Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 47 страниц)
– Так говори на квенья. Ты же думал о чём-то, пока был в той яме? Ты же что-то помнишь?
– Ты плохо знаешь квенья, – Фингон улыбнулся бы, если бы мог. – Трудно с тобой говорить… Там я вспоминал слова… разные слова… стихи…
– Научи меня, – ответил Майрон. – Тридцать пятая.
Фингон не выдержал и застонал.
– Какое у вас первое слово?
– Главное?.. То есть…
– Да нет, не чьё-нибудь там имя, – криво усмехнулся Майрон, – просто первое слово в алфавите. Первая буква какая?
– Тинко… «т»… среди техтар… ну, гласных… первой идёт «а»…
– И что у вас там на «а»?
– Какое слово на «а» первое? Aha, «ярость».
– И что? – Майрон убрал скальпель и взял другой, подлиннее. – С Мелькором такое может быть? Про него можно сказать aha, когда он гневается?
– Нет… – сказал Фингон… – не думаю… есть ещё ormë и rusë, – это тоже гнев, раздражение… Но aha – это праведный гнев… обдуманный. Заслуженный, если так можно сказать… Есть такие строки у Маглора…
– Отлично, давай строки. Ага, прекрасно, вот осколок. Ага! Это можно просто выломать сейчас. Тридцать шестая.
– Я не… о…
У Фингона всё расплылось перед глазами.
– Да что ж такое! Ты что? – заорал на него Майрон. – А ну не смей! Слушай меня! Смотри на меня, Финдекано! Слышишь? Ах я, идиот! Череп! Там ведь тоже всё вдребезги! И он почти не сросся. – Майрон рывком распахнул дверцу шкафа, и – Фингон уже ничему не удивился, – надел на него, Фингона, лёгкую кожаную маску. – Натрон! – позвал он. – Натрон, иди сюда! Натрон, держи здесь! – Фингон почувствовал, как пальцы Майрона быстро пробегают по его голове, сдавливая, двигая; от этих движений его стало тошнить. – Говори со мной, слышишь?
– Кто это? – спросил Натрон.
– Пленник, – кратко пояснил Майрон. – Держи тут.
– Из Нарготронда? Там уже всё? Я думал, что Ородрет ещё…
– Это высокопоставленный нолдо и мы должны сохранить ему жизнь, – резко оборвал его Майрон. – Давай! Говори со мной, слышишь? Какое слово следующее?
– Aian… нет, нет, не aian… ahto… что это значит… не помню даже… Вот aica – «страшный, свирепый»… ещё «острый»… «яростный»… Aicanáro – имя Аэгнора… Понимаешь, это когда «зловещий» может означать хорошее; трудно объяснить. Огонь, который очищает…
– Да нет, всё понятно, – усмехнулся Майрон. – Хорошее слово. Дальше?..
Лишь в последнюю очередь Майрон разломал его скрюченные пальцы и снял искорёженное, растоптанное кольцо с рубинами.
Открыв глаза, Фингон увидел, что Майрон лежит на полу без чувств.
– Никогда не видел его таким. Он совсем выдохся. Шестнадцать часов подряд, кажется, так он сказал. Да что же с тобой такое сделали, – Натрон вздохнул. – Придётся тебе завтра ещё потерпеть. Пить хочешь?
– Да… только дай мне… кольцо. Пожалуйста.
Несколько лет спустя
Гил-Галад сидел, постелив синий плащ на мягкий белый песок и прислонившись к огромной сосне. Он смотрел на море, за которое только что упало солнце.
Нет, он не особенно верил в успокаивающие слова Кирдана; не верил в то, что из-за моря может прийти помощь. Особенно сейчас, когда он вспомнил, кем был раньше. Опыт прожитых в Средиземье лет, когда Гил-Галад был Татой, прародителем нолдор, научил его с недоверием относиться к мудрости и намерениям Валар.
Будучи Перворожденным, он не мог не узнать Варду – даже в облике Кирдана. Образ её был запечатлён в сердце каждого из них, и в любом обличье они могли распознать её. Татиэ много раз говорила супругу, что для её длительного пребывания в Средиземье есть какие-то личные причины, что Варда, видно, полюбила особенно кого-то из эльфов, и поэтому пребывает так долго в Средиземье – чтобы быть рядом с ним. Может быть, Татиэ, как женщине, было и виднее – но ему всё равно не верилось.
– Артанаро, – услышал он тихий шёпот за спиной у себя. – Артанаро, не двигайся, не оборачивайся. Пожалуйста. Артанаро, я хочу сказать тебе несколько слов.
– Матушка, – сказал Гил-Галад. – Матушка!.. Да, хорошо.
– Артанаро, я пришёл проститься. Не ищи меня. Я прошу тебя только об одном, дитя моё. Пожалуйста, сделай так, как я прошу, Гил-Галад: оставайся всегда королём. Королём и только королём. Прошу тебя, никогда, ни за что ничего не делай для своих родных и близких, ничего в обмен на их жизнь и счастье. Ни для кого и никогда. У тебя есть подданные – и люди, и эльфы, для которых ты единственная надежда. Не подвергай их опасности, не трать свою жизнь на помощь родным. Ты меня понял?
– Да, матушка, я сделаю так, как ты говоришь, я всё понял, – ответил Гил-Галад.
Он опустил глаза, и его плечо сжала знакомая, маленькая сильная рука в кожаной перчатке; Гил-Галад почувствовал невесомое прикосновение губ Фингона к своей шее. Через мгновение он всё же не выдержал и обернулся: фигура в чёрном плаще и маске исчезла среди погружавшихся в мрак светлых деревьев.
Сейчас
Они с Гватреном снова были в полной тьме, как раньше, когда встречались в пещере на границе Дориата. Карантир снова прильнул к его груди, Гватрен снова обнял его. Каменная плита-створка рухнула на неглубокую трещину-выемку в камне; Карантир успел бросить туда Гватрена и самому упасть туда, но выбраться никакой надежды у них не было. Всё оружие у них отобрали перед тем, как они попали в Ангбанд; у Гватрена, конечно, тоже ничего не было. Поднять эту плиту не могли бы не только двое, но даже и четверо самых сильных эльдар; даже, наверное, все братья Карантира вместе. Карантир был почти уверен, что и Майтимо, и Макалаурэ погибли и никто не станет пытаться хотя бы найти его тело.
– Прости меня, – сказал он Гватрену.
– Я люблю тебя, дорогая, – ответил Гватрен – настоящий Гватрен. – Я так счастлив был быть с тобой все эти недели. Видеть, как ты спишь, как улыбаешься. Трогать твои волосы. Ведь я тебя почти не видел раньше. Хоть насмотрелся на тебя.
Карантир прижался к нему. Он подумал, что хотя это и будет мучительно, наверное, они вскоре задохнутся здесь. Так лучше, чем медленная смерть от голода и жажды.
И вдруг он услышал сверху странный стук.
Такой знакомый…
Он задрожал всем телом и вцепился в руку Гватрена.
– Что это? – вымолвил он.
– Карнистир! – услышал он голос, приглушённый толщей камня. Внезапно он осознал, что камень ведь не такой уж толстый – он просто невероятно тяжёлый, а ведь в толщину эта дверная створка, может, лишь чуть больше пяди. – Карнистир!.. Пожалуйста! Карнистир!
Он вскочил, упёрся в камень над ними и закричал, хрипло, отчаянно:
– Мама! Мама! Это ты! Мама, ты тут! Мама! Мама, это я!
– Карнистир, отойди!
Стук усилился; Карантир отошёл и прикрыл собой Гватрена. Раздался треск, в каменной щели появился луч мутного света.
– Ох, наконец! – услышал он снова дрожащий голос Нерданэль. – Я было подумала, что это диорит и мне с ходу не разбить его. А это просто какой-то сланец…
– Мама, ты как?.. – Карантир просто не знал, что сказать.
– Ты же знаешь, Карнистир, у меня всегда на поясе инструменты, я его не снимаю, – крикнула она.
Стук продолжился, появилось ещё одно отверстие, потом ещё одно.
– Может быть, я попробую отсюда? – сказал Карантир.
– Нет, опасно, оно может упасть тебе на голову! Отойди! Надеюсь, этого достаточно.
Кусок камня рухнул внутрь. Карантир увидел, что Нерданэль всё-таки не только вырубила этот кусок из плиты, но и попутно в ярости разбила лицо и корону Мелькора на барельефе.
Карантир изо всех сил вдавил ногти в ладони.
– Мама, сначала Гватрен. Я понимаю, что ты это сделала ради меня, но помоги ему. Он мой муж, я не пойду никуда без него. И он слепой, он сам не выберется.
Карантир подвёл Гватрена к камню, поставил на него, попросил его поднять руку. Нерданэль помогла выбраться сначала ему, потом Карантиру.
Она обняла его, прижала к себе изо всех сил и сказала то, что Карантир никогда не надеялся услышать:
– Доченька… – и, не выпуская остолбеневшего Карантира из объятий, протянула руку к Гватрену, погладила его по лицу, сказав: – Сынок… Пойдёмте отсюда скорее!
Они тащили за собой Гватрена, не разбирая дороги, земля дрожала у них под ногами; потом оглушающая воздушная волна прокатилась у них над головой, и все трое упали.
В этот момент Мелькор исчез из этого мира.
Они сели, задыхаясь, и Карантир снова спросил – спросила:
– Мама, как ты здесь оказалась? – Первой его мыслью было, что Нерданэль, как и Анайрэ, добровольно ушла из этого мира и снова возродилась – но откуда у неё этот, такой привычный, пояс с инструментами?
– Мне же рассказали, как Анайрэ отправилась сюда, в Средиземье, – сказала Нерданэль. – Что я, хуже? Когда Финдарато сел на корабль, я пробралась туда. К счастью, ему не пришло в голову проверить то самое потайное отделение. Я… – она всё-таки всхлипнула, – я не знала, что делать. Не знаю. Могла бы – на куски разорвалась бы. Я себе сказала, что я тебе нужнее, крошка Морьо. Подумала, что даже если произошло самое худшее, перед тобой я виновата больше всех, потому что всю жизнь я больше всех тебе была нужна…
Морьо любила Нерданэль. Она простила её в этот момент за всё, что тяжестью легло на её душу в её отношениях с матерью. Но только потом, когда у неё появились собственные дети, она представила себе, что чувствовала Нерданэль, когда не остановила спешившего у неё на глазах к собственной гибели старшего сына.
Маглор стоял на том самом месте, где он впервые вступил на землю Средиземья.
В руке он сжимал Сильмарилл, но в этом не было никакого смысла: он думал, что утратил навеки теперь не только Маэдроса и Карантира, но и их любовь.
По-прежнему прижимая пылающий камень к груди, он отдал себя океану.
Впереди всё было удивительно ясно и светло, волны были прозрачны; Маглор видел дно далеко впереди – не ожидал он такого от холодных северных вод. Камень сиял у него в руках; Маглор видел кости собственных пальцев, он чувствовал жар в глазах – наверное, он плакал.
В свете Камня он увидел вдали дно, и в углублении этого дна были почерневшие остовы затопленных Феанором кораблей. Обожжённые деревянные лебединые шеи и головы выглядывали из песка, словно чудовищные живые твари; некоторые ещё сверкали берилловыми зелёно-желтыми глазами.
И среди чёрных рёбер досок промелькнуло нечто белое; дно приближалось, и Маглор видел всё лучше: там были белые рёбра, и позвоночник – скелет, и череп, и обрывки тканей, и пояс, в котором…
...в котором…
...светились три Камня.
Такие же, как тот, что был зажат в его руке.
Он разжал пальцы.
Вокруг него всё потемнело, но ему показалось, что камни трескаются, растворяются, что вода вокруг них начинает светиться.
Осколок короны, который отбросил Маэдрос, покатился к самому краю пропасти.
Никто не услышал тихого звона, никто не заметил, как камень треснул, закрутился вихрем света, поднялся в воздух и исчез.
Никто не видел, как сливаются в одно осколки Сильмариллов, как из них вырастает деревом скелет, и свет плотью окружает его.
Наконец, Феанор смог вернуться.
Эарендил спал; Эльвинг сидела на скамеечке и смотрела за борт. Под их летучим кораблём проплывали льдины, просвеченные розовым сиянием заката; отблески Сильмарилла на борту корабля проходили по льду, словно ножом разрезая его. Вдруг она почувствовала чьё-то присутствие, обернулась: на корме стоял юноша, черноволосый, невысокий, с красивым и каким-то очень живым, изменчивым лицом. Ей подумалось, что, наверное, с ним должно быть очень весело и интересно.
– Вы же Феанор, – сказала она. Почему-то Эльвинг совсем не удивилась: она подумала, что так и должно быть.
– Да. Эльвинг, – спросил он, – тебе нужен этот камень?
– Нет! – воскликнула она. – Конечно, нет. Простите, я должна была отдать его вашему сыну. Наверное. Но тогда я не могла. Это было бы неправильно. Ему от этого стало бы ещё хуже.
– Да, – кивнул Феанор. – В ту минуту мой сын был во власти Моргота. Моргот бы просто заставил Келегорма отдать ему камень. Не знаю, смог ли бы он это пережить.
Эльвинг протянула руку и сняла камень с лебединой шеи корабля.
– Возьмите, Фэанаро.
Феанор взял камень и сжал его в ладонях; весь небосвод кругом окатил золотисто-белый свет, и сам Феанор на мгновение стал огненным силуэтом.
Он раскрыл руки; камень остался, но стал другим: он был меньше, очертания его стали мягче, свет остался таким же ярким, но теперь он был удивительно нежным, синевато-хрустальным, ласковым.
Феанор протянул камень обратно Эльвинг.
– Возьми это, Эльвинг. Пусть освещает путь тебе и Эарендилу. Это больше не Сильмарилл и теперь он уже ни для кого не опасен.
Феанор протянул руку; казалось, в воздухе возникло зеркало, и в нём появилось его отражение – вторая фигура, точно такая же, как он, только волосы были другими, длинными, мягкими, огненными.
– Я теперь понимаю, – сказала ему она. – Пока камни кто-то держал у себя, ты не мог вернуться. Они ВСЕ должны были отказаться от них.
– Конечно, – ответил он.
– А где же твой третий глаз? – спросила она. – Я так привыкла к тому, как ты смотришь на меня с земли.
– Он больше мне не нужен, – ответил он. – Теперь мы вместе и можем оставаться вместе где угодно. Пусть то, что было моим третьим глазом, останется у Эарендила.
– Мы правда можем быть где угодно? Феанор, а как же тот, кто стал тебе братом в этом мире? Я его тоже люблю.
– Конечно, – ответил он. – Но сначала…
Майтимо до сих пор не мог понять, как они с Фингоном до сих пор живы; вокруг них катились огромные камни, клубился пар; Фингон давно уже потерял сознание. Ему в голову всё-таки попал осколок, слегка погнувший решётку у него на голове, но благодаря ей он серьёзно не пострадал. Майтимо не отпускал его, отчаянно прижимая к себе. Он не надеялся, что их найдут.
Он не знал, показалось ли ему то, что он увидел, приснилось ли; иногда он забывал об этом, и ему казалось, что этого никогда не было; иногда это вновь всплывало в его памяти, будто это было сегодня.
– Нельо, – услышал он.
Он осторожно поднял голову – он был уверен, что это бред, галлюцинация. Но нет, перед ним действительно стоял его отец. Стоял чуть выше, на скальной ступеньке и улыбался ему так радостно, как никогда.
– Нельо, дай мне руку. Дай.
– Что ты боишься, Нельяфинвэ? – услышал он другой голос, знакомый, насмешливый. Майрон сидел на скале чуть выше, как всегда аккуратный и красивый в своих искрящихся чёрных одеждах; и теперь только Майтимо увидел, как они похожи – а ведь он должен был увидеть это ещё там, в подвале, когда Майрон показывал ему образ его отца.
– Давай руку, Нельо, – строго сказал отец.
Майтимо не посмел ослушаться; он отчаянно прижал к себе искалеченной рукой Фингона; он так боялся, что даже ухватил его зубами за ворот – и протянул левую руку Феанору.
– Нет, Нельо, левую руку не подают. Правую.
– Папа, – сказал Майтимо, – у меня там нет ладони, ты не сможешь ухватиться. Я не могу.
– Можешь, – сказал Феанор. – Дай мне руку.
Майтимо отчаянно вцепился в Фингона пальцами и протянул обрубленную руку отцу —
и почувствовал его горячие, невыносимо горячие пальцы; он увидел горящую ладонь Феанора, он вцепился ему в руку своими пальцами, и отец поднял его наверх.
Он не мог понять, как это случилось: ведь он поднялся не к тому месту, где стоял Феанор – он оказался далеко наверху, там где пропасть уже кончалась, она осталась далеко позади; он и Фингон лежали среди высокой травы, под её серо-зелёными зонтиками среди толстых стеблей, а на месте крепости Мелькора поднимался чёрный пар и тяжёлая пыль.
Светящееся лицо отца склонилось над ним, и он сказал:
– Прости меня, Нельо. Но ты ведь и сам всегда знал, что я не такой, как все эльфы.
– Нет, нет, – ответил Майтимо. – Нет, папа, я ничего не знал. Не уходи, пожалуйста.
– Мне и моему брату… сестре… нам нужно отлучиться, Нельяфинвэ, – сказал Майрон. – Довольно далеко и довольно надолго.
– Твоему брату? – спросил Майтимо.
– Фингон тебе всё расскажет, – рассмеялся Майрон. – Он такой милый, твой Фингон. И, пожалуй, самый разумный из нолдорских королей. Если бы не мой бывший Владыка, мы с ним могли бы справедливо поделить Средиземье.
– До свидания, Нельо, – сказал Феанор. – И пусть Фингон не волнуется за своего отца. Я найду и верну его, чего бы мне это ни стоило.
Огненная пелена разостлалась у него перед глазами; очнувшись, он увидел встревоженное, с покрасневшими глазами, лицо Тургона – и снова потерял сознание.
Под её ногами было разрубленное хрупкое тело подростка-Мелькора – и одновременно это было гигантское облако космической пыли, в котором тускло мерцал коричневым тлением остаток его сознания. Облако холода окружало их, и она стояла на коленях в пустоте. На её вытянутой руке, прикрытый другой рукою, был маленький, как мышь, тёплый комочек: Финголфин. Ему, порождению того мира, который она покинула, нельзя было находиться здесь: он был ни живым, ни мёртвым, навеки застынув в безвременьи. Раньше её любовь создавала звёзды – превращая грозные дальние светила в ласковые, безобидные огоньки на светлом небесном своде, который раскинула она. Теперь вся её любовь сосредоточилась на этом крошечном существе. Она подтянулась к нему; вот Финголфин стал размером с кошку, вот она рядом, такая же, как он. Она обняла его, жалея и одновременно в глубине души немного радуясь: как невыносимо было бы вечно быть здесь, думая о том, как он там, не приходится ли ему снова мучиться, переживая несчастья своих детей или сражаясь с ещё одним обезумевшим айну.
– Элберет! – услышала она вдруг, и её взор окатила волна света. Перед ней стоял светящийся силуэт; он двоился, и снова сливался в одно; она помнила, так часто было в дни до начала Мира.
– Рамандор? – назвала она Макара его старым прозвищем.
– Да, Рамандор и Равенни.
– Или Магрон и Магринта, если хочешь.
Теперь их снова было двое.
– Спасибо, что спасла моего брата, – сказал тот, кого в Арде называли Феанором.
– Верни его обратно, пожалуйста, – попросил тот, кого называли Майроном.
– Возвращайся, прошу тебя, – сказал тот, кто был Феанором. – Мой брат готов был отдать жизнь за то, чтобы ты не уходила. – Он протянул светящуюся руку и в глубинах Пустоты она вновь увидела маленький мир, из которого ушла вместе с Мелькором. – Мы проследим за тем, чтобы Мелькор не вернулся вслед за тобой. Он останется здесь.
– До свидания, Ноломэ! – сказал тот, кто был Майроном.
– Будь счастлив, брат, прошу тебя! – сказал тот, кто был Феанором.
Занавес огня окатил её, и за ним исчезло из виду то, что осталось от Мелькора, а она опять устремилась к своему любимому миру.
Вместе с тем, кого там полюбила.
Майтимо очнулся в постели – свежее бельё, пахнущее медом и липой, мягкая подушка, тёплое одеяло; он почувствовал, что весь дрожит.
Маглор смущённо улыбнулся ему и погладил по руке; Карантир, такой же высокомерный и величественный как раньше, в красном кафтане и хрустящей белой рубашке, поправил одеяло, покачал головой и накинул ему на ноги ещё одно покрывало.
– Этого мало, надо принести грелку! – раздался раздражённый женский голос.
Сначала Майтимо не мог понять, кто это, потом осознал: ведь это же Луиннэтти, – то есть её тело, – а раздаёт указания, как всегда, Куруфин.
– Тебе надо поесть, – ласково сказал Амрод – так же, как он говорил Келегорму, когда ухаживал за ним.
И Келегорм тоже был тут: он сидел в ногах кровати, сжавшись, словно стараясь укрыться от всех и не сводил с него глаз.
Он так любил их всех, что чуть не расплакался; и они все тоже с любовью смотрели на него. «Хорошо, что Кано вернулся», – подумал он, глядя на Маглора.
Вернулся?.. Откуда?
Воспоминания горой обрушились на него; он не мог поверить тому, что видит, не мог поверить, что то, что произошло с ним, было на самом деле – и он испугался, до смерти испугался: неужели всё это там, в пропасти, было сном? Неужели Фингон?..
– Я тут, – Фингон пожал его левую руку, и наконец, Майтимо почувствовал: Фингон сидит рядом с ним, он всё время здесь, и это тёплое у его левого плеча – это его бедро и бок. Майтимо оглянулся: все смотрели немножко неодобрительно. Да, наверно, они хотели, чтобы тут были только они, его братья, но прогнать Фингона они всё-таки не смогли.
– Спасибо, – сказал он, – сейчас, подождите немного, я поем. И мне вправду холодно. Может, грелка и не помешает.
Фингон наклонился, заглянул ему в глаза, и Майтимо, наконец, снова увидел его исхудавшее, потемневшее, но всё такое же прекрасное лицо.
– Майтимо, а у меня кое-что для тебя есть, – улыбнулся Фингон. – Келебримбор нашёл это на развалинах Ангбанда.
Он раскрыл ладони и Маэдрос с ужасом увидел в них выброшенный им обломок короны Мелькора.
– Нет! – с ужасом прохрипел Майтимо. – Нет… нет… я не могу… так нельзя… не надо… – Он хотел было сказать «выброси», но знал, что это не поможет. Дыхание застыло у него в горле.
– Ты с ума сошёл, Финьо! – воскликнул Маглор. – Что ты делаешь! Ты его убьёшь! Майтимо, не бойся, пожалуйста, он просто шутит, как всегда. Там уже ничего нет.
Фингон в подтверждение его слов повернул корону: на месте, где пылал камень, была лишь пустая, оплавленная дыра.
– Да и то, что там было, не было тем, что утратил наш отец. Не было Сильмариллом, – подтвердил Карантир. – Если хочешь, мы сейчас тебе всё расскажем.
====== Глава 50. Начало новой жизни ======
Комментарий к Глава 50. Начало новой жизни upd: БЛИН БЛИНСКИЙ :(
Я ЗАБЫЛА ПРО ПИСЬМО, И МНЕ НИКТО НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛ!!! :(
Перезаливать главу не буду, просто вставлю туда, где оно должно быть:)
Два дня назад
– Майтимо! – воскликнул Тургон. – Майтимо, дорогой мой, я в тебя верил! Я верил в тебя! Финьо!.. – Тургон схватил старшего брата в объятия и поднял – ласково и бережно.
Келегорм бросился к Майтимо, упал перед ним на колени – и застыв, несколько минут держал в своей руке его правую руку и поглаживал пальцы, пока, наконец, Элеммакил не вывел его из оцепенения: он закрыл Майтимо своим плащом, наконец, нащупал пульс и стал звать остальных. Вплоть до этого момента и он, и Келегорм не верили, что Майтимо всё-таки можно найти и спасти: они оба были практически уверены, что тот навсегда исчез под руинами Ангбанда. Про себя Элеммакил считал просьбу Тургона отправиться сюда на поиски братьев Келегорма бессмысленной и опасной и никак не мог понять, на чём основано убеждение Тургона, что Морготу скоро придёт конец – пока они не увидели то, что увидели.
– Это просто телесное и духовное истощение, Келегорм, – сказал Эолет. – Не бойся, твоему брату нужен только покой и тепло, и через три-четыре дня он совсем поправится.
– Спасибо, – ответил тот. Келегорм украдкой оглянулся на Фингона и Тургона. Элеммакил заметил, что Келегорм слегка улыбается, но в это мгновение он сам никак не мог понять, кого же Тургон может так обнимать и целовать, поглаживая по неровным, рваным прядям волос.
– Финьо! – Тургон снова поцеловал Фингона в щёки и в лоб. – Финьо, я сейчас начну реветь. Наверно. Я тебя очень люблю.
– Турьо… – Фингон робко отстранился. – Турьо… постой… подожди. Подожди, пожалуйста. Ты не знаешь. Ты ничего не знаешь. Я… Ты ведь не знаешь, что со мной случилось. Всё это время я…
– Финьо, любимый! – воскликнул Тургон дрожащим голосом, в которым слышались и смех, и слёзы. – Финьо, не говори чепухи. Ты думаешь, я не узнал тебя, когда был в плену там, в Ангбанде? Думаешь, я мог тебя не узнать? Майтимо мог тебя не узнать, Ломион мог тебя не узнать, но я-то, Финьо, я… я знаю тебя с рождения, мы десятилетия жили в одном доме, ели за одним столом… Финьо, я узнал тебя почти сразу. В первый день, когда ты появился в моей комнате. Когда ты начал убираться. Когда доставал из-под кровати огрызки. Когда готовил. Когда я попробовал то, что ты приготовил. Да, пусть я видел не тебя, пусть ты не признался мне, пусть ты назвался Гватреном, пусть на твоём месте я видел кого-то другого, почти незнакомого, но я же знал, что это ты! Во всём, кроме внешности и голоса, это был ты. И твой голос иногда становился почти прежним, милый Финьо. Я даже своему сыну дал имя, Гилфанон, «Рождённый под белым покровом», думая о тебе. О том, как ты всё время там защищал меня, рискуя собой, как решился всё-таки выручить меня и моё нерождённое дитя… Я просто… – он, наконец, судорожно всхлипнул, – я просто очень боялся узнать, как ты на самом деле выглядишь. Я видел, что ты ходишь с тростью, видел, что тебе тяжело. Я думал, всё гораздо хуже. Тогда, когда мы с тобой расставались в лесу, помнишь? – я всё-таки оглянулся и увидел тебя. Увидел сначала твои руки, потом – тебя самого в обрывке завесы Мелиан. Гортаур мог скрыть тебя от всех, даже от Мелькора – но перед завесой Мелиан даже он был бессилен: он не знал, как она устроена. Я понял, что был прав, что ты в плену и что тебя надо спасать.
Фингон ничего не мог сказать и безудержно плакал, обнимая брата.
– Прости, что я согласился оставить тогда тебя и своих детей, – выдохнул Тургон. – Но у меня не было другого выхода. Когда ты мне объяснил, что остался здесь ради отца, я понял, что вытащить тебя отсюда одного не удастся. Ты сам не уйдёшь.
– Когда… – выговорил Фингон, – когда, что я тебе объяснил?
– Я спросил тебя, почему ты стал служить Гортауру. Ты ответил, что подумал бы обо мне плохо, если бы я на твоём месте не поступил бы так же. Если ты так мне сказал, это могло означать только одно: ты поступаешь так ради нашего отца – или брата: тогда я не знал, что и Аракано там, но теоретически такое можно было предположить. Обратиться к тебе, как к Фингону, я боялся даже наедине и за стенами Ангбанда: нас могли подслушать. Но я знал, что ты не будешь лгать мне ни при каких обстоятельствах, даже изображая из себя кого-то другого. Тогда я понял, что должен выбраться любой ценой, и что единственный способ освободить тебя из этой клетки – разломать её совсем. Я не знал, – Тургон вздохнул, – не знал, кто держит в плену отца. Если тот, ради кого ты остался там, был в руках Мелькора, практически никакой надежды не было. Но ты не раз говорил мне, что служишь Гортауру, а не Мелькору. Я пришёл к выводу, что, во всяком случае, твоя жизнь зависит от Гортаура, и с очень большой вероятностью от него же зависит и жизнь отца, поскольку если бы отец был в руках Мелькора, у тебя вряд ли была бы хоть какая-то надежда на то, что его оставят в живых или хотя бы перестанут мучить, и ты вряд ли согласился бы стать одним из слуг Мелькора и Саурона. Сломать клетку можно было, только посеяв раздор между Сауроном и Мелькором. Может быть, Финьо, когда ты обратился к Саурону, чтобы родить ребёнка, ты был так озабочен своими личными проблемами, что ни о чём не думал, – Тургон всё-таки не удержался от такой шпильки в адрес брата, – но я, когда он проделывал всё это со мной, был потрясён его силой. Я решил, что на такие перемены в теле Детей Илуватара способны только Валар. И я стал надеяться, что он всё-таки сможет противостоять Мелькору, если я докажу ему, что Мелькор не рассказывает ему всё, что знает о Сильмариллах. Больше всего на свете Майрон не любил, когда его держали за дурака.
– Ты нарочно старался столкнуть его с Мелькором? – спросил Фингон. – Всё время намекал, что Мелькор его обманывает?.. Нарочно? Но ты же понимал, что Майрон может погибнуть?..
– Он знал, что делает, Финьо, – сказал Тургон. – Майрон знал, с кем имеет дело лучше, чем кто-либо из нас. Я надеялся, что они убьют друг друга, но так, как получилось, – ещё лучше. Возможно, мы снова потеряли нашего отца – я не верю, что навсегда – но отец, надеюсь, увидел, как осуществилось то, чего он хотел: Мелькор пал. Вижу, Финьо, ты недоволен мной. Ты тоскуешь по отцу и думаешь, что мог бы его спасти. Нет, не мог: он вряд ли бы тебе это позволил. И тебе жалко Майрона. Ты, наверное, считаешь меня неблагодарным, раз для меня и для тебя всё обошлось. Но подумай сам, для скольких наших друзей и родных всё кончилось очень плохо. – Он вздохнул. – В каком-то отношении я действительно могу быть благодарен Майрону: я никогда не думал, что могу начать жить заново, что я когда-нибудь снова буду не один и что у меня будут любимые сыновья. Ну, может быть, и дочь опять когда-нибудь появится.
– Я тоже способствовал этому, Турьо, – вздохнул Фингон. – Я понял, что ты захочешь, чтобы убийца Финвэ был наказан, и мне очень хотелось, чтобы ты узнал правду, чтобы хотя бы не подозревал меня, когда выяснится, что я там был – а что теперь это всплывёт, я уже не сомневался. Я не мог действовать прямо, поскольку поставил Майрону условие – я служу ему, но ничего не рассказываю о своей прошлой жизни, о своих родных или подданных. Я оставил Майрону анонимное письмо, в котором намекнул, что не всё так просто, и что к гибели Финвэ были причастны несколько его родных. Думаю, он всё понял (хотя и допускал, что письмо мог каким-то образом оставить ему ты), и с того момента правда должна была открыться непременно…
Они все отъехали подальше и разбили палатку у дороги. Маэдрос всё ещё был без сознания, и Эолет посоветовал до утра оставить его в покое.
А на следующее утро к домашним Тургона присоединились вернувшиеся из гостевания у Келеборна Амрод, Финдуилас и Куруфин с Луинэтти.
– Давай, правда, отвезём Майтимо к тебе домой, Турьо, – сказал ближе к вечеру Амрод. – Почему же Нельо и Кано ни слова нам не сказали об этом путешествии – что за безумие! Я до сих пор не очень понимаю, что тут случилось, но ведь Ангбанда больше нет – значит, и Мелькора тоже?.. А где же Сильмариллы? Что нам теперь делать?
– Мелькор исчез, – кивнул Тургон, – и, надеюсь, насовсем. Я был достаточно близко, поскольку я после того, как уехал из Гаваней, уже понимал, что может случиться, а когда я узнал, что Кирдан и Гельмир поехали сюда с твоими братьями, у меня уже исчезли все сомнения. Я так рад за Майтимо. Но где же… – Он беспокойно оглянулся, но тут же с облегчением вздохнул: на дороге показался Маглор.
Маглор был не один. Увидев старую, потрёпанную палатку Амрода, он радостно бросился к ним, но ему навстречу вышел Элеммакил, который, ко всеобщему удивлению, сбил Маглора с ног мощной оплеухой.
– Элеммакил, прошу тебя, перестань! – прикрикнул на него Тургон.
– Ещё чего! Мерзавец! – закричал Элеммакил и ещё раз пнул Маглора изо всех сил.
– Что такое! – воскликнул Маглор, стирая кровь с губ рукавом. – Что я тебе сделал?
– Ты, конечно, опять не помнишь, кто я такой, да?! Не помнишь?
– Почему, – удивился Маглор, – конечно, помню! Ты Элеммакил, брат моей жены.
Сейчас
– Подожди, Кано, но где же твой камень? Где тот, второй обломок короны? – спросил Маэдрос у Маглора. – С ним-то что случилось? Вы сказали, что в короне Моргота не было Сильмариллов?! Как же… я же сам видел…
– Я отказался от него, как и ты, – ответил тихо Маглор. – Бросил в море. А потом…
– Привет, – Маглор пришёл в себя и услышал голос Гельмира.
Перед ним сидел тот самый юноша, которого он видел в Валиноре в обществе Тургона: улыбчивый, немножко сонный, с наивным взглядом больших голубых глаз. Он похлопал Маглора по руке и всё тело эльфа словно бы качнула тяжёлая волна.
