Текст книги "И.С.Т. (СИ)"

Автор книги: shizandra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

– А вы сами с ума сходить не планируете? – как бы между прочим поинтересовался Фрей.

– В крайней случае, свихнетесь вместе с нами. А это весело.

Рома покачал головой:

– У нас больше всего проблем у малыша Аяна. И кого к нему приставить? Его? – он кивнул в сторону Анжея. – Так ему самому охрана может понадобиться.

– Ко мне только законченный камикадзе сунется, – с самодовольной улыбкой пропел Сказочник. – Репутация – страшная штука.

– Не пугай их, – восточным болванчиком покачал головой Санада. – Это лишнее. Они и так наслышаны.

– Таким образом, я буду лучшим охранником для малыша Аяна. Но если вы так настаиваете, то заботиться о вашем очаровательном хронике может Айвен.

– Или я, – негромко подал голос Тимур. – Молчать гусары, – предупреждающе вскинул он руку. – Я буду в костюме.

– А пока ты будешь отгонять своим грозным взглядом от малыша других, кто-нибудь уведет Чеда, – фыркнул Фрей. – Но хоть к Аяну не полезешь.

Аян вскинулся, но, поймав теплый взгляд Ромы, сник.

– Я сам могу за себя постоять.

– В общем и целом, решать, конечно же, вам, – резюмировал поляк, потягивая сок из своего стакана. – А что же ваш ретировавшийся друг? Тоже в платье рядиться будет?

– Вот, кстати, – тут же отреагировал Фрей, заработав еще один внимательный взгляд Матея. – Судя по его платью, ему охранников нужно аж два. И желательно из выпускников, раз уж кураторы не участвуют.

– Это точно, – Ромка покивал, вспомнив выбранное Симой платье.

– Язык без костей, – пробормотал Тимур.

– Но в языке костей быть и не должно, – нахмурился не понявший идиомы Чед. – Это особенность человеческой анатомии.

– Да, думаю он в курсе, – усмехнулся Анжей, великолепно понявший о чем речь.

– Ну так что, дамочки? Тогда сами выбирайте себе кавалеров, – выдал Айвен и поудобнее устроился за столом.

– Может, жребий бросим? В фанты поиграем? – Фрей отзеркалил его жест, и Матей тихо рассмеялся. Определенно, этот тип ему нравился. Своей свободой и незажатостью.

– Хорошая идея, мне нравится, – согласился он. – Предлагаю как-нибудь собраться и разыграть. А если ваш хмурый друг присоединится – будет совсем хорошо.

– Мы ему непременно передадим это очень важное предложение, – хмыкнул Тимур. – А с чего это вы такие добрые, отзывчивые и заботливые? За вами благотворительности как-то раньше не водилось.

– Поводов не было? – Матей улыбнулся ему почти нежно. – На первом курсе нас самих бы кто опекал. На втором разбирались меж собой. А тут такой шанс добавить очков в карму. К тому же нам всегда нравились особо замороченные.

– Зато честно, – Рома покусал губы и решительно встал. – Спасибо за компанию, парни, но надо сходить проведать тут одного… Булочек ему там принести…

– Винца, водочки, – дополнил Фрей. – Ладно уж, вали. За малышом я присмотрю. Чтобы ни в чьи шаловливые ручки не попал.

Рома звонко чмокнул воздух, помахал остальным и сбежал, действительно прихватив с собой пакет с булочками.

– Ну как же вы меня достали, – Аян со стоном опустил голову на стол. – Я не маленький! И… может, я хочу попасть в чьи-нибудь «шаловливые ручки»?!

– О как… – Фрей озадаченно примолк.

– Так! И вообще – отстаньте от меня!

– Гиперопека еще никому на пользу не шла, – понимающе улыбнулся Санада. А потом вдруг добавил: – Если захочешь, я потом расскажу тебе лично одну историю. Тебе решать что с ней делать, но надеюсь, что выводы хотя бы для себя ты… сделаешь. Не надо «присматривать». Нужно просто внимание и участие. Не более и не менее того.

– Я не против ни того, ни другого. Но… черт, – Аян снова сник, стараясь не смотреть в сторону потемневшего Фрея.

– Что, все так плохо? – не зная, кому сочувствовать, Айвен переводил взгляд с одного на другого.

Аян покачал головой, упорно не поднимая глаза, так что отвечать пришлось Фрею.

– Просто наш ма… Аян для вашего брата – все равно что мед для пчел. И пару раз он чуть по-крупному не влип. Это необходимость.

– Я имел беседу с Патриком в этой связи, – пояснил для него Санада.

– Рыжий остался жив? – деловито уточнил Анжей.

– Вполне, – кивнул Кунимицу. – Просто я дал понять, что Аян не для него точно. И что могу рассердиться, если увижу поползновения еще раз.

Фрей встревожено вскинулся, а Айвен развел руками, обращаясь к Аяну:

– Не повезло тебе, парень. Похоже, это и правда необходимость. Потерпи еще немного.

– А у меня выбор есть? – Аян рассеянно гонял чаинки в чашке. За вспышку было чуть-чуть стыдно.

– Не особо, – Матей улыбнулся и потянулся. – Ну что, время не резиновое. Не знаю, у кого как, а у нас факультативы.

– У меня тоже, – Фрей поднялся первым, сгребая пустую посуду.

Аян покосился на него:

– Я с Чедом пойду.

– Думаешь, у Тимура факультативов нет?

– Так день белый, – Аян упрямо сдвинул брови. – Спасибо, но так будет лучше.

– Только осторожней, – поколебавшись, отозвался Фрей. – А то меня Рома убьет.

– Все будет хорошо, – заверил его Шеннон, окончательно приговоривший все, что выдал ему Ширинский.

– Будет, – убежденно заявил Анжей, на секунду прикрыв глаза. – Там по дороге будет декан, препод по литературе и еще, кажется, Лемешев. Так что никаких приключений не намечается. В общем, парни, думайте.

– Спасибо, – кивнул Чед, поднимаясь из-за стола вслед за всеми. – Хорошего вам дня.

– Неважно выглядите, господин Бехерович, – ректор присел на соседний зубец стены и протянул термос. Прикольно, но термос с чаем или кофе, шоколадом или какао давно и прочно стал привычной штукой. Незаменимой практически. Даже посиделки во внутреннем дворе не обходятся без пледа и термоса с чем-нибудь горячим и вкусным.

– Всяко бывает, – пожал плечами Сима, тем не менее принимая металлическую тяжелую колбу. Все-таки какао. Мягкий аромат, шоколадный вкус, но нет шоколадной же тяжести. – Настроение не айс…

– Не свойственно вам, – Линдстрем был, как всегда, тепло одет, хотя парка и не застегнута. Зато грубой вязки шарф до самого носа скрывал лицо. – Обычно вы куда бодрее духом.

– Ну не быть же мне клоуном перманентно постоянно? – отчего-то Сима чувствовал себя законченным эмо. Не страусом, а этим, с розовой челкой, вздыхающим и вечно страждущим.

– Вы всего лишь холерик, так что эмоциональные всплески естественны для вашего типа темперамента.

– У вас тут таких холериков как я – овердофига, – возразил Сима, отпивая какао из кружки. – Но вы все равно болтаете на стене со мной, а не с кем-то другим.

– На то, как всегда, есть несколько причин, – спокойно сообщил Линдстрем. – Во-первых, ваше внутреннее состояние сейчас действительно вам совершенно не свойственно, и оно меня… беспокоит. Во-вторых, вы хандрите уже неделю и это замечают ваши друзья, несмотря на все ваши попытки вести себя как обычно. И в-третьих… Если вы еще помните наш разговор, я чувствую ваше состояние.

– И можете исправить? – Сима поглубже зарылся в плед, стараясь не смотреть на викинга. Запечатление? Связь? По этой причине он чувствует? Только почему-то он сам, Сима Бехерович, нихрена не чувствует Линдстрема.

– Я просто хорошо себя контролирую, – точно услышав его мысли, улыбнулся тот. – Контроль вам будут читать на втором курсе, когда он будет необходим. Исправить… могу, но это будет грубым вмешательством, которое оставит след. Тебе самому надо разобраться в своей проблеме, Симеон. Я, знаешь ли, не фея-крестная.

– И что по-вашему со мной творится? – внутри плеснула злость. Конечно, он далек был от мысли что Линдстрем действительно не понимает. Он препод, ректор, он со студентами возится не первый год. Может, преподам даже какую-нибудь особую психологию читают. Типа «проблемы переходного возраста у будущих спец-технологов».

– Ты чувствуешь себя одиноким, – не в бровь, а в глаз. – Никому не нужным. Тебе нравится кто-то из твоего окружения, но у того парня сейчас тоже начинается процесс становления, запечатления, и еще много чего, так что ты чувствуешь себя оторванным и брошенным.

– А это не так? – не выдержал Сима.

– Конечно не так, – и снова в голосе викинга слышалась улыбка. Свет снизу сюда не достигал. Вернее, чуть-чуть разгонял темноту. Зато отсюда отлично видно звезды и силуэты гор. И еще силуэт Линдстрема. – Вы убедитесь в этом. Правда не сейчас. Через много лет. Дружба, которая рождается здесь, останется с вами. А если вы решитесь на любовь с представителем одного с вами пола, это чувство вы пронесете через годы.

– Даже если оно безответно?

– Это ведь тоже чувство. И опыт, – спокойная уверенность в голосе.

– Вы были влюблены когда учились? – недоверчиво уточнил Сима.

– Мы все влюбляемся, – усмехнулся Линдстрем. – Рано или поздно.

– А если б я влюбился в вас?.. – Пауза не была ни долгой, ни давящей, ни отчаянной. Отчего-то Сима знал, что на самом деле Линдстрем не удивлен даже. Вопросом не удивлен. Потому – тщательно взвешивает каждое слово.

– Тогда я бы позволил вам утвердиться в ваших чувствах и эмоциях. Или убедиться в том, что это всего лишь игра вашего воображения. – Можно запутаться в безумном английском «you». И вообще в словесной вязи, что он плетет. Он прав. Во всем в общем прав. Но очень хочется побыть тем самым «эмо», который не страус. Сидеть на зубце стены, пить какао, завернувшись в плед, любоваться звездами и изо всех сил страдать, понимая дурость собственного настроения. – На самом деле в тебе есть еще и ревность. Ты привык быть центром внимания. Отсюда и твое позерство. В русском языке есть слово – «паяц». Иногда оно очень хорошо характеризует тебя. Но я склонен думать, что… все дело во внимании. Все придет в равновесие, Сима. Просто для этого нужно время. И терпение. И понимание что ревность это не то чувство, которое тебе нужно. Она хороша для любящих и любимых. А ты пытаешься ревновать, не полюбив.

– Много вы знаете, – буркнул Сима.

– Достаточно, чтобы делать определенные выводы… ты уж прости, не первый студент у которого такие эмоциональные задвиги. Хотя обычно такое творится курсе на втором-третьем, – покладисто согласился Линдстрем, отрываясь от облюбованного зубца и подходя к нему ближе.

– Может, мне не хватает понимания и сочувствия?

– Может, – кивнул норг. – Или это физиологическая реакция твоего тела на отсутствие нормального секса. Но ты – гетеросексуален, потому для тебя тяжело сознаваться самому себе в том, что тебе кто-то в этом плане интересен.

– Может, – вздохнул Сима, возвращая термос. – Спасибо, господин Линдстрем.

Поцелуй был обычным касанием губ. Наверное, норг знал что так будет. Потому что не оттолкнул. Хотя, конечно знал. Он ведь оракул. Он знал наверняка. Сколько существует вероятностей того, что Сима Бехерович его поцелует, стоя на стене замка? Сколько вероятностей того же события, но к примеру, в коридоре, в классе, или во внутреннем дворе?

Губы твердые. Обветренные и жесткие. Но они молчат, позволяя его губам пробовать на вкус, гладить и греть. Молчат, прежде чем раскрыться, перехватывая инициативу. У губ горьковатый привкус. Травы. Вереск. Лаванда. Чабрец. Полынь. Губы очень уверены. Умелы. Они скользят, изучая его лицо, снова накрывают его рот, лаская так волнующе и так сильно, что колени слабеют, а голова начинает кружиться. Язык проникает в его рот, на короткое мгновение и… поцелуй прекращается. Зато грубой вязки огромный шарф обнимает его плечи и руки вместо куда-то пропавшего пледа.

– На здоровье, господин Бехерович, – ответил норг, отстраняясь. – Доброй ночи и… не берите дурного в голову. Рефлексия серьезно мешает жить.

– И долго ты собираешься от нас бегать? – в давно наступившей ночи голос Ромы звучал как-то… надтреснуто. Лавочка рядом со входом общежитие была пуста, зато в стороне темнел знакомый силуэт.

– Спорт это движение, – оптимистично отбарабанил Сима. – Движение это жизнь, – он присел на скамью, кутаясь в курточку, точно опровергая сразу несколько тезисов. Дескать, нифига не бегу. Притомился от активной жизни, вот и отдыхаю.

– Если решил свалить из нашей компании – то так и скажи, – сквозь зубы бросил Рома. – Я тогда тебе глупых вопросов больше задавать не буду.

Свалить? Сима вздохнул. Слова Линдстрема все еще звучали внутри, намертво запечатленные в памяти поцелуем. Настоящим поцелуем, не вымороченным, не приснившимся. И еще помнилось много всякого, точно оттененное. Прикосновения. Улыбки. То, как смотрят друг на друга Аян, Фрей и Ромка. Им хорошо. Они тянутся друг к другу, притягиваются как магниты. И на самом деле…

– На самом деле я среди вас лишний, – без обычных своих шуток-присказок проговорил Бехерович. – Вам без меня вполне себе отлично. Ты, Аян, Фрей… Тимур с Чедом тоже отлично справляются. А я просто громкий клоун, который путается под ногами и привлекает ненужное внимание.

– Ты дурак или притворяешься? – Рома вздохнул почти обреченно. – Слишком все странно. И не понятно. И запечатление это еще. Бросает то к одному, то к другому. А на третьего сам косишься. Бред все, Серафим. Здесь нет лишних. Или это тебе после Викинга твоего так кажется? Ну да, куда уж нам с ним по сравнению.

– Сам ты… – вспыхнул мгновенно Сима, но потом осекся. – Вот именно, Рома. Бросает. Меня вот не бросает. Вам интересно вместе. Интересно со старшими этими. А меня от них до печенок пробирает. Так что, как ни крути, а я левый. А Викинг… Викинг и есть. Ему я тоже не пришей кобыле хвост.

– Не бросает? Определился уже, видимо, да, Сима? И чует моя задница, что дергаешься ты сейчас потому, что ты ему – «не пришей кобыле хвост»? И ты со старшими не разговаривал. Тут много про них говорят, а они другие совсем.

– Какая чувствительная у тебя жопа, – зло восхитился Бехерович, уязвленный брошенными словами. И хотел бы заткнуться, проглотить рвущиеся с кончика языка слова, самому травиться ими. – Многое уже ощутить успела?

– Я оракул, забыл? Это если ты про мои догадки. А если про другое… Я бы сказал, что зависть – плохое дело, но, боюсь, не оценишь. Ничего, Серафим, ощутить моя задница не успела. Тут ты меня обскакал, – Рома вышел из темноты, чуть бледнее обычного, с обветренным губами и непривычно темными глазами.

– Вот именно, Рома, зависть – плохое дело, – выдохнул Сима, запоздало понимая, что целоваться с ректором на стене, где их могут увидеть – не самое здравое занятие. – Я не хочу ссориться, Силиверстов. Шел бы ты спать. Хреново выглядишь.

Тот только покачал головой.

– Забавно просто, как быстро ты перешел от страха за свою задницу к поцелуям с ректором. Не знал бы, как весело тут с этим делом – обозвал бы тебя лицемером. Ты ведь рассказывать не собирался, да?

– Некоторые вещи не стоит обсуждать, – Сима прищурился. Какая-то мысль не давала покоя. Не мысль еще даже. Неоформившееся, но такое ядовито-острое нечто. Нечто, могущее объяснить очень и очень многое. И многое расставить по своим местам. – Я не лезу в твои с Фреем дела. Хоть и вижу, как он облизывается на тебя.

– Он облизывается на Аяна, но малыш слишком хорошо умеет держать на расстоянии, даже если сам этого не хочет, – хмыкнул Рома. – Все слишком сложно, чтобы можно было что-то однозначно сказать. И запечатление это еще. Тебе повезло, что в твоем случае это случилось быстро. По крайней мере, не кидало из стороны в сторону.

– А ты что же, ревнуешь? – и снова мысли. То самое, сказанное сегодня норгом. То, что происходит сейчас в институте, пройдет сквозь жизнь. Привязанности. Дружба. Любовь.

– Кого и к кому?

– Даже не знаю… Аяна к Фрею? Фрея к Аяну? – пожал плечами Сима, а потом вдруг выдал: – Меня к Викингу?

– Какой выбор. И все такое вкусное. Прям и не знаю, что больше нравится, – усмехнулся Рома, сделал шаг вперед и навис над сидящим Симой. – А если все и сразу? Перебор будет?

– Определенно, – убежденно кивнул Бехерович, слегка подвинувшись, точно уступая ему место рядом. – Реши кого сильнее. А то прям собака на сене получается.

– Я ни к кому не лезу, Сима. И никому не мешаю. И… извини. Мне не стоило вмешиваться. Больше не потревожу.

– А еще меня дураком называл, – фыркнул Сима. – Считай, что я такой себе психолог. И мы решаем твою проблему. Начал говорить, так заканчивай. Тебе нравится Аян? Тебе нравится Фрей?

– Не начинай. Тему Аяна и Фрея не я поднял, а ты. И ты мастер переводить стрелки, я в курсе. Я был бы счастлив, если бы парни нашли друг друга. У Фрея комплекс всеобщей мамочки, а Аяну смертельно нужен кто-то, кто бы его прикрывал.

– Окейно, – покладисто согласился Сима. – Чью тему я не поднимал? Я и Викинг? Не смеши, он препод, хоть я и являюсь его оператором, мне до него как до другой галактики пешком. И то, что мы… целовались… нифига не значит.

– Я так и понял, – Рома вскинул голову, несколько секунд смотрел на яркие, такие большие звезды, чуть подрагивающие в холодном воздухе, а потом выдохнул еле слышно. – Это никогда ничего не значит. Только потом… Ладно, пора мне, пожалуй. Не сиди долго, замерзнешь.

– Что потом? Нет никакого потом, Рома. Я боюсь всего этого. До усрачки боюсь. Я боюсь в конечном итоге стать геем. Я боюсь, что буду спать с парнями. Я убеждаю себя в том, что все нормально, если, блядь, наша ситуация, вообще, может нормальной называться. Мы учимся во вселенной, где, сссука, «всегеи» по умолчанию. А если нет, то все равно таковыми окажутся. И я в том числе. Потому что я, блядь, ревную, понимаешь?! Чувствую себя лишним! Этого разговора ты хотел?!

– Я всего лишь хотел понять, какого черта ты от нас шарахаешься, – Рома обмяк, немного поколебался, и сел рядом. – Вы отлично смотрелись там, наверху. И тебе нравилось. Это не сделает тебя геем. Ты вряд ли станешь западать на проходящих парней. И когда все закончится, может закончиться и это. Не знаю, кого и к кому ты ревнуешь, но ты не лишний. Мне тебя не хватает.

– Клоуна, позера и законченного придурка? – Сима поколебался, а потом мысленно плюнул и обнял его за плечи.

Рома немного опешил, а затем притянул его поближе.

– А ты клоун, позер и законченный придурок? Просто тебя.

Под зажмуренными веками Симы защипало, а в горле застрял противный слезный ком. И ни туда его, ни сюда. Прав был Линдстрем. Прав, сука. Оракул, он просто все видел и все знал.

– Позер, придурок и реву как девка. Но мне тебя тоже до чертиков не хватает, Силиверстов. Никогда б не подумал, что однажды кому-то признаюсь, что ревную и что мне его не хватает.

– Так ты меня ревнуешь? – Рома на миг прижал его к себе еще сильнее и взъерошил и без того встрепанную шевелюру. – К Аяну и Фрею? Точно придурок. Нашел к кому. Оно, конечно, все сложно, но не так. И прекрати шарахаться, а то парни тоже уже волноваться начинают. И старшие – не страшные вовсе.

– Ближе тебя у меня здесь никого нет, – вздохнул Сима. – Так что это не удивительно… Линдстрем меня расколол в два счета.

– Он взрослый и умный. К тому же оракул, – усмехнулся Рома, расслабляясь. Помолчал немного, а потом чуть насмешливо поинтересовался. – Целоваться-то хоть тебе с ним понравилось?

– Если бы за умение целоваться давали докторскую степень, он точно в этом достиг высот, – Бехерович старательно отвел от него взгляд. Это и впрямь было круто. Даже очень. И будило в теле совершенно и четко определенные желания.

– Он взрослый и опытный. Слухи говорят, что он спит со своим секретарем, – Рома чуть сполз вниз, закидывая голову на спинку скамьи. – Это запечатление? Или он просто так тебе нравится?

– Я не знаю, – покачал головой Сима. Задница подмерзала. Поясница тоже. В довесок ко всему – усилился ветер, загонявший со стороны гор тяжелые неповоротливые кучи облаков. – Наверное, в постели он вообще бог, но отчего-то проверять это мне как-то не очень хочется.

– Вот это и есть самая большая проблема, когда ты не знаешь, не можешь понять, что происходит. И тянет тебя к человеку потому, что ты на нем замкнулся или потому что он просто тебе нравится. Хреново на самом деле. Тимуру повезло, он сразу все понял. Хотя дай им время – и они станут таки настоящей сладкой парочкой.

– Тим третьекурсник, а мы первоклашки. Может, наше замыкание нас на самом деле еще ждет? Может, норг на самом деле все тормозит и старается не замкнуть меня на себе. Может он что-то видит? – Сима тяжело поднялся на ноги и протянул Ромке руку. – Пошли спать. Я просто с ног валюсь.

Рома вскинул бровь, покосился на протянутую руку и лукаво сузил глаза:

– Если я тебя сейчас поцелую – ты попытаешься мне в морду дать?

– Давай лучше я тебя, судя по постановке вопроса, ты мне в морду не дашь совершенно точно, – хмыкнул Сима.

– Да ну тебя, – Ромка отразил его смешок и рывком встал. – Всю романтику испортил. Пошли уж, чудовище… А то отморозишь себе еще крылья, какой из тебя серафим будет.

– Вот так и воспылаешь добрыми намерениями… – нарочито печально вздохнул господин Бехерович, грубовато обнимая его и широким шагом направляясь ко входу в общежитие. – А тебя еще и чудовищем окрестят.

– Скажи спасибо, что это я еще ласково, – Рома вскинул голову, нашел взглядом окно своей комнаты и еле заметно улыбнулся. Светится. – И с Аяном поговори. Ты, может, забыл, но вы с ним в одной комнате живете. И твой суровый в последнее время вид здорово на малыша действует.

– И нифига не суровый. Суровый – Черный Плащ, а я просто маленький Симочка, и никого своим видом напугать не могу, – пропищал Сима, подталкивая его впереди себя в распахнувшуюся дверь.

– Вот и скажи Аяну об этом. А то он уже бояться начинает, – Рома безропотно позволил довести себя до блока, но в пустом холле остановился. Повернулся к Симе, явив электрическому свету свое уставшее лицо. – Я рад, что ты – снова ты.

– Тебе точно нужно отдохнуть, – Сима кончиками пальцев погладил его щеку. А потом, поняв, что позволил себе лишнее, отдернул руку. Не стоило. Нельзя так. – Спокойной ночи, Ромка.

Силиверстов улыбнулся одними глазами, кивнул и направился к себе.

– Спокойной ночи, гроза маленьких аянов, – на мгновение поднял руку, изображая вулканское приветствие, и скрылся за дверью, на мгновение выпустив и тут же оборвав недовольное: «Наконец-то» Фрея.

Аян трудно засыпает, но потом спит как убитый. Сима помнил об этом. Но сомневался, что Аян устроился спать. Он помнил, как настороженно на него косился японец. И как раздражался время от времени в ответ на его шумные выходки. Как едко пытался его задирать Фрей. И как нейтрально-спокойно к нему относились Тимур и Чед. По всякому выходит, что на самом деле больше всех о нем переживал Ромка. Ромашка-Ромка. Серый от недосыпа. Глупо все. По-дурному глупо.

Он тенью скользнул в комнату, тихонько притворив за собой дверь. Спать. И главное чтоб ничего не снилось. Так лучше всего.

====== 2. ======

На что это было похоже? На светлую щемящее-дождливую тоску. Ту самую, что тает на кончиках пальцев, стоит только коснуться заплаканного оконного стекла. Дохнуть на прохладную гладкую поверхность и написать на матовой запотевшей поверхности какую-нибудь трогательную нежную глупость.

Забавно, но такое внутреннее состояние у него не вязалось ни с одним членом их квартета. Каждый ощущался по-своему. В каждом был свой собственный надрыв и надлом, в каждом он чувствовался, как тоненькая, едва заметная ниточка в идеально ограненном кристалле, но сейчас, сейчас ощущение было совершенно другим.

Нет, не стоило ставить плеер на «шафл». Случайный выбор композиции иногда шутит дурацкие шутки. Забытая в какой-то пыльной папке Джен Раш с ее «Силой любви» настраивали на слишком романтичный лад. Тем не менее, как-то не очень подходящий Сказочнику, законченной бляди и сволочи.

Любопытно, на кого похожа эта песня?

Анжей улыбнулся. Водилась за ним маленькая слабость: присваивать песни всем подряд. Пока что в выборе композиций он не ошибался ни разу. Но эта как-то не подходила ни одному из его знакомцев. Хотя, стоп… один кандидат все-таки был. Малыш-оракул с первого курса. В меру сладости, в меру нежности, в меру задумчивости. Хотя нет, не в меру. Последнее время парень сам не свой. Не иначе влюбился.

Какие они все-таки милые, малыши-карандаши. И все-то им кажется, что они переживают личные драмы. А на самом деле все очень банально. Через ломку стереотипов, привычек и моделей привычного проходят все.

– Внимательнее, пан Михновский, – отвлек его голос Лемешева. Да, точно, метатренинг. Внимательнее, значит. Расслабьтесь и получайте удовольствие, пан Михновский.

Он сам был совершенно другой песней. Забавно, но на эту же композицию откликался и Лемешев. Это светилось в его глазах. В его улыбке. Мальчишеской. И в то же время порочной.

Анжей прикрыл глаза и улыбнулся, принимаясь едва слышно мурлыкать про себя:

– Shot through the heart, and your to blame, darling…You give love a bad name…

Старичок Бон Джови все еще хорош. Черт подери, он всегда будет хорош. Сколько бы ему не стукнуло. И до чего же точно, до чего емко, до чего правильно… Лемешев вскинул на него взгляд, точно почувствовал, что о нем думают, именно о нем, ни о ком другом. Улыбнулся, приподняв в намеке на усмешку уголки губ. Интересно, каким он был, когда учился здесь? Красивым – совершенно точно. Пытались ли его скрутить на первом курсе? Можно было спорить на что угодно, что юный Алекс Лемешев пользовался вниманием. Красивая, верткая, безбашенная сука. И губы его точно представляются припухшими. И далеко не всегда от поцелуев. Тысячу процентов, что многие мечтали о минете в исполнении этого вот человека.

Хоть, если подумать, у сладкой парочки с первого курса – Силиверстова и Бехеровича – все впереди. Оба хороши, что твои картинки, и у обоих карьера в большом сексе еще даже не началась…

Класс, о чем он только думает?! Хренов третий курс… хренов метатренинг… блядский спермотоксикоз… чтоб им провалиться…

Головокружение и тошнота привычно в общем-то подкатили. Как всегда. Тупо хреново, когда он начинает проваливаться на «глубокие» планары – это то еще удовольствие. Лучше глаза не открывать, пока не прекратится стремительное падение. Станет еще хуже, если позволить мельтешению линий-переплетений фиксироваться и откладываться в мозгах. Так и перегореть недолго. Личный маленький рецепт Анжея Михновского: не смотри.

Но падение все не прекращалось. И тогда Анжей запаниковал…

Дернулся, рванулся вверх, лихорадочно цепляясь за ниточки-жизни. Он не рвал, нет, просто карабкался вверх, силясь дотянуться, уцепиться за единственного, кто мог бы его удержать. Кто не позволил бы упасть снова.

Если бы он видел себя со стороны, непременно решил бы, что он похож на утопающего. Лихорадочно рвущегося на поверхность за глотком воздуха и… до судороги вцепившегося в золотистую нить-соломинку. Ваня. Ванечка…

Тот мелькнул вспышкой где-то в стороне, испуганно заметавшейся по планару, а потом рванувшему за ним. И сразу следом за ним ринулись еще две вспышки. Яркие, знакомые до боли. Матей. Санада. Метнулись, падая, почти касаясь и пытаясь поймать…

…Это страшно – чувствовать и не мочь дотянуться. Упасть сразу и следом, без оглядки и разговора, услышав даже не зов, а отчаянный крик о помощи. Знать, что нужен, и чувствовать, что беспомощен. Айвен словно бился в невидимую стену, трепыхаясь пойманной рыбой. Беспомощен. Снова.

Неуклюжий и нелепый. Слишком рано ударившийся в рост, не знающий, что делать с собственным телом и насмешками мальчишка. Глупо, сопливо влюбленный в старосту класса, не упускающую возможность поиздеваться и подразнить. Он любил читать, а вот учиться терпеть не мог. Вечный троечник, не знающий элементарных вещей. Грубый, не умеющий тонко огрызаться в ответ на подколы и жестокие шутки. Родители, не считающие необходимым покупать сыну новые вещи, когда еще есть доставшееся от отца или дяди. А что прохудилось и полиняло – не беда. Он был смешон. Он сам это понимал. И не мог сделать ничего. Тогда ему так казалось. Он был беспомощной пойманной рыбой. И оставался бы ею до сих пор, если бы не дед, решивший навестить сына с невесткой. Ваня помнил, как заливал щеки жаркий румянец стыда под тяжелым взглядом сурового старика и как хотелось исчезнуть из этой жизни навсегда. И тот Ваня исчез. Умер, безжалостно убитый дедом, выбивавшим, вытравлявшим из внука все, что успело нарасти.

«Медвежонок». Почти-нежно. Почти-ласково и тепло. Так – не больно. Не колются слова острыми гранями, не режут. Согревают. Обнимают. Словно руки Анжа. Где ты, любимый, как добраться до тебя… Анж, Сан, Тей.?

…Матей вскинулся, распрямился, хотя тело и осталось в аудитории, а здесь был лишь сгусток энергии и информации и не больше. Но он материалист. Поэтому под ладонями словно пружинил воздух и тянуло вниз, хотя у планаров нет ни верха, ни низа. Чертова субъективность, не дающая рухнуть следом за остальными сразу и до конца. Но и удержаться невозможно. Не тогда, когда испуганными птицами бьется сущность тех, кто стал ближе.

Ближе родителей, занятых исключительно собой и поддержкой фамильной чести и рода. Ближе жизни, о которой он хотел забыть. Дом – «золотая клетка», и полное отсутствие свободы выбора даже в том, что съесть на завтрак. Он задыхался, сынок богатеньких родителей, решивший, что его самоубийство научит их чему-нибудь. Он был малолетним дураком и знал это. Но в четырнадцать даже косой взгляд может стать трагедией, что уж говорить о подосланной любимой мамочкой шлюхе, которая должна была сделать «из мальчика мужчину». Его выворачивало после. Он никак не мог отмыться в ванной от ощущения липких пальцев и привкуса дешевых сигарет. А потом набрал ванну и взял в руки лезвие. Это было глупо и отчаянно, но… О, родители многому научились. Закрывать дверь и ограничивать его в передвижениях. Он наследник, будь проклято это наследство. Он должен дожить хотя бы до своего совершеннолетия.

Он больше не бунтовал. Он сидел часами у окна и смотрел, смотрел на то, как мимо проходят дни. Мимо него. А потом оконное стекло вдруг лопнуло от одного прикосновения пальца.

Он бежал. Долго, быстро, задыхаясь от счастья и свободы. И клялся-клялся-клялся себе, что больше никто и никогда не посмеет… Никто и никогда.

Вот только те трое, что бились сейчас рядом и до которых он не мог дотянуться… Его добровольная клетка и цепь. Самая нужная, самая сладкая. Желанная до дрожи и бесценная. Анж, Ваня, Сан. Санада, любимый, ты так нужен мне сейчас…

…Удержи! Не отпускай!..

Хотелось кричать. Орать что есть силы. Сдирать в кровь пальцы, цепляясь за струны чужих вероятностей. Мутило страшно. Кажется, в теле дрожал и выворачивался каждый нерв, каждая жилка, каждый орган. Дикая цветовая мешанина перед глазами… и еще один всплеск. Мощный. Уверенный. Всплеск проламывал слои, и кажется, почти достал, почти подхватил… не успел. Ухнул следом, проваливаясь как в трясину, жадную, засасывающую все и вся.

Страх полоснул по нервам и угас.

– …Кафка. Но Сенкевич по-своему хорош, согласитесь…