Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)
Фингон встал и ушёл, не глядя на Тургона и на потрясённых эльфов.
– Не ожидал, что Фингон тебя пожалеет, – сказал Эолет.
– Ну вот, – ответил Маэглин. – Сам не ожидал. А… а матушка как? – спросил он тихо. – Мне дядя Аракано сказал. Мне хоть посмотреть на неё можно?
Эолет и Тургон переглянулись. Оба боялись одного и того же: если Аредэль увидит Маэглина, она всё-таки может его вспомнить – как и всё остальное.
– Я против, – заявил Эолет, – но спроси у Эолина. Я один такое решать не могу.
– Папа, она ведь не против теперь остаться с тобой, или как? Я ведь могу её с тобой оставить? А, папа?
– Можешь, – кивнул Эолет. – Мы с ней хотели бы уехать куда-нибудь подальше. Ей сейчас нравится жить в лесу. Поживём отдельно, пока всё не успокоится. Может быть, тогда можно будет вернуть ей память. Но я думаю, для этого должны пройти годы, Маэглин. Прости.
– Ну ладно, – сказал Маэглин, – тогда я пошёл. Дедушка сказал – мне надо найти Даэрона.
Никто не понял, что он имел в виду.
Майтимо увидел, что Фингон, опираясь на подлокотники кресла, оглядывается по сторонам, и вдруг понял – он ищет свою трость.
– Возьми меня под руку, – сказал он. – Потом я тебе сделаю новую трость, хорошо?
За эти дни Майтимо не раз вспомнил Финрода; вспомнил, как он сам тогда, в Амане, удивлялся, как тот может любить хромую, изувеченную Амариэ. Вспоминал, как дедушка Финвэ, объясняя ему, что такое болезни, рассказывал, как ещё в Эндорэ убил больного, хромого оленя и как, несмотря на голод, не стал его есть – было противно. И как в последние годы в глубине его души всё больше и больше зрело отчаянное желание – вернуть Фингона любым, действительно любым – увечным, изуродованным, обездвиженным, и посвятить всю жизнь заботе о нём…
Гил-Галад ещё раз обнял их обоих; он приехал лишь пару часов назад, утром, и у него пока не было возможности побыть с родителями.
– Матушка, – сказал Гил-Галад, – я так хочу тебя поблагодарить. За спасение Арголдо.
– Да ладно, – отмахнулся Фингон.
– Я сразу понял, что это ты, – настаивал Гил-Галад.
– Как же это? – спросил Майтимо.
– Я ведь тогда, в Гаванях, был внизу башни, – пояснил Фингон. – Было практически темно, но вверху, на башне, горели огни – в комнате Маэглина и в комнате Аракано, я как раз смотрел туда, хотел хоть мельком увидеть брата ещё раз. И тут я услышал шум наверху, а потом Финарфин вышвырнул Арголдо с балкона. Я перепугался до смерти: мне сначала показалось, что это ты, Гил-Галад. Потом я увидел, что это твой друг. Он уцепился за какую-то трещину в стене, но я видел, что он сейчас упадёт. Башня выше второго этажа была деревянная; каменная кладка начиналась где-то на фут ниже того места, где он повис. Мне не пришло в голову ничего лучше, как выстрелить из лука ему в ноги – чтобы удержать на стене. Стрелять выше, в руку или плечо, я побоялся – ведь уже была ночь. Днём я мог бы: ему было бы очень больно, но у него был бы шанс выжить. Одна стрела попала выше, другая всё-таки прибила к стене его сапог… Я хотел побежать во дворец и позвать на помощь, даже рискуя выдать себя, но тут появились вы с Гельмиром.
– Да, – сказал Гил-Галад, – он немного поцарапался и вывихнул ногу, но зато не разбился. И по тому выстрелу я понял, что это ты. Я не знал, как ты теперь выглядишь – хотя и знал, что ты жив.
Майтимо отвёл глаза. Он понимал, что всё не могло быть иначе, но в глубине души у него всё-таки таилась печаль. Он готов был проклясть и Фингона, и Гил-Галада за то, что никто не сказал ему, что Фингон жив – и не знал, что было бы для него самого больнее и горестнее: думать, что Фингон погиб или знать, что он жив и навеки остался в полудобровольном, как он сам теперь понимал, плену.
– Да, вы с Гортауром действительно всех обманули, – сказал Майтимо, чтобы скрыть волнение. – Он выдавал тебя за Гватрена и за Квеннара…
– Так я и есть Квеннар, – сказал Фингон. – Квеннар Исчислитель – это я. Это мой псевдоним.
– Как это?! – Майтимо помотал головой. – Не верю! Не может быть!
– Да, Майтимо, это я, – Фингон улыбнулся и развёл руками. – Я очень любил говорить о былом с Перворожденными эльфами и с Валар. А у нас в семье никто не интересовался историей Арды, кроме Феанора. Мне всегда было за себя как-то неудобно, и поэтому я выбрал себе псевдоним – «Квеннар», «Рассказчик».
– Подожди, так это тебя имел в виду Финарфин? – воскликнул Майтимо. – Он сказал – «догадайся, с кем Феанор обменивался записочками…»
– Боюсь, что да, – смущённо улыбнулся Фингон. – Сначала я боялся Феанора, но когда он понял, что я действительно разбираюсь в том, о чём пытаюсь писать, мы стали общаться на равных. А Гортаур был прав, Финарфин всегда во всём видел какую-то пошлость. Мы с Феанором стали друзьями, несмотря на разницу в возрасте и на его тяжёлый характер. У самого Феанора никогда не было терпения написать пространное сочинение, зато он помог мне привести в порядок мои заметки. Боюсь, что чтение их отчасти пробудило в нём воспоминания о прошлой жизни – хотя, конечно, рано или поздно это всё равно случилось бы. Никто не знал о том, что «Анналы Амана» и некоторые другие исторические труды написаны мной – только отец и Тургон, из твоих братьев – Карантир и ещё пара знакомых, в том числе Пенлод. Ну, и Маэглин, конечно, всегда это знал, поскольку я обучал его довольно долго и не мог от него скрыть ни своих знаний, ни того, что некоторые из книг, по которым он учился, написаны мной…
Этим вечером они снова остались одни. Это никого не смущало; не смущало теперь уже и их самих, хотя за окном они слышали чьи-то голоса, смех, пение. Их обоих только радовало, что это голоса тех, кого они любят.
Все эти дни Майтимо обращался с ним бережно, как со стеклянным. Он кормил его, переодевал, даже мыл; как ни уверял его Фингон, что уже давно в состоянии сам заботиться о себе, ему, в конце концов, пришлось сдаться. Но всё-таки он должен был признаться перед самим собой, что эта физическая забота, это тепло, эти лёгкие, ласковые прикосновения успокаивали его. Больше не повторялось страшных, тяжёлых сцен, какие были у них в первые два-три дня, когда Фингон к несказанному ужасу Майтимо попытался тайно покинуть всех и уйти.
Майтимо пока не зажёг света; он был рядом, встал на колени у постели и спросил:
– Я хотел у тебя узнать… просто хотел знать, не – не случилось ли с тобой там чего-то плохого…
Фингон понял, что он имеет в виду и ответил – резче, чем хотел:
– Нет, меня никто не насиловал, если ты это имеешь в виду. Можешь не ревновать. Я же знаю, какой ты ревнивый.
– Я не ревнивый больше, – ответил Майтимо. – Больше нет.
– Ты, наверно, хочешь знать, был ли у меня за это время ещё кто-нибудь, да?
– Нет, не хочу, – сказал Майтимо. – Про то я спросил просто потому, что если… если так, я просто… просто пожалел бы. Вот и всё. Просто хотел пожалеть.
– А если бы кто-то был? – спросил Фингон.
– Если бы ты полюбил другого, мне бы… я бы… Я бы своими руками расстелил для вас ложе любви и усыпал бы его цветами.
Фингон хотел было рассмеяться, но звук застрял у него в горле. Он понял, что Майтимо говорит серьёзно.
– Понимаешь, я просто хотел бы всегда видеть тебя живым и счастливым, больше ничего. Ты можешь на меня рассчитывать. Я всё, что угодно для тебя сделаю. Ты же знаешь, теперь я свободен, поэтому можешь мне верить. Просто позволь мне сопровождать тебя. Везде быть с тобой, чтобы помогать тебе. Служить тебе. Прошу.
В ответ Фингон просто обнял его. Через какое-то время он смог прошептать:
– Нет, нет, не думай, никого кроме тебя у меня нет и за всю мою жизнь не было. Просто я…
– Просто ты иногда любишь меня помучить, я знаю, – Майтимо коротко и счастливо рассмеялся.
– Не надо так говорить! – воскликнул Фингон.
– Ты можешь со мной делать всё, что угодно, ты же знаешь, – ответил Майтимо.
– Тогда пока просто помоги мне согреться, – вздохнул Фингон. – Всё время мёрзну, ничего не могу с этим поделать.
Майтимо лёг рядом, обнял его, укрыл; Фингон вздрогнул, когда всё его тело охватило сладкое, почти невыносимое тепло, прижался к любимому и уснул.
Шли недели; Карантир и её супруг Гватрен решили отправиться к тому месту на северном побережье Эндорэ, где родился и вырос Гватрен, и Нерданэль – к большому огорчению остальных детей – решила, что будет жить с дочерью. Тургон вместе с бывшими пленниками из Гондолина отправился в дальнюю поездку к руинам города – чтобы решить, можно ли снова поселиться там (и хотят ли они этого) или можно обосноваться где-то рядом. Маэдросу, откровенно говоря, показалось, что Фингон вздохнул с облегчением: в его отношениях с братом всё равно продолжала ощущаться некоторая неловкость. Маглор и его жена так трогательно заботились об Элронде и Элросе, что Майтимо уже стал волноваться: когда же они соберутся завести собственных детей, как они того хотели, и что же с ними будет, когда вернутся Эарендил и Эльвинг?
Майтимо, конечно, хотелось, чтобы Фингон поправился, но и сам Фингон, и Натрон, который был более-менее в курсе того, что с ним произошло, говорили, что на это понадобятся годы. Он готов был ждать сколько угодно – и ему не нужно было ждать, ибо Фингон был с ним, и он ничего больше не желал.
Они были бы полностью счастливы, если бы не воспоминания и мысли о Финголфине.
– Я правда могу отпустить тебя одного? – тревожно спросил Майтимо. – Куда ты пойдёшь?
– Хотел пойти к реке, там, на востоке. Найнет говорит, там высокий берег и красивый вид.
– Не забудь трость, пожалуйста! Не подходи к берегу, прошу тебя. Может быть, я провожу тебя хотя бы до большого дуба? А, Финьо? – умоляюще спросил он.
Фингон рассмеялся и провёл рукой по его рыжим волосам.
– Хорошо, как хочешь! Но не дальше!
На берегу реки Фингон и увидел их.
Там сидела черноволосая девушка с алой лентой в короткой толстой косе, а рядом с ней спал юноша-квенди с длинными волнистыми чёрными волосами.
Он не узнал его сначала: Фингон почти не помнил отца таким юным. Однажды отец, смеясь, взял его на руки: наверное, тогда он сам был совсем маленьким, года два-три: тогда у него было такое лицо, нежное, смеющееся.
Она положила руку ему на лоб и посмотрела на Фингона.
Это было так странно – это одновременно была его мать и не она. «Это как если бы у матери была старшая сестра, только весёлая», подумал он.
– Отец, – прошептал Фингон.
– Он спит, – сказала Варда. – Он очень устал, Фингон. Твой отец слишком многое пережил. Он придёт в себя. Прости меня, пожалуйста! – воскликнула она.
– Это ведь ты была в облике Кирдана, правда?.. Кирдан… он вообще когда-то существовал?
– Новэ? Да, – ответила Варда, – Новэ, или Кирдан Корабел действительно был королём фалатрим, но он утонул много лет назад. Они отправились в дальнее плавание на север, к далёким льдам. Их корабль начал вмерзать в лёд, и Кирдан хотел спуститься вниз, чтобы попытаться его вырубить. Он поскользнулся и упал за борт – ударился головой об лёд и погиб мгновенно. Его тело ушло на дно. Я как раз случайно наблюдала за ними, и мне стало так жаль его спутников! Они метались по кораблю и не могли понять, куда он делся. Я решила принять его облик, чтобы они хотя бы смогли добраться до дому и не погибли тут, в ледяной глуши. Я добралась с ними до Средиземья, и я очень к ним всем привязалась. Мне не хотелось с ними расставаться. Вот так я и превратилась в Кирдана Корабела. Расстояние между Валинором и Средиземьем для меня ничего не значило; Кирдан и раньше любил путешествовать один, и пешком, и на своем корабле, так что мои отлучки никого не удивляли. Потом, правда, я решила носить бороду, как у Младших Детей Илуватара, – поскольку даже в этом облике кое-кто мог меня узнать, особенно Перворожденные эльфы, такие, как Эол или Татиэ. Эол рассказал обо мне твоему брату Тургону, так что с некоторых пор он тоже это знал…
Фингон не мог оторвать глаз от невероятно юного лица безмятежно спавшего Финголфина.
– Ты правда так любишь моего отца? – сказал Фингон. – Майтимо рассказал мне о том, как вы познакомились… То есть я понял, что это ты приходила к нему в дом Финвэ. Ты тогда в первый раз увидела его?..
– Понимаешь, Фингон, – ответила она тихо, – мы, Валар и те майар, что обитали в Амане – все тогда вели себя, как дети. Нам было просто очень интересно то, что происходит у вас в семье. Я не поняла, что случилось с Мириэль, но всё это было очень странно. Любопытно. Я обсуждала это с Румилем и с другими старшими эльфами, в том числе с Имином и Иминэ, первыми ваниар, которые до сих пор живут в Амане. Румиль считал, что твой отец – Финарфин тогда ещё не родился – должен быть… ну я не знаю, как сказать, чтобы это не прозвучало обидно – что он должен быть неполноценным. Что у Финвэ не хватит сил, чтобы зачать дитя от ещё одной женщины. Мы думали, что с ним делать. Манвэ вообще задавался вопросом, следует ли считать его разумным существом.
– Не может быть, – растерянный Фингон присел рядом с ними. – Ведь отец такой… я не знаю, он такой сильный, красивый; он ведь на самом деле умный, просто очень скромный и не хочет хвалиться, и часто молчит, когда мог бы что-то сказать. Он…
– Я знаю, Фингон, – ответила она. – Теперь я знаю. Мы боялись, что он будет завидовать брату, что попытается ему повредить. Боялись, что Феанор погибнет… как это случилось и с нашим братом Макаром.
– Значит, Карнистир был прав, – сказал Фингон. – Вы подозревали моего отца в злых намерениях потому, что для вас это было уже знакомо.
– Я решила поговорить с ним. Притвориться одной из нолдор. Узнать, что он чувствует на самом деле по отношению к брату. Твой отец, конечно, быстро догадался, что я не квенди, но решил, что я – одна из майар Аулэ, друзей Феанора. Я пришла к нему, и… Понимаешь, Фингон, он оказался самым добрым, самым чистым существом из всех, кого я знала. И эльфов, и айнур. Мне хотелось говорить с ним всё больше и больше. Я с трудом ушла в тот вечер, когда его позвали в дом. Я пришла на следующий день и проговорила с ним до вечера. Он рассказал мне о себе всё. Рассказывал, как он обижен на Финвэ за то, что тот не говорил ему, что у него есть брат. Я поняла, что он чувствует, что к нему относятся, как к какому-то… недоделанному, и очень страдает от этого. И потом я осознала, что мне не следует больше его видеть. Я поняла, что люблю его, Финьо. Я впервые поняла, что это такое. Манвэ был мне другом, у нас всё было общее, мысли, чувства, всё, но я полюбила Ноло. И я продолжала любить его всё это время.
– Мне трудно будет к этому привыкнуть, – сказал Фингон.
Он встал – встал с трудом, у него не было с собой трости: Фингон всё-таки ухитрился тайком оставить её там, на тропе, за дубом – хотел попробовать походить без неё.
Она, заботливо положив голову Финголфина на свой платок, тоже встала.
– Прости меня, Финдекано, – снова сказала она. – Мне нечем искупить свою вину перед тобой и твоими братьями и сестрой. Разве что… Ты знаешь, Майрон попросил твоего отца, чтобы через полгода он снял с твоей ноги штифты, и сказал, что решётку на голове можно убрать уже сейчас. Но думаю, можно обойтись без этого.
Она обняла его.
Он хотел было воскликнуть – «нет, не надо!» – но не успел.
Послышался страшный, чудовищный звон, звон, который разнёсся по всему Средиземью, а может быть, был слышен и в Амане.
От боли Фингон на мгновение перестал существовать; он умер бы, если бы это длилось больше, чем доля мгновения, но это действительно было лишь мгновение. Он почувствовал в это мгновение, как треснули кости её рук, почувствовал щекой, как на мгновение исказилось лицо.
Варда отпустила его и осторожно сняла с его головы серебряную решётку-шапочку, потом нагнулась и сняла штифты, удерживавшие его ногу. Было почти не больно.
Фингон ощупал себя, провёл рукой по волосам, которые – хотя и по-прежнему короткие – сейчас показались ему уже снова тугими и густыми.
И тут вдруг он покраснел, взглянул на неё и сбивчиво спросил:
– Когда родился мой сын, Майрон изменил моё тело… потом я стал прежним, до того, как меня искалечили, а сейчас – сейчас я, кажется, такой, каким меня сделал Майрон. Когда у меня родился сын. Я не то чтобы… – Он смутился и замолчал и с удивлением увидел, что она тоже смущена.
– Awākyar-ā, Spindekāno (извини, Финдекано), – выговорила она. От растерянности она перешла на праэльфийский язык, который, конечно, был ему понятен. – Просто мне так было удобнее…
Он ничего не сказал, но подумал:
«Почему же так удобнее? Что она хочет сказать? Я сама такая? Или: мы все такие?» – но вслух этого, конечно, не произнёс.
– Ну ладно, беги домой, дитя, – сказала она, – отец навестит тебя, когда проснётся и придёт в себя.
И он действительно побежал, он бежал изо всех сил, пока не добежал до дома, не увидел недоумевающего и испуганного Майтимо, который только что нашёл оставленную им трость и собирался бежать за ним, не подхватил его, такого высокого, большого и тяжёлого, и не поднял в воздух, и не закружил. А Майтимо не отрывал взгляда от его лица, которое снова стало совсем прежним, совсем родным и милым.
– Ах, Майтимо! – воскликнул он. – Ах, Майтимо!
И ничего больше сказать так и не смог.
Awākyar-ā, на мой взгляд, должно быть праформой квенийской основы avatyar– «прощать».
Впереди ещё одна маленькая глава своего рода романтической комедии и эпилог со странноватым флаффом;)
====== Глава 51 и последняя, из которой мы узнаём, что Маэдросу больше никогда не придётся охотиться ======
He, like Melkor, practically never is seen or heard of outside or far away from his own halls and permanent residence. Why is this? For no very profound reason.
J.R.R. Tolkien
Его (Манвэ), как и Мелькора, практически никогда не видно и не слышно вне или вдали от его собственных залов и постоянного места жительства. Почему бы это? Да без особых причин.
Дж.Р.Р. Толкин
Элеммакилу показалось, что за последние два дня, с того момента, когда Келегорм понял, что братья простили его, приняли и не держат на него зла, ему стало настолько лучше, что раньше на это потребовалось бы несколько недель или даже месяцев.
Сейчас они обедали. Келегорм влюблённо смотрел на старшего брата и даже на какое-то мгновение перестал есть.
– Послушай, – обратился он к Маэдросу, – давай поедем на охоту завтра! Или сходим. Я хожу пока не очень быстро, но тут есть хорошие места…
– Как, – вскинулся Элеммакил, – ты опять будешь убивать бедных зверюшек, Тьелко?
– А что, нельзя? – недоуменно воззрился на него Келегорм. – Ты что, сам никогда не охотился?
– Да, но… – Элеммакил замялся.
– Ну ты ведь мясо ешь? – спросил, смеясь, Келегорм, и вдруг осознал: нет, Элеммакил не ест мяса! Там, в Ангбанде, Элеммакил готовил блюда из яиц, но мяса на их столе никогда не было. Келегорм относил это за счёт того, что мяса там просто нельзя было достать, но и потом, когда они жили в доме Аредэль, а потом – у Найнет и Элринг, Элеммакил не готовил мясные блюда, отказывался разделывать туши животных, которые ему приносили, отговариваясь неумением, и под разными предлогами никогда не клал куски мяса на свою тарелку.
Келегорм потряс головой: нет, это уже как-то совсем странно!
– Элеммакил, но почему?
– Понимаешь, Тьелко, мне столько лет пришлось стоять на страже врат Гондолина. Пришлось лишать жизни детей Илуватара – и Старших, и Младших. Убить нескольких невинных людей и охотников-синдар, чтобы сохранить нашу тайну. Я истерзался, месяцами не мог ни спать, ни есть. Только и думал о том, что их, может быть, ждали дома дети или отец с матерью. Но отказаться у меня не получилось: Тургон сказал, что только мне, своему двоюродному брату, может доверить эту обязанность. Я потом решил, что могу сделать с этим только одно – перестать убивать тех, кого я могу не убивать: животных. Мне стало чуть легче. Я потом поделился этим с Фингоном, он меня поддержал, и он думает так же.
– Да, – ответил Фингон, – с некоторых пор я тоже перестал убивать животных.
Майтимо в удивлении развёл руками. Да, он замечал, что Фингон отдельно готовит для себя овощи (и очень вкусные), да, он обижался, когда Фингон отказывался ехать с ним на охоту, отговариваясь занятостью и усталостью, но… как же он мог совсем этого не понимать?!
– Прости, Майтимо, – Фингон улыбнулся ему, извиняясь, – я, наверное, буду в этом вопросе согласен с Элеммакилом. Заставлять тебя самого бросать любимое развлечение я не буду, но, надеюсь, моё собственное решение тебя не слишком огорчит.
– Ты знаешь, Финьо, – сказал Маэдрос, поцеловав ему руку, – я думаю, что это не очень большая плата за то, чтобы всё время быть с тобой.
– Да, я тоже так думаю, – храбро поддержал его Келегорм и посмотрел на Элеммакила. – Раз тебе так неприятно, не буду больше убивать зверюшек.
– Ладно тебе, Тьелко, ты не выдержишь, – Элеммакил шутливо хлопнул его по плечу.
Келегорм вспомнил жуткие голоса и предсказания птиц в зимнем лесу: «Келегорму Светлому больше никогда не придётся ездить на охоту!.. Ты видел эльфа в жёлтом кафтане с красным поясом?..» – говорили они о Гватрене – о Фингоне. – «Если он ещё раз встретится с рыжеволосым, тот тоже больше никогда не сможет ездить на охоту!».
Ну кто бы мог подумать, что предсказание сбудется так буквально – и окажется таким безобидным!..
Тургон вернулся к ним совсем прежним – собранным, сдержанным и деловым. Фингон был рад, что у брата всё хорошо, рад, что они теперь снова разговаривают друг с другом: но всё-таки в глубине души Фингон его побаивался. Он думал, что за то время, пока он общался с ним как Гватрен, у Тургона в душе наверняка накопились какие-то обиды, что несмотря на счастье от того, что он, Фингон, всё-таки выжил, у Тургона есть за что его осудить. И на второй день после его приезда, за ужином опасения всё-таки оправдались.
– Мне нужно с тобой очень серьёзно поговорить, – сказал Тургон старшему брату. – Без свидетелей.
– Да, конечно, а где? – спросил Фингон.
– Там за берёзами есть старая баня, там нам никто не помешает, – ответил Тургон. – Сразу после ужина пойдём и поговорим.
Майтимо с тревогой смотрел на них. Уже спускалась ночь, к невысокому крыльцу подкрадывался белый туман. Вид у Фингона был такой виноватый и обречённый, что Майтимо хотелось подбежать к нему, схватить и утащить в дом. Но он покорно последовал за Тургоном. Майтимо трудно было даже представить, насколько виноватым Фингон должен себя чувствовать перед братом, поэтому он не пытался отговаривать его от этой беседы, но…
– Если честно, я боюсь за него, – прошептал Майтимо.
– Да, – сказал стоявший рядом Пенлод, – Туринкэ, – он смутился за то ласковое имя, которым он называл Тургона, – то есть Турьо… Он иногда такой серьёзный…
– Я с ума буду сходить, – сказал Майтимо, когда они скрылись за деревьями.
– Ну пойди послушай, – шепнул ему Пенлод.
– Нет, ну что ты, это некрасиво! – воскликнул Майтимо.
– Вообще-то мне тоже не по себе, – признался Пенлод. – А тебя они не будут так бранить, как меня, если увидят. Тургон тебя любит.
Майтимо незаметно прокрался вдоль дома, пробежал вдоль лужайки и пролез между двумя парами сросшихся берёз. Перед ним была чёрная, старая постройка, которая была сравнительно новой, когда Тургон и Пенлод только перебрались сюда. У него колотилось сердце не только от страха за Фингона – он боялся услышать из уст Фингона что-то плохое о себе. Все эти дни он отчаянно старался вести себя с ним как можно лучше, каждый час, каждую минуту – но вдруг этого всё-таки окажется недостаточно?..
Он подошёл к слабо освещённому окну, прислушался – и услышал возмущённый голос Фингона.
–…Не могу поверить, – как это может быть приятно! О чём ты?..
– Но Финьо, неужели вы таким ни разу не занимались? Мне кажется, вы с ним так давно вместе… – недоуменно сказал Тургон.
– Сарафинвэ!!! – воскликнул Фингон. Майтимо знал его так хорошо, что услышал, как он мучительно, до слёз краснеет. – Прекрати! Ну как тебе не стыдно!
Как и у детей Феанора, у детей Финголфина тоже были отцовские имена, включавшие имя деда. Но если Феанор заставлял детей всё время употреблять эти имена, называть ими друг друга и подписываться «Нельяфинвэ», «Канафинвэ» и так далее, то Финголфину это всё не слишком нравилось. У них дома эти имена можно было услышать только тогда, когда дети вели себя очень плохо. Майтимо лишь дважды слышал отцовское имя Тургона – Сарафинвэ, а как Финголфин назвал Фингона, он так никогда и не узнал: Фингон никогда никого не огорчал так сильно, чтобы его называли каким бы то ни было «Финвэ».
– Я понимаю, – Тургон горько вздохнул, – ты на меня так обижен… Не хочешь со мной говорить о супружеских делах.
– Ну ладно, – ответил Фингон, – давно, один раз, у нас было что-то похожее, но мне совсем не понравилось, и больше такого не было.
Тургон стал что-то шептать ему на ухо совсем тихо, Фингон так же тихо ответил ему, и Тургон воскликнул:
– Ах, да ладно, но ведь это совсем не то! Я же вообще говорю о другом: он хоть умеет доставить тебе удовольствие как женщине?
Майтимо застыл на месте: он чувствовал одновременно и стыд, и возбуждение.
– Ты что, Турьо, мы ведь только два раза были вместе таким образом, – сказал Фингон, – перед тем, как родился Артанаро. Я ничего такого и не почувствовал. Да и откуда бы нам уметь что-нибудь подобное?.. Может быть, если бы Майтимо знал, что со мной… что я теперь не такой, как другие мужчины, он бы вспомнил что-нибудь, что ему отец советовал…
– Серьёзно?! Два раза? Так вы ничего не знаете?! Не ожидал, – сказал повеселевший Тургон, – так я тебе сейчас всё расскажу…
– Тебе-то кто рассказал, Турьо?
– Найнет, ну и Элринг немного рассказывала, – сказал Тургон, – и все у нас очень хорошо.
– Как хорошо? – недоверчиво поинтересовался Фингон.
– Так хорошо, – сказал Тургон не без самодовольства, – что я стал кричать, и прибежали мои хозяйки. Хорошо что ребенок был ещё маленький.
– Больно?! – Фингон ужаснулся.
– Совсем наоборот, – Тургон подобрался к нему, обнял и снова что-то зашептал.
– Ох, нет, Турьо, я же не могу попросить о таком Майтимо! – воскликнул старший брат.
– Но ведь он же так любит тебя…
– Я не посмею его попросить! И вообще всё это какой-то неприличный разговор! Я…
– Ну прости, Финьо, – умоляюще сказал Тургон, – я же от души. Хотел, как тебе лучше. И с кем мне ещё об этом всём поговорить, как ты думаешь? Мы ведь с тобой в известной мере в одинаковом положении. Я думал, ты меня поймёшь.
– И ты прости, – Фингон поцеловал его в лоб. – В общем, я не против, но мне пока просто почти нечего рассказывать!
– Ну тогда я тебе всё расскажу, – сказал Тургон. – С самого первого раза.
Смущённый Майтимо наконец, нашёл в себе силы уйти. Не дойдя до дома, он сорвал и приложил к своим щекам два больших, мокрых от росы кленовых листа – у него всё лицо горело. Отдышавшись, он поднялся на крыльцо. Хорошо, что было уже так темно, что Пенлод почти его не видел.
– И о чём они там говорят? – шёпотом спросил, не выдержав, Пенлод.
– Это просто очень личное, – сказал Майтимо. – Тургон совсем не собирался его ругать. Просто хотел, как бы сказать… поделиться.
– Ясно, – вздохнул Пенлод, и вдруг сказал: – Ну вообще-то я тоже готов поделиться, если хочешь.
– Может быть, – Майтимо провёл рукой по лбу, стирая испарину. – Обязательно. Да. Когда всё немного утрясётся.
Нерданэль и Карантир застыли в восторге перед открывшимся им величественным зрелищем – серое, тёмное небо; тяжёлые, тускло серебрившиеся, как жидкий лёд, волны северного моря, огромные коричнево-жёлтые скалы, низкий кустарник и кривые деревья. Над волнами носились птицы; где-то неподалёку от берега на мгновение высунулась круглая мордочка тюленя.
Гватрен отошёл чуть поодаль от них, присел на камень. Он ощупал шершавую поверхность; ему подумалось, что здесь он, наверное, бывал в детстве, и если потрогать камень с другой стороны, то можно почувствовать выцарапанные когда-то рунами его погибшей сестрой и её женихом имена их обоих. Но он не хотел этого делать. Он вдохнул знакомый запах моря, застыл на мгновение; ему захотелось теперь обнять жену, стоя у берега, ощущая носками сапог край прибоя.
Но вдруг его пальцев коснулось что-то тёплое и пушистое.
«Неужели собака?» – удивился Гватрен.
Потом их сжала чья-то невероятно холодная и нервная рука.
– Посмотри на меня, Гватрен, – сказали ему.
Он ощутил боль в глазах – жуткую, невыносимую, едва ли не более страшную, чем когда их выдрали из глазниц. И потом Гватрен наконец, увидел свет – как тогда, когда он выбежал из пещеры вслед за Карантир: сначала мутный, потом сияние дневного неба, хотя и серого и тёмного, резануло ему по глазам.
Его взгляд тут же нашёл Карантир, её темные волосы, красный кафтан, и рядом – рыжие косы её матери; потом он посмотрел вперёд, и увидел огромные, переливающиеся, как ртуть, глаза Оссэ, повелителя морей; из углов их лились струйки чёрно-зелёной крови.
– Ладно, Оссэ, – послышался из воды тихий голос Ульмо, – теперь я простил тебя, вернул тебе твой облик, и ты можешь вернуться в море. Но только пожалуйста, если ты поссоришься с ещё каким-нибудь обольстительным эльфом – и я надеюсь, что на сей раз это будет кто-то поприличнее, чем Финарфин, – не срывай больше зло на ни в чём не повинных жителях побережья. Они ведь боятся тебя и хотят тебе верить. Веди себя хорошо.
Оссэ нахмурился, кивнул; потом еле слышно сказал Гватрену – «прости», – и рассыпался клочками тумана.
– Ну, как спала? – спросил Эарендил свою супругу.
– Я не спала. Смотрела на землю, – ответила Эльвинг.
Эарендил огляделся, обошёл корабль, посмотрел за борт, улыбнулся жене и углубился в ворох старых географических карт, которые он нашёл во дворце Кирдана на острове Балар. Все эти дни Эльвинг ждала расспросов, но супруг, к её большому облегчению, так и не заметил изменений, произошедших с камнем.
«Ладно, – подумала Эльвинг, – может быть, мы всё-таки попадём в Аман и тогда нам расскажут, что случилось?..»
К огромному своему удивлению, Эарендил и Эльвинг шли рука об руку по совершенно пустым улицам Тириона. Эарендил достал из сумки план города, который кода-то начертил для него Тургон.
– Мы уже на главной площади, – пояснил он. – Вот башня Миндон Эльдалиэва… вот дерево Галатилион… О, Эльвинг, этот бело-золотой дом, наверное, дворец моего прапрадеда!..
– Нет, – вздохнул кто-то, – это дом Ингвэ. Дворец Финвэ – вот, пониже, из красных и белых кирпичей.
Они увидели, что на скамье у дерева сидит эльф-нолдо: очень серьёзный, высокий, с длинными, почти до земли каштановыми волнистыми волосами. В руках он держал покрытую воском деревянную табличку для письма и костяной стилус.
– Неужели вы действительно один из потомков Финвэ? – сказал незнакомец.
– Да, – ответил Эарендил, – я сын Итариллэ, дочери Турукано, а вы?..
