Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)
– Эстэ, где ты? Я столько тебя искала!
Эстэ подняла глаза. На дорожке стояла девочка в чёрном длинном платье; коричневая косынка лежала у неё на плечах, волосы были перевязаны синей лентой. Эстэ оторвалась от гриба и встала с ней вровень.
Повернув голову, Эстэ увидела то, что было видно не сразу, – только если особенным образом повернуть зрение. Как всегда, Ниэнну окружало тёмное облако скорби и страха; в нём судорожно трепетали лимонно-жёлтые молнии. Страх расползался по ветвям деревьев, полз вниз по лабиринту, перетекал на соседние дорожки. Эстэ с любопытством наблюдала, как чернеют рядом ветви, и как среди них начинают тонкими палочками постукивать изогнутые кости, как вытекают из белых цветов чёрные слёзы. Сама земля, кажется, стала слегка дымиться, выпуская дрожащие тени плоских, непонятных тварей.
– Ниэнна, ты опять не в духе, – упрекнула её Эстэ.
– Помоги мне! – Ниэнна схватила её за руку. – Спаси нас! Спаси меня!
Эстэ увидела, что она действительно в ужасе. До этого Ниэнне и так хватало скорби, поскольку она чувствовала все безысходные страдания живых существ в этом мире. Если внимательно посмотреть, можно было увидеть, как к полам её платья цепляются скелетики нерождённых крольчат и оленят, как пищат в её волосах задушенные птенцы. Но теперь она явно боялась за себя.
– Что ты? – спросила Эстэ. – Это из-за эльфов? Тебе их жалко? Это же они должны переселяться в Чертоги Намо, твоего супруга? Но мы ведь решили, что если их переселить сюда, они не будут умирать! Они даже там не умирали пока! А здесь все точно будут живы. Чертоги закрыты и останутся закрытыми, Фуи!
– Они… они должны открыться вскоре, Эстэ!
Окружавшие Ниэнну видения исчезли. Теперь это была просто девочка в чёрном платье.
– Эстэ, я так люблю моего Вефантура, моего Ве! – воскликнула она. – А ему нужно будет умереть!
– Почему? – спросила Эстэ.
– Эстэ, разве ты не слышала, что душам эльфов нужно открыть путь в Чертоги? Я не знаю, когда это случится, но это может случиться очень скоро. Может быть, кто-нибудь из эльфов умрёт во время переселения в Аман. Может быть, кто-то из них всё-таки умрёт здесь. Может быть, мой брат Мелькор убьёт кого-то из них. И тогда Намо Вефантур должен будет открыть ему путь! Эстэ, чтобы стать повелителем умерших, ему сначала самому нужно будет умереть!
Вокруг них в воздухе соткалась серая беседка из серых ветвей, плотно переплетшихся, чтобы скрыть их от остальных Валар и айнур. Девочка в сером и девочка в чёрном взялись за руки.
– Послушай, – сказала Эстэ. – Я не верю, что он может совсем умереть. Да, когда мы пришли сюда, мы обрели тела, но ведь это только для того, чтобы удобнее было действовать в этом мире. Хотя… – она задумалась. – Помнишь, ещё в самом начале Аулэ уже случайно убил Макара…
– Убил, – кивнула Ниэнна. – Но ведь это не уничтожило его совсем. И Чертогов тогда не было. Я знаю. Тогда, когда эта земля только возникла, мы с Вефантуром ходили по западному берегу, ища места, где поселиться. И мы увидели его лежащим на берегу. Постепенно он очнулся и стал разговаривать с нами. Он сказал, что останется там. Знаешь, недавно он ведь приходил к Манвэ, чтобы сказать, что он против переселения эльфов в Аман.
– Ну вот видишь! – воскликнула Эстэ.
– Да, – ответила Ниэнна. – Но он теперь стал так молчалив; он почти ни с кем не говорит: а это так странно – ведь это он придумал для нас валарин, чтобы мы могли разговаривать по-настоящему. Он изменился, Эстэ. Он не хотел говорить ни с кем из нас; только я, Вефантур и Манвэ знают, что он по-прежнему среди нас и не вернулся в Пустоту. А его сестра…
– Ты боишься, что Вефантур станет таким? – участливо спросила Эстэ. – Но ведь он всё равно будет с тобой!
– Нет, Эстэ, я другое думаю. Помоги мне, – сказала она уже тихо и как-то странно, глухо. – Знаешь ли, что сестра Йаванна хочет посадить здесь чудесное древо? Или даже два чудесных древа? И знаешь ли, что попросила Варда? Она хочет, чтобы останки Макара, если они найдутся, покоились в корнях этих Деревьев.
– Но ведь… – начала Эстэ.
– Мы так и сделаем, сестра, – прошептала Ниэнна. – Мы принесём Варде его кости. Он должен перестать существовать.
– Я не могу, – Эстэ отшатнулась. Она попыталась затаиться в своём серебряном сонном сиянии, но чёрные облака отчаяния Ниэнны, давящие, требующие сочувствия, проникали в её душу, молнии её отчаяния кололи ей руки и сердце.
– Он всё равно убит наполовину, – сказала Ниэнна. – Он не хочет жить дальше. Ты заставишь его спать, я возьму его кости. Он перестанет существовать, и войдёт в Чертоги. Он поселится там, и Вефантур не умрёт. Разве ты хотела бы, чтобы твой супруг умер, Эстэ?!
Ей было нечего возразить.
– У меня с собой котлы, которые сделал Аулэ для того, чтобы поливать эти Деревья, – сказала Ниэнна. – Возьмём их с собой.
На западном берегу Амана Макар построил себе замок; жар его тела сплавил железо и зёрна песка. Поднялись стены, наполовину железные, наполовину стеклянные, где-то сверкавшие серебряной сталью, где-то с фиолетовыми и красными прожилками света.
Кружевные высокие врата были открыты; это была словно роща железных деревьев со стеклянными радужными плодами, странно отражавшими свет. Из одного из них яркий красный луч впился в лицо Эстэ, и она отвернулась. Эстэ вступила на прозрачную ступеньку, и вздрогнула.
– Что это, Фуи? Что это? Мы не исчезнем? Меня… мне… я чувствую себя так, как до сотворения Арды. Словно я не существую!
– Это время, – ответила Ниэнна. – Здесь нет времени. Это свойство нашего брата Макара. Он не такой, как мы все. Никто не должен владеть Временем в этом мире, Эстэ. И поэтому мы должны убить его.
Держась за руки, две девочки вошли в огромный зал. Две стены его были железными, две – стеклянными, с огромными волнами красного и фиолетового цвета. И посреди зала прекрасные создания, похожие на эльфов – высокие, с длинными чёрными, рыжими и золотыми волосами, облачённые в золотые и чёрные доспехи – рубили и убивали друг друга. Пол был выложен чёрными и молочно-белыми квадратами: это всё напоминало какую-то странную игру.
Прекрасный юноша с рыжими волосами, облачённый с головы до ног в серебряную кольчугу, вонзил меч в живот другому, черноволосому, обнажённому: он разрезал его и выдернул внутренности, заливая пол кровью.
Макар и Меассэ сидели на высоких тронах; Макар был в простых чёрных одеждах, и в руках его было длинное древко с крюком на конце; Меассэ была облачена в длинное алое платье, и на ней были золотые украшения, а в руках было копьё. Макар протянул свой крюк и потянул того, обнажённого, за вырванные из его тела кишки. Его враг заплакал, протягивая руки, умоляя, но не смея сойти со своего белого квадрата; Макар смеялся и тащил его к своему трону.
– Тебе их не жаль?.. – спросила шёпотом Эстэ.
– Это такие же айнур, как мы, – сказала Ниэнна. – Им… не очень больно. Если Макара не станет, они тут же вернутся в Пустоту: они не любят Времени. Они просто играют.
Ниэнна толкнула её в спину, и тут Макар заметил её.
– Ты хочешь сразиться?
Меассэ молча улыбнулась, взяла крюк брата и стряхнула с него печень, которая с влажным всхлипом упала на каменный пол. Она протянула крюк к Эстэ и ухватила её за косу.
– Вы устали. Я хочу спеть для вас, – сказала Эстэ.
И она начала петь и танцевать – ту песню, которой научил её Всеотец, песню очень простую, по которой Макар мог бы сразу узнать её, но он тут же начал засыпать. За её спиной стояла Ниэнна, и она подпевала ей, потому что своей песни у Ниэнны не было, и своими чёрными рукавами повторяла движения серых рукавов Эстэ.
И Макар заснул.
Время, которое остановил Макар в своём замке, рванулось вперёд волной, стирая железные стены в облака хрупкой ржавой пыли. Стекло рассыпалось зёрнышками песка, и вскоре вокруг были только берег и скалы. Прекрасные воины исчезли.
Призрак Меассэ рассыпался лёгким паром, украшения рухнули в прах, очерчивая формы несуществующего тела: высокую шею в золотом воротнике, тонкий стан в золотом поясе-цепочке, нежные руки в широких кольцах браслетов.
– Почему? Почему она исчезла? – прошептала Эстэ.
– Её же никогда не было, – сказала Ниэнна. – Разве ты не замечала? Он же просто её придумал. Он был тут совсем один. Он просто поддерживал иллюзию её существования. Я, конечно, это всегда видела.
– Как ты это увидела? – требовательно спросила Эстэ.
– Она не чувствовала боли и сожалений. Никаких. Так не бывает, – сказала Ниэнна. – Все, кто живёт в этом мире, чувствуют это. Даже Манвэ и Варда.
– Зачем же Макар делал это?! Это же требует огромных усилий! И она, и этот замок…
– Да, – кивнула Ниэнна. – Именно поэтому он всегда был так слаб. Эстэ, сделай так, чтобы он крепко спал. И помогай мне. Будешь делать то, что я говорю.
Макар спал; мягкие чёрные волосы рассыпались по бело-розовым камням; железные пластины и цепочки его панциря тоже истлели мгновенно.
Эстэ зависла над ним, поддерживая его сон.
В ладонях Ниэнны треснул овальный камень; острием одной из половинок он стал резать кожу на том месте, где под ушами начинался череп. Эстэ сливала в золотистый котёл Кулуллин ало-радужную кровь.
Крови становилось всё больше и больше; несколько прозрачных слезинок выкатилось из-под длинных, тонких ресниц Макара. Они дрожали, будто он собирался открыть глаза. Кость под ножом хрустнула; Ниэнна довёла разрез до конца, потащила голову за волосы чуть в сторону.
– Голова всё-таки может прирасти, – Эстэ покачала своей головой, проведя кончиком тонкого пальца по торчащим из шеи полупрозрачным позвонкам.
– Я выну их, – сказала Ниэнна. Она выкрутила шейный позвонок и отложила в сторону; потом, помогая себе лезвием-ножом, второй, третий, четвёртый. Они светились всё ярче, золотисто-белым светом, позвонки, которые поддерживали гордую шею их брата. Пальцы Ниэнны сияли золотой кровью. Её тонкие пальцы вытянули пятый позвонок, шестой; с треском она выдернула седьмой и слегка нажала на лишённую опоры шею.
– Теперь не к чему прирастать.
Она протянула Эстэ вторую половину острого камня; Эстэ кивнула и вскрыла свод груди; брови её сошлись от усилия; она вынула лучистую звезду, которая слегка подрагивала, будто дыша, в её пальцах.
Ниэнна чуть приподняла тело, и ярко-белая, радужная кровь, которая окружала сердце, полилась во второй котёл, Силиндрин, искрясь металлическим серебром.
– Она поверит? – спросила Ниэнна.
– Конечно, ведь это действительно его сердце, – ответила Эстэ.
Длинные, влажные ресницы вздрогнули, поднялись; глаза на отрубленной голове открылись, глядя в чёрное небо, в свод, смутно очерченный звёздной пылью.
– Не надо, – сказала Ниэнна.
Каменное лезвие вошло в череп Макара, вытащило и выбросило его глаз, который сразу потускнел и побелел, потом второй. Ниэнна погрузила оба глаза в серебряный сосуд, который теперь был полон почти до краёв. Из носа и губ Макара вылились небольшие остатки тёмной жидкости – и вдруг его лоб словно треснул; Эстэ отпрянула в сторону.
Ещё один глаз, такой же глубокий, тёмно-синий, смотрел на неё. Он, казалось, слегка светился каким-то голубоватым светом. Глаза Эстэ пронзила ослепляющая боль.
Эстэ услышала звенящий металлический звук – это Ниэнна выдернула глаз из глазницы. Изящные ручки Ниэнны коснулись лба Макара; они будто бы впитали голубое сияние его мозга, которое сочилось из пустых глазниц.
Теперь глаз потух, став таким же белёсым и перламутровым, как и два первых. Ниэнна опустила его в серебряный сосуд; глаз поплыл по серебряной крови.
На вид он был совсем как огромная жемчужина.
Эстэ припала к земле и прижала руки к своим глазам. Она не могла уже больше открыть их.
– Видишь, я говорила тебе, он не такой, как мы. Пойдём, – сказала Ниэнна. – Уже всё.
Но Эстэ не могла встать. Она не могла посмотреть на Ниэнну. Она не могла открыть глаза снова. Она спала, обнимая котёл Силиндрин.
Такой нашёл Эстэ её супруг Ирмо.
– Мы нашли его сердце. – сказал Олофантур и протянул Варде серебряную звезду.
– Пусть наш брат хранит мир на этой земле, – ответила она.
И стоя перед ямой, куда Ирмо Олофантур вылил содержимое котла Силиндрин вместе с тремя тусклыми белыми жемчужинами, Варда бережно опустила туда серебряную звезду. А в другую Ульмо опустил семь золотисто-белых слитков странной формы, которые, как сказал ему Оссэ, он нашёл где-то в дальнем южном море среди обломков Хелькара.
– Это был призрак, Тилион, – повторила Эстэ. – Никто не убивал её, потому что её никогда не существовало.
– Не может быть, – сказал Тилион. – Я же сам её видел. Не раз.
Эстэ снова отчаянно попыталась открыть глаза, но так и не смогла. Тилион увидел, как из-под её закрытых век, из-под длинных ресниц текут слёзы.
– Илинсор, это правда. Как только он потерял сознание – когда я усыпила его, она исчезла, её украшения рассыпались по песку… Он просто выдумал её.
«Какое счастье», – подумал Намо Вефантур. Вместе с остальными он зачарованно смотрел – сколько времени прошло? – как вырастают Деревья. Может быть, всё не так плохо, как ему казалось. Он сам был против переселения эльфов сюда, но вдруг в этом светлом, уютном мире всё-таки не будет страданий? Ему мечталось, что Чертоги навеки останутся пустыми. Намо жалел Ниэнну: порой ему невыносимо тяжело было видеть, какую боль доставляют ей страдания живых существ. Но наблюдать горе разумных тварей будет ещё хуже.
Он спустился в самый низ Чертогов, в густой, волнистый тёплый туман, похожий на старое стекло. Он поднял голову и почувствовал где-то далеко вверху корни Деревьев. Почему-то от этого у него исчезло чувство покоя и надежды, которое он испытывал до сих пор. Он поднял руку, как будто отсюда, снизу, корней можно было коснуться, и тут же отдёрнул её.
Тогда в самом низу он увидел нечто странное. Там, где был когда-то глубокий грот с чем-то вроде чёрной скамьи, появилась стена. Нет, понял он, присмотревшись, – это не стена, это занавес. Это тканый, тёмно-алый занавес с золотыми и серебряными узорами; это были только что возникшие Деревья, Лаурелин и Тельперион. А около занавеса стояла незнакомая ему девушка. На вид чуть постарше его самого, она была одета в тяжёлые тёмно-бордовые одежды, затканные золотыми листьями. Её белые волосы спускались почти до земли, заплетённые в две косы. Косы были украшены подвесками из листьев, и, казалось, они колеблются, как нежные ветви ивы.
– Кто ты? – спросил он.
– Меня зовут Вайрэ, – ответила она. – Я тку. Создаю картины.
– Что это? – спросил он.
– Это занавес. Не всем стоит видеть то, что за ним. На нём я изобразила то, что за ним. Если знаешь, можешь догадаться, что именно. Лучше не знать. И сами Деревья – это изображение.
– Дай мне взглянуть, – попросил он.
Она с минуту помедлила, потом слегка отодвинула занавес. Он заглянул туда.
Душа Макара, пришедшая сюда, выглядела ещё хуже, чем его останки, ибо на ней запечатлелась боль, которую он испытывал, когда из него заживо вырезали кости и сердце. Весь его облик был странным, чудовищным образом перекручен и искажён; перерубленный позвоночник колом торчал из спины, а из дыры в середине лба облаком вилась по воздуху, уходя вверх, чёрно-синяя жидкость.
– Кто сотворил это?
– Ты же знаешь, – сказала Вайрэ. – Ты знал, что она это сделает, ещё когда вы нашли его здесь, когда он лежал без чувств на западном берегу. Разве нет? Может быть, вы уже это сделали с ней. Может быть, сейчас он умер не во второй, а в третий раз? Как ты думаешь?
– Закрой его, – сказал он.
Тилион стоял в тени садового лабиринта, прижавшись к огромному камню; в нём были вырезаны странные кружевные узоры, и иногда в этом кружеве вспыхивали фиолетовые огни. Всё кругом – и лунно-белые цветы, и мягкий песок, и его собственные руки – казалось ему залитым сверкающей кровью. Он вспоминал, как опускал серебряную чашу в чудесный котёл, чтобы вылить перламутровую жидкость в корни Тельпериона, и как её серебряный блеск ослеплял его ум до какого-то странного, оглушающего звона. Теперь он знал, что это было – но легче ему не стало.
И однажды Ниэнна попросила у него чашу с этой жидкостью…
– Илинсор, – услышал он.
Он обернулся; в колеблющейся сети лиловых отсветов он увидел чьи-то тонкие очертания; сначала ему показалось, что это Мелькор, и он замер от страха. Сходство действительно было огромным: чёрные волосы, большие зелёные глаза, тонкие, длинные пальцы, узкие белые ступни. Белая рубашка до колен, вышитая жемчужными и хрустальными бусинами, узкий чёрный пояс; на плечи накинут тяжёлый коричневый платок.
И теперь он был выше ростом; у него не было выпуклого девичьего лба, мягких щёк, пушистых завитков на висках. Теперь это была не девочка с синей лентой в волосах, а печальный юноша. Не сестра, а младший брат Манвэ и Мелькора.
– Ниэнна, – прошептал Тилион.
– Ты теперь всё знаешь, Илинсор. Я больше не пытаюсь ничего исправить. Если даже ты расскажешь правду тому, кто послал тебя, это ничего не исправит. Макар, хоть и умер здесь первым и открыл врата в Чертоги, не пожелал стать повелителем того мира; он лишь просил нас оставить его в покое. Но мы не смогли.
– Ты дала Мириэль кровь Макара? – спросил Тилион.
– Да, я. Я могла не делать этого – он ведь, наконец, согласен был вернуться, согласен был на время забыть, кем он был; он хотел быть сыном Финвэ, и он хотел быть сыном Мириэль. Пытаясь что-то исправить, делаешь только хуже. Что суждено, то суждено. Иди, Илинсор.
Фигура в белой рубашке уже почти исчезла во тьме; Тилион спросил:
– Почему ты?..
– Теперь у меня нет супруга. Нет больше смысла казаться тем, что в этом мире называют женщиной, – ответил его собеседник.
Майрон молчал. Он не сказал ни слова, не попрощался с Тилионом, и ещё некоторое время после его ухода молча смотрел на строки надписи.
Сказать, что Майрону не понравилось то, что рассказал Тилион – значило не сказать ничего.
– Это всё-таки очень странно, Майрон, – сказал Гватрен. – Я ведь задавал себе тот же вопрос, что и Эстэ: почему он поддерживал иллюзию её присутствия? Ведь это очень трудно.
– Знаю, трудно. Я делал такое, – Майрон кивнул. – Во время Битвы Бессчётных слёз. Мелькор ведь хотел непременно присутствовать на поле боя. И это потребовало от меня огромных усилий. Ниэнна была права: именно поэтому Макар не мог сопротивляться и именно поэтому он впал в беспамятство, когда первый раз «погиб» от руки Аулэ.
– Зачем он выдумал себе пару? – спросил Гватрен. – И почему это была именно сестра, а не жена, не брат?
– Макару было слишком одиноко. Думаю, часть его не хотела идти сюда, в Арду, – сказал Майрон. – И ему трудно было без неё жить. Как там говорил Эол? «Одна часть меня хотела жить, другая – нет. Моя душа раскололась»… И с Макаром случилось то же самое. А в его сознании эта вторая часть его души была именно такой: сестрой, его женским двойником. Его мягким, сдержанным и разумным вторым «я». А ты что скажешь?
– Скажу, что я был неправ, – сказал Гватрен. – Я полагал, что именно тем, что погибших Валар было двое, именно наличием второго скелета объясняется то, что Сильмариллов оказалось не три, а больше.
– Надо искать другое объяснение, – сказал Майрон. – И Мелькор должен сказать мне правду. Он же в последний раз сам мне сказал, что его Сильмариллы поддельные.
– Я бы не заговаривал с ним больше на эту тему, – Гватрен поджал губы.
«Мелькор? Должен сказать тебе правду? – подумал он. – Ах, Майрон, неужели ты так и не понял, что Мелькор не способен испытывать никакой признательности и благодарности за всё, что ты для него делаешь? Что Мелькор не способен даже на самое примитивное и корыстное „ты мне – я тебе“?! Нет, о Сильмариллах я Майрону ничего не скажу, – подумал Гватрен. – Хотя, пожалуй, теперь я понимаю, что случилось. К сожалению, есть только одно объяснение…»
– Знаешь что, Майрон? – сказал он вслух. – Мне самому сейчас, как эльфу и как нолдо по рождению, неловко это говорить, но в этой истории есть кто-то, чьи действия выглядят так же странно и некрасиво, как действия Мелькора.
– Неужто Феанор? – усмехнулся Майрон.
– Нет, – ответил Гватрен. – Манвэ. Подумай, кто именно пригласил Макара прийти в Арду и кто виноват в том, что ему пришлось буквально разорваться? Варда о приходе Макара высказалась с неодобрением: она явно не желала его. Кстати, она всегда говорила о двоих существах – Макаре и Меассэ: она явно не знала о том, что Меассэ не существовало. Ульмо не жаловал Макара. Аулэ случайно убил его, и до того, как Валар стали сажать деревья, сам никак не пытался исправить эту ситуацию или хотя бы найти его останки. Тулкас с ним общался, но он, насколько я понимаю, появился чуть позже Макара и вряд ли имел на него большое влияние. Остальные Валар вряд ли вообще имели с ним дело, если не считать Эстэ и Ниэнны.
– Квеннар, при чём тут Манвэ? – сухо спросил Майрон, покручивая на руке золотое кольцо и переворачивая его камнем вниз.
– Майрон, – Гватрен нервно постучал пальцами по столу. – Я могу только предполагать, но, думаю, дело было так. Когда Ниэнна убивала Макара, она была убеждена, что поступает правильно: это спасёт её мужа, Намо Вефантура, и покажет ему её любовь и преданность. У неё не было никаких угрызений совести. Она ни в чём не раскаивалась. Но он в ужасе отвернулся от неё и её место заняла Вайрэ. Вот тогда она должна была раскаяться в своём поступке. Но подумай: хотел ли сам Намо исправить положение? Хоть что-то говорит о том, что он хотел вернуть жену, что он пытался ей помочь очиститься от совершённого ею деяния? Когда она разговаривала с маленьким Келегормом в Тирионе, она была всё ещё полна сожалений и на что-то надеялась – а ведь тогда Мириэль уже принесла свою жертву, чтобы исправить её «ошибку». Мне кажется, что именно Манвэ просил Макара прийти в Арду и именно Манвэ, чувствуя, что часть ответственности лежит на нём, старался помочь своей сестре Ниэнне исправить то, что она сделала. Скорее всего, именно он уговорил Макара вернуться в мир живых и попросил Намо открыть ему врата своих Чертогов, когда его душа вышла оттуда. И я уверен, что на решение Макара возродиться повлияла беседа с Фаниэль: если бы она не рассказала ему про Финвэ, у Мириэль и Ниэнны могло бы ничего и не получиться. Я не сомневаюсь, что Макар – то есть Феанор – полюбил своих родителей ещё до зачатия, и будучи айну, не осознавал, что может стать причиной гибели одного из них или обоих.
– Ты думаешь, – сказал медленно Майрон, – что Мелькор так хотел добыть Сильмариллы, именно для того, чтобы повлиять на него – на Феанора, то есть Макара? Чтобы иметь часть его души в своих руках?
Гватрен опустил голову, глядя на чернильное пятно на столе.
– Я тебе скажу, что я думаю, Майрон. Макар был необычайно могущественен, и он мог стать самым могущественным из Валар, если бы перестал тратить силы на создание иллюзии присутствия Меассэ. Он повелевал огнём и оружием, от него исходил невероятный свет, он, наконец, придумал для Валар их язык – валарин. После того, как он переродился в облике Феанора, Мелькор и Манвэ оба только и ждали, когда смогут начать бороться за то, чтобы он встал на его, и только его сторону. Оба были одержимы им, особенно Мелькор, который, наверное, видел в нём чуть ли не единственный свой шанс на победу над остальными Валар. И оба они были жестоко разочарованы, – потому что Феанор не захотел подчиняться никому из них! Поступки их обоих отвратили его от них. Мелькор пытался отнять Сильмариллы, часть его души и тела – и избавиться от Финвэ, которого Феанор любил больше жизни, а Манвэ ничего не сделал, чтобы защитить и то, и другое. По-моему, и Мелькор, и Манвэ не принимали Финвэ по-настоящему во внимание в своих расчётах – для них это был просто один из эльфов, хотя и король. Не поняли, что один из айнур смог так сильно полюбить эльфа…
– Да, – Майрон встал. Он легко провёл кончиками пальцев по волосам Гватрена и неожиданно дружелюбно сказал ему: – Иди, Гватрен. Не волнуйся, я такой ошибки не совершу.
Майрон не нуждался во сне, но, пожалуй, его состояние сейчас можно было бы назвать бессонницей: он слишком много думал, и слишком многое сейчас могло у него получиться или не получиться.
Он сжал пальцы, потом разжал снова и посмотрел. В руках его было кольцо Маглора. Два огонька словно крутились вокруг невидимой точки.
Золотые черточки казались просто спиралями и завитками, но он теперь видел, что это были знаки письма Валар.
Этого слова не было в надписи на обломках, но он сложил в него знаки:
R a v e n n i
M e a s s ë
Кольцо было ее.
Кольцо было для нее.
Он, половина её души, был так далеко. Далеко в маленьком, забавном, тёплом мире.
Иногда она его видела. Ловила на себе его взгляд – его особенный, сияющий взгляд.
Её не было там…
…и она была там…
Существо, вырванное из Пустоты, из перекрестий далёких звёздных лучей жуткой, утробной, физической болью, которую терпела его вторая половина.
И она опустилась, она упала сюда, хотя знала, что его уже нет. Что от него остались лишь куски тела и обезумевшая, скрученная тень.
Упала под розовый свод холодного воздуха среди белых кристаллов воды.
«Мелькор», подумала она. «Мелькор. Он друг. Он расскажет, что случилось».
Почему это произошло?
Почему каменные своды растаяли в розовом огне? Почему Мелькор остался где-то, – он рыдал, он звал её, и его собственное тело таяло от боли – этого нельзя было вспомнить.
Потому что Мелькор не только заставил её забыть об этом – он заставил забыть и себя, навеки стёр эти дни и часы из памяти.
Варда заботливо простёрла руку.
Под её рукой светился menel, небесный свод, голубое покрывало воздуха, которое накинула на землю она, Варда. Манвэ мог повелевать ветрами и молниями, но она создала само небо этого мира, за которым простиралось ничто.
То существо, о котором Макар при жизни думал, как о Меассэ, смотрело на Арду со стороны. Его розово-алое пламя трепетало в ночной пустоте.
Оно смотрело, как несутся облака на светлой стороне мира, и не могло понять, за что, собственно, Манвэ Сулимо заслуживал уважения. По сути, если подумать, то его сила являлась производной от того, чем владели Варда и Ульмо – неба и моря.
– Не уходи, пожалуйста, из этого мира совсем, – попросила Варда. – Мэлько ужасно поступил с тобой. Но я так надеюсь, что-то, что происходит с Мэлько, можно исправить.
– Можно?
– Да, можно… Если рядом с ним будет кто-то разумный.
Но, увидев Мелькора, он – он – в своём новом облике почти забыл об этом.
Иногда к нему приходили странные, шелестящие голоса; он не думал, что мог спать, но, наверное, они приходили во сне. Он иногда отвечал на эти голоса. Сейчас, держа в руках своё кольцо, он понимал, что всегда чувствовал его. Может быть, и раньше, когда его не было тут, часть его души поселилась в этих – предназначенных ему – украшениях. Он чувствовал тех, кто держал его в руках, и он чувствовал, когда вокруг кольца были опасность и страх.
Майрон смотрел внутрь Сильмариллов, которые никогда не обжигали его, никогда не причиняли боли. Но внутри них самих была боль и растерянность, которые зло и беспомощно перекатывались волнами света в их гранях.
Он смотрел, и внутри Сильмариллов шёл снег, и взвивался в воздух пепел. Там он, Майрон, сжимал свой золотой меч, с которым бросился на чужого, ненавистного ему эльфа-нолдо – после того, как он увидел Мелькора, чьё земное тело оказалось на грани уничтожения: он тогда боялся, что тот весь так обуглится, обгорев, как и его руки, и рассыплется в прах.
Прекрасные чёрные волосы Феанора волнами рассыпались по снегу; густые потоки крови толчками лились по рубиновому нагруднику и латам, уходя в землю.
«Мне было неприятно», – сказал он потом Гватрену.
Неприятно…
Непонятная, невыносимая боль разрывала всё его существо. Он бежал оттуда, и под его ногами паром растворялся тяжёлый, липкий снег. Он позволил сыновьям Феанора приблизиться и забрать тело отца.
Почему? Что такое? Феанор же просто эльф. Он ведь уже убил их не один десяток!
Может быть, это всё Сильмариллы?
Тогда он не понимал, что происходит. Он заставил себя забыть об этом, как и обо всём, что не оказывало непосредственного влияния на его жизнь. Но он хотел понять.
Поэтому он ухватился за слова Тургона, начав расследовать убийство Финвэ и кражу Сильмариллов, ухватился за анонимное письмо (он всегда знал, кто написал его), за странную историю Гвайрена.
И понял.
Майрон положил корону Мелькора на стол.
Теперь он снова ощутил ту же боль – ощутил вдвойне.
Потому что знал: в те минуты, когда его золотой меч разбивал самоцветы на груди Феанора и дробил пластины кольчуги – Мелькор, несмотря на боль в своей обожжённой, отравленной плоти, смеялся над ними обоими.
Дыханье дав моим устам,
Она на факел мой дохнула,
И целый мир на Здесь и Там
В тот миг безумья разомкнула,
Ушла, – и холодом пахнуло
По древожизненным листам.
С тех пор Незримая, года
Мои сжигая без следа,
Желанье жить все жарче будит,
Но нас никто и никогда
Не примирит и не рассудит,
И верю: вновь за мной когда
Она придет – меня не будет.
Иннокентий Анненский
====== Глава 46. Кукла ======
Если бы я захотел назвать себя злобою древнею, мерзостию запустения и прелестью помраченною, то уже давно бы это сделал и уже был бы спасен: ужели ты думаешь, что я теперь назову себя древнею злобою? И кто это тебе сказал? Да я и поныне у всех в большом почете, и все со страхом повинуются мне, а ты вообразил, что я назову себя мерзостью запустения или прелестью помраченною?
«Повесть о бесе Зерефере»
…Мы ошибались. И ты, и я.
Наверное, тебе твоя любовь к тому, другому, казалась дружбой.
Мне дружеские чувства к тебе казались любовью.
А теперь я действительно люблю.
У моей любви нет надежды на счастье.
Моего возлюбленного, наверное, уже нет в живых.
Любить раздавленного мотылька, который прилип к каблуку сапога?
Моё сердце бесконечно сжимается; оно истекает кровью, которая готова омыть всё кругом.
Прости, но мне кажется, я ухожу.
Финголфин спал.
Сон окружал его, всё такой же спокойный, безмятежный. Всё тот же свежий аромат яблок, всё так же пахло корицей и ванилью, всё так же в его сознании лучились радужные переливы света.
Но всё чаще и чаще радужные облака начинали расходиться.
Сквозь этот светлый туман он стал слышать голос старшего брата.
Было в этом что-то неправильное. Ведь Феанор не может быть жив, не может быть здесь – говорила ему часть его сознания. Но другую его часть затмевала радость от того, что брат снова рядом, что они вместе, что он не злится, что он разговаривает так тихо и ласково.
– Ты ведь хотел отомстить за нашего отца, правда? – спрашивал голос Феанора. – Ты этого хотел, Ноло?
– Нет… – отвечал Финголфин. – Нет… Нет. За тебя. Ведь я уже понимал, что отца убил не Мелькор. Тогда, накануне, я узнал…
