Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)
Проходя через гостиную, он бросил письмо в чуть тлевший камин (Финарфин любил тепло и при нём топили камин даже в мае). Он положил папку за пазуху, накинул принадлежавшую Финарфину толстую куртку и побежал, не чуя ног под собой, к пристани. У корабля ещё никого не было; он очень хорошо помнил вчерашнюю экскурсию и ему удалось забраться в то самое тайное отделение. Он слышал грохот якоря, крики моряков; ему казалось, что он сейчас умрёт. Если бы в этот миг появился отец, он бы умер точно: слишком ужасно было бы крушение надежд хотя бы на несколько дней свободы. Но отец не пришёл: Финарфин всё ещё спал, он проспал до самой вечерней зари, и проснулся только в тот самый момент, когда сын осторожно высунул голову из тайного отделения и тронул ручку двери каюты, за которой была нянюшка.
Она пришла в ужас.
– Малыш… что ты наделал! Твои родители умрут от горя, потеряв последнее дитя!.. Я сейчас же попрошу повернуть корабль!
– Тётушка, прошу вас, не надо! Я только провожу вас… ведь вы покидаете нас насовсем, я же понял. Я не могу так! Я не буду даже высаживаться, я просто хочу до последнего быть с вами! Пожалуйста…
– Арафинвэ простит тебя, если ты вернешься, я уверена, – сказала она, но уверенности в её голосе не чувствовалось. Она вопросительно поглядела на него; он только кивнул и улыбнулся в ответ.
Он не хотел ничего говорить ей.
Он пытался её спасти. Он прыгнул за ней в воду, даже схватил её за руку, но понял, что уже поздно. Он должен был заметить во время плавания, что с ней что-то не так, но…
Он сбросил тяжёлую отцовскую куртку, и вода вытолкнула его: он слышал крики тэлерийского капитана, слышал царственный повелительный голос с берега (это был Кирдан). Он был сейчас совсем один.
Он понимал, что если вернуться, он в лучшем случае никогда не увидит солнечного света, а в худшем… А если выйти на берег?.. Попробовать найти братьев? Все говорили, что Финдарато очень добрый. Ведь если с самого начала вести себя хорошо, стараться угодить братьям, они не станут его запирать?..
Финарфин
Ему мучительно не хватало сына. Даже про себя он так и не дал ему никакого имени; думал о нём теми словами, которыми называл его в самые сладкие минуты: «конфетка», «душечка», «миленький» (Эарвен всегда говорила просто: «он»).
Во время поездок на север, где оставались родовые земли, которыми всё-таки надо было заниматься, он соблазнил Мардила, юношу из нолдорской семьи, жившей близ Форменоса, и поставил его управлять бывшим имуществом Феанора. Мардил оказался довольно покладистым, принимал от короля подарки и выполнял почти все его желания, но наотрез отказывался переехать в Тирион, в королевский дворец. Видимо, Мардил был по-нолдорски практичен (общаясь с Феанором, Финарфин успел забыть, что его народ в большой мере обладает этим качеством) и в постели хорошо изучил натуру Финарфина: ему совсем не хотелось оказаться в его полной власти. Увезти его насильно Финарфин всё-таки боялся.
В конце концов он сорвался и пригласил поехать с собой золотоволосого ваньярского юношу, который пересаживал розы в саду у его матери. У себя во дворце он опоил его и потом увёз в дом у моря и запер в подвале. Финарфин не пытался, как это было с сыном, играть в сладкие игры, заставлять его говорить непристойности, растягивать удовольствие: он был ненасытен и чудовищно груб. Он не замечал, что его жертва на грани помешательства от голода, боли и отчаяния; если бы тот внезапно умер, его это страшно удивило бы. Всё, что до этого хоть как-то его сдерживало, внезапно отключилось. Это продолжалось две недели, пока в доме не появился король Ингвэ, который догадался, куда мог деться любимый садовник его сестры.
Финарфин был испуган, уничтожен; он сам не понимал, как мог делать такое. Он винил во всём сына, ожидал казни, заключения, позорного изгнания в Средиземье. Он подумал о том, что в Средиземье живут синдар, родственники тэлери, и что у их юношей такие же светло-золотистые волосы и белая кожа, как была у его сына, и от них, наверное, так же тонко и сладко пахнет лавандой.
– Что такое? – спросил Ингвэ. – Зачем ты его сюда привёз… так надолго?
– Мой сын бросил меня, – ответил Финарфин, – я… я просто хотел, чтобы кто-то занял его место. Мне одиноко, я просто. просто…
Финарфин был потрясён, когда понял, что Ингвэ готов принять это абсурдное оправдание и сделать вид, что ничего не случилось. Дядя сказал юноше:
– Несчастный Инголдо, он слишком сильно тоскует по сыну. Прости его. Ты можешь побыть у меня в доме, отдохнуть и постараться забыть обо всём. Например, поработай в библиотеке, почитай, попиши что-нибудь…
Юноша большими, сухими глазами смотрел на Ингвэ; король глядел на него, на его покрасневшие веки, искусанные губы – с каким-то сожалением, как будто бы он был пьян. Юноша закатал рукав и молча показал Ингвэ следы от верёвок, синяки, которые оставили руки Финарфина.
– Ну что же делать, – Ингвэ улыбнулся, – все знают, что нолдо обращаются со своими сыновьями довольно грубо. Наверно, так у них принято?
Только в этот момент Финарфин понял весь размер, весь ужас собственной лжи: этим довольно грубо Ингвэ в один момент превратил и его собственного отца, целомудренного, доброго Финвэ, и любимого им Финголфина в насильников. До этого он чувствовал себя загнанной, испуганной мышкой; теперь только он осознал, что его ложь накрыла целые народы.
Он осознал свою силу.
– Как похожа на Индис! – воскликнула Амариэ.
– Наверно, это дочка Тургона! Или дочка Аэгнора или Ородрета, – сказала Нерданэль. – Девочка, здравствуй! – Нерданэль приветливо протянула руку к стоявшей у носа корабля женщине. – Кто ты?
– Я Итариллэ, дочь Турукано, сына Нолофинвэ, – ответила та слегка дрожащим голосом.
– Мы так и подумали! Это Нерданэль, а я Амариэ. У вас есть сходни?
Идриль вытащила сходни, но руки у неё так дрожали, что она никак не могла закинуть доску с верёвочными перилами на пристань. Амариэ неожиданно ловко подцепила её своим костылём и поставила на камни.
– Так вы вот какая, – покачал головой Туор. – Я в детстве слышал про подвиги Финрода Фелагунда, и всё гадал, на кого вы похожи. Думал, Идриль – как вы. А самого-то Финрода мы увидим?.. Он, говорят, возродился в Амане.
– Какой странный, кто это? – шёпотом сказала Нерданэль. – Ты что стоишь? Иди к нам, – обратилась она к Туору.
– Это мой муж, – сказала Идриль. – Он принадлежит к младшим детям Илуватара. Я не знаю, дозволено ли ему вступить на берег Амана.
– Ну надо же, – удивилась Амариэ, – оказывается, они существуют, и Феанор всё-таки не вра… ой, извините, – она испуганно покосилась на Нерданэль.
– Ерунда, – сказала Нерданэль, – ничего тебе не будет, племянник, иди-ка сюда. – И она, встав на сходни, буквально схватила Туора за шиворот и переставила на берег.
Идриль бросилась Туору на шею; она, как слепая, ощупывала его лицо, плечи, руки, стараясь убедиться, что с ним всё в порядке.
– А вот и Финрод, – сказала Амариэ. – Финдарато, это… Что случилось?!
Мелиан отшвырнула толстую дерюгу, и из-под неё показались взъерошенные белые патлы Тингола. Он удивлённо вытаращил глаза, потом взвизгнул, вскочил и подбросил свою жену в воздух. Она тоже взвизгнула:
– Элу, я чуть не пробила головой потолок! Проклятый подвал!
Он схватил её на руки и стал целовать; Мелиан, наконец, вырвалась, сказав:
– Хватит же! Тебе ещё рано!
– Я готов снова ждать и просто смотреть на тебя, – сказал Тингол. – Сколько угодно. Хоть ещё сто лет. Как же я рад, что ты меня нашла! А где же Финрод? Он же тут был. Дёрнуло меня после разговора с ним пойти сюда, к Финарфину. Заскучал, видишь ли, по старым дням! Помнишь же, как они были у нас в гостях?
– Да, помню, – Мелиан утёрла слезинку. – Такие молодые, такие милые. Я же их учила разным приёмам магии. Финарфин был такой способный, да и она тоже. Они были у нас в следующем году после того, как был построен Менегрот. Бегали по коридорам и лестницам, и пробовали всё, что узнавали от нас. Эарвен всё время подбегала ко мне в облике Лютиэн и просила её поцеловать или застегнуть пуговицу.
– Да, – мрачно ответил Тингол. – А Финарфин изображал то Эарвен, то короля Денетора, то нашу дочь. Однажды он затащил Даэрона на галерею над Эсгалдуином, и они там целовались не знаю сколько. Мне тогда это казалось так смешно, что я чуть не выпал из окна. Я ведь всегда его узнавал, как бы он ни выглядел.
Он оглянулся на неподвижно лежащую на лестнице фигуру; светлые волосы скрывали лицо, руки были связаны кожаной петлей Мелиан.
– Мерзавец! Насильник! – сказала Мелиан. – А они ещё жалели его! Неужели он хотел сделать с тобой то же самое, что и с другими несчастными юношами?! Он поэтому схватил тебя?
– Нет, не поэтому, – Тингол взъерошил свои перепачканные светлые волосы (Мелиан долго отучала его от этой привычки, но, родившись заново, он, видимо, об этом забыл). – Совсем не поэтому. Я же говорю, что я всегда его узнавал. И сейчас я сразу понял, что это не Финарфин.
====== Глава 41, в которой сначала находят преступника, а потом – труп ======
– Где же происходило дело? – спросили Ляписа.
Вопрос был законный. В СССР нет фашистов, а за границей нет Гаврил, членов союза работников связи.
– В чем дело? – сказал Ляпис. – Дело происходит, конечно, у нас, а фашист переодетый.
Ильф и Петров. «Двенадцать стульев»
– Финдарато! – Гвайрен попытался оттолкнуть его обратно к кораблю. – Не надо! Не надо… беги отсюда, умоляю!
– Куда? Обратно в тот дом? Я не знаю, что хуже! – выкрикнул Финрод. – Куда нам бежать?!
– Как тебя оказалось легко заманить обратно, милый Финрод, – сказала Лалайт.
Финрод удивлённо обернулся – он никогда не видел этой женщины. Лалайт подлетела к нему и схватила сзади за руки так сильно и резко, что на долю секунды его ноги оторвались от земли. Гвайрен упал на песок, смотря на неё в ужасе.
– Милый, милый Финрод…
Лалайт осталась Лалайт, но её голос теперь стал голосом Саурона, и Финрод узнал этот голос.
– Надеюсь, ты простишь мне наше маленькое недоразумение, – сказал Саурон, – но ты же мне тогда не представился, не так ли? Вот мой повелитель, – он понизил голос, – прекрасно умеет придавать лицам первоначальный вид, но я его способа пока не знаю. Но если хочешь, в знак нашей дружбы могу научить тебя своему. Тому самому, которым я заставил тебя и твоих друзей принять свой подлинный облик, когда вы заявились ко мне. Всё очень просто – просто повторяй за мной…
Гвайрен рванулся обратно; он схватил Аракано за руку и попытался выхватить его меч.
– Не надо, Гвайрен, – сказал Тургон ровным тихим голосом. – Среди нас нет никого, кто мог бы скрывать свою внешность из добрых намерений.
– Повторяй, – сказал Саурон. – Повторяй! – И он зашептал что-то на ухо Финроду. Финрод выдохнул и стал повторять слова на валарине:
– KELŪTH ITHĪRĪZ, KELŪTH RUSAUZ, KELŪTH ULLAUZ…
…зерцало света, зерцало огня, зерцало воды…
С последним словом —
AKASĀN
он говорит —
воздух вокруг них качнулся; на долю секунды у всех закружилась голова. Майтимо показалось, что его слегка тошнит.
На месте Воронвэ они увидели дядю Финарфина.
Исчезло не только лицо Воронвэ, но и его одежда, обувь, волосы; золотистые волосы Финарфина были собраны кружевными, тончайшей ваньярской работы золотыми заколками-листьями. На нём был уже не сине-чёрный костюм гондолинского князя, а тонкая, белая батистовая рубашка с золотой вышивкой-мережкой, пронизанной крошечными бриллиантами (эта работа, подумал любивший вышивки Амрод, должна была стоить дороже, чем все королевские одежды Гил-Галада) и такие же штаны, окантованные золотом.
Рукава рубашки доходили до локтя, и все увидели на его руках и на шее пожелтевшие, побелевшие, но всё же заметные синяки и царапины, оставшиеся после нападения на Арголдо.
– Какой сюрприз, – сказала Лалайт. – Ты кто вообще такой?
– Я – король нолдор, – сказал Финарфин, отшатываясь и судорожно хватаясь за ткань рубашки, – Ф… Фин… Арафинвэ, нолдоран…
– У меня для тебя плохие новости, не помню какой по счёту Финвэ, – ответила Лалайт. – Вот это, – и она показала на Гил-Галада, – король нолдор, прошлый, настоящий и будущий, а ты какой-то непонятный блондин в белых подштанниках, который скрывался среди нас в виде другого непонятного типа, который якобы плавал куда-то в Аман. Где он, кстати? Ну вот Кирдан тоже наверняка интересуется, Воронвэ вроде бы по матушке из его народа.
– Сейчас я отправляюсь обратно в Аман, – сказал Финарфин, – и я возьму с собой Гвайрена… Это всё не твоё дело!
– Ты никуда не отправляешься, – сказала Лалайт, – никого с собой не берёшь, и дело это моё. Пойдём со мной, а то ты и правда куда-нибудь поплывёшь.
Лалайт схватила Финарфина и потащила к воротам в башню, обратно в сад с фонтаном. Он попытался вырваться, но она приставила к его глазам длинный и узкий кинжал, удерживая при этом его руки сзади.
– Если ты ещё будешь шевелиться, я тебе сломаю пальцы и выколю глаз. Кирдан, пожалуйста, закрой за нами дверь, а то ещё правда уплывёт куда-нибудь. Если ты не хочешь выполнять мою просьбу, пусть это сделает Арминас или Гельмир.
– Запри дверь, – велел холодно Кирдан Арминасу. Служитель Кирдана, невысокий эльф со светлыми, почти как у Келегорма, волосами повернул ключ и повесил его себе на пояс.
Майтимо показалось, что в саду душно. Деревья будто бы ломились от розовых и фиолетовых цветов; лепестки почти закрыли воду в фонтане, и от воды шёл едва заметный запах застойной гнили. От присутствия Финарфина вдруг возникло чувство, что тут тесно, что их тут слишком много.
– Арафинвэ, передо мной ты тоже должен ответить. Объясни нам, что ты здесь делал? – сказал Кирдан.
– Я хотел, как лучше, – сказал Финарфин. – Я… я приехал за своим сыном. За ним вот, – и он указал на Гвайрена. – Вы знаете, он ведь мой самый младший сын. Родился уже после… родился потом. Он не совсем в себе. Не обращайте внимания на то, что он говорит.
– Он действительно убил кого-то? – спросил Кирдан.
– Ну… это я просто так сказал, чтобы вы его со мной отпустили, – Финарфин нервно улыбнулся. – Вы бы не поверили, что он мой сын… Бедная моя душечка, он так хотел помочь Финдарато, потому и очутился здесь. Ну ты же видишь, что из этого ничего не вышло, – обратился он к Гвайрену. – Давай вернёмся домой.
– Давай-ка начнём сначала, – Лалайт усадила Финарфина перед собой на покрытый золотом, с усыпанной жемчугом спинкой трон Гил-Галада, связав пленнику руки платком и протянула к нему тонкую резную тросточку; на конце её выскочило длинное лезвие, которое она практически вставила ему в глаз и иногда поводила им то перед его глазами, то перед губами, то перед горлом. Через минуту Финарфин попытался двинуться, но на его шее тут же появился порез. – Я тебя просто порезала, Арафинвэ, – сказала Лалайт, – я тебя просто больно порезала, но ещё на три волоска глубже, и ты истечёшь кровью за четверть часа. Конечно, за это время ты успеешь нам всё рассказать, но мне хотелось бы поговорить с тобой подольше. Так что сиди.
– Артанаро, – обратился Финарфин к Гил-Галаду, – почему ты такое позволяешь этой… этому… этой особе?!
– Позволяю, – сказал Гил-Галад, – такой у нас с Лалайт уговор.
– Давай начнём сначала, Арафинвэ, – снова сказала Лалайт. – Я даже не спрашиваю тебя, куда делся настоящий Воронвэ, – допустим, он остался в Амане, хотя я в это не очень верю. Меня интересует другое: почему ты прибыл сюда в виде Воронвэ? Почему именно Воронвэ?
– Я хотел как лучше, – улыбнулся как можно слаще Финарфин, – я хотел всем помочь… я не понимаю, почему ты меня спрашиваешь. Ведь у меня были самые добрые намерения и от меня никому не было зла…
– Ты себя-то слышишь? – спросила Лалайт. – Во-первых, здесь кто-то напал на Арголдо, пытался его изнасиловать и выбросить на камни с высоты, я думаю, пятидесяти футов. Мы всё и всех обыскали, но не нашли ни у кого ни царапин, ни синяков. А теперь, когда ты принял свой подлинный вид, мы видим у тебя на руках и груди синяки и царапины. Это почему? Во-вторых, Воронвэ, то есть ты, пришёл в Гондолин в год падения Нарготронда. Если не ошибаюсь, это был 495 год Солнца. Через пару лет после этого, как говорит мой друг Маэглин, его кто-то изнасиловал. До того таких происшествий там не было. И для Тургона, и для Пенлода это всё полная новость. Про такие же случаи в Амане тебе рассказывать или не надо?
– Вы верите Маэглину?! – сказал с почти искренним недоумением Финарфин.
– В таком деле почему бы и не поверить, – пожала плечами Лалайт. – И ещё одна очень странная вещь, Финарфин: вы с Туором проходили в Гондолин мимо Нарготронда – как раз в то время, когда он пал. Вы не могли не понять, что там случилось что-то ужасное. Туор рассказывал (я выслушала его рассказ несколько раз и даже записала интересные места), что вы встретили Турина, сына Хурина, который в отчаянии выкрикивал имя и прозвище твоей внучки – «Финдуилас, Фаэливрин». Ты на тот момент не знал, что «Фаэливрин» – это имя дочери твоего сына Ородрета? Ведь за несколько недель в Средиземье можно было это услышать хотя бы краем уха, особенно если бы ты поинтересовался судьбой своих детей, и вообще-то все твои действия в твои первые недели здесь говорят о том, что ты очень подробно расспросил обо всём настоящего Воронвэ. Но когда ты увидел следы Глаурунга (ах же бедная моя тварюшка!), ты, как говорит Туор, вскрикнул, что вот, мол, тут был «Великий Червь» и «поздно уже искать Тургона, торопиться некуда». Ты не подумал, что в этот момент происходит с твоим сыном Ородретом и детьми Ородрета?..
– Извините! – выкрикнула Финдуилас. – Я… я больше не могу!
Она вырвала свою руку из руки Амрода и с рыданиями побежала вверх по лестнице. Амрод последовал за нею.
– Ну и правильно, – сказала Лалайт, – у нас сейчас пойдёт разговор не для девичьих ушей. Ты прибыл сюда в виде посланника Тургона, но ведь ты-то не Воронвэ, никто не заставлял тебя так рваться к нему обратно. Почему ты так хотел попасть в Гондолин, если здесь ты якобы искал своего самого младшего сына, который по всем признакам должен был быть в Нарготронде со своим старшим братом Ородретом? Просто хотел отсидеться в безопасном месте? Зачем тогда вообще было приезжать сюда?
Финарфин ничего не отвечал.
– Тургон, а ты понимаешь, почему? – обратилась к нему Лалайт.
– Конечно, – вздохнул Тургон. – Я уже давно сознаю, что дядя испытывает ко мне физическое влечение, граничащее с одержимостью. Я вполне допускаю, что эта одержимость могла…
– Да! Да! – закричал Финарфин. – Ты… ты моя жизнь! Ты моё дыхание! Ты единственный, рядом с кем я могу существовать… Как же ты можешь… Как же ты мог… – Финарфин уже не пытался ничего изображать; он смотрел отчаянным взглядом на Тургона, и по его щекам лились слёзы. – Как ты мог связаться с этим чучелом! – Он яростно посмотрел на Пенлода. – Я больше не могу! Не могу об этом думать! Ты был целомудренным… ты был моим светом, ты был…
– Стало быть, из любви ко мне ты тогда, в Амане, пытался затащить Пенлода в свою постель? – спросил Тургон. – Он мне недавно рассказал об этом. Пенлод не посмел отказать тебе прямо, но когда ты его раздел и он понял, к чему это всё идёт, он всё-таки дал тебе по рукам в буквальном смысле слова.
Финарфин, не переставая плакать, смотрел на Тургона.
– Что же ты так… Я… я как увидел, что ты целуешь этого… Пенлода здесь, в саду, я как помешался… Если ты целомудренный, я тоже могу быть целомудренным, могу терпеть сердечные муки, могу только смотреть на тебя, моя дорогая, любимая хрустальная куколка, моё сердечко!.. А ты сначала завёл себе жену. А сейчас с ним… Я не мог такого вынести. А этот Арголдо мог быть посговорчивее, у меня треснуло ребро… Там, в Гондолине, после свадьбы Идриль – ты, Пенлод и Эктелион начали говорить про старое время, вспоминать Аман, праздники, охоты, светильники на площадях Тириона. И ты мне сказал: «ты ещё молод, Воронвэ, ты никогда не был там, ты не видел» – и вы ушли, ушли в твои покои, Тургон, ты ушёл с ними, ушёл вверх по лестнице, ты пригласил их в свою спальню…
– Что за бред, – фыркнул Тургон, – мы просто вышли на балкон.
– Ты ушёл с ними, – простонал Финарфин, – а ведь я тоже всё это видел, всё помню, всё, всё – а ты ушёл с ними!.. И я этого не вынес. А Ломион… ну, он напрашивался. Я хотел быть с тобой, в Гондолине, чтобы видеть тебя. Чтобы оставаться целомудренным. Чтобы любить тебя безмолвно! Когда Воронвэ мне рассказал о том, что ты живёшь там, я так захотел увидеть тебя, что ради этого был готов оставить берега Валинора. Конечно, я очень хотел и найти моего младшего сына, но я думал, честно говоря, что мальчик сам здесь справится. А вот за тебя я так переживал…
– Он хочет сказать, – выговорил Финрод, – что ему пришлось покинуть Аман после того, как его там уличили в изнасиловании.
– Финдарато, что ты такое говоришь! – воскликнул Финарфин; на его лицо вернулась отеческая, укоряющая улыбка. – Никто никогда ни в чём не мог меня уличить…
– Вот в этом всё и дело, – сказал Кирдан, тяжело садясь на скамью напротив Финарфина и глядя ему в глаза. Финарфин сразу притих и стал смотреть на свои руки.
– Я, конечно, очень тебя обидел, моё сердечко, – он попытался взглянуть на Гвайрена, но отвёл глаза. – Поэтому ты от меня ушёл. Но я сам в ту пору был так несчастен! Отца не стало, мои братья покинули Валинор и отправились на верную гибель, мои старшие дети – тоже. Поэтому я тебя никуда не выпускал. Я готов даже попросить прощения…
– Знаешь, Финарфин, я уже начал понимать язык ваньяр, пока общался с тобой и твоими сыновьями, – усмехнулся Майрон-Лалайт. – Видимо, в переводе на обычный синдарин твоя речь звучит так: «Все красивые молодые ребята, приятели моих детей и племянников, ушли в Средиземье, и если бы я стал таскать в подвал и трахать тех, кто остался, это бы было слишком заметно. Поэтому я запер туда своего собственного сына и насиловал его, сколько хотел». Я правильно излагаю, Финдарато? Гвайрен?
– Он… он прав, что его уличить не могли, – сказал Финрод. – Того, что он делал со своим самым младшим сыном, никто не замечал. После того, как Гвайрен от него убежал, он завёл себе сговорчивого друга. Молодого нолдо, которого он поставил управлять имениями Феанора.
– Подозреваю, что Феанор бы перевернул вверх дном Аман и поставил его на Таникветиль, если бы узнал, что его землями управляет какая-то подстилка его младшего брата, – заметила Лалайт.
– Да уж, – сказал Маэдрос.
Раньше старший сын Феанора всегда старался заглушать эти мысли, но теперь с отвращением подумал о том, как дядя ходил по их комнатам, брал их вещи, может быть, ложился со своим любовником на его, Маэдроса, постель или на постель отца… Что сейчас с матерью?.. Лучше не думать.
Ему снова показалось, что в саду душно, вода в фонтане стала казаться ещё более глубокой и тёмной.
– Этого ему оказалось недостаточно, – продолжил через силу Финрод. – Он похитил одного ваньярского юношу, который работал садовником у моей бабушки Индис и увёз к себе в дом. Его освободили через две недели: за ним приехал дядя Ингвэ. Поскольку Индис везде разыскивала своего слугу, об этом разошлись разные слухи, во всяком случае, среди родни. Дядя Ингвэ застал его… думаю, на этот раз даже он не мог не понять, что происходит. Поэтому моя новая мать, Финдис, ничего не сказала никому о том, что я снова появился на свет, хотя и узнала меня почти сразу. Она думала, что если я попаду в отцовский дом, меня постигнет та же участь, что и Гвайрена. От кого я это знаю, ты хочешь сказать? – обратился он к Финарфину. – Этот юноша потом работал в библиотеке у короля Ингвэ, и он узнал от твоего любовника, Мардила, что я поехал к тебе, к нолдорскому королю. Он решил любой ценой спасти меня, и они оба приехали на Тол Эрессеа. Я успел поговорить с ними перед отъездом – тогда я был уже вне опасности.
– То есть он себе думал, что если не встретится с Тургоном, то опять сорвётся и кого-нибудь затащит в подвал – при том, что мать и сестра уже начали подозревать, что он собой представляет, – подытожила Лалайт. – И даже при его умении менять внешность его могли разоблачить. Вы ведь заметили, что никто не мог вспомнить о насильнике ничего, – все ссылались на темноту и страх? Я думаю, что дело не только в темноте, но и в том, что он всем отводил глаза. И что, как они там отнеслись к его отъезду? Они вообще заметили, что он куда-то делся, а, Финдарато?
– Мать… – ответил Финрод. – То есть Эарвен. Она принимала его облик. В последнее время они жили очень уединённо, поэтому никто не обращал внимание на то, что их никогда не видят вместе. Сначала я думал, что там был он. Разговаривал с ней, как с ним. К счастью – наверное, к счастью – она совсем не в себе. Она уже не понимает, что происходит. Наверное, ужасно было жить с ним всё это время. Она даже сказала мне, что я не её сын.
– Но это же вполне может быть правдой, Финдарато! Эти негодяи совсем уже всех вас свели с ума, – усмехнулась Лалайт. – Вы же видели письмо, – она вновь достала письмо Мелькора и розовую папку. – Куруфин украл его из этой папки. В папке была записка Финарфина к управляющему с приказом выдать продукты для Анайрэ и Гвайрена, счета за чернила, краски и золотую фольгу из дома Ингвэ – это тоже для тебя, Гвайрен, как я понимаю, – и вот это письмо. Чья это папка, Финдарато? Гвайрен?
– Матери, – ответил Финрод.
– Королевы Эарвен, – сказал Гвайрен. – Я привез папку с собой. Больше у меня с собой ничего не было. Папку я хорошо завернул, и она не пропала, когда я прыгнул в море.
– Ну вот, – Лалайт развела руками, – по-моему, всё понятно. И вот в папке Эарвен хранилось вот такое письмо, написанное рукой самого могущественного из Валар: «Моя красавица! Я рад, что у тебя всё получилось, но меня удивило твоё решение отдаться этому выродку, которого ты отвергала столько лет. По крайней мере, тебе удалось забеременеть, что не может тебя не радовать». Письмо адресовано Эарвен и забеременела она тобой, Гвайрен. Я-то сначала думал, что это письмо для Галадриэли, или, может быть, Аредэли, раз Фингон всё-таки забрал у Куруфина папку с документами, хотя и не смог получить письмо.
– Меня бы спросил, – сказал Маэглин. – Мама мне много раз рассказывала, что очень боялась, что она тут в лесу совсем одна с отцом, других женщин нет, а ребёнок первый и она ничего не знает. Твоей нянюшке спасибо, – обратился он к Гил-Галаду, – отец её попросил тогда, и она помогла.
– Галадриэль тут тоже заведомо не при чём, – сказал Кирдан. – Насколько я знаю, они с Келеборном хотят ребёнка сейчас, не смотря ни на что, и она очень волнуется по этому поводу – тоже потому, что он первый. Поэтому её уже давно нигде не видно. Полагаю, что меня она тоже не стала бы обманывать.
– Понимаю, – кивнула Лалайт. – Только я вот одного никак не понимаю, от кого же эта дура Эарвен забеременела?
– От своего супруга, естественно, – насмешливо ответила Луиннетти. – А тебе невдомёк?
– Прости, подруга, – покачал головой Майрон, накручивая на палец белокурые локоны – он ведь ещё оставался в облике Лалайт, – что-то у тебя не сходится. Здесь же сказано: отдаться этому выродку, которого ты отвергала столько лет. Откуда тогда взялся мой дружочек Финрод, милашка Ородрет и остальные золотистые цыплятки?
– Извини, Майрон, поскольку я сейчас нахожусь в теле Куруфинвэ, а он – в моём, то я лично не могу тебе показать, откуда они взялись, – сказала Луиннетти, – но если Куруфинвэ будет так любезен и задерёт юбку, то я тебе покажу.
Куруфин некоторое время ошарашенно смотрел на Луиннетти, затем в ужасе рванулся за спину Майтимо, чуть не наступив при этом на полу юбки и не растянувшись на полу.
– Эта, как ты выражаешься, Майрон, дура, – продолжила Луиннетти, – до этого раза вообще не беременела. Гвайрен – это её первый ребёнок. Дура, Майрон, – это я, потому что я согласилась рожать за неё. А она как раз очень умно устроилась. И именно потому, что Гвайрен – её первый ребёнок, она, видимо, и спятила окончательно. Жаль, что я этого тогда не поняла.
– Как… Как ты это сделала? – Нариэндил выпрямился; он даже слегка оттолкнул Маглора, который был его больше чем на голову ниже.
– Моя сестра, которая сейчас нянчит детей Эарендила и Эльвинг, тогда жила в Дориате. Я однажды поехала навестить её. Наши родители жили недалеко от тех мест, где ты, Майрон, обитал в отсутствие твоего хозяина. Сестра решила, что ты наверняка знаешь, как обойти такое затруднение. Ты и объяснил ей, что достаточно просто перенести семя мужчины в утробу женщины, и результат будет тот же. Мы так и поступили. Он, – Луинэтти взглянула на Финарфина с пренебрежением, в котором была некоторая доля жалости, – согласился это потерпеть. Правда, всегда при этом голову под одеяло засовывал. Детей я сразу отдавала ей, и вообще я о них тогда не особо думала – ты уж прости меня, Финдарато.
Финрод хотел было что-то сказать, но не смог.
– Просто потом, понимаете… Сразу после рождения Ородрета они уехали куда-то в гости всей семьёй, взяли с собой почти всех слуг и детей, а Ородрет остался со мной, – вздохнула Луинэтти. – И такой он был милый, такой очаровательный ребёнок! Я его нянчила больше года; он даже мамой меня стал называть. Его я полюбила. А потом они вернулись, и мне пришлось отдать его в детскую. Мы поссорились. Я хотела оставить его себе, она настаивала. Нет, после этого я не сразу ушла от них, но… Потом вообще всё как-то испортилось, в доме начались какие-то праздники, какие-то странные вечеринки; с Мелькором приходили какие-то незнакомые девушки. Финарфин меня однажды послал за чем-то к Махтану: там я познакомилась с Курво, обратно вместе ехали. И через год я ушла от них.
– Как вообще ты могла пойти на такое для неё? – спросил Маэдрос недоуменно и тут же покраснел: он понял.
– Я её любила, Майтимо, – сказала просто Луинэтти. – Мне скучно было при дворе Тингола. Когда эльфы уходили в Аман, мы с сестрой ещё не родились, но я про тамошнюю жизнь много слышала. Я добилась у короля Ольвэ разрешения поселиться на Тол Эрессеа. Её я встретила на следующий день, ну и… Она была такая милая, такая хрупкая; если им уж так обязательно было родить детей, почему было мне не сделать это за неё? А тут, видишь, Мелькор посоветовал ей самой родить ребёнка. Я-то понимала, что она была беременна, когда я уходила, но кто же мог знать, что всё так обернётся? Когда я встретила Гвайрена, я сразу подумала, что это тот самый их ребёнок. Гвайрен, детка, неужели она тебя воспитывала? Что-то не очень верится.
– Нет, – сказал Гвайрен, – меня воспитывала тётя Анайрэ. Я попал к ним уже взрослым.
– Тогда ты знаешь, почему Анайрэ покончила с собой? – спросила Лалайт.
