толстая, покрытая зелёным и белым мхом, балка.
– Нет… невозможно! Не надо, Майтимо, подожди! – Карантир сначала отшатнулся, потом рванулся за старшим братом. Амрод схватил его за плечи, обнял, сказав негромко:
– Не кричи, он сорвётся!
Майтимо оказался на другом берегу реки; он застыл, глядя на руки того, кто сидел на камне. Ему хотелось сохранить ещё на несколько секунд невозможную иллюзию того, что ему так хотелось видеть.
Потом Майтимо подошёл и взял его за плечи.
Тот поднял голову, посмотрел, узнавая: Майтимо обнял его и с трудом сдержал вскрик. Остальные, оттуда, с другого берега, это видеть не могли, но сейчас он смотрел в единственный глаз младшего брата.
Правый глаз Куруфина был вырван, не было даже части глазницы.
Глядя издалека, Майтимо хотел хоть на мгновение поверить, что перед ним отец, но такое зрелище было бы невозможно вынести.
– Что с тобой? – спросил Майтимо, беря его за руку. – Где ты был? Ты… ты был ранен… остался здесь?
– Я… я не помню, – ответил тот. – Не помню. Упал в реку… кажется… не знал, как отсюда выбраться. Не помню.
Несмотря на жару, на нём был тот же расшитый кафтан, в котором он был в тот страшный зимний день в Дориате, но грязный, разорванный, дурно пахнущий; сапоги и штаны были другие. Сапоги оказались разными, один – жёлтый, другой – тёмно-зелёный.
– Меня ты помнишь?
– Да… наверное… да… – губы Куруфина дрогнули. – Я… ты какой-то мой родственник, да? Я тебя помню…
Майтимо глянул в чёрный провал Менегрота, где тускло поблёскивал огромный рухнувший медный светильник. Разглядеть дальше ничего было нельзя, но ему стало не по себе. Не говоря ни слова, он потащил Куруфина за собой и почти одним движением перетащил его через шаткий мостик.
Все растерянно смотрели на Куруфина. Маглор первым бросился к нему; он положил руку ему на голову, другой рукой стал, как слепой, ощупывать его лицо: он узнавал родинки, маленький, давно заживший порез на ухе, небольшой, едва заметный вдавленный шрам на левой брови – маленький Куруфин выскочил в окно кухни, сжимая в руках два пирожка, и ударился головой… Келебримбор тоже подошёл, и, не посмев оттолкнуть Маглора, взял отца за руку.
– Отец… у тебя болит голова? Тебе надо переодеться… помыться… Давай остановимся здесь, дядя Майтимо? – спросил Келебримбор.
– Здесь опасно, – сказал Маглор.
Амрод оглянулся.
– Боюсь, у нас нет другого выхода. По крайней мере, здесь открытое место… – он с неприязнью посмотрел на Келебримбора.
Келебримбор согрел воду, заставил отца помыться, переодел его, причесал и даже нашёл где-то красивую тёмную ткань, из которой можно было сделать повязку на глаз. Что-то в этом было странное и жалкое. Никто не помогал ему, кроме Маглора. Хотя внешне Маглор никак не проявлял своих чувств, Маэдрос понимал, что Маглор делает это не из любви к брату: он боится Куруфина, боится, что от него может исходить опасность и хочет быть рядом с Куруфином, чтобы защитить остальных.
Они все сидели в стороне, как будто их это не касалось, оцепенев и не в силах поверить в происходящее. Финдуилас, поскольку ей, как женщине, неудобно было на всё это смотреть, накинула на голову покрывало, отвернулась и взялась за вышивание; Карантир как-то запоздало сообразил, что ему следует сделать то же самое, и демонстративно повернулся в ту же сторону, что и Финдуилас: он достал из седельной сумки книгу и стал читать, стоя рядом со своим конём.
– Как трогательно, – сказал Амрод. – Ты веришь, что это он? Макалаурэ чуть не в клочья готов был разорвать мою Финдуилас, а сейчас так щебечет над мёртвым телом Атаринкэ.
– Прекрати, пожалуйста, – сказал Нариэндил. – Макалаурэ сейчас…
– Майтимо, – Амрод не обратил никакого внимания на его слова, – а ты-то сам в это веришь? Ты же помнишь, как Саурон сказал что-то вроде «моих кукол вы пока не видели». Я считаю, что от нашего брата тут только оболочка.
