Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)
– Ульмо, – прошептал Маглор.
– Понимаешь, – вздохнул Ульмо, – я ведь всегда знал. Я знал, что камни у Мелькора – поддельные. Потому что настоящие всегда были здесь. Можно ли сказать, что они были у меня? Не знаю. Скорее всего, нет. Тогда, после убийства Финвэ, я согласился с тем, что говорили другие Валар: то, что нолдор ушли в Белерианд, принесёт пользу всему миру, они, дескать, мстя за Финвэ, будут сдерживать Мелькора и тому подобное. При таком взгляде на вещи, конечно, подлинность самих Сильмариллов не играла никакой роли. Хотя мне все равно было жаль моих друзей, особенно Тургона. Но когда я узнал, что Финвэ убил кто-то другой…
– Теперь Мелькор узнает, что камни здесь, на дне моря?..
– Здесь их уже нет, – сказал Ульмо. – Их вообще больше нет в этом мире, Маглор. И Мелькора больше нет.
Маглор невольно протянул руку и раскрыл ладонь. Камня и вправду не было.
Он вспомнил, как в последнюю секунду даже не он сам – его тело, охваченное невыносимой болью и безысходностью, отбросило то, что он считал Сильмариллом.
– Да, и твой старший брат тоже отказался от него, – сказал Ульмо.
– Ульмо, мы же никогда не сможем исполнить нашу Клятву, – у Маглора внутри всё похолодело. Ему показалось, что он проваливается сквозь песок. – Никогда.
– Она исполнена, Маглор, – сказал Ульмо.
– Кто мог её исполнить?! – воскликнул Маглор.
– Член вашей семьи, конечно, – ответил Ульмо, – про которого вы забыли. Точнее, ваш отец его забыл. Майрон. Ты ведь уже понял, что Майрон и Феанор были одним целым? Или братом и сестрой, если так можно выразиться о нас, айнур.
– Да… наверное, это объясняет… всё – и их сходство, и голос… Но как он мог исполнить Клятву?
– Он убил Феанора, Маглор. Мне жаль, но это так. По сути, сам Феанор изначально был тем, против кого была направлена Клятва, тем, кого принесшие её должны были ненавидеть и преследовать, – преследовать того, кто будет «хранить, спрячет, как клад, возьмёт в руку, найдя, у себя оставит или же отбросит прочь» Сильмариллы. Феанор нашёл их и оставил у себя – он нашёл оболочку, из которой они состояли и наполнил её светом. Он хранил камни и прятал их, как клад. Он брал их в руки и носил на себе. И когда он поджёг корабль и утопил своего сына, который пошёл на дно вместе с Сильмариллами, он отбросил их прочь. Потом клятва была исполнена – исполнена тем, кто, по сути, составлял с Феанором единое целое. Но Феанор уже не мог возродиться и исправить последствия своих необдуманных действий, поскольку помимо тех Сильмариллов, вернуть которые он клялся, помимо тех, что сотворил он сам, оставались ещё те, другие камни. Те Сильмариллы, что сотворил Мелькор; камни, в которые он заключил остававшуюся в Деревьях часть души. Это была и душа Майрона. Должно быть, Мелькор очень веселился при этом. Он заставил Майрона убить Феанора, его любимого брата. Потом он попросил его заключить камни – часть их общей души – в железную корону, в которой они оставались в плену. Я не очень хорошо представляю себе, что произошло, но очень возможно, что когда Лютиэн Тинувиэль достала камень из короны, часть сознания твоего отца сумела покинуть его. С тех пор, как мне кажется, и сам Майрон в чём-то стал меняться, хотя и сам этого не осознавал. А ваш отец теперь свободен. Если он захочет – он вернётся к вам. Если же нет – дух его сможет отправиться в дальний и прекрасный путь. И ты тоже свободен, Маглор.
– Не может быть, – сказал сам себе Маглор. У него на глазах выступили слёзы.
Всё расплывалось, Ульмо куда-то пропал и, кажется, он сам снова впал в забытье.
– Почему? Почему Сильмариллы оказались там?! – спросил Майтимо.
Амрод медленно, осторожно опустил плошку с кашей, которую он до сих пор держал перед ним, куда-то на пол и отвёл глаза.
Все молчали. Он подошёл к двери; посмотрел наружу. Потом Амрод вернулся в комнату; вместе с ним была Финдуилас. К ним присоединилась и Луинэтти.
Амрод снова сел на стул и заговорил.
– Потому что, – сказал он, – мы уже знаем, что Мелькор действительно не убивал Финвэ и да, он действительно не крал Сильмариллы. Сильмариллы взяли мы с Тэльво.
Майтимо понял, о чём он говорит и по его телу прошла дрожь; Фингон крепко-крепко сжал его руку.
– Я же говорил, Майтимо. Мелькор всё время твердил нам с братом, что мы должны учиться обращаться с Сильмариллами. Узнать о них как можно больше. Что, хоть мы и самые младшие, мы имеем на них полное право. Мы пару раз брали их, когда отец уезжал. Сначала это была просто игра: мы любовались ими, разглядывали, а потом нам действительно захотелось понять, из чего они сами сделаны и как. Может, попросить у Кано тот самый осколок и сравнить, не знаю. И в тот день… мы же знали, что отец уезжает сравнительно надолго, дня на три, а то и дольше, – Амрод вздохнул. – Нам не терпелось. Мы пошли к Финвэ, разбудили его минут за пятнадцать до времени. Дедушка совсем не рассердился – он и нас очень любил, и считал, что отец слишком привязан к Сильмариллам, слишком к ним серьёзно относится, и всё это в ущерб своим детям. Было ещё темно, он открыл нам сокровищницу. Мы рассчитывали, что сможем заняться камнями после завтрака. Но тут вдруг Маглор предложил поехать на охоту. Мы оба растерялись. Страшновато было просто оставлять камни у нас в комнате, и попросить дедушку запереть их обратно мы тоже не могли – ведь все уже проснулись и заметили бы, что дедушка открывал сокровищницу, потом рассказали бы отцу и нам влетело бы. Тогда Тэльво решил положить их в свой пояс: у него был большой, кожаный пояс с внутренними карманами, и сверху он ещё перевязывал его таким широким красным кушаком. Вместе с ними мы и уехали.
Майтимо хотел было что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Хотел спросить – почему вы не сказали отцу? – но как?! Он сам помнил, в каком состоянии был Феанор, когда ему сообщили о том, что его дом разграблен, а отец убит.
– Питьо, – с трудом выговорил он, – Питьо, вы могли бы сказать хотя бы мне. Я бы что-нибудь придумал. Устроил бы так, чтобы их где-нибудь случайно нашли. Я бы…
– Не знаю, – сказал Амрод. – Может быть. Сомневаюсь. Я сам о таком думал – бросить их куда-нибудь, но тогда нас всё-таки могли бы разоблачить. Если бы отец вернулся в Форменос… Нам надо было попросить Келегорма и Куруфина, когда они ездили туда, сделать вид, что они нашли их там – но мы и это побоялись сделать. А потом, когда произошёл весь этот ужас, когда мы оказались на кораблях – уже поздно было что-то предпринимать. Мы оба были в отчаянии, и начали ссориться. Тэльво говорил, что надо вернуться в Аман и отдать Сильмариллы Валар, а мне казалось, что после всего это будет предательством по отношению к отцу. Так я вышел вместе с отцом на берег, а Тэльво остался там, на корабле: он сказал, что вернётся в Аман один и сам, лично отдаст камни Манвэ и Варде. А потом отец поджёг корабли, чтобы мы не смогли вернуться. И Сильмариллы остались с ним. С Тэльво. В его поясе. На дне. Они никому уже не принадлежали, понимаешь?..
Майтимо раскрыл ему объятия и привлёк к себе. Младший брат сначала хмуро, как упрямый подросток, попытался вырваться, а потом спрятал лицо у него на плече.
– Мне уже легче теперь, – ответил Амрод на его невысказанные слова. – Уже легче, когда я знаю, что мой брат, Тэльво, по-прежнему любит меня и желает мне счастья. Может быть, когда-нибудь он сможет вернуться.
Майтимо нахмурился.
– Это ведь Фаэливрин тебе сказала?.. Питьо, а ты уверен… – он понизил голос, хотя, честно говоря, это было бесполезно – девушка была совсем рядом. – Ты уверен, что она… что она говорит правду? Она ведь мне сказала, что видела там Фингона, а он же…
– Я говорила правду, – сказала Финдуилас. – Я ведь не сказала прямо, что видела его в Чертогах. Я видела его в Ангбанде. Я ведь тоже его узнала. Потому что в Чертогах я встретила Тэлеммайтэ, его друга, который умер, попав в ту же темницу, что и дядя Фингон. Он мне и рассказал, что дядя Фингон жив и находился в плену. Телеммайтэ очень сожалел, что ушёл из жизни преждевременно и ничем не смог помочь ему. Поскольку я знала, что дядя Фингон жив, то после нескольких недель общения с Гватреном я поняла, что это он; я задавала разные вопросы, следила за его реакцией… и потом он заботился обо мне, он столько знал о нашей семье… Однажды я прямо обратилась к нему, но он не захотел со мной говорить.
– Да, это так, – подтвердил Фингон. – Спасибо тебе, дорогая; я понял, что ты знаешь, и ты всё-таки никому так и не выдала мою тайну, хотя могла это сделать сотни раз.
– Но Финьо, – Майтимо вспомнил слова Майрона: «Фингон тебе всё объяснит», – откуда же Мелькор взял ещё одни Сильмариллы?!
– Сделал сам, – усмехнулся Фингон.
– Но как? Высверлил из собственного черепа?! С него станется, – выдохнул Майтимо.
– Помнишь, Майтимо, тогда, когда Майрон в первый раз у нас был под видом Лалайт, мы говорили про день убийства Финвэ? – спросил Маглор. – А помнишь, что сказал Келебримбор: Мелькор-де «интересовался Сильмариллами», и он, Келебримбор, ему «отдал несколько заготовок, которые были испорчены или не подошли»? Помнишь?
– Ну так вот, – сказал Фингон, – я так понимаю, что когда Феанор нашёл скелет – свой собственный, как мы теперь уже поняли, – он поступил так: сначала попытался обработать самые большие и плоские кости – тазовые и лопатки. Одна из них раскололась – это осколок, который был у Маглора. Из трёх других костей он сделал оболочки Сильмариллов, которые не имели такой правильной формы, как сделанные из черепа. Поработав с ними, он их отбросил и выпилил из черепа другие – красивые, округлой формы. А теперь представь себе состояние Мелькора, когда он ждал Финарфина возле Форменоса. Все его планы провалились. Финвэ убит, камни пропали, вы с братьями разъехались – выловить вас и убить поодиночке будет трудно – даже с помощью Унголианты. И вот тогда он и решил отправиться в Валимар, на холм Эзеллохар – к беззащитным Деревьям, источнику того самого заключённого в Сильмариллах Света.
– Нет, нет, – сказал Майтимо. – Нет. Он же планировал уничтожить Деревья… Выбрал день…
– Майтимо, Мелькор ничего такого не планировал, – ответил Фингон. – Майрон, помню, при мне всё удивлялся и говорил: «Как же Мелькор на это осмелился? Явиться в Валимар, где были все остальные Валар, почти все эльфы, кроме детей Феанора – сам Феанор, Финголфин, Финарфин, Ингвэ и Ольвэ – и практически на глазах у них всех уничтожить эти самые Деревья? О чём он думал? Не понимаю…». Всё дело как раз в том, что он ничего не думал! Он действовал по наитию. Мелькор вообще не собирался уничтожать Деревья – но он хотел любой ценой, обязательно, немедленно заполучить для себя Сильмариллы! Его терпение кончилось. Поняв, что в Форменосе ему делать нечего, он отвёл Унголианту к Деревьям и попросил её их повалить. Она стала их пожирать, и Мелькору удалось влить поток света Деревьев в эти заготовки: свет вошёл туда естественным образом, ибо свет и оболочка изначально были единым целым. И уже потом они с Унголиантой вернулись в Форменос и на всякий случай разграбили сокровищницу. Оболочки не полностью закрылись (Майрон говорил, что они были как бы слегка мягкими), но это были Сильмариллы. У него оказались его собственные Сильмариллы; если не показывать их Феанору, то Феанора можно было заставить сомневаться, поверить, что настоящие камни действительно у него. И даже если бы настоящие обнаружились, он всё-таки мог попытаться убедить Валар и даже самого Феанора, что именно он обладает подлинными Сильмариллами, особенно если показывать всем камни издалека. Ведь даже ты, Майтимо, увидев их в его короне, поверил, что они настоящие!.. Получилось, что с одной стороны, эту ситуацию Мелькор создал сам: он организовал травлю Морьо, он потворствовал дурным наклонностям дяди Финарфина, он подговаривал младших брать Сильмариллы без спросу. С другой стороны, в отличие от того же Майрона, у него плохо получалось постоянно контролировать других. Он не мог направлять душевные движения своих марионеток, поскольку его не интересовал внутренний мир других личностей – он думал только о себе. Мелькор хорошо умел только пугать и принуждать, но в Валиноре открыто запугивать он никого не мог, и в результате всё сложилось совершенно не в ту картину, которую он хотел. Действуя очень быстро и решительно, Мелькор смог повернуть ситуацию себе на пользу и фактически на пустом месте, не имея на руках ничего, кроме мусора из мастерской Феанора, выйти победителем. Не знаю, следует ли этим восхищаться, но всё это весьма поучительно.
– Дядя Нельяфинвэ устал, наверное, – сказала Финдуилас, – ему очень нужно отдохнуть. Правда, Амрод? – обратилась она к жениху.
– Конечно, – сказал Маглор и вдруг по-детски, беззаботно улыбнулся: Майтимо не видел у него такой улыбки, наверное, с тех пор, как родился Карантир. – Меня жена уже заждалась. Я её должен проводить: она хотела съездить за детьми и за нашими вещами.
У Майтимо глаза полезли на лоб.
– Жена?! С каких пор? Дети?.. Ваши?
– Жена… ну жена, в общем, уже довольно давно, – смущённо сказал Маглор. – Словом, когда Ульмо оставил меня на берегу…
Маглор проснулся от того, что кто-то сильно бил его по лицу. Очень сильно и очень больно.
– Проснись! Проснись! Очнись! Очнись! Безмозглая тварь! Очнись ты! Скажи что-нибудь! – кричал кто-то над ним.
Маглор раскрыл глаза и улыбнулся, несмотря на все грубости, которые услышал в свой адрес. Всё было как в тот самый чудесный день в его жизни: шум моря, голубое высокое небо и самое любимое в его жизни лицо над ним – доброе, милое, смешное, но почему же такое заплаканное?
– Любимая, что-то случилось? – спросил он жену. – Лайрэриэль?..
Она ответила ещё одной оплеухой.
– Дорогая, что с тобой? – Он подумал, что давно не видел жену такой расстроенной, но… но когда же он в последний раз её видел? Что-то было в этом странное. Кажется, она плакала. И с ней были какие-то дети… Но у них же нет детей? Они же только собирались их завести. Как раз вчера вечером они с Лайрэриэль говорили об этом. Или не вчера?..
– Лайрэриэль, я могу что-то сделать для тебя? Чем тебе помочь? Что происходит? – снова попробовал он.
Она упала к нему на грудь, уткнулась лицом в его мокрую рубашку и заплакала ещё горше. Маглор осторожно погладил своей узкой ладонью, к которой пристали песчинки, её пушистые чёрные волосы.
– Ты меня помнишь? – спросила она. – Помнишь?
– Конечно, о чём ты говоришь! Твой брат Элеммакил нас познакомил. Потом мы иногда виделись, но не разговаривали подолгу. А потом мы с тобой танцевали на свадьбе Турукано. Потом нам с тобой ещё пришлось пойти танцевать на берег, там хорошо было слышно музыку – потому что Келегорм обиделся, когда ты стала его подкалывать насчёт Аредэль, а Амрод и Амрас всё время над нами смеялись…
– Да, – ответила она, – я же тебя больше, чем на голову выше.
– Я же помню, мы с тобой потом всю ночь гуляли и разговаривали. Потом я к тебе приезжал, ты жила одна на берегу моря в маленьком домике из двух комнат. Мы часто переписывались с тобой, а чтобы наши братья – мои и твои – слишком не лезли в наши дела, ты подписывалась «Нариэндил», «Летний друг» – и потому что мы сблизились летом, и потому что это чем-то похоже на твоё настоящее имя – Лайрэриэль, «Летняя дева в венке». Потом мы решили пожениться. Мы поженились, и я сказал об этом только отцу. Потом я приезжал к тебе зимой, и мы решили, что нам пора завести детей… потом… что же было потом?..
Нариэндил – а точнее, жена Маглора – не смогла ничего ответить.
– Это всё Эарвен, – с ненавистью сказал Маглор. – Мы же с тобой слышали – она помешалась на том, чтобы её сын стал единственным наследником Финвэ. К несчастью, Нариэндил – наверное, я ещё долго не смогу называть жену иначе, – рассказала о нашем союзе Эарвен, в том числе и о том, что мы уже собираемся иметь детей. И тогда Эарвен уговорила Мелькора сделать так, чтобы я потерял память и совсем забыл о своей жене. Я вернулся тогда, зимой, в Форменос и уже не вспоминал о ней. Но мне всё время было очень тяжело и одиноко. Потом Нариэндил поняла, что я ухожу из Амана вместе с отцом. Она подошла ко мне в своём обычном виде, и я не узнал её. Она решила, что я предал её; Элеммакил всё время думал так же. Но она решила, что если я не хочу принять её, как жену, она хотя бы может быть со мной. Она переоделась в юношу и поступила ко мне на службу. Конечно, я не узнал в ней женщину, которую, как мне казалось, я видел лишь раз!..
– Я сразу её узнала, – сказала Луинэтти, – когда попала к вам тогда. Она ведь бывала дома у Финарфина и Эарвен. Я знала, что она жена Маглора, и что между ними вроде бы что-то произошло. Но потом Лайри подошла ко мне и попросила никому ничего не говорить о ней. Я сделала так, как она просила, хотя я и была против: мне казалось, что раз Маглор и вправду такой бессовестный, то если рассказать об этом тебе, Майтимо, ты сумеешь привести его в чувство. Но уже потом я поняла, что у него явно что-то с головой.
– Ну это ты поняла, – развёл руками Маглор. – А Элеммакил, когда мы вернулись сюда, сразу отвесил мне пощёчину. Мне кажется, он до сих пор так мне и не поверил. Думает, что я предал его сестру. Наверно, понадобится очень много времени, чтобы он понял, что я люблю Нариэндил и никогда бы её не бросил по доброй воле… Она поедет за Элрондом и Элросом: Гил-Галад разрешил, чтобы они пока пожили с нами. Мы с женой их очень любим. Просто не знаю, что будем делать, когда родители их заберут… – Маглор горько вздохнул и вышел вслед за всеми.
С ним остался только Фингон. Майтимо придвинулся, прижался лбом к его тёплому боку и почувствовал, что его снова уносит в сон.
А потом кто-то тихо открыл дверь, подошёл, ласково погладил его по волосам и сказал тихо-тихо: «Спи, сыночек».
«Нет, не может быть», – подумал Майтимо и заснул.
После обеда Фингон предложил ему выйти и посидеть на улице.
– Ты поздоровайся хоть с нами, – обратился к Фингону Карантир. – Ты всё это время с Нельо глаз не сводишь, отвечаешь только Тургону, а нас как будто бы и нет. Я-то не обижаюсь, но, может быть, хоть пару слов скажешь Турко? Или у тебя есть основания на него сердиться?
– Нет, – сказал Фингон, – ничего особенного.
Он подошёл к Келегорму, который сидел на скамейке под деревом в обществе Элеммакила, держа в руках свой посох (он всё ещё был нужен ему) и сказал:
– Здравствуй. – Сделать свой голос хоть чуть более тёплым ему не удалось.
– Здравствуй. Я так рад, что ты вернулся и с тобой теперь всё в порядке, – сказал Келегорм.
Умом Фингон понимал, что сам ничем не лучше по сравнению с Келегормом, что он тоже фактически находился на службе у Моргота (хотя и отговаривался тем, что служит только Гортауру). Но ему было невыносимо обидно за Майтимо, – он знал, как сильно тот любит своих братьев, хотя и не всегда может это показать, и понимал, какую боль Келегорм ему причинил своим предательством и уходом.
– Элеммакил, – Фингон протянул ему руки, они сцепились пальцами, как часто делали в детстве и потом обнялись. – Мы правда так толком и не поговорили с тобой с тех пор, как увиделись. Я всё время о тебе думал. Как ты? Как сын?
– Финьо, – сказал Элеммакил, – у меня всё очень хорошо. Только я тебя прошу, прости Тьелко, пожалуйста. Он так намучился. Он ведь принёс не так уж много вреда. Может быть, если бы он остался с братьями и пытался дальше добыть Сильмариллы, было бы хуже…
– Ладно, Элеммакил, – сказал Келегорм. – Я вины с себя не снимаю, так что не надо.
– Финьо, пожалуйста! Ты должен знать, что это всё было совершенно зря, – выдохнул Элеммакил. – Гортаур даже не исполнил то, о чём просил его Тьелко!
– Не исполнил?.. – повторил Фингон.
Фингон посмотрел на него – и увидел, что Келегорм не может смотреть на него; он опустил лицо, нервно потёр лоб и покраснел.
Фингон опустился на колени рядом с ним и взял за руки. Отсюда он мог видеть его глаза.
– Тьелко?.. – прошептал он одними губами.
– Ладно, Элеммакил, отойди, – резко сказал Келегорм. – Понимаешь, Финдекано… ну просто я не мог видеть тебя в таком виде. И всё. Ничего же больше сделать было нельзя. Мелькор мне обещал, что Гортаур убьёт тебя сейчас же, если я признаю его своим повелителем. Не думай, я Нельо даже ни словом не намекнул. Не хотел его расстраивать.
– Прости… прости меня, пожалуйста! – воскликнул Фингон и бросился ему на шею. – Я ведь тебя так ненавидел всё это время. Я тебя покалечил. А ты…
– Да ладно тебе!.. И кстати, это же не ты сделал, – шепнул ему на ухо Келегорм, – это Нельо. Я ему и этого тоже не сказал, чтобы его уж совсем не огорчать.
– Честно говоря, я и тогда просто с ужасом представлял себе, что будет, когда Майтимо обнаружит, что ты упустил Сильмарилл, – так же тихо ответил Фингон.
– Да нет, боюсь, дело не в этом, – сказал Келегорм. – Про Сильмарилл он сказал что-то вроде «судьба такая», а вот когда он понял, что пропало твоё ожерелье, тут и сорвался окончательно… Я никого из вас не виню. Знаешь, я ведь всегда за вас обоих так радовался. Как у вас всё хорошо и как вы друг друга любите. Хотел, чтобы мой брат был счастлив с тобой. В общем, Финьо, пожалуйста, люби моего брата так же, как он тебя. Ладно?
– Это не так трудно, – Фингон поцеловал Келегорма в лоб.
Майтимо посмотрел на них, хотел было что-то сказать, но предпочёл незаметно отойти в сторону.
Он вспомнил слова Келегорма, когда, уже после того, как он ушёл к Морготу, они случайно встретились в лесу: «К жизни всё это не имеет никакого отношения». И он догадался, сам не зная, как, что Келегорм в обмен на предательство попросил Моргота не пощадить Фингона, а убить его.
«Можно кого-то любить просто так… желать счастья…» – сказал ему Келегорм, когда они прощались.
И потом он словно услышал у себя в голове мягкий, чуть в нос, насмешливый голосок сестры Элеммакила:
«А вот по-моему, Келегорм не женился потому, что не мог решить, кого он больше любит, Аредэль или Фингона».
Среди развалин Ангбанда Ульмо увидел маленькую фигурку. Белокурый Арминас рыдал, сидя на резной створке ворот (той самой, которую пришлось разбить Нерданэль). Ульмо подошёл к нему и похлопал по плечу.
Облик Арминаса развеялся, как пыль.
– Ильмарэ, ну перестань плакать, – сказал Ульмо. – Она вернётся. Я уверен в этом.
Служительница Варды встала и смахнула слезу. Обломки колонн и плит вокруг неё отражали исходившее от неё золотисто-зелёное сияние.
– Она больше не любит меня, – сказала Ильмарэ. – Я больше не её дорогое дитя.
– Ильмарэ, а чего ты хотела? – развёл руками Ульмо. – Зачем ты вмешивалась в чужие дела? Зачем покрывала Финарфина? Зачем проболталась Маэглину про то, что Варда отправилась в Ангбанд, чтобы спасти Финголфина? А если бы Маэглин рассказал об этом Мелькору?! И зачем ты сказала Анайрэ, что Аредэль умерла? Ты-то не могла не знать, что это не так. Ты видела, что Анайрэ в отчаянии. Почему ты поступила так жестоко, Ильмарэ?
– Я ненавидела Анайрэ, – ответила Ильмарэ. – Я же не могла не понимать, что происходит с Сулими… с Вардой! Анайрэ с самого начала, когда ещё пришла в Аман со своими сёстрами и братом, вызывала у меня неприязнь – тем, что была так похожа на Варду! На её истинное обличье. Мне всегда это казалось кощунством! А потом, когда я увидела, что моя госпожа, моя матушка полюбила этого эльфа!.. Никто, кроме меня, не замечал этого. Но это было так очевидно! Она избегала встреч с ним и с Феанором, она… Я так хотела, чтобы это прекратилось, чтобы те, кого я считала отцом и матерью, снова стали единым целым! А эта Анайрэ ещё и заняла её место! Я же понимала, что Финголфин взял её в жёны именно потому, что она так похожа на…
– Ильмарэ, теперь я тебя уже совсем не понимаю, – перебил её Ульмо. – Ты возненавидела Анайрэ за то, что она похожа на Варду и за то, что Финголфин на ней женился. Я бы на твоём месте думал наоборот: Финголфин вступил в брак и должен теперь забыть о твоей хозяйке, а Анайрэ спасла союз Манвэ и Варды.
– Наверно! – воскликнула Ильмарэ. – Наверно, я должна была так думать! Но я всё равно её ненавидела. Мне казалось, что раз Финголфин был избран Вардой, он должен был бы оставаться ей верным всю жизнь! Я так надеялась, что когда он узнает, что его жена погибла таким образом, он тоже наложит на себя руки. Но Варда так ничего и не сказала ему!..
– Вот это, конечно, мне тоже странно, – сказал Ульмо. – Женское благородство вообще странная штука, если это вообще подходящее здесь слово. Она явилась к Финголфину в облике Кирдана, рассказала о случайной гибели Анайрэ, но она не посмела рассказать ему о том, что это было самоубийство, – чтобы он не понял, что он свободен. Это ей, видимо, показалось неблагородным! Хотя он ведь даже не знал, кто скрывается под именем Кирдана и не подозревал, что та девушка-айну, с которой он беседовал там, в Валиноре, к нему настолько неравнодушна.
– Она теперь не захочет меня видеть, даже если вернётся, – сказала Ильмарэ.
– Я не знаю, дорогая, – сказал Ульмо. – Думаю, она понимает, что ты чувствовала к Анайрэ, но вряд ли она сможет простить тебе то, что ты фактически помогла Финарфину. Ты же не могла не понять, кто это.
– Манвэ так любил Финарфина, – сказала Ильмарэ. – Мне он никогда не нравился, но что тут поделаешь! Финарфин открылся мне тогда и сказал, что он-де прибыл сюда, в Средиземье, чтобы быть со своими детьми, тайно помогать им и тому подобное. Мы с тобой, помнишь, тогда побывали в Нарготронде как Арминас и Гельмир, и я удивилась, что он не отправился немедленно к своему сыну и внучке. Но Финарфин всегда был таким убедительным!.. И кстати, в отличие от тебя, я не знала, что настоящего Воронвэ он убил.
– И я не знал, – ответил Ульмо. – Оссэ помог ему скрыть тело, в том числе и от меня. Я понял это только намного позже. А ты теперь вернёшься в Аман? Или будешь ждать её здесь?
– Мне нужно обратно в Аман, – сказала Ильмарэ. – Я очень нужна Манвэ.
– Да неужели? – сказал Ульмо. – Я бы на твоём месте не надеялся.
– Не надеялся на что? – недовольно сказала Ильмарэ.
– На то, что Эонвэ когда-нибудь забудет Меассэ. Или Майрона, если на то пошло. Особенно после того, как он попросил Феанора сделать для него те браслеты.
Ильмарэ раздражённо фыркнула и исчезла в облаке золотисто-зелёных искр.
Дуилин уступил-таки просьбе своих товарищей по заключению – пойти поискать, не осталось ли в руинах Ангбанда их выживших соплеменников. Сам он думал, что, во-первых, вокруг зала и покоев Мелькора вряд ли кто-то выжил, и во-вторых, есть риск наткнуться и на раненого орка, который вряд ли поведёт себя дружелюбно.
К своему небывалому удивлению, они увидели, что среди груды мелких осколков и щебня, оставшейся от приёмной залы Мелькора, лежит почти невредимой огромная чёрная колонна. А на ней сидит очень раздражённый и унылый Маэглин, беспрерывно ругаясь себе под нос и бормоча что-то вроде: «Ну вот же свинство, ну что у меня за судьба такая, ну что ты тут поделаешь, вот хоть на этот раз хотел как лучше, и на тебе пожалуйста…»
Он поднял глаза на бывших соотечественников и продолжил, как будто бы уже обращаясь к ним:
– И главное, прикиньте, платье ещё такое надела серое, как бы скромно, а юбка с таким разрезом, якобы, чтобы мечом можно было махать. А бельё-то у неё там есть, нет? А он за ней-то как побежит… Эх…
Маэглин своим обычным жестом развёл руками. Он был безоружен и посмотрел на Дуилина как бы даже с упрёком. Тот опустил уже было поднятый меч.
– Ладно, – сказал Дуилин. – Пусть тебя судит король.
– Я не могу его судить, – сказал Тургон. – Я никак не могу быть беспристрастен. К тому же я не имею юрисдикции, чтобы судить его: наш отец исчез, и верховным королём нолдор сейчас фактически снова являешься ты, – и он обернулся к Фингону.
– Турукано, я не могу. Я правда не могу, – сказал Фингон. – Я никогда не выносил приговоров… Таких приговоров и по таким делам.
Тургон холодно, бесстрастно смотрел на него – как будто бы он был не любимым старшим братом, а незнакомцем, которого нужно ещё изучить и понять.
– К сожалению, королевского жезла я не могу тебе обеспечить, – сказал Тургон, – но думаю, ты и так справишься.
И он отошёл в сторону, как будто бы его это не касалось.
Фингон вцепился в сиденье своего деревянного кресла, заменявшего трон.
У Маэдроса похолодело в груди: как может Тургон подвергать старшего брата такому испытанию? Зачем?! Маэдрос испытывал ужас и омерзение, когда думал о поступках Маэглина, но само понятие казни было ему отвратительно.
Маэглина бросили на колени к ногам Фингона.
– Государь мой, – сказал Дуилин, – я не способен на самосуд, и оставляю решение вам. Но исполнение приговора мы можем взять на себя.
– Послушайте, – сказал Фингон. – Я сделаю то, о чём просит мой брат, но это будет мой последний приговор и последнее королевское слово как Верховного короля нолдор.
Остальные запротестовали, но Фингон жестом остановил их.
– Из того, что я сейчас скажу, вы сами поймёте, что я неспособен быть королём, – сказал Фингон. – Ломион… Понимаешь, Ломион, я готов был сам убить тебя, когда услышал, что ты натворил. Несмотря на то, что я полюбил тебя, как сына, когда ты попал в Гондолин. Тургон тогда написал мне и позвал к себе, и я три года провёл с тобой, пытаясь тебя обучить и воспитать.
– Спасибо, – буркнул Маэглин.
– От Гортаура я услышал о множестве способов тайного убийства, Ломион, – сказал Фингон. – Поверь, я мог бы устранить тебя во время одной из поездок на рудники или в Химринг – никто бы ничего не заподозрил. Я бы так и сделал. Но понимаешь… – Он слегка наклонился к Маэглину и продолжил: – Понимаешь, тогда, в Ангбанде, Гортаур заставил меня ухаживать за Тургоном после того, как… с ним так поступили. Я тогда пришёл к тебе в комнату. Стал убирать за тобой. У тебя было жутко грязно. Просто ужас. Я часа два потратил на то, чтобы вынести мусор, огрызки, грязные полотенца…
Фингон шумно выдохнул, и Маэглин, к своему несказанному удивлению, увидел слёзы на его глазах.
– Ломион, я столько раз убирался в комнате твоей матери. Она… такая же как ты, безалаберная, всё теряет, бросает вещи на пол… Так же везде валяются огрызки от яблок, ленточки, булавки, свистки, рыболовные крючки… Я тогда почувствовал, что ты, несмотря на все мерзости, которые ты натворил за последний год, всё-таки так похож на неё. И что ты в глубине души остался таким же. Бестолковым, иногда очень жестоким ребёнком – разве не жестоко со стороны твоей матери было оставить нас, чтобы странствовать одной? Ребёнком, которому нужны были оба родителя. Я люблю Тургона; я тебя всей душой ненавижу за всё, что ты сделал с ним. Но и сестру я тоже люблю; уж не знаю, стала ли бы она сейчас молить меня за твою жизнь, если бы знала, в какой ты опасности. Ты всё равно для меня родной. Я не могу лишить тебя жизни, Ломион. Я просто прошу тебя нас покинуть и уйти, чтобы никто из нас никогда больше тебя не встречал. Куда-нибудь на восток, за Гелион и Синие горы. Я приговариваю тебя к вечному изгнанию. Как видите, – он вздохнул, – я не могу быть королём, ибо не могу быть беспристрастным и оценивать поступки, а не личности. Я и мой средний брат хотели бы передать власть над Средиземьем, если она ещё есть у нас, моему сыну Артанаро и нашему младшему брату Аракано. Артанаро, – он обратился к Гил-Галаду, – я надеюсь, ты поможешь своему дяде.
