Текст книги "Ава (СИ)"
Автор книги: Pretty Rippey
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 53 страниц)
Глава 8. Правильные книги
Книги пишутся не для того, чтобы в них верили, а для того, чтобы их обдумывали.
(с) Умберт Эко.
– Все началось, когда я была еще совсем маленькой. Мне не было и десяти лет, когда я впервые заметила, что боль куда сложнее и многограннее, чем кажется на первый взгляд. Она может быть… приятной. Тогда я еще не понимала, какие последствия повлечет мое маленькое открытие, ведь в ту пору оно было всего лишь частью моего взросления и знакомства с миром. Поэтому я не придавала серьезного значения своим действиями и с самым искренним любопытством продолжала экспериментировать.
Не знаю, открыла бы я в себе мазохистские черты, если бы мое детство сложилось как-то иначе, но предполагать подобные вещи в целом сложно, почти невозможно. Мое же детство беззаботным назвать трудно.
Я родилась в Ирландии, в Дублине. Мои родители Вивьен Хейз и Фрэнк Рейд коренные ирландцы. Мама всегда была чисто городским жителем, а папа, наоборот, все детство провел в маленьком городишке на севере и по молодости перебрался в Дублин в поисках более достойного заработка да и просто интереса ради. Там-то они и познакомились, как рассказывали, в одном из пабов через общих знакомых. Говорят, про их роман можно было снимать фильм или писать книгу, настолько их связали страстные и дикие отношения. Охотно верю…
Мы с сестрой родились вне брака. Родители быстро съехались, но так и не поженились, даже когда у них появились мы. Ты возможно знаешь, что на моей родине разводы разрешили сравнительно недавно, а сам бракоразводный процесс очень долгий и муторный, поэтому ирландцы обычно не торопятся оформлять отношения, даже если заводят детей. Так поступили и наши с Эммой родители, хотя все равно считали и называли друг друга мужем и женой.
Поначалу мы все жили достаточно бедно. Родители пахали, как лошади, лишь бы хватало на еду и жилье. Им, конечно, помогали друзья и родственники, но папа и мама всегда были людьми слишком гордыми, чтобы спокойно принимать подачки без острой на то необходимости. Поэтому они работали днями напролет, выматывались до предела, и в нашем доме стояла страшная атмосфера. Я смутно помню подробности, но сцены их ссор из памяти полностью вытравить мне так и не удалось.
– И на что мы жить будем?! – орала Вивьен под вопли маленьких дочерей так, что от ее голоса сотрясались стены. – Ты мог мозг включить, прежде чем директора посылать, и подумать о том, чем мы будем в следующем месяце платить за квартиру?!
– То есть по-твоему я должен был под него прогнуться?! – так же громко возмутился в ответ Фрэнк. – Да ты и сама бы после такого отношения начальства ушла хлопнув дверью! Но вот у меня, по-твоему, гордости быть не должно!
Они ругались на повышенных тонах уже с полчаса. Кто-то из соседей за тонкой стенкой включил музыку погромче, и из-за этого крохотная обветшалая квартирка, в которой приходилось ютиться чете Хейзов с двумя маленькими детьми, еще больше заходила ходуном. Но какая разница обсыплется штукатурка окончательно или нет, когда и так она отваливалась от каждого неосторожного чиха, а старые обои и вовсе держались на одном честном слове.
Маленькие Эмма и Ава, закутанные в ношенные детские одежды и замотанные в застиранные простыни, горланили и плакали в своей кроватке, которую делили между собой вдвоем, а скромный ужин на древней и почуханной от времени плите давно уже пригорел. Хейзам было не до того.
– Ага, значит гордость дороже! Какая прелесть! – вскинула руками Вивьен и зло оскалилась на мужа. – А то, что дочерям твоим есть нечего, ты учел, когда увольнялся с гордо поднятой головой, или нет?! Почему в этой семье вечно только я думаю о чем-то более-менее материальном?!
– Вот только не надо опять начинать строить из себя жертву! – пригрозил ей Фрэнк. – Вечно ты пытаешься повернуть ситуацию так, что если бы не ты, то мы все давно бы переехали в канаву! А когда я из кожи вон лезу ради нас всех, преподносишь как должное! Посмотрел бы я на то, как бы ты запела, если бы я ушел!
– ТАК УХОДИ! – крикнула ему прямо в лицо Вивьен, и из ее глаз брызнули слезы. Образовавшуюся паузу полностью перекрыла собой музыка соседей и вопли маленьких дочерей. Едва сдерживая рвущиеся наружу рыдания, Вивьен нервно взъерошила свои густые огненно-рыжие волосы и устало уронила руки вниз.
– Господи, да замолчите вы уже, – страдальчески застонала она и стремительными шагами, направилась к кроватке дочерей. Взяла на руки кроху Аву и погладила по маленькой кудрявой головке Эмму.
– Ну замолчите вы, пожалуйста, – чуть ли не плача вместе с дочерями, взмолилась женщина. – Ну, что мне сделать, чтобы вы успокоились?
Но девочки никак не желали умолкать и продолжали рыдать из последних сил. Рано или поздно они бы просто устали так громко и долго кричать, но Вивьен была совсем не уверена, что у нее самой хватит сил и нервов дождаться этого момента. Но и как успокоить дочек она тоже не знала.
Сзади тихо подошел Фрэнк и осторожно прижал ладонь к мелко подрагивающей спине жены. Они постояли так немного, и мужчина, изобразив какую-никакую бодрость и радость, порывисто поднял на руки заливающуюся слезами старшую дочь.
– Ну кто у нас тут такой маленький? Кто такой хорошенький и сопливенький? – качая ее на руках, с улыбкой произнес он. – Эмма, ты же старшенькая, ну ты что? Какой пример ты подаешь сестре? Зачем плакать, когда можно смеяться?
Прижав Эмму к себе, он нежно поцеловал Аву в покрытую светленьким пушком крохотную макушку. Покачивая и заботливо поглаживая младшенькую, Вивьен смотрела на мужа убитым, полным обреченности и усталости взглядом. Они встретились глазами, и Фрэнк виновато потупил взор. Дочери на руках родителей постепенно успокаивались.
Порыдав, но уже намного более вяло и без особого энтузиазма, еще с четверть часа, крохи наконец-то уснули, а их мама и папа перебрались на кухню. Ужинать было почти нечем, да и не особо хотелось, после такого скандала. Поэтому Вивьен и Фрэнк просто сидели рядом за маленьким столом и пили сильно разбавленный чай. Невкусный, без сахара, зато горячий. По лицу Вивьен больше уже не бежали слезы, но женщина то и дело шмыгала носом, как будто вот-вот собиралась снова заплакать, но из последних сил сдерживалась. Фрэнк смотрел на нее со всей любовью и преданностью и держал ее за руки.
– Я завтра же с утра пойду искать новую работу, – тихо, чтобы не разбудить дочерей в соседней комнате, пообещал он. – Устроюсь хоть грузчиком, хоть дворником – все равно. Я вас голодными не оставлю, Вив. Обещаю.
– Боже мой, Фрэнк, зачем мы тебе только? – пробормотала Вивьен. – Зачем ты только со мной связался…
– Вив, родная, ты что? – испугался Фрэнк, стремительно поднялся со своего табурета и встал перед женой на колени. Он прижал свои ладони к ее лицу, убрал упавшие вперед рыжие пряди и заставил любимую посмотреть на себя.
– Вив, я люблю тебя, – со всей искренностью заверил он ее. – Ты и девочки – лучшее, что случилось в моей жизни. Проблемы есть у всех, но я вас не променяю даже на самую сытую и богатую жизнь. Я вас безумно люблю. Куда я от вас уйду? Лучше уж сердце себе вырвать.
– Боже, Фрэнк, – болезненно выдохнула Вивьен, с горечью смотря на мужа, и губы ее мелко дрожали. Он поцеловал ее, прижал к себе и еще долго не отпускал, пока она плакала уткнувшись ему в плечо и цепляясь за его спину.
А утром, как он и обещал, Фрэнк ни свет ни заря ушел искать новую работу.
– Так мы и жили. Папе в итоге удалось найти работу в одной судостроительной компании, которая дала ему в последующем хороший старт. Сейчас он работает уже на другую, более крупную контору со схожим производством ведущим инженером и живет в Бостоне, хотя в Штаты он переехал по совсем другим причинам, но об этом потом.
Мама тоже никогда не сидела сложа руки. Пока мы с сестрой были маленькими, она брала много работы на дом, писала статьи, редактировала чужие, занималась репетиторством. В общем вертелась как могла, выжимая из своего журналистского образования все соки. Когда мы немного подросли, она отправилась работать в одну страховую фирму на полставки. В тот момент ее не волновало где работать и кем, лишь бы были деньги. Но в итоге она влилась в коллектив, много обсуждала с коллегами их работу и понемногу вносила свою лепту в расследование страховых случаев. У нее оказалось чутье, которого не было у других страховых следователей, и поняв, что это шанс найти не только денежную, но и интересную работу, крепко вцепилась в открывшуюся возможность. Сейчас она возглавляет чикагский филиал крупной страховой фирмы, в которой работает уже очень давно.
Помогало родителям и то, что на лето и каникулы они часто отвозили нас с сестрой к бабушке и дедушке, папиным родителям, в деревню. Нам нравилось проводить там время, мы с Эммой хорошо выучили гэльский, много гуляли по лесам и полям и даже научились кататься на лошадях. Так что мы никогда не возражали, когда нас отправляли в деревню, а маме и папе было хотя бы полегче заниматься своими делами.
Но несмотря на то, что у родителей постепенно складывалось с работой, деньгами и карьерами, их отношения катились по наклонной. Мама с папой ругались, мирились, снова ругались и так по кругу. Поначалу мы с Эммой были слишком маленькими, чтобы что-либо понимать, потом, взрослея, просто старались спрятаться где-нибудь или убегали играть на улицу, лишь бы не слышать родительских воплей друг на друга. Нам обеим хотелось попасть в другой счастливый мир, где в доме бы всегда царил мир, а родители ладили между собой и никогда больше не ругались. Они кормили нас, одевали, покупали игрушки, выбирали самое лучше доступное образование, но нам нужно было только, чтобы они любили друг друга и все.
– Ты говорила им об этом когда-нибудь?
Ава немного удивленно моргнула и посмотрела на Рида. На несколько секунд девушка всерьез задумалась над его вопросом и слегка поежилась, будто от холода.
– Не помню, – неуверенно отозвалась она. – Нет, наверное… Но не думаю, что это что-то бы поменяло. Они же не могли всех себя отдать нам с Эммой. Мы только их дети, но не вся жизнь, а в ней всегда очень много других обстоятельств. В любом случае, вовсе не проблемы в семье впервые подтолкнула меня искать отдушину в боли. Виноватой в том оказалась школа.
Скажем прямо, я была белой вороной в своем классе. Пухленькая, неловкая, за любую попытку оскорбить сразу лезла в драку. К тому же, хоть я и более-менее нормально училась и мне хорошо давались точные науки, вроде математики, сидеть на уроках для меня было слишком скучно и тяжело.
Шел уже третий урок, и под монотонное бормотание учительницы, старой миссис Уорд, особенно сильно клонило в сон. Многие ученики едва боролись со слипающимися глазами, другие старались внимательно слушать и даже вникать, а кто-то был полностью поглощен своими личными занятиями.
Маленькая Ава с рыжими косичками, розовыми пухлыми щечками и свежей ссадиной на коленке, всего пару дней назад отметившая девятый день рождения, как можно более незаметно рисовала карандашом на половинке тетрадного листа. Для надежности она даже постаралась закрыть свой рисунок учебником, но возникающий на маленьком листочке дивный мир уводил ее с головой, заставляя забыть про осторожность и бдительность.
Она рисовала маленькую улочку и витрины магазина для ведьм, за которыми виднелись множество котелков, связок разнообразных трав, метлы с разномастными рукоятками и даже самый настоящий дракон, только маленький. Сами витрины и двери были изукрашены ветвистыми узорами, а на пороге магазина спал сытый черный кот с кожистыми крылышками. Выше, над крышами города должны были счастливо лететь в сторону полной луны незамеченные котом летучие мышки, но до них Ава еще пока добралась…
– Хейз!
Деревянная линейка с оглушающим резким хлопком ударила по парте, заставив Аву испуганно подпрыгнуть на месте. Пылая гневом, миссис Уорд угрожающе нависла над девочкой.
– Опять рисуешь на уроке! – разразилась яростной тирадой учительница. – Сколько раз тебе еще повторять, что на уроках надо учиться, а не рисовать свои каракули! Мне опять вызвать твоих родителей в школу? Посоветовать им устроить тебе хорошую трепку дома? Может быть, тогда ты наконец-то научишься вниманию и усердию. Нельзя вечно видать в облаках!
Она все говорила и говорила, вываливаю на притихшую и сжавшуюся Аву потоки праведного гнева. Другие ученики тоже оживились и со злорадным упоением наблюдали за тем, как отчитывают «тушку-свинюшку» Хейз, а такие же, как и она, белые вороны и изгои, были просто рады, что не они на сей раз оказались в центре всеобщего внимания.
Сама Ава молча смотрела застывшим взглядом в пустоту и терпеливо ждала, когда на нее перестанут кричать. Внутри у нее все клокотало от гнева. Ей хотелось вскочить на парту и самой наорать на миссис Уорд, которая давно уже не давала ей житья – по справедливости и нет. Ей хотелось защититься. Но вместо этого оставалось только держать себя в руках, терпеть и крепко-крепко сжимать карандаш, незаметно нажимая подушечкой большого пальца на остро заточенный кончик.
– Если с одноклассниками в ответ на травлю я еще могла подраться, а в ссорах с родителями позволить себе поскандалить с ними, то против учителей и других взрослых я ничего не могла поделать. Они были намного старше меня, они не были моими родными и якшаться со мной никто бы не стал. К тому же я боялась вылететь из школы, ведь мама с папой столько сил и денег вложили, чтобы устроить меня в хорошее учреждение, и я не могла их так подвести. Позже, через пару лет мы переехали, в другой район с лучшим жильем, и меня перевели в другую школу, где у меня сложились намного более удачные отношения с учителями и одноклассниками, но было уже поздно.
Я старалась терпеть, когда на меня орали. Потом заливалась слезами где-нибудь в тихом месте за школой или дома, но перед учителями изо всех сил держала себя в руках. Получалось плохо. Я не могла отвлечься и абстрагироваться от ситуации полностью, пока не нашла один маленький способ. Кажется, я подсмотрела его по телевизору, в фильмах и сериалах, – заметила, что когда кто-то очень злится, то ломает что-то рядом с собой, дает выход своим эмоциям и ему становится намного легче. Поэтому, когда на меня начинали орать учителя или навязчиво травили одноклассники во время урока, я начинала сжимать в кулаке карандаш. Я искренне верила, что если сломаю его, то гнев тут же пройдет и мне станет намного лучше.
Конечно, у меня ничего не получалось. Я была маленькая девочка – намеренно переломить карандаш было мне не под силу. Меня более-менее спасала концентрация на своей цели, хоть как-то отвлекала, но недостаточно, чтобы всерьез помочь. Я пыталась и так, и этак, пока в один день случайно не надавила большим пальцем на острый кончик. Он впился не до крови, даже нормального следа потом не осталось, но все равно весьма чувствительно. Больно. И только тогда меня впервые немного отпустило, мне стало чуточку легче.
С той поры я больше не старалась сломать карандаш, а нажимала на его кончик пальцем. Боль, такая долгая, как я хотела, действительно помогала. Она меня отвлекла, будто ластиком стирала реальность перед моими глазами. Неожиданно для себя я нашла в ней подругу, и была полностью уверена, что со мной все нормально. Причинять себе боль – нормально.
Я не рассказывала о своем секретном методе родителям, но поделилась с Эммой. Она попробовала тоже, но боль отпугнула ее. Она показалась ей слишком неприятной и ужасной. Но мы решили, что, наверное, просто по-разному чувствуем, как запахи, звуки и вкусы. Ведь нравилась же Эмме тушеные овощи, которые я в детстве на дух не переносила. Так что нам казалось, что нет ничего страшного в том, что боль мы воспринимаем каждая по-своему. На том и сошлись.
На самом деле, на экспериментах с карандашом все вполне могло закончится, тем более, что я перешла в школу, в которой было намного комфортнее. У меня даже успеваемость резко возросла, и рисовала я больше не на уроках, а в школьном художественном кружке. К тому же я начала взрослеть. Мое тело менялось: исчезла детская припухлость, появились более женственные линии и изгибы. Грудь так и вовсе росла, как на дрожжах. Да, появились и такие неприятные моменты, как прыщи и черные точки, с которыми я отчаянно боролась всю свою подростковую жизнь, но все же та метаморфоза, которая со мной происходила, мне нравилась. Возможно, во мне говорило нежелание поддаваться своим старым обидчикам из первых классов, позволять им победить и признать, что я действительно дурнушка, но в любом случае я старалась любить свое тело и не позволяла себе скатиться в комплексы по надуманным поводам. Эмма меня сильно поддерживала, мы вдвоем удерживали друг друга от мнимых переживаний по поводу внешности и смотрели на все с лучшей стороны.
Помогали нам держать самооценку и родители. Понятно, что для папы мы, любимые дочки, всегда красавицы, но мама с младых лет воспитывала в нас чувство собственного достоинства. По ее мнению себя надо любить, потому что для себя ты – это тот самый человек, с которым судьба вас связала раз и навсегда, от которого не сбежишь и не спрячешься, и лучше уж постараться с ним жить в мире, чем ненавидеть. Можно любить других до безумия, но любовь к себе все равно должна быть важнее. Мама крепко привила нам с Эммой эту идею, но у всего есть обратная сторона медали.
С годами родители ссорились все чаще и чаще, а время до примирения становилось все длиннее и болезненнее. Мы с Эммой не понимали, что происходит. Вроде бы стали жить в достатке, в новом доме, мы учились вполне хорошо, а родители занимались любимым делом, но их отношения все равно рушились на глазах. И вот после очередного громкого скандала папа собрал вещи и съехал от нас. До сих пор не знаю, кто был виноват – то ли мама папу наконец-то выгнала, то ли он не выдержал первым и сам решил уйти, а она не стала его останавливать. Нас с Эммой в подробности не посвящали. Просто поставили перед фактом. Сказать, что наш мир рухнул, значит не сказать ничего.
Мы пытались их помирить, мотались между их домами и старались как можно больше времени проводить с ними обоими. Мы искреннее верили, что таким образом сможем склеить нашу семью обратно, что папа и мама затоскуют по былым временам и вновь сойдутся, но чуда так и не случилось. И чем больше таяли наши надежды, тем хуже нам самим становилось.
Мы пошли разными путями. Эмма закрылась в себе и почти ни с кем не разговаривала. Она постоянно читала, начиная от учебников, заканчивая первыми подвернувшимися под руку книгами и журналами. Тоннами поглощала информацию и думала только об учебе. Уроки и чтение – единственное, что заставляло ее концентрироваться на полную, чем она нещадно пользовалась. Когда же она уставала настолько, что буквы перед глазами расплывались, то ложилась на постель и упиралась взглядом в стенку. Так она могла лежать часами без единого движения, но и спала при этом достаточно мало.
Постепенно, с течением времени, ее начало отпускать. Выбор из книг и журналов стал более осмысленный, уроки снова стали неприятной обязанностью для поступления в колледж и в апатию она больше не впадала. Только по ночам иногда смотрела пустым взглядом в потолок, но и эта странность у нее постепенно прошла.
А я в отличие от сестры выбрала другой способ справиться с жизненной катастрофой. Поначалу снова просто нажимала пальцем на кончик карандаша, но той незначительной боли больше не хватало. Тогда я стала тыкать им себя, но чтобы воткнуть карандаш, например, в бедро нужно было приложить изрядную силу, а решиться на настолько сильный удар и причинить себе такой вред у меня не получалось. Поэтому я перекинула свое внимание на иголки. Я пряталась в доме в самом тихом месте с бутылочкой перекиси водорода и ваткой и тыкала себя иглами и булавками. Сначала боязно и осторожно, но постепенно протыкала кожу до самой крови и далеко не сразу вынимала их из себя. Я мучила себя, но боль меня отрезвляла. Она вбирала весь мой гнев и ненависть, обиду и злость, и позволяла словно бы выдохнуть их, пережить самые тяжелые истерики и скандалы. А их было немало.
Я всегда была трудным ребенком, но после того, как родители разошлись, и вовсе от рук отбилась. Скандалила с мамой каждый божий день по любому поводу. С папой тоже была груба, но он, словно бы чувствуя вину за то, что оставил нас с Эммой, старался быть с нами очень внимательным и добрым, так что ругаться с ним становилось сложно, да и не особо хотелось. Зато с мамой, ооо… Когда наши взрывные характеры сталкиваются, то начинается настоящий конец света, и в те времена было намного хуже, чем сейчас. Я кидалась на мать, она мне отвечала тем же и часто жестко наказывала, то лишая всех карманных денег на месяцы вперед, то запирая в комнате или придумывая еще чего похуже. Естественно, злость на нее стала моим перманентным состоянием, и мне нужно было хоть как-то отвлекаться от бушевавших внутри чувств. Эмма знала о моем секрете и все видела, но молчала и только просила меня быть осторожнее и не переусердствовать.
Но мало-помалу я стала не просто выплескивать эмоции через боль, а экспериментировать со своим телом. Я тыкала себя булавками, резала лезвиями и играла со спичками. С каким-то пугающим энтузиазмом я изучала свои реакции на травмы, разглядывала поврежденную кожу, ожоги, порезы и кровь. Я все чаще улавливала тот странный момент, когда после острой боли приходит маленькая толика своеобразного удовольствия. Конечно, результат зависел от множества нюансов – далеко не всякая боль приносит приятные ощущения после себя. Но если подходить с умом и осторожностью, можно было добиться поразительных результатов. Так что да, я всерьез увлеклась своими плотскими переживаниями, заодно изрядно подпитывая их душевными.
Честно говоря, я тогда очень смутно представляла, что такое БДСМ в целом и садомазохизм в частности. Да и не особо интересовалась. Подростком меня совсем не будоражили расхожие и от того очень карикатурные образы жестоких господ, мужчин и женщин в латексе и коже, и их жалких безмолвных рабов на цепях и в глухих масках. Мои мечты и фантазии были совсем другого рода, больше о привычной и обычной романтической любви и захватывающих дух приключениях в компании возлюбленного. Интересы в фильмах и книгах также концентрировались на мелодрамах, разного рода фантастике и ужастиках. Пока мне в руки не попала книга «Коллекционер» Джона Фаулза.
Не скажу, что она как-то на меня всерьез повлияла. Точнее совсем не тем образом, каким по идее должна была. История оказалась весьма интересной, пугающей и ужасной, но меня зацепили вовсе не какие-то конкретные повороты сюжета, идеи или персонажи, а та шальная мысль, которую я поймала за хвост, пока читала. Каким-то непостижимым образом я внезапно поняла, что хотела бы оказаться на месте Миранды. Мне захотелось стать пойманной жестоким и властным человеком и оказаться запертой им в подвале его дома.
В фантазиях мой тюремщик был совсем не похож на Фредерика Клегге. Полная противоположность. Он был уверенным в себе, умным, образованным, сильным и жестким. Его невозможно было выбить из колеи, и в его руках я становилась точно мотылек, которого он может раздавить одним мановением пальца. Но он любил меня и, несмотря на всю суровость и страшные наказания за попытки к бегству или хоть малейший признак непослушания, в обычное время заботился обо мне и ухаживал. Он держал меня в темнице на длинной цепи, но одевал в красивые платья, которые сам выбирал по своему вкусу. Кормил самыми лучшими и свежими яствами, приносил книги, которые считал полезными для моего образования, и краски с бумагой, чтобы я рисовала для него картины. Я была его сокровищем, птицей в золотой клетке, а взамен от меня требовалось только быть кроткой, послушной и любить его безоговорочно.
С одной стороны мое бунтарское и своенравное существо сопротивлялось такой фантазии, где за меня решают все, вплоть до того, что мне есть и читать, но с другой в ней было так уютно, приятно и тепло, что я не могла так просто выкинуть ее из головы. Я придумала себя очень странного «прекрасного принца», самого настоящего темного рыцаря, злого короля, и мне очень хотелось оказаться в его руках. Но в реальном мире никто из встречаемых мне мужчин и тем более подростков-сверстников ни капли не походил на придуманный образ, так что в какой-то мере я была спокойна. Пускай в глубине души грызла жалость от того, что мои мечты так никогда и не воплотятся в жизнь.
С той поры странные фантазии крепко поселились в моем разуме, рядом с мечтами об успешной учебе, поступлении в колледж и самостоятельной безбедной и беззаботной жизни. Я продолжала бороться за свою независимость и успех, но в то же время не могла отказаться от того, чтобы не представлять себя пленницей и рабыней жесткого лорда. Я воображала себя Персефоной в чертогах Аида и фантазировала о том, как он одевал меня в платья из черного шелка и бардового бархата, одаривал золотом и серебром… И пускал по моему следу гончих и охотников, если я пыталась сбежать. Меня приволакивали к нему истерзанную собачьими клыками и когтями, и в наказание мой царственный муж щедро охаживал меня многохвосткой, после чего относил обратно в опочивальню и любил меня, пока я, захлебываясь слезами, просила у него прощения.
Я представляла себя заложницей маньяка, который похищал меня и прятал в своем огромном доме на отшибе. Он приковывал меня цепями и кандалами к огромной железной кровати в самой дальней и затхлой комнате, заботился обо мне, кормил и обмывал, но в то же время играл, как с бездушной куклой, истязал и мучил. Изучал мое тело то руками, то ножом, забавлялся со мной и так и этак, а я никак не могла ему сопротивляться.
Мне нравились фантазии, в которых, пока я спала, мой возлюбленный занимался со мной любовью без моего на то ведома, или те, в которых я сопротивлялась ему, кусалась, царапалась и орала до сорванного голоса, пока он рвал на мне одежду и имел как какую-то сучку. Я любила свои мечты и безумно их боялась.
– Ты даже не представляешь, какие идеи только что мне подкинула, – с коварной усмешкой таинственно протянул Роберт. Ава тихо фыркнула и закатила глаза.
– Да ладно, не такие уж и интересные у меня тогда были фантазии, – язвительно отметила она. – Мне и так было жутко от одной только мысли, что меня заводят идеи насилия и подчинения, а уж представить что-то жестче… Сказал бы кто мне тогдашней, что я стану творить, когда вырасту, то никогда бы не поверила. А так… Сплошное связывание, дисциплина и ролевые игры.
– Для тебя, – заметил Рид. – Но, если подойти к твоим подростковым мечтам с толком, можно выстроить очень интересные сценарии.
– Да? – игриво усмехнулась Ава. – Удивишь меня как-нибудь?
– Обязательно, – сладко пообещал Роберт. – Но мы что-то отвлеклись.
– Да, действительно, – со слегка смущенной улыбкой согласилась Хейз. Немного помолчав, она облизнула губы и вновь принялась за свой рассказ.
– В общем и целом мои мечты и реальные цели сильно разнились. Я не понимала, почему так происходит, но и не особо пыталась контролировать свое воображение. К тому же, по мере моего взросления, меня все больше и больше завлекали мысли о сексе. Фантазии становились все более откровенными и смелыми, и я с упоением искала источники для вдохновения. Смотрела вместе с Эммой тайком от мамы разные взрослые фильмы, вроде «Девяти с половиной недель» или «Дикой орхидеи». Сестре тоже было очень интересно, но ее увлекала более мягкая и нежная, романтичная любовь, а не те намеки на контроль и жестокость, которые манили меня.
С книгами везло меньше. Чисто дамские романы убивали меня своими дурацкими сюжетами и ужасным языком, а читать что-то более серьезное и запретное я боялась из-за мамы. Все-таки я была недостаточно взрослой, чтобы в открытую читать подобные истории. Хотя иногда мне везло. Так я прочитала «Ребенка Розмари», будучи уверенной, что читаю просто интересный ужастик, а на деле открыла для себя эротическую сцену, будто списанную с моих собственных фантазий. Стоит ли говорить, что потом я еще долго ею бредила, воображая себя на месте Розмари, а в роли Дьявола кого-нибудь из любимых актеров или певцов.
И отдельно мне очень нравилось то, как описывалось в книге утро Розмари после достопамятной ночи. Как она проснулась вся уставшая, измученная и исцарапанная, с порезами на бедрах с внутренней стороны. Этот образ крепко отпечатался у меня голове, и начало казаться, что кровь и множество ранок на женском теле выглядят очень красиво и весьма сексуально. Я даже как-то специально исполосовала себе ноги под юбкой мелкими царапинками и, несмотря на все неприятные ощущения, чувствовала себя чертовски привлекательной и раскрепощенной… О боже, Рид! Не улыбайся так!
Роберт невинно моргнул и, быстро стерев хитрющую ухмылку, с наигранным непониманием посмотрел на смущенно насупившуюся Аву.
– Я, может, делюсь самым сокровенным, а ты меня сбиваешь, – пожурила его девушка.
– Ничего не могу с собой поделать, – не особо стараясь оправдаться, ответил Рид. – От твоих откровений в голове столько идей и планов…
– И после того, что ты со мной сегодня сделал, тебе придется их отложить на достаточно долгий срок, – едко парировала Ава. – У меня все тело до сих пор болит.
– О, милая, ты гораздо сильнее, чем думаешь, – ироничным тоном заметил мужчина, и Хейз невольно громко прыснула.
– Все, прекращай меня смешить, – с улыбкой потребовала она. – Ты сбиваешь с мысли.
– Хорошо, хорошо, – поспешно согласился Роберт и вдруг посмотрел на Аву очень серьезно. – Твоя мама именно тогда тебя впервые поймала?
Хейз тут же помрачнела и отвела взгляд. Помолчала с минуту и сглотнула тяжелый ком в горле.
– Да, примерно… – тихо ответила она. – Когда мы переехали в Штаты…
Она снова напряженно замолчала, затаив дыхание, и медленно процедила воздух сквозь сжатые зубы. Говорить об ужасах былых времен оказалось далеко не просто, но раз начало было положено, стоило продолжать свою исповедь со всеми, даже самыми неприглядными и ненавистными деталями.
– Мама с огромным усердием работала в огромной международной страховой фирме, добилась большого успеха, и в итоге ей предложили возглавить чикагский филиал. Но она согласилась, не задумываясь и ни с кем не советуясь. Не знаю, как она смогла разрулить этот момент с папой, но ей все-таки удалось собрать все нужные документы, взять нас с Эммой в охапку и практически налегке переехать в Штаты.
Мы с сестрой были в ужасе. Новая страна, новый дом, новая школа… Да и жили-то поначалу в маленькой старенькой квартирке, где нам троим дико не хватало свободного пространства. Первое месяцы мы с Эммой ради протеста разговаривали исключительно на гэльском, дома и в школе, чем ужасно раздражали маму, но то был бессмысленный и глупый бунт. Мы опять ничего не решали и ни на что не могли повлиять.
