Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 47 страниц)
Маэдрос вздохнул и обернулся к Аргону. Тот закрыл лицо руками, но Маэдрос всё-таки видел его глаза. Маэдрос никак не мог понять, то ли это всё лишь оттого, что в его душу проник какой-то непонятный страх, то ли действительно становится тяжело дышать и небо темнеет. Он поднял голову, но не увидел туч.
«Нет, нет, – сказал он себе, – сейчас весна, ещё далеко до заката. Это буря».
– Я должен был сказать тебе, – Маэдрос повернулся к нему, но не решился взять его за руку. – Фингон сказал мне, что её больше нет. Что с ней произошёл несчастный случай. Но как же?..
– Ну я знал, – буркнул Маэглин, – и что, легче стало? Дядя Тургон же выяснил, что она приплыла к берегам Фаласа и бросилась о камни с корабля. Нарочно. Папе и дяде Фингону мы ничего не сказали – они так и верили в то, что узнали от Кирдана.
– Аракано! – воскликнул срывающимся голосом Гвайрен. – Аракано… Прости меня! Я очень виноват. Я прибыл сюда с ней. Прости, я же пытался! Я даже не хотел сходить с корабля в Фаласе. Думал, она хочет вернуться в Средиземье к Финголфину. Хотел её проводить. Я не знал!.. Я бросился за ней с корабля, но было уже поздно. Так и остался здесь. Прости, пожалуйста… – он захлебнулся слезами. Финрод обнял его, но он продолжал обращаться к Аргону. – Я её так сильно любил. Она так много о тебе рассказывала, о дяде Финголфине… Она очень хотела быть с твоим отцом, с тобой, очень! Но этот… Финарфин ей сказал, что твой отец убил Финвэ! Он сказал, что у него есть улики, что Финголфин потерял в Форменосе свой шарф! Просил никому не говорить об этом. А Эарвен, – он выплюнул это имя с такой ненавистью, что Финрод инстинктивно не оттолкнул – он не мог бы так поступить – но слегка отодвинул Гвайрена от себя. – Эарвен попросила тётушку ей помочь с ребёнком. Зачем!.. Зачем я родился, зачем!
– Я смотрю, наша принцесса замечательно устроилась, – сказала Лалайт. – Прямо аж завидно. Поставила всех на уши, заставила мужа убить отца, оклеветать брата и разлучить его с женой. Итак, Эарвен говорит Анайрэ, что Финголфин убийца, а она, мол, бедная, лишившаяся родни в Альквалондэ, в ситуации гражданской войны, безвластия и в полной темноте ждёт ребёнка. Ибо ну кто же, кто мог подозревать, что любимому тестюшке раздолбают череп? Анайрэ говорит Финголфину, что остаётся только потому, что Эарвен ждёт ребёнка, только никому об этом говорить нельзя. Потом Эарвен рожает сына и, как она и привыкла, отдаёт его воспитывать Анайрэ. Когда он вырос, она берёт его домой – домой к сумасшедшему, помешанному на трахе с красивыми подростками, которые все как один стесняются дать по физиономии принцу из нолдорской королевской семьи.
– Я это сделал сразу, когда он полез ко мне в штаны! – закричал Аракано. – Я должен был сказать дедушке!
– Братик, – обратился к нему Тургон. – Ты всё равно, что сказал. Ведь ты побывал у дедушки за неделю до его гибели, и, как я теперь понимаю, через несколько дней после того, как дядя Финарфин приставал к тебе. Помню, что ты тогда пришёл в наш с женой дом и сказал, что упал с лошади в лесу, расшибся и поцарапался, но не хочешь пугать родителей, и поэтому переоденешься у нас. Ты, Финрод, тогда наверняка сказал своему отцу Финарфину, что Аракано поедет в Форменос, – ты же тогда как раз принёс нам письмо от Финарфина к Финвэ? В этом письме, видимо, сообщалось о беременности тёти Эарвен. Конечно же, дядя Финарфин подумал, что в Форменосе ты пожалуешься Финвэ на него, и Финвэ поймёт, что он собой представляет.
– А я как раз посоветовал тебе обратиться к Финвэ, – вздохнул Пенлод.
– Турьо, я всё время мучился из-за этого. Я ведь не рассказал никому, кроме Пенлода… Дядя, наверно, думал, что я уже рассказал всё дедушке, да? – в отчаянии простонал Аракано.
– Да, он определённо думал именно так, – сказал Тургон, – но, я полагаю, причин было много, и его прискорбное пристрастие к насилию над представителями своего пола – не единственная. Не так ли, дядя? Разумеется, если бы я знал, к чему всё это приведёт, дядя Арафинвэ, я смирился бы с такой участью и посвятил всю свою дальнейшую жизнь удовлетворению твоих желаний. – Маэдрос ошарашенно посмотрел на него, и увидел, что он не шутит. – Но, к сожалению, я не осознал всей серьёзности положения, и в результате ты, дядя, убил своего отца Финвэ.
Повисло тяжёлое молчание. Все они уже понимали, что случилось, но все до последнего надеялись, что перед ними прежний, милый, ласковый дядя Финарфин, по которому они все иногда скучали, который не мог никого обидеть.
– Дядя, – обратился к нему Тургон, – не хочешь ли ты рассказать нам, как ты это сделал?
– Я нечаянно, – Финарфин попытался улыбнуться, но даже он понял – не стоит. – Я не хотел, Турукано. Всё вышло совершенно случайно.
– А чего же именно ты хотел? – спокойно продолжал Тургон. – Для чего ты вообще приехал в Форменос в тот день? Поговорить об Аракано? О будущем ребёнке? Как ты объяснишь, что в результате Финвэ был убит? Перед тем, как явиться в Форменос, Мелькор с кем-то о чём-то договорился. Мне кажется, что не только твоя жена общалась с ним, но и ты. Что именно Мелькор попросил тебя сделать? Он поручал тебе убить Финвэ?
– Ах, Турукано, ну какая теперь разница…
– Дядя Финарфин, – сказал Маэдрос. – Я здесь никто, и у меня нет ни возможностей госпожи Лалайт, ни власти моего государя Гил-Галада. Но в результате убийства Финвэ и похищения Сильмариллов я лишился отца, брата и… близких, стал калекой, провёл много лет в рабстве. Прости меня, но я начинаю терять терпение. Я допускаю, что вы с Эарвен оба сумасшедшие, но я имею право знать, что именно случилось с Финвэ.
– Ну и что ты мне сделаешь? – сказал Финарфин с легким презрением.
– Я отрублю тебе голову, – сказал Маэдрос и положил свою здоровую левую руку на рукоять меча. – Возможно, мгновенной смерти ты не заслуживаешь, но других способов я не знаю.
– А я знаю, – Лалайт убрала острие ножа от лица Финарфина и дружелюбно щёлкнула его по носу. – Я знаю очень, очень много способов.
Финарфин посмотрел ей в глаза. Видимо, в этот момент до него по-настоящему дошло, что перед ним не просто исключительно наглая истерлингская колдунья-княжна; он побледнел и оглянулся на Финрода, будто прося помочь. Тот не ответил на его взгляд.
– Ну хорошо, – сказал Финарфин, и его голос слегка дрогнул. – Хорошо. Я должен был забрать отца и камни из Форменоса и по дороге передал бы Мелькору Сильмариллы, – сказал Финарфин.
– Дядя Финарфин, – сказал Маглор, – что за чушь? Ты не мог на такое рассчитывать. Финвэ никогда не открыл бы для тебя сокровищницу. Он не стал бы вывозить камни из Форменоса в отсутствие нашего отца.
– Это если бы вы там были, детки, – усмехнулся Саурон. – А вас там быть было уже не должно. Вы же помните про отравленный пирог, который съела собака Келегорма?
– Амариэ, – сказал Финрод, обращаясь к Финарфину, – видела, как ты накануне вечером брал пирог у Финголфина. Вместе с тарелкой. Потом эту тарелку нашли близ Форменоса…
– Тварь ползучая! – заорал вдруг Финарфин. – Вот кого надо было убить! Я один раз даже спросил Ингвэ, почему он её не задушил из милосердия! Видела она!..
– Хватит истерик, Арафинвэ, – сказал Саурон. – Давай, рассказывай, чего именно вы с Мелькором хотели. Пока я ничего не понимаю.
– Это же всё Эарвен, она просто помешалась с тех пор, как забеременела, – жалобно сказал Финарфин. – Раньше она совсем не интересовалась детьми, их положением в семье и всем прочим, а теперь она была в бешенстве от того, что дети Луинэтти считаются старшими, что они вообще считаются нашими детьми. Дескать, её ребёнок будет самым младшим в доме, никому не нужным, незаметным, и до трона – даже если Феанор и Финголфин откажутся от него одновременно – ему будет очень далеко. Мелькор всё время говорил, что он ей сочувствует; потом стал говорить, что он может сделать меня и Эарвен властителями всего Амана, а потом можно уже будет подумать о будущем нашего ребёнка: например, уговорить старших отправиться в Средиземье вместе с Галадриэль, которая тогда уже хотела переехать туда к мужу. Мелькор сказал, что у него есть план, выгодный для него и для нас. Нужно довести Феанора до полного отчаяния, – тогда он в бешенстве сделает что-нибудь такое с Финголфином, а может быть, и с отцом, что у меня не останется соперников. А он, Мелькор, при этом получит Сильмариллы. Мелькор сказал, что для этого нужно избавиться от сыновей Феанора. Ну я и предложил их потравить, раз я всё равно с ними не справлюсь. Это же совсем не больно и очень быстро, правда.
Маэдрос отшатнулся: ему показалось, что дядя обращается к нему.
– Гномы используют какую-то ядовитую дрянь при обработке руды: это мне показывал Тингол, и сказал, чтобы я берёгся. Я взял немного на всякий случай: в Средиземье много опасных животных. Я так не люблю никого убивать! – Финарфин смущённо улыбнулся. – Я добавил это в пирог, который испёк Ноло. Приехав, я сразу поставил его в Форменосе на стол в общей столовой на первом этаже. Там никого не было, двери были распахнуты. Потом, когда они все отравились бы, я должен был сказать папе, что оставаться тут небезопасно и что я должен отвезти его в Валимар к Феанору вместе с Сильмариллами. Ну и я… – Финарфин развёл руками.
– Ты должно быть, удивился, когда увидел, что сыновей Феанора нет дома, – сказал Тургон.
– Я оставил пирог на столе, нигде никого не было видно. Я пошёл искать папу. Подошёл к сокровищнице – и вдруг увидел, что она открыта, а папа лежит на ступеньках. Я решил забрать шкатулку с Сильмариллами: я даже как-то не задумался, что такое с папой. Я взял шкатулку, и она сразу открылась. Там ничего не было! Я был просто в бешенстве, подумал, что Мелькор уже заставил папу отдать ему Сильмариллы, или уговорил его как-то. А ведь мы перед этим с ним ещё раз встретились на дороге и ещё раз обо всём договорились! Я понял, что его ранили – наверное, Мелькор это сделал, кто же ещё? Но я же так старался… так старался, я взял этот пирог, насыпал туда яд, взял всё остальное, я столько ехал, я готов был на всё – и тут оказывается, что Мелькор сам всё сделал, без меня? Всё было так хорошо задумано. Что это за игры?! И тут папа… понимаете, он приподнялся и попросил меня ему помочь. А я был так разозлён… ну как он мог отдать их Мелькору, почему он открыл шкатулку? Я ещё подумал тогда, что это Феанор всех обманул, договорившись с папой, и припрятал камни, чтобы они вообще хранились не в сокровищнице, а где-то ещё. Всё как-то очень быстро случилось: я уронил шкатулку ему на голову. Ну, бросил.
Финарфин вдруг как-то задёргался, ударяя себя пальцами по подбородку и губам. Даже наставленное в глаз лезвие не могло заставить его подавить судорожный тик, который вызывало у него воспоминание о гибели отца: тихий, мгновенный, сдавленный, не успевший даже вырваться у Финвэ крик – и потом отвратительный звук, с которым разбилась его голова.
– Папа!.. Папочка давно должен был отказаться от Феанора, я же уже давно понял, что по сути ведь он не его сын, а так что-то… должен был велеть ему убраться из дома, чтобы мы с Ноло вообще не должны были называть его своим братом… и эти мерзкие камни! Я же видел, как он их делал! Я заглянул к нему в мастерскую. Тайно, с крыши соседнего сарая заглянул в окошко сверху. Я видел. После того, как он держал такое дома – что я мог о нём думать!.. Я ведь должен был что-то сделать для семьи. Чтобы этих камней больше в семье не было. И ничего не вышло!.. Ничего!.. – Финарфин тяжело выдохнул.
– Ты встречался с Мелькором после этого? – спросил Тургон. – С Мелькором и Унголиантой?
– Я сразу убежал, – продолжал Финарфин уже спокойно. – Мелькор встретил меня на дороге в Валимар. Про Унголианту не знаю… когда мы виделись с ним в первый раз, там в кустах что-то всё время шуршало, но я ничего не увидел. Я сказал ему, что камней нет, что я не знаю, где они, что я всё обыскал – конечно, это глупо, я ничего не обыскивал, дом огромный, на это понадобились бы часы, а вечером я уже должен был быть в Валимаре. Ну и я сказал, что папы больше можно не бояться, что я его… обезвредил.
– Обезвредил! – воскликнула Лалайт. – Обезвредил! – От смеха она чуть не разрезала Финарфину нос. – Послушай, Арафинвэ, давай будем дружить, ты начал мне нравиться. Финдарато, а тебя не обезвредить ещё разок, а?
– Я же обезумел от горя! – выкрикнул Финарфин. – Я не понимал, что делаю! Зачем ты снова родился? – сказал он Финроду. – Кто тебя просил? Я уже всё забыл… я почти всё забыл… Я почти забыл!
– Только тогда ты не забыл уронить шарф дяди Ноло, вымазать его в форменосской грязи, и взять с собой, – сказал Финрод. – И ты не забыл оставить там его фонарик. Ты специально сказал Финголфину по секрету, что ты привезёшь вашего отца из Форменоса, чтобы дядя Ноло вышел один из дома и ждал на дороге, и чтобы никто не мог подтвердить, что его не было в Форменосе или рядом с ним.
– Мы… – сказал Финарфин, – то есть Мелькор… Он должен был перехватить меня с папой по дороге и забрать Сильмариллы. Всё должно было выглядеть как нападение, на месте которого остался бы шарф Ноло и фонарь.
– Но ведь во время этого нападения твой отец Финвэ должен был погибнуть, так ведь?! – воскликнул Маэдрос. – Да что ж ты всё время крутишь и обманываешь!
– Ну что ты, Нельо, – сказал Финарфин, – папочка просто всё забыл бы. Мелькор это умеет. Он бы совсем всё забыл. Даже забыл бы, кто мы такие.
– Ты хочешь меня убедить, что ты в это верил?! Кто-то ещё в это верит? – спросил его громко Маэдрос.
– Да нет, дядя Майтимо, – сказал с лестницы Маэглин. – Владыка правда может так мозги выбить, что всё на свете забудешь… Это он как раз умеет, в это поверить можно.
– Мне кажется, дядя Арафинвэ, – сказал Маэдрос, – что если ты действительно не собирался убивать дедушку, ты приготовил заранее слишком много улик, указывающих на дядю Финголфина: ты ведь взял и его шарф, и тарелку из его дома, и его фонарь. Ты сейчас признавался в ненависти к моему отцу, но по всему получается, что Финголфина, родного брата, ты ненавидел ещё больше, раз пытался таким образом натравить моего отца на него. Почему?
– Да, почему?! – воскликнул Гвайрен. – Почему? Ведь все считали, что Финвэ убит Мелькором. Но ты всё равно сказал тётушке, что убийца – её муж. Ты показал ей шарф Финголфина, который ты якобы нашёл. Ты сказал об этом не только ей, но и Ингвэ; ты даже поехал в Форменос с Ингвэ, чтобы найти фонарик и тарелку, которые пропали с места преступления. Ты всё это ей отдал, чтобы оно всё время напоминало ей о том, что дядя Нолофинвэ – преступник. За что ты так с ними?!
– Отвечай, Арафинвэ, – сказал Кирдан, – мне тоже интересно, за что.
Финарфин криво улыбнулся.
– Кто-то мог заподозрить, что это не Мелькор… Когда мы с Ноло встретились в Валимаре, он был в этом самом плаще, розовом. Плащ был чистый, а сапоги у него были мокрые, и штаны, и платье спереди и на вороте. Я понял, что он ждал в Тирионе нас с отцом под дождём, как я и сказал ему – сказал ждать, когда я привезу отца. Я тогда сказал, что не смог поехать в Форменос потому, что Ингвэ попросил меня приехать в Валимар раньше, чтобы помочь в устройстве праздника; сказал, что отец всё равно не согласился бы, что он говорил об этом в последний раз Финроду, и что сначала нужно всё-таки ему воспользоваться случаем и помириться с Феанором, тогда и отец сможет вернуться. Потом я сказал Ноло – «Ты совсем промок сегодня», а он: «Ты тоже, с утра погода была хуже некуда». Он посмотрел на меня, и я увидел, что у моего плаща подол тоже в этой красной грязи из Форменоса – совсем как его шарф, который я нарочно туда уронил! Я сжёг свой плащ при первой возможности, но ведь если бы кто-то стал думать об этом, Ноло бы сразу об этом вспомнил!.. Да и Ингвэ мог бы вспомнить – ведь он нас встречал. Я сходил с ума. Я всё время думал, что Ноло мог рассказать что-то Анайрэ: у меня всё время был какой-то навязчивый страх, что если они ещё раз встретятся после того, как он ушёл и поговорят – он может это вспомнить. Ну и… Эарвен так хотела, чтобы весь их род прекратился. Она много раз с Мелькором об этом говорила. Чтобы у Анайрэ и Финголфина не было больше детей. Она стала всё время приглашать к нам Эленвэ, жену Тургона, давала ей советы; ну и после того, как всё это случилось, пока считалось, что мы все покидаем Аман вместе с Финголфином, она всё время что-то ей внушала. То, что Аракано ей враг, то, что Анайрэ её ненавидит. Сами понимаете, я-то был бы совсем не против, чтобы с Эленвэ что-то случилось, да и с Аракано тоже – я ведь так боялся, что он расскажет обо мне Ноло или братьям.
– Следовательно, – подытожил Майрон, – Фингон стал свидетелем убийства Финвэ, и увидев в розовом плаще тебя, счёл, что это Финголфин – тем более, что он нашёл в сокровищнице его фонарь и, выходя из двора, через открытые двери общей столовой увидел на столе приготовленный по семейному рецепту пирог – как оказалось, на тарелке с гербом Финголфина. Он забрал фонарь и тарелку и выбросил их. Шарф он забрать не смог, поскольку его взял ты и потом предъявил Ингвэ и Анайрэ, но он взял стенку ларца с замком, который всё-таки открыли ключом. Замок подтверждал невиновность Мелькора: он означал, что Финвэ открыл ларец добровольно для кого-то, кому полностью доверял. Фингон, очевидно, тоже счёл его уликой против Финголфина. Не знаю, почему Фингон не пытался его уничтожить. Может быть, просто не смог, может быть, надеялся когда-нибудь поговорить об этом с отцом, но не так и не нашёл в себе сил. Кстати, Макалаурэ, а почему ты отдал Мелькору Сильмариллы?
– Я этого не делал! – Маглор вскочил; его лицо раскраснелось.
Майтимо в очередной раз подумал, что его брат очень красив, но в то же время Маглор выглядел немножко смешно на фоне высокого и мрачного Нариэндила, и старший брат невольно улыбнулся. Поверить в его виновность Майтимо был не способен.
– Ты же открыл ларец? – спросил Саурон.
– Да, но внутрь я не смотрел! – воскликнул Маглор. – Я не смотрел, я клянусь чем хотите! Я его просто открыл! Я не мог бы предать отца! Никто из нас не смог бы.
– Маглор, всё это очень подозрительно. Сначала ты настаиваешь на том, чтобы вы все уехали из Форменоса, хотя вроде бы не должен был ничего знать ни о Мелькоре, ни о Финарфине, не об отравленном пироге, – констатировал Саурон. – Потом ты открываешь ларец и там якобы то ли уже ничего нет, то ли кто-то забирает оттуда Сильмариллы пока ты успокаиваешь Карантира до прибытия Мелькора. Кто сказал тебе про отраву? Я тебя уже спрашивал – ты мне не ответил.
Маглор закрыл лицо руками.
– Я не знаю, – выдавил он. – Не знаю, как объяснить! Не знаю! Не понимаю! Нариэндил, ты можешь принести мою шкатулку?
Герольд кивнул и побежал наверх, чуть не сломав по дороге руку Маэглину. Он принёс шкатулку и поставил её на скамейку.
– Ну хорошо, вот, смотрите! – сказал Маглор. Он выдвинул тайное отделение и на свет снова появился искристый оранжево-жёлтый перстень; выехало наружу и второе отделение, где хранилась заготовка Сильмарилла. – Вы мне не поверите. Всё равно не поверите, – сейчас он обращался уже только к Майтимо. Маглор было протянул к старшему руку, но тут же опустил её. Майтимо подошёл и обнял его.
– Кано, – шепнул старший ему, – это неважно. Главное, что ты в тот день спас всех нас. Кто бы ни подсказал тебе это.
Маглор весь как-то обмяк; потом он подошёл к шкатулке, сел рядом с ней, достал перстень и стал крутить его в руках, словно впервые видел.
– Этот перстень… он был у нас дома. Это был целый убор с такими оранжевыми камнями, вы, наверно, помните его. Он был мамин, но она его не носила. А я очень любил эти вещи. Она отдала мне один из перстней перед отъездом на север, в Форменос. Вот он. Перстень.
Маглор медленно достал его из ящичка и надел на мизинец, потом перебросил на указательный палец, не сводя с него глаз. Кирдан протянул руку, Маглор, поколебавшись мгновение, отдал ему перстень: тот долго рассматривал его, потом вернул.
– И что? – спросил Саурон. – Перстень тебе это подсказал, что ли?
– Да! – почти выкрикнул Маглор. – Да! Я когда надевал его или просто смотрел, я… я слышал голоса. Голос.
– Мамы? – спросил тихо Карантир.
– Нет, нет, определённо не её. Наверное, не женский даже. Не знаю, чей. Не Мелькора. Совсем другой оттенок, тембр… всё другое. Сейчас я почти не слышу, но в Амане я слышал часто и первые лет пятьдесят после того, как мы ушли оттуда. Я надевал его на ночь, и слышал голос. Не то, чтобы он успокаивал меня, нет. Не знаю. Но я любил его слушать. Это было не то вдохновение, которое я получал от Мелькора – оно было злое и всепроницающее. Глубокое. А то существо, что я слышал, оно было где-то вверху, и оно было лёгким, жарким, парящим и каким-то… умным, что ли.
– То есть определённо не Манвэ, – насмешливо сказал Саурон. – Ну-ну. Из твоих слов как будто следует, что если кто-то – не твоя мать – говорил тогда с тобой через этот перстень, он остался в Амане, раз ты почти перестал слышать этот голос?
– Нет, нет! – возразил Маглор. – Когда я был в Битве Бессчётных слёз, я слышал его очень отчётливо! Очень громко. Он говорил мне – «Мелькор здесь, он тут, он на поле брани! Здесь!». Я старался… не знаю, я старался увести оттуда братьев. Может, я был не прав, но не считайте это трусостью, пожалуйста! – это не было бегство, просто… просто другое место. Немного в сторону. – Он умоляюще, исподлобья, как виноватый ребёнок, посмотрел на старшего брата. – Потом ещё слышал несколько раз – тоже в бою.
– Странная история, – пожал плечами Саурон. – Ну да ладно. – Маглор собирался было убрать перстень в шкатулку и закрыть её, но, к его удивлению, Тургон удержал его за руку.
– Не надо, не закрывай, Кано, – сказал он. – Пусть все видят этот осколок. Полезно иметь перед глазами предмет нашего разговора. Ведь мы говорим о похищении Сильмариллов, не так ли? Где они, дядя Арафинвэ?
– Не знаю! – Финарфина начала колотить дрожь. – Я ничего про них не знаю. Их не должно было быть! Зачем нас в это впутали! Папа… да ему так и надо! Пустите меня! Пустите меня, пожалуйста, я хочу домой! Я домой хочу, пустите меня!
«Как же это тяжело, – подумал Маэдрос, – как же ужасно, что такие отчаянные рыдания не трогают никого из нас. Никому из нас не жаль его. Никому. Он потерян для нас».
Лалайт продолжала крутить нож, и тут вдруг Маэдрос заметил, что закрутился как-то и рукав, и волосы; и снова облик Лалайт исчез, и перед Финарфином предстал Майрон – с его рыжими, ниже пояса, волосами, в той же чёрной одежде с высоким воротом. Маэдрос сейчас не видел его горящих глаз, но чувствовал – по ужасу, отразившемуся на лице Финарфина.
– Кто ты? Пусти! Оставь меня! – закричал Финарфин.
– Прелестный Арафинвэ, – сказал Майрон, – мой милый нолдорский принц в кружевной рубашке. Позволь, я тебе представлюсь: меня зовут Тар-Майрон, и я сейчас управляю этими землями, ибо заботы моего владыки слишком высоки и серьёзны, чтобы опускаться до таких мелких дел, как наказание заблудших эльфов. Да, милый Арафинвэ, наказание. Я не склонен к снисходительности, когда дело касается убийств и изнасилований, совершённых без моего ведома. Но сначала мы тебя расспросим, расспросим очень тщательно. Мне очень хочется узнать, что теперь делается в Амане, как туда лучше добраться, дороги, реки, планы городов, городские стены – ведь тебе, нолдорскому королю, должно быть прекрасно всё это известно. А в перерыве между серьёзными разговорами мы можем развлечься. Я ни у кого ещё не видел такой белой кожи и таких красивых глаз. Мне очень хочется прикоснуться к твоим бёдрам, особенно изнутри…
– Н-не надо! Гил-Галад, что ты творишь? Ты отдашь Врагу меня, своего родича, брата своего деда?
– Я уже сказал. У нас с госпожой Лалайт или, если угодно, с Майроном, такой уговор, – холодно ответил Гил-Галад. – Мне тоже не хочется брать казнь на себя, и я думаю, что это наилучший выход.
– Майтимо, пожалуйста! Ты же не сможешь предать память отца?! Я ведь брат Феанора!
– Это ты его предал. Ты хотел украсть Сильмариллы. Для отца не было худшего преступления! – Маэдрос невольно дёрнул рукоять меча. – За что?! Отец, хоть и бранился иногда, не мог бы сделать ничего плохого ни тебе, ни дяде Ноло! Как ты мог так поступить с Маэглином – невинным, осиротевшим юношей, который тебе полностью доверял, прямо в доме его родных?!
– А-а-а, Майтимо, ты думаешь, у Феанора ни с кем ничего не было?! – заорал Финарфин. – Я видел же, как он обменивался записочками! Догадайтесь, с кем?!
– Фу, Арафинвэ, какой ты пошлый! – усмехнулся Майрон. – Может, Феанор просто обсуждал грамматику квенья. Даже если у кого-то там тонкая талия и… э-э-э… неплохие бёдра, это не значит, что с ней или с ним нельзя поговорить про употребление инклюзивного первого лица двойственного числа в прошедшем времени неправильных глаголов. Одно другому не мешает. И прекрати, пожалуйста, этот вой и пойдём со мной. Я напрасно трачу время.
Майрон поднял Финарфина со скамейки и толкнул вперёд.
И тут Финарфин, собрав последние силы, вырвался; ему как-то удалось высвободить свои тонкие, узкие, но сильные руки из платка – видимо, с трудом, на запястьях была кровь. Он рванулся, но упал.
Они все отступили: ловить его, хватать, отдавать Майрону – всё это было для них немыслимо.
Майрон навалился на него сверху. Он перехватил его руки и стал ласково водить пальцем по его лицу:
– Ладно, Арафинвэ, поиграли и хватит. Мне приятно на тебе лежать, но мы можем этим заняться в другом месте, и ты, – он коснулся его губ, – покажешь мне, как ты умеешь… а-а-а!!!
Отчаявшийся Финарфин впился в его палец зубами. Раздался жуткий, какой-то стеклянный хруст; Майрон вскочил, и что-то упало на песок.
Финарфин откусил ему палец.
Маэдрос отшатнулся, увидев как рыже-алые волосы Майрона пронизывает пламя; он вытянулся по направлению к Финарфину, вытащив левой рукой тонкий серебряный кинжал.
– Я отдам тебя Мелькору, – провизжал Майрон сквозь зубы высоким, птичьим голосом, – я просто отдам тебя Мелькору, он сдерёт с тебя кожу вместе с твоими золотыми локонами!
– Сыночек… Финрод… я никогда бы не сделал тебе ничего дурного. Я тебя искренне люблю… любил… Помоги мне!
Финарфин хотел бежать, но ноги и руки не слушались его; он с трудом попытался подползти поближе к лестнице, ведущей наверх из двора башни.
– Лучше попроси помощи у своего младшего сына, – сказал Тургон. – Это же он твой любимец. Как, кстати, его зовут? Не подскажешь?
– Тургон, я же люблю тебя! – закричал Финарфин. Его тонкие губы были измазаны лучистой кровью Майрона и блестели. – Оставь мне жизнь! Помоги! Я тебя так люблю! Я любил тебя всегда. Разве тебе меня совсем не жалко?..
– Я, к счастью, твоей любви до сих пор на себе не ощутил, – ответил Тургон. – Может, попробуешь попросить Маэглина? Маэглин, а тебе его жалко?
– Извините… – Маэдрос только теперь заметил, что Маэглин всё ещё торчит у лестницы. – Извините, дядя Финарфин, это я люблю дядю Тургона, а вы тут не при чём.
Маэглин встал, размахнулся и своим чёрным мечом снёс Финарфину верхнюю часть черепа. Голубые глаза Финарфина в ужасе обратились на него из залитых кровью глазниц.
– А насиловать вообще нехорошо, – нравоучительно сказал Маэглин.
И ещё одним ударом отрубил ему голову.
Даже Майрон застыл на месте. Из его руки лилась алая, искристая, с серебристым отливом кровь.
Маэглин оглядел родственников.
– Хоть бы кто спасибо сказал, – буркнул он себе под нос, убирая меч.
– Спасибо, Ломион, – сказал Майтимо с нервным смешком. – Я бы никогда не смог.
Он подумал, что, наверное, никто из них не смог бы: они все, даже Келебримбор, знали Финарфина, привыкли уважать и любить его; только для Маэглина он был просто именем на ветви семейного древа.
– Вот же тварь поганая, – Саурон поднял к глазам руку, посмотрел на откушенный палец. Там ещё оставалась половина сустава.
Тургон подошел к нему, взял его руку, удерживая в этом положении. Саурон недоуменно посмотрел на него.
– Ну теперь, наконец, ты видишь? – спросил Тургон.
– Вижу что?
– Идиот конченый, – с улыбкой сказал ему Тургон, таким тоном, как сам Майрон разговаривал с Маэглином. – Посмотри на осколок Сильмарилла и на свою руку.
Среди крови, обрывков мяса переливалось радужным, фиолетово-голубым светом что-то лучистое: там была кость.
Точно таким же радужным светом искрился и обломок Сильмарилла.
====== Глава 42. Алый песок ======
…an urn full of the most luminous phosphor-light gathered of foam in dark places…
…сосуд, полный самого лучистого фосфорического света, собранного из пены в тёмных местах…
Дж.Р.Р. Толкин
Маэдрос подумал, что даже Мелькор, наверно, вряд ли когда-нибудь видел Саурона таким – растерянным, непонимающим и полностью лишившимся дара речи.
– Так ты хочешь сказать… Тургон, так ты имеешь в виду… И после этого вы говорите, что эльфы не носят на себе части тела своих собратьев?!
– Не носят, – подтвердил с лёгкой улыбкой Тургон. – Это был один из вас. Один из айнур. Наши кости на вид трудно отличить от человеческих; в любом случае – они не светятся.
– Но в Сильмариллах же заключён свет Деревьев… хотя…
Саурон взял в руки осколок и снова внимательно оглядел его со всех сторон.
– Да, конечно, сейчас я вижу, что у оболочки есть своё, отдельное свечение… Хорошо, допустим, это кость, – сказал он. – Как из неё можно было сделать оболочку этой дряни? Вы видели? Вы все знали, как это было сделано?
Он окинул сыновей Феанора таким взглядом, что все они слегка отступили – все, кроме Маэдроса.
– Нет, я не знал, – сказал Майтимо, – и никто из моих братьев – тоже. Оболочку отец создавал в одиночестве. Видимо, это и подсмотрел дядя Финарфин.
Саурон оглянулся на тело младшего сына Финвэ. Лицо Финарфина казалось совсем юным и каким-то сонно-довольным, как будто бы он прилёг после утомительного состязания в беге или скачках.
– Ладно, хоть тело заберу с собой, – сказал он.
– Так мы не договаривались, – возразил Гил-Галад. – Я сам позабочусь о нём.
Гил-Галад наклонился над ним; он осторожно приложил отрубленную часть черепа на место, заботливо укутал Финарфина своим королевским золотым плащом и взял его на руки – с неожиданной для него, стройного и невысокого, силой. Он снова стал не юным королём, а Перворожденным, отцом Финвэ, который нёс на руках своего погибшего внука.
– Бедный мальчик, – тихо сказал Гил-Галад. – Бедное дитя, ты так и не вырос. Ты так и остался ребёнком, для которого важнее всего – отец и старшие братья…
Только теперь Пенлод действительно понял, что именно имел в виду Тургон, когда сказал: «Майрон не любит, когда его обманывают и не простит обмана никому. И вот когда он это поймёт, начнётся свистопляска».
