Текст книги "И.С.Т. (СИ)"

Автор книги: shizandra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)

Обычному наблюдателю вряд ли что показалось бы странным. Компания парней, пусть и разных наций, возраста и социального положения просто проводит время, тщательно оберегая свой микрокосм. Вот только он обычным наблюдателем не был. И потенциальную силу группы мог просчитать тоже. Они и по отдельности были довольно сильны, а уж вместе… И самое страшное – запечатление у них, как у всех «стихийников», уже случилось, даже если оно еще не проявилось так, чтобы они осознали это сами. И обычно это было самой первой и главной причиной, по которой такие группы не разбивали. Слишком сложно, слишком болезненно. Дьявол… Голова начинала раскалываться уже от одной мысли об этом. А ведь он, когда проходил через это, не был «стихийником», и входил в группу, всего лишь собранную кураторами. Но и того, что было, хватило для того, чтобы оказаться на грани безумия из-за чудовищной ломки, из которой физическая была самой легкой. Он повел плечами и подошел к окну, уверенный, что снова увидит их во дворе, сидящих на бортике фонтана. Вода их всегда привлекала самым необъяснимым образом. Вода и высота.

Они выделялись. Даже из такой пестрой толпы, которая была собрана здесь – выделялись. Кот, Сказочник, Сайбер и Казанова. Прозвища для странных людей, полученные еще в самом начале первого курса.

Кунимицу Санада или Кот – слишком высокий для японца, невероятно гибкий азиат-полукровка, плавный, но при необходимости – невероятно быстрый. Впрочем, другого ждать от одного из сильнейших «хроников» и не приходилось. Темноглазый, темноволосый, с одной седой прядью на левой стороне головы. Его трудно было назвать особенным красавчиком, но взгляд он притягивал несомненно. И до группы всегда и везде был «сам по себе». Как истинный кошачий очаровывал всех и каждого, но никто из очарованных не мог похвастаться тем, что оказался к нему ближе остальных.

Михновский Анжей или Сказочник читал. Много, часто, мифы, легенды, сказки, фэнтези, отдаваясь своему занятию до конца и полного погружения. Впрочем, он все делал так, до самого конца. И даже для Оракула казался слишком рассеянным и погруженным в мир фантазий. Но решивший так был бы очень удивлен, узнав, что возможности его были почти безграничны. Отлично развитая фантазия давала ему преимущества, позволяя видеть дальше, глубже, разбираться в нитях так, как редко кто мог. Обладатель всегда немного растрепанных русых волос, смеющихся светло-серых глаз с поволокой и родинки на самом кончике носа – он нравился всем без исключения за то ощущение сказочности и волшебства, которое окружало его всегда, словно кокон.

С Сайбером все было одновременно и проще, и сложнее. Найденный где-то в далеком селе холодной Сибири – для остальных Ваня или Айвен Шелехов долгое время был почти экзотикой. Мало кто мог соперничать с ним по отстраненности и холодности взгляда, резкости суждений и многозначительному молчанию. Широкоплечий, узкобедрый обладатель копны темных вьющихся волос и неожиданно тяжелого, пронзительного взгляда – он очаровывал голосом. Глубоким, чуть рокочущим, обволакивающим, проникающим до самого позвоночника, ловящим в свои сети без разделения на возраст и пол. Из него бы вышел отличный певец, но судьба распорядилась иначе, и оператор из него вышел не хуже.

Обычно от таких, как Матей Коста или Казанова – отлично знающих о собственной привлекательности, умеющих ценить и подавать себя, шутить и увлекать, мало чего ждут. Но высокий короткостриженный блондин этот стереотип разрушал легко и быстро. Всегда одевающийся стильно, модно и роскошно – он и во всем остальном был верен себе. В его жизни всегда был такой же стильный порядок и все по полочкам, взвешено, измерено и подписано. Он знал все обо всех, умело пользуясь этим своим знанием, манипулируя окружающими с виртуозностью опытного кукловода. Но его настоящим мало кто видел и знал. И что скрывалось за роскошной улыбкой – маленький обиженный ребенок или холодный циник… Впрочем, одни его возможности материалиста заставляли считаться с ним.

Каким образом эти такие разные и невозможные уже не подростки, а молодые мужчины сумели стать тем, кем стали – оставалось загадкой.

Шальная расстрельная парочка после легкого устного внушения была отправлена от греха подальше. Господин Лемешев глубоко вздохнул и улыбнулся, провожая взглядом уныло плетущуюся парочку. Прекрасные дети. Цветы жизни. На могилах преподавателей. Они сами были такими же. Когда-то. Очень давно. Целую жизнь тому назад.

– Рад тебя снова видеть, – Агейр на него не смотрел. Рассеянный взгляд парил где-то над вершинами, укрытыми снежными шапками.

И снова это чувство: будто изнутри, откуда-то из-под диафрагмы силится прорасти та самая алая ниточка, что некогда накрепко связывала их. Рвется вперед, проламывается сквозь жесткие прутья ребер, сквозь кровящую плоть и обессилено повисает, потому что между ними непреодолимое. Шрамы. Там, где жило и билось одно сердце. Одно на всех.

Рад. А ведь и впрямь рад. Лет десять прошло? Мимолетные кивки при редких встречах не в счет. Они не говорили даже когда господина Лемешева назначили в Швейцарский филиал.

Слишком болезненными были даже разговоры. Невозможность чувствовать, невозможность дышать, невозможность быть одним целым. Горькие калеки. Боль эту до дна не вычерпать. И следов не стереть. Такое не забывается…

– Я тоже, Гейр, очень, – и это истина. Какой бы странной она ни была.

– Сегодня Деймос вернулся из отпуска, – негромко бросил Линдстрем, все так же глядя куда-то в запределье. – Он куратор у твоих мальчишек… по крайней мере у шестерых из тех, кому ты читать будешь.

– Мне об этом не говорили, – Александр зажмурился, а потом резко тряхнул головой. – О том, что он преподает здесь.

– Они не считают это необходимым, – обронил норг. – Сообщество принимает решение, а мы как всегда должны их выполнять. Ты же знаешь.

– Знаю, – кивнул Лемешев.

Вот только как сделать эти несколько шагов теперь, зная что Деймос здесь? Волоокий мистер Амфимиади здесь. Снова дрогнуло внутри. Сжалось, забилось с новой силой. Рванулось, причиняя невыносимую боль. Такую, от которой захотелось сжаться в тугой комок и завыть.

Вместо этого господин Лемешев роскошно улыбнулся.

– У нас потенциальная проблема. Мистер Шеннон.

– В теории это проблема Деймоса. И твоя, – усмехнулся преображению Агейр.

– Вот только я преподаватель Введения.

– Ну так и вводи парня в курс дела, – фыркнул господин руководитель филиала. – Или навыки введения потерял, пока над дипломом работал?

– Пошляк вы, господин Линдстрем, – совершенно по-мальчишески показал ему язык Александр. – Стремный пошляк. Уже что-то увидел?

– Это моя работа, Алекс, – пожал плечами тот и, развернувшись, побрел к учебному корпусу. – Поговори с ним. Вам работать.

– Да… – интересно, каким ОН стал?

– Он охрененно секси, Алекс, – точно подслушал его мысли господин директор.

– Пошляяяяк! – крикнул ему в спину Александр.

Он знал куда идти. Просто знал. Хоть оракулом и не был. Наверное, до сих пор ловил отголоски, что ничуть не облегчало существования. Скорее даже наоборот, лишь усиливало фантомную боль разорванной связи.

Вообще, это место в буквальном смысле слова пропитано эманациями. Всякими. Разными. Слишком много всего происходило в стенах Швейцарского филиала. Потому и отзывается каждый камень, каждая пядь. Податливо. Льнет. Достаточно только протянуть руку и раскрыть ладонь.

Десяток шагов внутрь дворика, к весело журчащему фонтану. Он мотался, собирая первогодок и даже не удосужился узнать кто работает в Гнезде и теперь…

Александр обернулся, скользнув взглядом по стенам, вдоль лоз плюща, вдоль стыков камней, вдоль стрельчатых узких окон, пока не…

– Деймос…

И тут же словно потянуло куда-то. Вверх, вперед, за угол. Вело-вело-вело, заставляя слепо переставлять ноги. Пока взгляд не уперся в дубовую поверхность двери.

Стоящий у окна повернулся на звук. Легкая небритость, все такой же глубокий взгляд светлых, до прозрачности, голубых глаз, и совсем не греческий, почти идеальный профиль.

– Саша… – он всегда улыбался ему так. Только ему. С нежностью, теплом, сияющим в зрачках. – Здравствуй, Сашенька.

– Грека, – рывок, совсем как когда-то. Только в то самое далекое «когда-то» Сашка Лемешев греку доставал до плеча и в прыжке повисал на шее, обвивая ногами талию совершенно по-обезьяньи. Теперь – просто замер. Замер, промелькнув неясной тенью по кабинету. Замер, прикипев взглядом к лицу. Забилось, заметалось внутри. Алая ниточка. Кровавая лента. Как страшно нас разметало. Мне до сих пор больно, знаешь? – Грека, – шепотом, будто боясь разрушить тишину.

– Ты стал таким красивым, – тот смотрел с болезненным, почти тоскливым восхищением. Потянулся к лицу и остановился на расстоянии тепла. Касаясь взглядом, ощущением.

Даже не шаг. Куда меньше. Но решимости для него нужно столько, что хватит, чтоб сдвинуть с орбиты парочку планет. Всего только коснуться щекой щеки. И вспомнить как дышать, млея от забытого почти чувства. Чувства завершенности.

– Как же мне тебя не хватало.

– Мне тебя тоже. – И кто бы сомневался в том, что когда-то самый решительный тип Института Деймос Амфимиади, сделает этот шаг. Вопреки логике, боли, всему. Просто шаг, почти объятие. Так близко, так невозможно близко, заново вспоминая тепло дыхание, жар прикосновения. Последняя граница. Только дотронься до обнаженной кожи – и ничто, никогда их не остановит. Но, может, можно так? Провести по плечам, еле заметно пригладить волосы. – Сашка…

Вы-ды-хай…

Шевельнулись прядки у виска и Александр качнулся назад. Зажмурился на мгновение, отчаянно пытаясь взять себя в руки, обуздать безумную, животную почти радость, плещущее через край счастье. Перебор с эмоциями, господин Лемешев. Ой перебор…

– Говорят, ты куратор моих мальчишек… – и в глазах радость. Надо говорить о делах. Просто надо. Чтоб не повиснуть с визгами на нем, чтоб не перевернуть этот замок так, чтобы остроконечные крыши уткнулись флюгерами в камни старых гор.

Пушистые светлые ресницы Деймоса опустились, скрывая полыхнувшую в глазах чудовищную боль. Секунда на то, чтобы взять себя в руки и отойти. Снова туда, к окну, где был его якорь. Вернее, целых четыре якоря.

– Скорее, преподаватель. У меня курс специализации у третьеклашек, у первогодок – общая теория. И выпускники в конце года. Но их мало, очень мало. И с каждым разом становится все меньше.

– Я слышал, что в Японии нашли парнишку, который почти закольцевался. Такая мощь, и его чуть не пропустили. Если так и дальше пойдет, Сообщество просто вымрет…

Александр подошел ближе, глядя в окно с другой стороны проема. Так близко, что можно бросать короткие взгляды, выписывая профиль на фоне сероватого дневного света.

– Твой курс?

Деймос нахмурился, глядя на квартет у фонтана.

– Парня спасли вовремя, и он теперь моя проблема. А эти… нет, не мои. Но из-за них ты здесь, как я подозреваю. И… Гейр ничего не говорил тебе о Натане? Тот тоже должен быть. Если согласится. Все это… ударило по нему сильнее всего. И когда-то он зарекся вообще иметь какие-либо отношения с паранормами.

– Из Гейра лишний раз «доброе утро» не вытянешь… он всегда молчуном был. Нордический стойкий характер, чего ты еще хочешь? – Четверка Казанова, Кот, Сказочник и Сайбер впрямь напоминала их самих. До боли напоминала. Даже то, как невзначай касаются друг друга парни. Как синхронны. Как зеркалят. – Ты говорил с ним?

– С тех пор, как он узнал, пробиться к нему невозможно. Это и раньше было сложно, а теперь… – Деймос выдохнул и прислонился лбом к стеклу, закрывая глаза. – Посмотри на них. Внимательно посмотри. Как паранорм, как куратор. Я должен знать, что прав, что не ошибся. Посмотри и скажи что думаешь. Не о каждом в отдельности, а о группе.

– Природный синхрон. Очень быстрое запечатление, – Александр рассматривал «квартет», слегка прищурившись. Открыто. Не позволяя собственной энергии замыкаться, выпуская ее вовне, становясь похожим если не на паука в центре многомерной паутины, то на спрута точно. Красивые парни. Даже слишком. И на естественную красоту оттиском поверх ложится сила каждого. – Они натуральные магниты друг для друга. Таких разбивать – преступление. Но такая сила… в истории таких спаек было немного. При желании они и Атлантиду поднимут, и Вавилонскую башню восстановят. Опасная перспектива. Любопытные малые, хоть еще в полном смысле слова не группа. Они просто не успели сработаться так, как это нужно.

– Похожи, – четкие, красивые губы Деймоса тронула улыбка. – Только они все равно другие. Я давно за ними наблюдаю. У нас не было «стихийной» группы, и у нас был целый мир, а мир был у нас. Эти же от мира защищаются, они замкнуты полностью, и это не природный инстинкт, это сделано осознанно. Будь они открыты – все было бы по-другому. И диссонируют. Я это чувствую загривком. Чувствую, но не могу пока понять в чем, как и почему. Меня это почти раздражает.

– Ты сам на собственный вопрос и ответил, – Лемешев раскрылся еще сильнее, пропуская сквозь себя все, чутко улавливая любой отзвук, любые эмоции и эманации от четверки внизу. И не ощутил ничего.

Он видел их силу. Видел их историю, прорисованную, кажется, даже в позах их тел. Но он упорно не чувствовал самой сути любого человеческого существа. И это напрягало неимоверно. После яркой открытости Симы, вкрадчивой мягкости Романа и легкой неуверенности Шеннона эти смотрелись со стороны как плотно зашторенные окна.

– Мы живем для существования этого мира. А они – вопреки.

– Все сложнее, чем кажется. Я не их куратор, иначе знал бы, когда все начало меняться. Но факт в том, что решение принимается на самом высоком уровне. И на самом деле все, что мы ждем – это команды их «разомкнуть». И твое появление здесь… И Натан. Это вряд ли совпадение, но у меня нет всей информации. И я не хочу этого делать, не хочу их разрывать. Поэтому ищу и ищу повод и причину. Что-то, что поможет мне смириться, – он распахнул глаза и повернулся к Александру, безотчетно им любуясь.

– Думаю, на высочайшем уровне понимают что даже если именно нам их разбивать и контролировать, это будет как минимум очень проблематично, – заметил Лемешев. – Да, мы обучены. Да, мы уже давно специалисты-практики. Но мы в отличие от них – инвалиды, Дейм. Если не появится Натан, Агейр совершенно не сможет действовать. Совет сделал все, чтобы мы не были одним целым. А теперь вдруг решает, что ими должны заниматься именно мы?

– Я могу ошибаться, Саша, – Деймос поджал губы. – Но когда в одном месте хотят собрать бывших запечатленных… Я просто не верю в такое совпадения. И в то, что там, наверху, не понимают, как высоки шансы на повторное запечатление, разбить которое будет уже невозможно, не убив нас всех. К тому же, официально еще ничего не решено. О том, что парней собираются отдавать мне, – улыбка стала почти хищной, – одна птичка нашептала. Никаких распоряжений, исполнители тоже не назначены. И вот это меня тоже напрягает. С нами не церемонились, нас сначала создали, а потом разорвали. Значит, есть что-то еще, чего мы не знаем. И я подозреваю, что не знаем мы почти все.

– Мы оба знаем насколько сильна у тебя интуиция. Более того, я почти уверен что Агейр уже видит вероятности, но они настолько запутаны или варианты событий настолько жесткие, что он просто не знает что выбрать. Ему ведь круто давался оборот в прошлое. Он как никто умеет читать именно эти переплетения, – Александр обеими руками тяжело оперся о подоконник. Принимать решения архисложно. Принимать решения с завязанными глазами – еще сложнее. И уж совсем нереально принимать решение когда вообще ничего не знаешь. Когда на тебе не только незнание, но еще и вполне определенные люди, ответственность за которых ты несешь как преподаватель. Даже не так, как учитель. А учитель это еще и друг. – Мне все равно что думают наверху по нашему поводу. Во второй раз я не позволю калечить нас. Без тебя я только обрубок человека, Дейм.

– Как и я – без тебя, – тот болезненно улыбнулся, не собираясь скрывать эмоции от когда-то так любимого. И сейчас – любимого, несмотря на годы и неудавшийся брак за плечами. – Но у нас нет пространства для маневра. Пока мы за ними наблюдаем. И тебе придется делать так же. Фиксировать любое возмущение, любой шаг в сторону. Но хватит о них. Расскажи лучше о тех, кого привез.

– Парни сильные, – господин Лемешев отвернулся от окна, и устроился на подоконнике, привычно болтая в воздухе ногами. – Я несильно удивлюсь если как минимум двое запечатлятся природно. Притом – очень скоро. Сима – мальчик несколько взбалмошный, но это пройдет. За полчаса притянуть семибальный шторм в центр континента – это талантище иметь надо. Ершистый, конечно, но они сейчас все ершистые. Дети взрослеющие на войне почти… Рома умница. Думаю, он Гейра превзойдет. Знаешь что этот гад сегодня отколол? Разрешил третьеклашкам упражняться, когда мы приехали. Так вот Рома почувствовал вероятность попадания стрелы и рванул в сторону. А ведь пробудили его всего-то месяц назад! – Преподаватель Введения в специальность с гордостью улыбнулся, будто все перечисленное было его достижением. – Есть сложный мальчик. Чед. Католик, у них отношения с сексом весьма щепетильные… придется вмешаться. Тебе или мне. Мне проще… перейду планар, сменю форму, влезу девкой в окошко и прощай девственность мистера Шеннона.

Деймос бархатно рассмеялся:

– Гейр красавчик. Не удивлюсь, если он все знал наперед и вообще все подстроил. Он давно мечтал об ученике. Таком, знаешь, которого хочется самому научить от и до. А вот парень – это проблема. Думаю, ему надо все же дать время решить ее самому. Натан, помнится, такой фокус перенес болезненно.

– У нас не было взрывоопасной ситуации. Да и ему придется тяжело. Одно дело – пыхтеть над математикой, другое – штудировать параграфы Введения, когда твое становление не завершено. Он будет отставать, – поджал губы Александр. А потом вдруг вскинул на собеседника взгляд, прищурился, выгнул бровь и протянул: – Уж не ревнуешь ли ты, мой Зорба? Онасис мой доморощенный… Геракл подпольный…

– Сколько ласковых прозвищ разом, – Деймос усмехнулся. – Я уже почти отвык от твоей «нежности». Все больше «милым» называют. Чем попроще, – стыла в голубых глазах тоска. Горькая, полынная. И скрылась за ресницами. – А время парню все-таки дай. Жизнь – штука странная, он может за два дня здесь кого-нибудь найти.

– Дейм… – Александр взял его за руку и потянул на себя. Ладонью коснулся небритой щеки. Щетинки ласково царапнули кончики пальцев с тихим, едва слышным шорохом. – Я не все. Не думаю что за пару дней он управится…, но даже если у него не получится, тебя я к нему не подпущу, ревную, знаешь ли… ты мой, Грека. Все равно мой.

– Это нечестно, – по-детски обиженно выдохнул Деймос, жмурясь от ласки и кусая губы, чтобы удержаться на грани, не чувствовать этого касания так, как хотелось. – Мы с тобой столько не виделись, а разговариваем так, словно утром кофе вместе пили. Как у тебя это получается? Я… Так не могу. Помню каждый день без тебя.

– А мы и так с тобой утром вместе пили кофе, – по-мальчишески улыбнулся Лемешев. На миг отстранившись, он достал из-под одежды медальон на длинной цепочке. Черненый овал с серо-голубым топазом с легким щелчком раскрылся, являя полумраку комнаты свое нутро: крохотная фотография яркого молодого парня. Прозрачно-голубые глаза, белоснежная хищная улыбка. – Разговаривали. Я тебе плакался даже на тему мерзавца-руководителя докторского проекта…

На мгновение в глазах Деймоса промелькнул шок. А потом по кабинету раскатился его смех. Чистый, заразительный смех, совсем как в юности. И еще через секунду Александр оказался в его объятиях, сильных, горячих.

– При…душишь… – пропыхтел тот, уткнувшись носом в его плечо. – Это ты после третьего курса… когда мы на каникулы на Бали рванули… моя любимая фотка…

– Ох, Сашка, – фыркнул в его макушку Деймос, взъерошил волосы и отпустил, возвращаясь к окну. – Тридцатник разменял давно, а все равно как мальчишка. Не меняйся никогда, – он медленно выдохнул, улыбаясь. А потом вдруг выдал: – Этот год будет тяжелым.

– Я знаю, – эхом вторил ему Александр, а потом вдруг прыгнул на него, обвивая за шею руками-лианами. Ноги плотно оплели бедра, да и сам он будто врос в основательное тело грека. Он смотрел прямо в прозрачно-голубые глаза. Смотрел и смотрел, будто пил ледяную хрустальную воду, измученный жаждой. Он не боялся упасть. Никогда не боялся, зная, что его подхватят, что не позволят. – Если хочешь, для тебя останусь…

– Саша! – голос Деймоса дрогнул и мгновенно заледенел, но руки, подхватившие его, были осторожными и почти нежными. – Ты надо мной или собой сейчас издеваешься?

– Издевательством было десять лет не видеть тебя. Не слышать тебя. Не целовать тебя, – губы коснулись губ, язык проник сквозь плотно сжатую складочку, очертил кромку зубов. Вздох. Снова глаза в глаза. – Не заниматься с тобой любовью.

– Сашка… – ответный выдох был отчаянным. Пальцы сжали, стиснули. Все, что Деймос так упорно и долго прятал, лишь изредка позволяя проявляться, рвалось наружу. Не объяснишь телу, что нельзя. Что стоит уступить хоть раз – и все начнется заново. И тогда никто их не остановит, дальше – только смерть. – Саша… – Губы сами разомкнулись, ответили, впустили. И сердце словно наизнанку вывернули. Забилась, запульсировала оборванная когда-то нить, рванулась навстречу вместе с темным, страшным желанием.

– Что?.. – сорванным шепотом губы в губы, делясь дыханием, делясь тем странным, что металось глубоко внутри. Точно в старой сказке: тончайшее полотно яви безумный мастер латает, связывая едва уловимые прядки. И полотно бытия срастается, вбирает в себя капли крови из пораненных пальцев.

– Нельзя же, нельзя, мы ж подохнем, если нас… снова… – Дейм стискивал волосы, покрывал лихорадочными поцелуями подставленную шею. Ломало внутри, корежило. И даже всегда холодный рассудок тонул в нарастающих эмоциях, разобрать которые было невозможно. Больно, сладко, колется, жжется. Словно выпрямляется кривое зеркало.

Александр судорожно сглотнул. Всем телом потерся о него и заставил себя разжать объятия, соскользнуть вниз, обеими ногами утвердиться на полу. И вместе с ним поплыла реальность. Смазался угол окна, изогнулся подоконник, отклонилась от намеченного курса острая стрелочка окна. Мгновение, всего только один вздох, одно импульсивное сокращение комка мышц в груди, и мир обрел четкость.

– Я люблю тебя, грека, и этого ничего не изменит.

Деймос медленно выдохнул сквозь зубы и закрыл глаза. Всего лишь на короткую секунду вернул собственное тело в состояние за полчаса до этой встречи, и его словно омыло холодом, снимая возбуждение и сладость. Иначе – конец. Иначе – только в окно.

– Это инстинкт самосохранения, Саша, – глухо произнес он наконец. – Но я тоже люблю тебя. И ты прав – это не изменишь.

– Завтра представление и первый учебный день… надо отдохнуть… наверное, – два шага назад. Поворот. Мимолетное касание пальцев к расслабленной руке. И это прикосновение все никак не желает завершаться. Или просто шаги были совсем крошечными? – Жду тебя за завтраком… мне до чертиков надоело пить кофе с фотографией.

– Договорились, – одними губами шепнул Деймос.

События раскручиваться не спешили. Скорее несколько десятков перепутанных ниточек все туже и туже скручивались, спутывались в стальной канат. Не всякий меч рассечет этот Гордиев узел. Или не всякий скальпель иссечет проклятое и явно злокачественное новообразование.

Лемешева вернули. Неспроста вернули. Он мог сейчас в Буэнос-Айресе развлекаться. Десяток вероятностей в разных вариациях отправляли его именно туда. И еще пяток в Норвегию. Но только одна привела сюда. И эта одна тянулась из таких неимоверных глубин реальности…, а с противоположной стороны к его ниточке тянулась другая. Деймос.

Эти двое были неразлучны. Но вот поди ж ты, разлучили.

Их всех разорвали в клочья. На такие мелкие жалкие обрывочки раздирает мелкая шавочка утреннюю газету. Не соберешь и не склеишь. Но чья-то воля снова сводила их в одной точке реальности. И не только их.

Эти мальчики, которых привез Саша. Как минимум один из них – самородок. Один на бог знает сколько технологов. Таких как этот парень сам мир создает. И в плетение вероятностей Мироздания вмешиваться чревато. Парня притянули сюда не кураторы. Это – природная, Истинная необходимость. С таким спорить – себе дороже. И в Совете не могут этого не видеть. Вот так, с пинка, после инициации, начать предвидеть. И ведь ясно. Инстинктивно. Пока – для себя. Но если Сашка сработает верно, если как камертон подберет нужное, заденет, этот мальчик, Роман – зазвучит.

Второй – то еще сокровище. Мощный шторм над материковой частью, среди полного штиля. И ведь выбрал, вытянул как туз из рукава. Быстро, очень быстро. Если эти двое запечатлятся друг на друге…

Агейр отвернулся от почти почерневшего проема окна и вернулся в уютную шкатулку кабинета. В камине весело потрескивают еловые поленья. Острый аромат смолы оседает на корне языка.

Натан… Натан на Симеона совершенно не походил. Тихий. Скрытный. Замкнутый даже. Слова поперек не скажет. Трудное детство накрепко прописывает на подкорку линии поведения. С рассеченными бровями и разбитыми губами. С трещинами в ребрах. Захочешь измениться – не сможешь. Не сумеешь. Не сам.

На год меньше, он и в группу-то попал не потому что кураторы дали. Не потому что кто-то увидел мальчишку-первогодку, который хвостом ходил за второкурсником. Прятался по углам. Не сводил глаз.

Они сами увидели. Увидели, как парнишка ловко выправляет мелочи. Убирает из-под руки готовый упасть стакан, сдвигая его на пару сантиметров, как меняет укладку багажа, как подводит под руку нужную книгу. Оператор от бога. Он стал их четвертым. Запечатлелся на гренадере-норвежце. Холодном и отстраненном. Его привыкли рыбой снулой считать, а Натан отчего-то заприметил в нем викинга. Так и звал. И на борт драккара просился. И что характерно попал…

Хроникам и материалистам на порядок легче живется после разрыва. Их способности не требуют спайки. Не требуют такой тонкой настройки. И такой чувствительности. Но оракулы и операторы – другое. Оракул без оператора – калека, не способный на все сто использовать собственный дар. Оператор же попросту не видит всей картинки.

Что касается Натана – слишком виртуозно малыш скрывал ото всех слабенький талант провидца.

Малыш. Маленький американец. Ангел из другого конца мира. Где-то ты сейчас? И почему невозможно ни увидеть ни ощутить твою ниточку-кровинку? Ты удрал после. Убежал, выломился из сообщества, пока твой, навсегда твой оракул пребывал в состоянии овоща. Трое суток. Петлял по линиям, не в силах уцепиться за расползающуюся ткань реальности. Потому что не стало якоря. Не стало той тонкой нити, что связывала крепче родственных уз.

Где ты, Натан? Где ты, мой бес, мое проклятие? Закрылся, спрятался, прислав письмо без адреса: я – жив, со мной все в порядке, не ищи меня. Вот так просто. Не ищи. Как будто перестанет болеть место разрыва. Как будто можно жить с половинкой сердца и четвертушкой легкого. Как будто можно существовать одним только мозгом, запертым в скорлупу неполноценного тела и таланта.

Натан… Натан… Может это знак? Возвращение Саши и Деймоса? Знак того, что здесь появился равный тебе по таланту парнишка-оператор. И то, что этот квартет, закольцованный сам на себе микрокосм, так напоминающий и так непохожий на нас, рискует быть разбитым?

Господин руководитель Швейцарского филиала прошел кабинет из конца в конец. Снова, в который раз и замер у огня. Ему холодно. Всегда холодно. И холод в его теле воцарился после потери Натана.

А может?..

Первым свой ключ от комнаты получил Ромка, ярко продемонстрировав окружающим справедливость принципа «наглость – второе счастье» и убойную силу своей улыбки, безупречно действовавший на представителей обоих полов. И хотя за стойкой сидел благообразный дед с очень колючим взглядом, а не одногодка, под ее действием растаял даже он. Хотя – как в глубине души считал сам Рома – на самом деле он всего лишь оказался вежливым, что на фоне слишком громкого Симеона было не так уж и трудно.

Общежитие было… общежитием. Блок из трех комнат, общий санузел, спасибо, что раздельный, общая маленькая гостиная с внушающим уважение телевизором, приставкой и прочими атрибутами для подростков, мягкой мебелью, дверью в небольшой класс с четырьмя письменными столами, компьютерами и полками. Собственно, в самой комнате, предназначенной для размещения двоих, были довольно широкие кровати, внушительных размеров шкафы, тумбочки и несколько стульев. Ничего лишнего, но все строго функционально, просто и на удивление уютно. Может, это ощущение создавало мягкое ковровое покрытие на полу, а может – парочка комнатных растений в горшках и открытое окно с доносящимися с улицы звонкими голосами и смехом. И да, здесь хотелось остаться.

Ромка перевел дух и, проверив наличие чужих вещей, выбрал кровать поближе к окну и подальше от шкафа. Быстро разложил немногочисленные вещи и опустился на край кровати. Ну вот, он здесь. И что делать дальше – понятия не имеет. Надо позвонить маме. И еще есть оченно хочется. И Александр свет Владимирович мороженое обещал. Черничное. Так что направить свои стопы за порог – самое время. Заодно посмотреть, как парни расселились.

Сима обосновался на другом конце коридора. Как был, одетый и в обуви, растянулся на кровати, блаженно щурясь. Вторая кровать была занята. На ней лежала раскрытая книга. Соседа в наличии не было, но, судя по шрифту в томике, парень явно европейцем не был.

– Ты своего соседа уже видел? – заметив Ромку в дверном проеме, подорвался с облюбованного места господин Бехерович.

– Нет у меня соседа, – тот ехидно усмехнулся. – То ли не предвидится, то ли еще не приехал. Так что даже не знаю пока, сочувствовать тебе или не стоит. Я собираюсь прошвырнуться на предмет обеда-ужина и обещанного кафе.

 – Какое совпадение! – довольно вздохнул явно проголодавшийся растущий организм в лице Симы. – Я с удовольствием продегустирую здешние стейки… или колбаски… и СЫР!!! Швейцарский сыр – это круто!

Ромка только глаза закатил:

– Не думаю, что в здешнем буфете тебе предложат сырную тарелку. Англичанина нашего с собой звать будем или ну его?

– Конечно, будем, – почти возмутился Сима. Он подхватил Ромку, локомотивом поволок его за собой прочь из комнаты. – Он же НАШ англичанин. Наше лордство!

– А чего это ты к высокоблагородным примазываешься? – тот позволил выволочь себя из комнаты. – Ну, и куда это чудо поселили? И это… не стоит о его принципах распространяться. Кто его знает, что за уроды здесь могут оказаться.