Текст книги "Loving Longest 2 (СИ)"
Автор книги: sindefara
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)
Собеседник замолчал; замолчала и она. Ей вдруг стало не по себе; она прошептала – «я не вернусь сюда» – и сама не помнила, как покинула дом Вефантура.
Долго она ещё странствовала по Аману и вдоль ещё более дальних и странных берегов; она видела Унголианту, но, к счастью, та не увидела её – не придумала способа поглощать бездомные фэар. Зов чертогов Намо она иногда слышала снова, но он не слишком беспокоил её.
Наконец, она вернулась к своим родителям, но к великому своему горю, не застала там Финвэ. Фаниэль надеялась поехать в Аман и увидеть брата, но едва ей исполнилось пятнадцать, как она услышала весть ещё более страшную – Финвэ стал первым, кто умер в Амане и поселился в Чертогах.
И когда Фаниэль увидела с холма в Лосгаре своего племянника Феанора, увидела, как его окружает то самое гранатовое свечение Чертогов, знакомое ей по пребыванию на той стороне, она поняла – это может быть лишь тот, с кем она говорила тогда.
– Ладно, Фаниэль, – сказал ей Майрон. – Жаль, что ты не рассказала мне об этом раньше.
– Ты не спрашивал, – ответила сестра Финвэ.
– Послушай, Майрон, – услышал он у себя за спиной. – Что тебе надо от моей дочери?
Перед ним стояла Татиэ – по виду такая же обычная молодая женщина-квенди в платье с красной вышивкой и коричневом кожаном жилете.
– Фаниэль должна была рассказать мне о том, что видела в Чертогах, – неохотно ответил он.
– Ишь ты, – с неожиданной резкостью ответила Татиэ. – Рассказать тебе, что она там видела! А ты-то сам хоть что-нибудь видишь?
– Теперь – вижу, – ответил он.
– Я поеду завтра, – сказал Маэдрос младшему брату. – Так можно добраться до Ангбанда в срок. Если хочешь, поедем со мной.
Маглор посмотрел на него, и отвёл глаза.
– Но наши братья уехали отсюда. Амрод. Куруфин с сыном. Мы должны им написать. Мы должны быть все вместе, Майтимо.
– У тебя хватит совести позвать сейчас Амрода ехать с нами туда? – сказал Маэдрос. – Он уехал в безопасное место с той, кого он любит. А Куруфин же теперь даже не мужчина…
– Конечно. Ты знаешь, что он мне сказал перед отъездом? – криво усмехнулся Маглор. – Он не обязан соблюдать нашу Клятву, поскольку уста, которыми он клялся, теперь не принадлежат ему, а тело Луинэтти, в котором он теперь находится, никакой Клятвы не давало и он не имеет право принуждать это тело к действиям, потребным – он так и сказал: «потребным» – для совершения Клятвы.
– Ну ладно, – Маэдрос усмехнулся. – Куруфин оправдывает своё прозвище и репутацию. В ловкости ему не откажешь. Ну и ладно. Я всё-таки люблю его почему-то; пусть самым плохим, что с ним случится, будет необходимость произвести на свет Ородрета – его жена всё время об этом твердит.
– Ладно, в этом я с тобой согласен, – вздохнул Маглор. – Но, Майтимо… ты же понимаешь. На самом деле мы ведь должны спасти его. Дядю Финголфина. Он наш король. Мы должны сделать это, а не пытаться добыть корону Мелькора.
– Брат, – сказал Майтимо. – Мы поклялись именем Всеотца, что вернём Сильмариллы. Клятву мы нарушить не можем. У нас пока остаётся надежда её выполнить. И я сделаю то, что сказал Саурон. Пусть это ловушка, но я должен хотя бы попытаться.
Маглор откинулся на подушку – нет, не на подушку, это был свёрнутый серый плащ Нариэндила.
– Может быть, если только заодно… – начал Маэдрос.
– Нет, – ответил Маглор – неожиданно жёстко и горько. – Заодно – нет. Мы должны выбрать. Неужели ты не понимаешь, что он тебе предложил? Он нарочно показал тебе Финголфина и потом предложил забрать у него Сильмариллы. Нам вряд ли удастся и то, и другое. Майтимо, если мы откажемся от мысли добыть камни, мы сможем спасти Финголфина. Да, мы погибнем тогда или позже, мы оба окажемся во тьме вечной, и, может быть, наши братья тоже, но Майтимо, если наша гибель обеспечит… – у Маглора перехватило горло, и он с трудом продолжил, – хоть одно доброе дело…
– Я выбираю Клятву, – ответил Маэдрос. – Никто не может освободить нас от неё, пока мы её не выполним.
Он встал и повернулся уже спиной к Маглору; тот тихо сказал:
– Майтимо, может быть, ты всё-таки отложишь своё решение до того, как мы окажемся там? Я хотел бы сохранить хотя бы надежду, что мы можем помочь Финголфину.
– Нет, не буду: я сказал и сделаю то, что сказал! – выплюнул Маэдрос. – Ладно, прости. Зря я рассказал тебе о Финголфине. Но ты же знаешь, я не могу тебе лгать ни в чём.
– Я пойду с тобой, брат, – ответил Маглор. – Только я. Больше я не хочу никого в это впутывать.
Карантир сидел рядом с палаткой. В руках у него Маэдрос увидел небольшой альбом, сшитый красными нитками; в пальцах он сжимал палочку угля. Птица сидела у него на плече и пристально смотрела на бумагу. Все сыновья Феанора, конечно, умели рисовать и обрабатывать камни, но Карантир был единственным, кто унаследовал от Нерданэль способности и интерес к творчеству. К сожалению, мать всегда относилась к его работам холодно, и чаще всего он слышал от неё что-то вроде: «Кто это? Совсем не похоже».
– Кто это? – спросил Маэдрос.
– Это Гватрен, – тихо сказал Карантир.
– Совсем не похоже, – сказал Маэдрос. – Я же его видел.
Карантир ничего не ответил и стал ожесточённо закрашивать углём фон. Птица возмущённо заорала; Карантир погладил её по голове и она замолкла.
– Так Кано не останется? – спросил Нариэндил.
Маэдрос обернулся. Элронд и Элрос, маленькие правнуки Тургона, кормили двух ручных кроликов. Нариэндил присматривал за детьми в последние дни. Собственно, они делали это вдвоём с Маглором с того дня, когда сестра Луинэтти погибла во время нападения на них дракона. Маглор, хотя ещё чувствовал себя неважно, часто что-то рассказывал детям, тихо пел для них песни и они зачарованно его слушали.
Майтимо не хотелось смотреть ему в глаза. С тех пор, как сыновья Феанора оказались в Средиземье, Нариэндил всю свою жизнь посвятил Маглору. Семьи у него не было; раньше вроде бы имелись какие-то родственники в Гондолине, но все они, видимо, погибли: после известия о гибели города Нариэндил, как заметил Майтимо, украдкой плакал несколько ночей подряд.
– Мы отправляемся туда втроём, – я, Кано, и Морьо, – сказал Майтимо. – Это только наше дело.
Нариэндил не стал отвечать; он подошёл к детям и присел рядом, слушая что-то, что начал рассказывать ему Элрос.
– Ну почему же, – Кирдан подошёл к Майтимо. – Не только ваше. Все эти годы я хранил покой вашего короля, Гил-Галада, но думаю, что мне пристало сделать что-нибудь большее. Я отправлюсь с вами. И Гельмир и Арминас, думаю, не против.
– Конечно, я не против, – сказал Гельмир. – Интересно, как там теперь живёт Мелькор. Я давно не был у него дома.
– Вы собираетесь действовать по указке Гортаура? – Арминас был закутан в тёплый лиловый плащ, несмотря на ясный и безветренный день. Его руки и лицо словно бы излучали холод. – Кирдан, да что с тобой?!
– Мы собираемся действовать, Арминас, – сказал Кирдан. – Я думаю, что это главное. Лично я, во всяком случае. Ты же можешь продолжать винить во всём других – меня, Гортаура, или… – Кирдан позволил себе лёгкую улыбку.
Взбешенный Арминас ушёл. Маленькие близнецы испуганно посмотрели на него – казалось, он с трудом удержался от того, чтобы не пнуть как следует одного из кроликов.
– Кирдан, – спросил Гельмир, – кстати, а ты-то продумываешь последствия твоих действий? Мне показалось, что не очень.
– Видишь ли, я думаю, нам стоит поучиться у Мелькора, – ответил Кирдан. – Ты же мне объяснил, как именно он заполучил себе Сильмариллы. Никто же не ожидал, что он способен на ТАКОЕ безумие. Кстати, в «Анналах» Квеннара написано, что Валар вывели Мелькора из его крепости Утумно какими-то «длинными тёмными путями». Как ты думаешь, ты смог бы снова найти эти пути? Ведь так можно пробраться и в Ангбанд?
– Кирдан, тебе туда нельзя, – покачал головой Гельмир. – Даже если Майрон обещал пустить сыновей Феанора, ты вряд ли сможешь попасть туда с ними.
– Ульмо, – Кирдан, понизив голос, всё-таки назвал Гельмира его настоящим именем, – с этого дня я отвечаю только за себя. И раз так, то ты должен знать, что мне надо попасть туда, чтобы просить прощения.
В последний день, перед расставанием Маэдрос всё-таки рассказал Гил-Галаду, что видел Финголфина в покоях Саурона. Он сам не знал, чего сейчас хочет от сына. Он проклинал себя за низкое чувство, которое родилось в нём: может быть, Гил-Галад, внук Финголфина, сделает то, чего он, Маэдрос, сам сделать никак не мог, – вдруг он решит спасти своего деда, отправиться с ним и Маглором в это опасное путешествие, вдруг ему удастся?..
– Гил-Галад, – сказал Маэдрос, наконец, – Саурон мог обмануть нас. Может быть, это иллюзия. Даже если у него – его тело, Финголфин не может быть жив. Я не знаю, чего Саурон хотел от Кирдана (я уверен, что он знал, что делает, и хотел, чтобы это увидели именно мы двое), но ты не обязан ничего делать по этому поводу. Что касается меня…
– Отец, – прервал его Гил-Галад, – я не только не обязан – я не могу. Да, не могу. Потому что Фингон мне это запретил.
– Как?! – потрясённо спросил Маэдрос.
– Нет, он не говорил именно о Финголфине. Может быть, он говорил о себе. Может быть – о Феаноре. Может быть – о тебе или о дяде Тургоне. Но это последнее, что он хотел мне сказать. Это очень печальное место для меня, отец, – сказал Гил-Галад. – Здесь я в последний раз видел Фингона. Примерно здесь. Там, у рощи, – он показал на сосновую рощу чуть выше по берегу. Он попросил меня всегда оставаться королём. Королём и только королём. Никогда, ни за что ничего не делать для своих родных. Ни для кого и никогда. Никогда не делать ничего в обмен на их жизнь и счастье. Думать только о своих подданных, у которых не останется никакой надежды, кроме меня – особенно если что-то случится и с дядей Тургоном. И я, и как дитя Фингона, и как отец Финвэ, согласен с тем, что он мне говорил. Даже если Финголфин действительно жив и находится в руках Саурона – пусть так. Я не могу позволить себе отдать жизнь или свободу ради призрачной надежды помочь ему. Я ни в чём не провинился ни перед кем, отец. Я не убивал сородичей, никого не обманывал, не бросал и не предавал. Я не обязан пытаться как-либо исправить случившееся. Я хочу просто жить и я хочу, чтобы жили те, чья жизнь так или иначе зависит от меня. На тот момент, когда я родился, помочь тебе, да и Фингону и тем более Финголфину было уже ничем нельзя. Прости меня.
Маэдрос закрыл глаза ладонью. Его поразила не холодность Гил-Галада, нет. Он очень хотел от сына именно такого ответа. До глубины души ранила его боль, которую он почувствовал в словах Фингона. Он не предполагал, что Фингон, которого он так любил, которого он, казалось, так хорошо знал, мог когда-либо доходить до такого отчаяния, так раскаиваться во всём, чем жил раньше.
Гил-Галад мягко провёл пальцами по его виску и легко поцеловал в лоб.
– Прости, отец. На самом деле я думаю, что только Валар могли бы тут чем-то помочь: все наши усилия бесполезны.
Маэдрос встал. Прощаться с сыном ему не хотелось, не хотелось оборачиваться.
– Спасибо тебе, – сказал Гил-Галад.
– За что? – невольно спросил он.
– За то, что дал мне жизнь.
«Да, – подумал Маэдрос, – больше меня ему не за что благодарить».
В глубине души он думал, что не заслуживал даже этого – того, чтобы у него вообще был сын. Странно, но все эти годы, когда он и Фингон тайно встречались, больше всего его мучило то, что он не мог дать этой любви дома. Ему стыдно было перед любимым за ночи, проведённые в маленьких охотничьих домиках, в палатках, на земле под их плащами, за скупые и быстрые ласки на холоде, когда они не могли даже раздеться и полностью отдать себя друг другу. В его пристанище в Химринге (которое он всегда считал временным), во дворце Финголфина или в доме самого Фингона (на дворец он не тянул, это был просто укреплённый дом-замок, даже не очень большой) им всегда почему-то было стыдно оставаться наедине, сознавая, что под той же крышей с ними находится столько народу. В таких местах их в объятия друг к другу бросали только страх или горе, и это было потом не всегда приятно вспоминать. Был один такой день в Химринге, когда он, Майтимо, чуть было не лишился рассудка из-за того, что от Маглора и его маленького отряда не было вестей больше недели. Только Фингону он мог признаться в том, что его постоянно мучает страх, что кто-то из близких, особенно братья, попадёт в плен. Он нежно любил братьев, доверял им, но почему-то был уверен, что все они, попав в Ангбанд, сломаются, что никто не выдержит больше двух-трёх дней; он заранее прощал им это. Нет, он не считал себя героем из-за того, что пережил плен: наоборот, иногда он думал, что это всё от того, что он, Майтимо, тупой и бесчувственный и только поэтому смог всё это вынести.
Сейчас он понимал, что, наверное, скоро расстанется с жизнью, с этим миром. Он стоял среди сосен, где, по словам его сына, тот в последний раз видел Фингона. Было тихо-тихо. Он перебирал самые нежные и лучшие воспоминания, словно хотел оставить их здесь. Он вспомнил маленькую сторожевую башню в почти таком же лесу, когда они с братьями только поселились на востоке Средиземья. В башне ещё никого не было, и сюда он привёз Фингона, когда закончилась их нелепая, отчаянная, смешная ссора после многих лет разлуки, когда между ними всё могло кончиться.
Вспомнил ещё и маленький охотничий домик, занесённый снегом; он тогда только-только обустроил его для них двоих. Он встретил Фингона у реки, которая ещё не замёрзла; группа людей перебиралась через брод верхом, переругиваясь и пересмеиваясь. Фингон с любопытством смотрел на них – людей из этого племени он ещё не видел. И один из них сказал что-то ужасно пошлое, такое, что Майтимо сейчас не хотел вспоминать. Фингон, взглянув на него, увидел лёгкую улыбку в уголках его рта и понял, что Майтимо сейчас хочет от него того же, чего хотел тот человек от «неё», – и как же он рассердился. Да, он знал, что Фингон добрый, отходчивый, что он всегда всё прощает, даже более серьёзные промахи с его стороны – но всё равно каждый раз думал, что это окончательный разрыв. Может быть, потому, что всё время ощущал, что их близости придёт конец. Он поехал тогда, бросив поводья, вдоль реки, не глядя вперёд. Он думал и что Фингон жесток с ним, что должен же он был понимать, что он, Майтимо, просто соскучился, но в то же время отчаянно проклинал себя. Фингон, конечно, быстро опомнился и подъехал к нему; он сам не слышал, как. Рукой в мягкой чёрной перчатке Фингон коснулся его щеки, потом поспешно снял её и неожиданно тёплыми пальцами погладил по лицу. Майтимо порывисто схватил его за пояс; они оба остановились и Майтимо прошептал ему на ухо:
– О, любимый, если я бы только мог отжечь свою душу от тела!..
Маэдрос собрал вещи. Их оказалось совсем немного – две рубашки, ещё кое-какая одежда, деревянная коробочка с туалетными принадлежностями. Ничего ценного. Разрозненные, дешевые вещи, самодельные или купленные по дороге в последние пятнадцать-двадцать лет. Всё остальное он оставил сыну и Нариэндилу, примерно поровну, какие-то мелочи незаметно отдал детям, Элронду и Элросу – не хотел, чтобы кто-то понял, что он знает, что не вернётся. Что он не хочет вернуться, не хочет ничего оставлять для дальнейшей жизни, которой, он знал – и надеялся – не будет.
Он спустился вниз и замер. У него подкосились ноги. Дверь в сад была распахнута, и на пороге её лежали – лежали чьи-то косы. Только волосы, больше ничего. Две огромные, толстые, длинные чёрные косы – остриженные очень резко, неровно, как будто бы ударом ножа.
Маэдрос опустился на колени; первая его мысль была о Фингоне.
В эти косы ничего не было сейчас вплетено; они, пожалуй, были такими же или чуть длиннее, чем те волосы Фингона, которые он знал. Он прикоснулся к ним, поднял, прижал к губам. Нет, это не он. Эти пряди не пахли ничем; может быть, лишь немного серым горным холодом и росой. Волосы его сына были намного короче; волосы Маглора – и короче, и немного другого оттенка, хотя и тоже чёрные.
Он поднялся, обернулся к лестнице и позвал:
– Кано, пойди сюда! Посмотри…
– Что? – спросил Маглор, спускаясь по лестнице с большой кожаной сумкой и сундучком. У брата пожитков было чуть больше: он всё-таки решил взять с собой хотя бы пару книг.
– Вот… – Майтимо обернулся. За дверью ничего не было – только вымощенная камнем дорожка. – Наверное… наверное, мы должны перед отъездом запереть дверь в сад.
Гватрен никак не мог понять, зачем явился к нему Маэглин. Он долго и нудно рассказывал про свою поездку в Гавани, стал даже показывать какое-то купленное там на рынке барахло, пересказывал отдельные подробности гибели Финарфина («а дядя Маэдрос ему и говорит – ну как ты мог?», «а Майрон ему и говорит – какой ты пошлый!»), наконец, с хихиканьем рассказал и про явление туда драконов.
– Бедный Эгалмот, что же он такой доверчивый, – сказал, наконец, Маэглин, – позволить дедушке Финарфину себя в постель затащить. Не в обиду никому будь сказано, но лучше бы его тогда балрог зарубил. Кстати, о балрогах. Вот тут у тебя «Анналы» Квеннара лежат, я как раз перечитал. Интересная книжка, а там про кое-что всё-таки не написано, – Маэглин огляделся по сторонам и посмотрел на Гватрена. – Я насчёт Готмога тебе уже говорил? Про то, что он мне рассказал.
– Нет, – ответил не без удивления Гватрен. – Зачем он вообще тебе стал что-то рассказывать?
– Да кто его знает, – Маэглин развёл руками. – Думаю, похвастаться хотел просто. – Маэглин продолжил полушёпотом: – Там в главном зале, если подняться на балкон, видно, что на полу пятно. Очень большое. Так вот, когда я только туда попал, я говорил с Готмогом. Он рассказал вот что: мол, когда Мелькора ещё не пленили Валар, глухой зимой в страшную метель в ворота Ангбанда постучали. Тайные дела творил Мелькор в той крепости: мало кого он брал туда с собой, и почти никто не видел того, что случилось дальше. За воротами стояла прекрасная дева-айну, с волосами, подобными утренней заре, её пальцы светились, как свечи, а глаза горели, как два раскалённых тигля. Мелькор провёл её в свои покои, и много месяцев оставался он там с ней. Но однажды произошло что-то страшное – они услышали что-то, что Готмог не умел описать мне; это было похоже и на крик, и на шум огня, только в тысячу раз громче. Остальные слуги Мелькора были напуганы и послали Готмога посмотреть, что случилось. Зал был залит кровью айнур – теперь я понимаю, как это выглядело, тогда я не мог понять его рассказ, и от неё исходил такой жар, что сам Готмог, хотя валараукар и называют духами огня, не мог подойти туда. Потом Мелькор повелел своим слугам разгладить камни: они не расплавились совсем, пол там ведь в тридцать локтей толщиной, знаешь ли; но они почернели насквозь. И он увидел вдали, у трона, как её тело дробится на лепестки пламени и исчезает, и как тускнеют её сияющие волосы. Потом от неё ничего не осталось. Они не знали, что Мелькор сделал с нею.
– Он никогда не сможет любить, – сказал тихо Гватрен. – Не сможет быть даже просто другом. Может быть, она надеялась на него, но зря.
– Однажды снова настала зима, – ещё тише сказал Маэглин, – и в вечерних сумерках, на склоне горы под окнами тронного зала в Ангбанде, над пропастью, поднялся пар и взметнулись искры. И они увидели Майрона; он сказал, что хочет побеседовать с Владыкой и прошёл в его покои, не спрашивая разрешения. Никто не посмел ничего сказать ему ни тогда, ни потом. А в книжке тут, помню, написано было про Валар, которые сначала были, и потом куда-то делись, – продолжил Маэглин. – Майрон случайно не про них хотел почитать?
– Да, – признал Гватрен. Подумав, он решил всё-таки рассказать Маэглину о том, что Майрон успел узнать о Макаре и Меассэ, в том числе и из надписи на обломках Иллуина.
– Понимаешь, – кивнул Маэглин, – я лично думаю, что Майрон – это всё, что осталось от Меассэ. Она хотела, чтобы Мелькор помог ей отомстить за брата. А Мелькор убил её, а потом она всё-таки вернулась к нему – уже как Майрон.
– Почему она могла захотеть вернуться – после такого?! – спросил Гватрен.
– А вот это мы, скорее всего, не узнаем. Ты же видишь, что Майрон ведь явно ничего не помнит об этом! Мелькор очень хорошо умеет затуманивать сознание и изменять память.
– Ломион, это звучит логично, – кивнул Гватрен, – но есть одно «но». Вспомни-ка ещё раз, что говорилось в самом начале «Анналов» о Макаре и Меассэ: «Оба были духами, склонными к раздору и вместе с некоторыми другими, меньшими, что пришли с ними, был первый и главный, что присоединился к раздорам Мелько и помогал ему распространять его музыку». Угадай-ка, о ком это?
– Проклятье, – ответил Маэглин. – Может, ты и прав. Он их помощник – или помощница, а не один из них двоих. Но моё предположение остаётся в силе: она пришла к Мелькору потому, что надеялась отомстить за кого-то из них, но Мелькор-то делает только то, что выгодно ему. Он убил её, а потом, когда она вернулась и стала прислужницей Аулэ, снова заманил к себе.
– Я думаю, – сказал Гватрен, – что Майрон мог оставить Макара и Меассэ, как он потом оставил Аулэ, по своим причинам, чтобы уйти к Мелькору. В конце концов, он даже может быть замешан в их гибели, Ломион! В таком случае он как никто другой заинтересован сейчас, чтобы никто не понял, что представляют собой Сильмариллы.
– Может быть, Мелькор заставил его служить себе, когда узнал об этом? – предположил Маэглин. – Ведь другие Валар и айнур отвергли бы его, если бы узнали, что он убийца. Все они, в том числе Варда, продолжали считать, что гибель Макара – несчастный случай, а про Меассэ почему-то помалкивали. Может быть, Майрон потому и не последовал за Мелькором в Валинор, что не хотел возвращаться на место преступления? Мелькор подговорил его на это? Мелькор ведь мог… ну, как и со мной, использовать какие-то чувства, которые они друг к другу испытывали. Кто угодно из них. Даже она, до того, как стала Майроном, к Меассэ – вспомни Луинетти и Эарвен.
– Алахоринэль рассказала мне, что Феанор был возрождённым, что он уже побывал в чертогах Мандоса, – заметил Гватрен. – Судя по тому, что мы знаем о нём – он был одним из них. Макаром или Меассэ. И если Майрон говорит, что ему неприятно было убивать Феанора, то это значит, что в той жизни он не испытывал злых чувств к тому, кем был Феанор. Может быть, он действительно мечтал отомстить за его гибель? Отомстить сначала Аулэ, который был виновен в гибели Макара – и именно поэтому стал его учеником?
– Может, и так… Ну ладно, Квеннар, – сказал Маэглин спокойным и ровным голосом, которого никто у него уже давно не слышал, – а теперь дай мне ключ. И не смотри на меня так. Ты в Гондолине полоскал мне мозги три года. Я знаю, что это ты. И ты сейчас отдашь мне ключ.
– Какой ключ? – ответил Гватрен, с трудом взяв себя в руки.
– Ключ Майрона от нижних помещений и от башни. Я знаю, что он сейчас у тебя, – сказал Маэглин.
– Зачем он тебе?
– Ты знаешь, что предложил Майрон сыновьям Феанора?
– Нет, – ответил Гватрен.
– Он предложил им прийти сюда через месяц и сказал, что даст им возможность забрать Сильмариллы. Что откроет дверь и они смогут зайти и попробовать найти корону. Ты понимаешь, чем это может кончиться?
– Они погибнут, – прошептал Гватрен.
– Да это-то как раз ерунда, – презрительно сказал Маэглин, – по мне так чем скорее они встретятся с папашей, тем лучше для всех. Но ты понимаешь, в чём дело, Квеннар: потом, когда Майрон уже покинул Гавани, оказалось, что Кирдан, Гельмир, а может быть, и Арминас хотели проводить сыновей Феанора по крайней мере до долины Анфауглит.
– Откуда ты об этом узнал? – спросил Гватрен.
– Я там задержался и походил кругом, – пожал плечами Маэглин. – Поболтал кое с кем. И мне почти всё это и кое-что ещё рассказал Арминас. Это после того, как Кирдан просил его при всех держать язык за зубами. Неплохо, да? Квеннар, ты же был в Гаванях. Подумай головой. Ты же видел там Гельмира. Прислужника Кирдана. Якобы. Ты же не мог не понять, что это один из Валар, разве нет? Так что отдавай ключи.
– Я не знаю, кто это, – Гватрен отстранился от Маэглина. – Я не хочу тебя слушать, Маэглин. Я не думаю…
– Ты не думаешь, что я могу предложить что-то хорошее, так? – криво усмехнулся Маэглин. – Но ты меня выслушаешь, Квеннар. Ты не мог не видеть Гельмира, поскольку ты стоял внизу башни, когда Финарфин сбросил оттуда Арголдо. В этот момент Гельмир на мгновение принял свой истинный облик, поскольку ему нужно было увидеть, что делается там, внизу, в темноте. Я видел тебя из окна наверху, и уж прости меня, но в этот момент я не узнать тебя тоже не мог.
– И что дальше? – спросил Гватрен. – Майрону-то это зачем? Почему он решил расправиться с сыновьями Феанора? Он ведь сам всегда говорил, что-то, что они делают, фактически идёт на пользу Мелькору. Они нужны ему. По крайней мере, некоторые из них.
– Он с ними расправиться не хочет, – сказал Маэглин. – Я считаю, у него игра другая, но даст ли Мелькор в неё сыграть – вот вопрос. По виду всё выглядит так, что он действительно хочет отдать Сильмариллы сыновьям Феанора. Он считает, что Сильмариллы ослабляют силы Мелькора и постепенно приводят его к безумию. Учитывая, что они – плоть и кровь самого Феанора, иного и ждать нельзя было. Я бы на месте Майрона тоже искал бы пристойного способа от них избавиться. Если Маэдрос с братьями их получат, они, например, могут попросить Валар, да хоть того же Ульмо, вернуть их вместе с камнями в Валинор (я думаю, что камень, который Идриль отдала Эарендилу, уже там), и там подвергнуть суду какому-нибудь. Ну, может быть, Валар решат их заточить навечно на каком-нибудь острове, кто их знает. А на Мелькора-то это никак не повлияет – он станет ещё могущественнее. Но это по виду, Гватрен. Это то, как он объяснит это Мелькору, если тот спросит, в чём дело.
– При чём тут ключи? – резко отрезал Гватрен.
– Ты тупой или прикидываешься? По мне, так у тебя с мозгами тоже всегда было не очень, но всё-таки подумай хоть немного. Ты же знаешь, что под Ангбандом, в том числе и под тронным залом Мелькора вода. Очень глубоко, конечно, но всё равно это вода. Ты представляешь, что будет с Ангбандом, если Ульмо разрушит тронный зал? Всё же рухнет. И кстати, – он опустил свой голос до шёпота, – не может Майрон не знать, кто такой Гельмир.
– Это всё на Мелькора вряд ли подействует, – ответил Гватрен.
– На Мелькора – да, – сказал Маэглин. – А ты забыл, что тут в подвалах сейчас сотни наших собратьев? В том числе те, кто попал в плен в Гондолине. Они же там утонут или задохнутся. Мне не по себе, что после всего, что они в плену пережили, они будут подыхать такой смертью. Говорят, что Валар могут возродить наше тело с помощью одной лишь фэа, восстановить его по тому, что помнит душа, без матери и отца. Как же они всем этим душам возместят такие муки?
– Это правда, Маэглин? – спросил Квеннар. – Ты действительно… действительно хочешь их выпустить?
– Да, Квеннар. Я клянусь памятью своей матери. Не знаю, что там с клятвой Феанора, но меня действительно в любом случае поглотит Пустота, если я такую клятву нарушу. Обещать даже ничего не буду.
Гватрен протянул ему связку ключей.
Он знал, что тем самым обрекает себя на гибель.
«Ладно, – подумал Маэглин. – Не всё ему я обязан говорить. Про то, что ключи нужны мне ещё и для другого».
Тилион возник из какой-то мелкой расщелины в стене; его белый свет слился с голубым мерцанием надписи. Он презрительно посмотрел на Гватрена и жестом показал ему уйти. Майрон велел Гватрену остаться и послушать их разговор. Гватрену было тяжело и неловко в присутствии сразу двух могущественных айнур. Он забился в угол зала – и пытался представить себе сады Лориэна, то, как лучи лунного света, изливавшиеся от рук и лица Тилиона, перепрыгивают во тьме между чёрными ветвями и полупрозрачными соцветиями.
– Майрон, я даже не знаю, как тебе всё это рассказать, – сказал Тилион. – Я бы не пришёл, если бы мне не… не разрешили.
– Кто разрешил? – Майрон резко отпрянул от него.
– Тот, кто убил Макара.
Лёгкий лунный свет и снежинки ложились на длинные ресницы спящей девочки. Ей не было холодно; на ней было тяжёлое серое платье, тёплое, прочное, на ногах – тёплые, пушистые носочки, на руках – мягкие перчатки без пальцев. Эстэ спала на мягкой серой подушке; рядом с нею вытянулся серый кот – один из её служителей-майар. С виду ей было не больше тринадцати-четырнадцати: белокурая валиэ выглядела так трогательно и беспомощно, что кому угодно – как человеку, так и эльфу, захотелось бы закутать её в одеялко. Правда, такого одеяла он вряд ли нашёл бы: супруга Ирмо спала так много и так редко видела эльфов и тем более людей, что не успела приспособить свой рост к росту детей Илуватара. Её кот мог бы свалить с ног и загрызть любимого коня Финголфина.
– Эстэ, – тихо позвал Тилион.
– Илинсор, – сонно отозвалась она глухим, хрипловатым голоском. – Илинсор, я люблю тебя. Такой тихий свет. Такие ароматные снежинки. Так тихо. Я так рада тебе. Но сегодня твой свет тревожит. Сегодня полнолуние, Илинсор?
– Эстэ, я хочу тебя кое о чём спросить. – Тилион сел на пол рядом и взял её тонкие, расслабленные пальцы. – Ты что-нибудь знаешь о Макаре и Меассэ?
Она застонала, всё её тело дёрнулось; она словно бы пыталась проснуться, но не могла.
– Я… с тех пор я не могу… не могу проснуться, Илинсор, не могу, не могу! Пожалей меня, Илинсор! Не спрашивай!
– Я знаю, что Макара больше нет в этом мире, но где Меассэ? – спросил настойчиво Тилион.
– Она… нет, нет, я не виновата… я не виновата, Илинсор! Я ничего не делала ей!
– О чём ты, Эстэ?
Кот рядом с ней потянулся, заворчал; его мурлыканье стало угрожающим.
– Илинсор, да, Макар погиб, потому что я убила его – я помогла убить его! Ради благой цели я помогла погубить его. Но, Илинсор, Меассэ никто не трогал! Её не было! Её не было никогда!..
Цветущий лабиринт, который возвела для неё Йаванна, вился вокруг Эстэ огромными кустами роз. Когда Эстэ не спала, она могла делать сны реальными. Она шла по лабиринту, и вокруг неё стлался серый туман. Эстэ касалась ветвей и цветов, и они качались, скручивались и превращались, являя странные образы из замыслов Всеотца, которые когда-то видели все Валар. Иногда странная зубастая мордочка могла высунуться из чашечки лилии; иногда чёрные колючие ветви сгибались и дрожали, принимая очертания тел влюблённых; иногда синие лепестки слетали с тонких веток и кружились, не падая, и синева отсвечивала железными доспехами скачущих воинов. Потом всё поглощал серый туман.
Эстэ присматривалась, меняла лабиринт и менялась сама; она то вставала над лабиринтом и вырывала лишнее дерево, откладывая его в сторону, то ложилась на синюю шкурку упавшей, треснувшей сливы, и смотрела вглубь плода: жёлтые волокна превращались в горящие башни Нарготронда, а толстый червь – в дракона. Она перебирала пальцами снизу пластинки ядовитого гриба и слышала странную мелодию, которая —
