Текст книги "Ничья (СИ)"

Автор книги: mawka01

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

«Сейчас снова медленная композиция прозвучит, называется она ‘Gomenasai’, эту песню мы посвятили Японии», – стандартный набор слов, за которыми следует коронное: «Коля, выключи пушки. Сделай интимный нам свет! У нас романтика!».

Волкова, не теряя времени, подходит ко мне и молча обнимает, положив голову на мое плечо. Затем как-то рассеяно целует его, крепче прижавшись ко мне, будто боится, что я оттолкну ее, брошу. Но такого не случалось. И вряд ли теперь случится. От радости и эйфории, я прикрываю глаза, обняв ее за талию. Ее руки мягко обнимают мою шею, зарывшись в непослушные рыжие волосы. На проигрыше она стоит, грустно держа меня за руку, не позволив себе ничего. Но неожиданно наши взгляды сталкиваются. Она трясет рукой, будто ей так хочется поцеловать меня, затем не сдерживается и посылает мне воздушный поцелуй. Я притворно отхожу от нее, и залепляю себе пощечину. Она шлет еще один поцелуй, улыбаясь. Затем подходит ко мне, обняв шею рукой, и на секунду ее губы вспухают на моих губах. Затем снова любимые объятия… Что же ты делаешь, Юлёк? Не знаю, откуда во мне столько ностальгии, но я снова думаю о прошлом. Что за привычка дурацкая?

Помню, наши концерты в 2001, когда все только начиналось. Господи, насколько все было глупо, фальшиво, зато все тащились. И только попробуй забыть, какой ногой топнуть, какой рукой хлопнуть на какой-нибудь песне, настолько все было отрепетировано! И меня тошнило от этого! От этих фальшивых эмоций и чувств. Считаешь себя обезьянкой в цирке, куклой в руках. Поначалу было прикольно, весело, пришла жажда денег, которые кружили голову, и тебе даже не верилось, какая власть, какое влияние в твоих руках. Но влияние – это всегда ответственность за тех, на кого ты как раз и влияешь. А сколько потом было писем, после того, как оказалось, что Тату – вовсе не лесбиянки? А всего лишь «игравшие в любовь» две абсолютно гетеросексуальные девочки, одна из которых даже успела залететь. Хотя на счет гетеросексуальности (абсолютной) можно было бы поспорить, но заострять внимание на этом уже никому не хотелось. И все это настолько наскучило мне потом, что меня тошнило от этой игры. Зато сейчас – стоя на небольшой сцене Уфы, совсем не собирая Tokyo Dome, самые крупные площадки самых крупных стран, я чувствовала себя по-настоящему счастливой. Я знала, что она обнимает меня искренне, что Ваня не стоит за кулисами, и не говорит ей: «Юля, запусти руки под майку Лены», «Лена, потрогай Юлю за попу» и прочие глупости. Я знала, что это искренне, это по-настоящему!!! Я замечаю, как у меня дрожат пальцы. Наверное, это от нетерпения все рассказать. Или же от страха. Или от холода, сковывающего мое тело? Я сижу в номере на нашей кровати и понимаю, что ждать больше нечего. Мне нужно рассказать ей, просто нужен момент. Но разве в этой чертовой суете мог бы найтись такой? Мне нужно все обдумать, последний раз…

… Когда мне было четырнадцать, я едва ли думала о том, сколько всего может произойти в моей жизни. И тогда, в ту самую теплую солнечную осень, я не могла подумать о том, что в моей жизни может появиться человек, который перевернет мою жизнь с ног на голову. Когда она вошла в купе, ничто еще не предвещало нашей общей славы, нашей дружбы, нашей бесконечной привязки друг к другу. Но все, так или иначе, нарастало, как снежный ком. Сначала ее рассказ о кастинге, который я случайным образом прошла, потом Ванина идея присоединить еще одну девочку, никаких инь – янь, просто еще одну, которая если уйдет, ничего не произойдет. Которую можно было бы заменить. Но разве нас мог кто-то заменить? А потом его самая сумасшедшая во всем мире концепция – одна любит другую. Черт подери!!! Как же это просто – одна любит другую! И плевать, что мы две натуралки, ведь это досадное недоразумение легко забыть, плевать! Главное – одна любит другую! Мы – две противоположности, которые бы при других условиях, никогда бы не общались, не дружили. Ну ведь любой дурак мог бы придумать эти юбки, блузки, поцелуй малолеток под дождем, но никто ведь не придумал!!! Идеи сумасшедших всегда побеждают! А его концепции!!! И когда это приобрело мировой характер, мне казалось, что весь мир в моих руках. В наших руках – двух девочек, любящих друг друга. Полюбила я ее не сразу. Преодолев сотни ее истерик, десятки романов, тысячи ссор, измен, я влюбилась в нее. По-настоящему. И как это могло не пугать меня? Я грустно смотрела на нее, когда она говорила мне: «Слушай, все, надо сменять эти юбки уже. Надоели, чесн слово!», и думала, что мы уже сами не замечаем, что мы всего лишь те, что Ваня нам навязал. И вряд ли от этого когда-нибудь избавимся. Мне проще бы было умереть, чем любить ее, на такие способны только сумасшедшие. А как я могла быть нормальной? Они, они сделали меня такой! Со своими непристойностями, со своими мокрыми майками на голое тело, с откровенными вопросами, с Юлькиными поцелуями, с ее руками, грудью, со всеми концептуальными фигнями, с книгами, с интервью, с шоу, со всем грязным шоу-бизнесом!!! Черт бы их всех побрал! Как я могу не бояться любить ее, зная, что она не ответит мне тем же? Или я плохо ее знаю? Мне стыдно за свою любовь, мне страшно. Мне давно не 16, и Юльке давно не 15, мы взрослые девушки, а я думаю о таком… Наверняка, она просто сойдет с ума, узнав об этом. Странно, но слов для всего этого я попросту не могла найти. Для самых важных слов – слова не нужны.

– Ну что скажешь, рыжая? Как тебе концерт? – Она медленно вошла в комнату, расслабленная после контрастного душа.

С кончиков ее волос стремительно падали капли, разбиваясь о пол, на нее лице застыла удовлетворенная улыбка, а глаза не выдавали ничего, кроме усталости. И я ее понимаю. Очнувшись, я открыла глаза и бегло пробежалась по ней взглядом, восхищенно вздохнув.

– Хорошо, все было круто. – Ответила я, устало откинувшись на кровать. – Впрочем, почти как всегда.

Я готова была расплакаться от негодования. Что-то разрывает меня изнутри. И мне кажется, что терпеть это невыносимо. Разве нужно терпеть головную боль? Нет, поэтому, вы пьете таблетку. Но тут было только одно лекарство – рассказать ей. Хотя и ядом это вполне могло оказаться, но я почти ничего не боялась. Что суждено, того не избежать. Только мои пугливо дрожащие лопатки сжимались от страха, только мое небо пересыхало, а язык прилипал к нему, только мои руки непослушно дрожали, а глаза время от времени наполнялись слезами. Этого разговора было не избежать. Неизбежное – всегда страшно.

– Чего ты какая-то невеселая? – Юля подошла ближе и села на край кровати, мягко опустив руку на мои волосы. – У тебя что-то случилось? Милая моя, ты выглядишь такой взволнованной...

Она грустно смотрела на меня, тихо и блаженно скользя взглядом по моему лицу, буксовала на пересохших от волнения губах, и еще долго оставалась там, а затем скользила дальше, перебираясь на шею, отчего по мне пробегал холодок. Затем ее взгляд, с томным вдохновением скользил вниз, огибая грудь. Она всегда восхищалась ею, не то, чтобы завидовала, просто любила ее, и как только у нее был шанс – непременно тискала ее, сжимая в своих маленьких аккуратных ладошках. Она, как маленький ребенок, который изучает что-то новое вокруг него. Но моя грудь давно перестала быть новым предметом роскоши в ее окружении, она любовалась ею еще с самого начала. Она никогда не скрывала, что самая красивая часть тела у человека – грудь. И только женская. Своим размером она тоже была довольна, и никогда не комплексовала по этому поводу, да и я не раз говорила ей, что размер «что надо», маленькая, аккуратная, я бы даже сказала концептуальная и сексуальная. Она всегда могла контролировать ситуацию только своей грудью. Другое дело – я. Я никогда не занималась подобным, мне хватало восторженных, притихший взглядов Юльки, которая никогда не отказывала себе в удовольствии наблюдать за моей грудью, а потом самым соблазнительным образом улыбаться, видя, как от ее взглядов, мои соски серьезно твердели и возбужденно выпирали сквозь ткань какой-нибудь футболки. Она никогда не отказывала себе в удовольствии схватить меня, ласково обхватив своими пальцами. И совсем не важно, где это происходило: в машине, в номере, в ванной, в постели или даже на концерте. Ее это ничуть не смущало. Вряд ли была хотя одна вещь в ее жизни, которая бы смогла смутить мою девочку.

– Да устала просто. – Отмахнулась я. – День такой выдался, что толком не выспались, и тут же на площадку побежали. Короче, как обычно. Кстати, сколько уже время? Наверное, поздно…

– Не знаю, около двух, наверное. – Она пожала плечами, и огляделась в поисках часов. – Чем займешься? Спать будешь?

– Нет. Я не хочу. – Неожиданно я открыла глаза и уставилась на Волкову. – Поговори со мной просто, мы так редко с тобой разговариваем не о работе. – Я грустно выдохнула и снова прикрыла глаза.

Она все еще сидела рядом, перебирая своими пальчиками мои волосы, затем аккуратно нагнулась и поцеловала меня в закрытые глаза. Я засмеялась, и она тут же подхватила мой смех. Странно, но ведь для счастья действительно так мало надо! Я чувствую себя самой счастливой и самой несчастной одновременно. Вот хрень, ведь может же быть такое? Плюс ко всему я не могу думать ни о чем, кроме как о своей «болезни» под названием Юля. Вот хрень, а я и правда, сумасшедшая. От этого я начинаю смеяться еще сильней. Благо, что Волкова так и не знает этой причины. Она беззаботно щекочет меня, дурачится, и заявляет, что мы как обычно. Как обычно, Юлёк, только я теперь люблю тебя, – думаю я, и, открыв глаза, пронзительно смотрю в ее голубые глаза, теряясь там без конца. Ну что, принадлежат ли твои глаза кому-то? А твои спекшиеся губы? А твои руки? Нет, руки только мои! Я только крепче сжимаю их, будто подтверждаю свои мысли, и она даже не сопротивляется меня, только наваливается на меня всем телом и почти невесомо целует в шею, будто боится, что нас заметят. Так мы и лежим, она придавливает меня, мирно и ровно дыша где-то в районе уха. От умиления я прикрываю глаза, и, не удержавшись, обхватываю ее спину двумя руками.

– Как же я счастлива, что у меня есть ты… – Тихо-тихо бормочу я себе.

– А как я рада, что у меня есть ты! – Так же тихо шепчет она мне на ухо, едва касаясь мочки губами.

– Юлек, ты можешь мне кое-что пообещать? – Спустя мучительную минуту счастья, спрашиваю я, дрожа от нетерпения.

– Конечно, что? – Ее подбородок тоже дрожит от нетерпения.

Теперь мне становится по-настоящему страшно. Взяв с нее обещание, я буду думать об этом всегда. Но Юля это Юля, дав обещание, совсем не факт, что так будет. И ничего с этим не поделаешь. Таким нежным и одновременно дерзким, как она, таким строптивым, таким голубоглазым, таким черноволосым, – прощают все. А я простила ей уже все давным-давно, даже то, чего она не делала. Я прощаю ей все, держа ее за руку, вдыхая запах ее тела, от которого у меня кружится голова. И знаете что?

Я не боюсь быть брошенной. Я знаю, что она всегда со мной…

– Обещай, что ты никогда не оставишь меня.

– Никогда не говори никогда, – улыбается она, приподнявшись и склонившись надо мной, – но я обещаю тебе! А ты можешь мне кое-что пообещать?

– Что? – Растеряно спрашиваю я, затаив дыхание, любуясь ее свисающими смольными волосами, которые вот-вот набьют мой рот, и устроятся вместе с моим языком под пересохшим небом. – Что, Юлёк?

– Обещай, что ты всегда будешь только моей…

Она рассеяно улыбается. И только собственницы могут сказать такое, взять обещание. Но я всегда была только ее, с кем бы я не находилась физически рядом, о ком бы я не думала, с кем бы не целовалась, с кем бы не флиртовала, о ком бы не говорила, – я всегда была только ее. Тотально. И это такое сумасшествие принадлежать тому, кто никогда и никому не принадлежит.

– Обещаю. – Я продаю ей это обещание с потрохами, и даже мое сердце тоскливо-сладко сжимается, продавая это слово.

От нахлынувших эмоций я зажмуриваюсь, ослабив хватку рук на ее спине. Но она и не думает отступать. Ее волосы мягко касаются моих сухих от волнения губ, я чувствую, как они сладко пахнут шампунем, я чувствую, как капельки, скатывающиеся вниз, даруют мне необходимую влагу. Я приоткрываю глаза и вижу ее губы в такой близости, что невольно облизываюсь, но выражение ее лица ничуть не меняется. Она продолжает смотреть на меня с переполняющей нежностью, заботой, и тогда меня посещает мысль: «Почему бы тебе не поцеловать меня, Юлёк?», но она не спешит это делать. И вряд ли вообще собирается.

– Может, ты поцелуешь меня? – Самым трусливым образом спрашиваю я, не выдержав напряжения.

– Чего??? – Она, кажется, совсем не ожидала этого вопроса, и даже на какое-то расстояние отпрянула от меня, взмахнув непослушными волосами.

– Я говорю… почему бы тебе не поцеловать меня, Юлек? – Пугливо повторяю я, будто я не я.

Зачем я это делаю?

– Ну… это… ладно. – Совсем растеряно бормочет моя девочка и, опустившись ниже, осторожно целует меня в уголок губ.

Затем снова отстраняется. Совсем разочарованная я, не показываю виду, безразлично наблюдая за всем вокруг.

– Может, ты хочешь перекусить что-нибудь? Ты какая-то бледная совсем…

– Не отказалась бы! – Я грустно улыбнулась ей, перевернувшись на другой бок. – На твой вкус закажи, пожалуйста…

На самом деле даже кушать мне не особо хочется. Разве меня может волновать чувства голода в такой момент? Даже глупые и блондинистые овцы не думают об этом, особенно в таких ситуациях. Ну и черт с ним! Неужели она и в правду думает, что моя бледность от не набитого желудка? Или она попросту не хочет думать о настоящей причине. Или она не догадывается.

Не догадывается? Такие, как она – за долю секунды смекают все, что таким, как я – не понять и за час, за день. Она же – полная противоположность мне. И быть может, она знала о моей проблеме еще до ее возникновения? Ведь она сама могла бы предположить, что такое может случится. Что в этом такое? Но быть может, она и не думала об этом, считая, что у глупых блондинистых овец просто не хватит смелости любить черных и строптивых. Но даже это досадливое недоразумение я смогла переплюнуть. Удрученно вздохнув, я вновь обратила внимание на ухмыляющуюся Юльку. Ну что опять?

– Ну, и где я закажу? Время помнишь сколько? – Она засмеялась и затрясла своей мокрой головой.

– Черт, точно! А что делать? – У меня совсем вылетело из головы, сколько сейчас времени, сейчас времени не было.

– Ну, в холодильнике тут, наверное, что-нибудь будет, я гляну сейчас. – Тут же встав с кровати, она направилась к холодильнику. – Что-то я устала так, вообще ужас.

– Ну еще бы, после Волгограда только в пять утра приехали, если хочешь спать, я могу не утомлять тебя своими разговорами… А то навязалась, как не знаю кто. Я все понимаю, не дура же, блин, ну вот я не подумала, прости, если ты устала, ты, конечно же можешь…

– Ой, перестань, Ленок, мне только в радость! – Она резко прервала меня, обернувшись ко мне, одарила ослепительной улыбкой. – Смотри, что у нас тут: какие-то салатики, о мяско-о!!!

– Салатиков хватит, – засмеялась я, заражаясь веселой Волковой, – ты будешь что-нибудь?

– С тобой перекушу! – Она быстренько достала продукты из холодильника и подошла ко мне, присев на кровать. – Ты же не против?

Намного снизив тон, поинтересовалась она, эротично облокотившись на диван. Ее полуприкрытые глаза уставились прямо на меня, на губах заиграла игривая улыбка. Я снова забилась в кровать, как пугливый котенок, и несмело подняла на нее самые влюбленные, самые испуганные глаза на свете. В ответ она несмело поправила мои сбившиеся волосы и устроилась рядом, не дожидаясь ответа. Ведь она заранее знала его. Просто моя девочка страх как любит провоцировать всё и вся. Это Юлька и ничего уж тут не поделаешь.

Скромно разложившись, мы стали уплетать все за обе щеки, Волкова при этом довольно улыбалась, будто маленькому ребенку принесли коробку конфет. Еще бы, почти весь день не ели! Время от времени она что-то спрашивала у меня, что не имело никакого значения, мы смеялись, дурачились. Все как обычно. Все почти как обычно. И мое сердце практически ровно бьется, находясь рядом с ней, но моя любовь ничуть не притупляется. Напротив, сидя рядом, я иногда бросаю на нее взгляды, рассчитанные только для нее, будто невзначай касаюсь своими пальцами ее ладони, а она, одергиваясь, смеется, дурачится. Я игриво улыбаюсь в ответ, пряча в глазах самую искреннюю нежность и грусть, ведь такие, как она вряд ли когда-нибудь будут с таким, как я. И, так или иначе, они никогда и никому не будут принадлежать. Они слишком строптивы, слишком дики, чтобы быть прирученными кем-то. Но на самом деле, эта мысль не так убивает меня, сейчас, я более притихшая, и радуюсь тому, что она хотя бы банально со мной – рядом. Сидит, смеется, забавно пережевывая еду, откидывается на кровать, прикрывая рот, смыкая ресницы. И я ловлю ее каждый вздох, боясь пропустить что-то важное. Кажется, я окончательно свихнулась. Хотя чего еще стоило ожидать? Я просто напросто влюбилась. И все настолько просто и банально, что я не могу дышать. Что уже тут поделаешь?

Справившись с нехитрым ужином, мы довольно откинулись на спинку кровати, поглаживая свои животы. Волкова обняла меня одной рукой, прижавшись ко мне. И теперь этот вечер казался мне идеальным, не хватало только свеч и самая романтичная обстановка обеспечена. Моя девочка со мной, притихшая, и вовсе не строптивая, откинулась, довольно урча мне на ухо, как кошка, а я, прикрыв глаза, могу только наслаждаться этим, мягко играя с ее пальчиками. Она никогда не была сентиментальна, как я, но романтиком, бывало, ей приходилось становиться. Она же девушка. И даже строптивые и дикие, могут быть нежными и влюбленными. Не так, как я – по-другому. Я едва не таю в ее объятиях, совсем позабыв обо всем, но она, как обычно, оживляет меня своей невнятной, бормочущей речью.

– О чем ты думаешь?

– О том, что я самый счастливый человек на Земле! – Будто опьянев, отвечаю я ей, и уже ничего не мешает мне…

Не мешает мне признаться ей. Это дело времени. Нужно просто подождать…

– Почему? Я тоже так хочу, Ленок! – Она зарывается мне в волосы губами, осторожно найдя мочку уха, целует ее. – Что у тебя такого случилось? Поделись, я тоже хочу знать!

– Я просто счастлива оттого, что ты сейчас рядом. Правда! – Несмело развернувшись к ней, я так же несмело улыбаюсь, скользя по ее неизменно детскому личику взглядом. – Не думала, что когда-то это доставит мне такое удовольствие, но в данный момент мне больше ничего не нужно, честно. Я так счастлива, что ты есть у меня!

– Девочка моя! – Она сильнее обвивает мою шею руками, прильнув ко мне. – Я тоже безумно счастлива, что ты есть у меня! Не знаю, что бы я делала, если бы тебя не было у меня!

– Без тебя я не я… – Грустно пою я, уставившись куда-то в стену.

– Без тебя меня нет, – улыбается та, подпевая мне, – с чего ты вспомнила вдруг?

– А они говорят, говорят – это бред! – Не обращаю на ее вопрос никакого внимания, только слова из песни крутятся в голове.

– Это медленный яд, золотые лучи. – Тихонько продолжает Юля, не парясь ни над чем, ей просто прикольно, наверное.

– А они говорят – надо срочно лечить! – Совсем на эмоциях произношу я, встав с кровати.

Мой язык не подчиняется мне, и я не могу выдавить из себя жалкие три слова. Хотя они совсем не выглядят жалко, разве что с моей стороны. Но это – самое большое, что я могу позволить. Я не разбрасываюсь такими словами, я не дарю их каждому встречному. И возможно, я хранила их именно для нее, больше всего боясь сказать. Влюбиться в нее, будучи взрослой девушкой, такая глупость, о которой никто и не мог подумать. Понять меня, будучи молодой мамой, такая нелепость. Но все равно, мне безумно сложно держать это в себе, это практически нереально. Поэтому я ухожу. Я всегда ухожу, чтобы избежать проблем. Убегаю, молча, трусливо, поджав хвост, прижав уши. Ничего другого мне не остается.

– Эй, ты куда? – Кажется, моя девочка не на шутку испугалась такой перемены настроения, поэтому взволнованно приподнялась на локти с кровати, наблюдая за моей удаляющейся спиной. – Лен, что случилось?

– Ничего, я на балкон, покурить просто. – Бросаю я ей через спину.

– А-а, я с тобой. – Подрывается она с места. – Подожди…

– Захвати сигареты и зажигалку, я забыла.

«Убегая от тем больных, чтобы было больше слов простых. Дождь пройдет, и я буду ждать, я хочу дышать», – крутится у меня в голове. Это чувство действительно не дает мне дышать, это чувство не дает мне даже думать. Через минуту Юлька появляется в дверном проеме с пачкой сигарет, деликатно протягивая мне руку. Я быстренько засовываю ее в рот, она подносит зажигалку к моим губам. Подкуриваю, сладко щурясь от ядовитого дыма. Щелчок. Затягивается она. Мы молча стоим и наблюдаем за ночным, предрассветным городом, блуждая в своих мыслях. Но, наверное, мои мысли совсем отличаются от ее. Я всего лишь прихожу к выводу, что мое прошлое не дает ступить и шагу без нее, убежать от нее дальше, чем из комнаты на балкон. Мне так интересно: чувствовала ли она хоть раз что-то подобное ко мне? И тогда я несмело поворачиваюсь к ней лицом, наблюдая за ее безмятежными эмоциями. Ее взгляд устремлен куда-то вдаль, там, где начинается горизонт. И я, поймав то самое начало бесконечности, перемещаю взгляд туда же. Невероятно красиво. Я даже и не заметила, как время пролетело, как пронеслась эта ночь, укутавшее нас в воспоминания и нежность. Вокруг было так тихо, что я заворожено слушала эту тишину, только звуки улетающих птиц, иногда нарушали эту гармонию. Но это вовсе не казалось лишним, наоборот, придавало большей романтичности этому городу, который я совсем не знаю. Знаете, все это мне напоминало мелодию просыпающегося города, в неясном небе розовато-голубого отлива, все это заставляло мое сердце учащенно биться, радуясь легкому утреннему ветерку, этой свободе. Еще никогда я не была так рада этому. Она сделала еще одну глубокую затяжку, вдыхая смертельно-сладкий дым, и, отбросив сигарету, выдохнула мне его в лицо, шутливо улыбнувшись. Губами я поймала ее почти развеявшийся по ветру дым, и наспех вдохнула его глубоко-глубоко, затем, отбросила и свою сигарету. Она еще долго смотрела в мои глаза, слушая эту мелодию, которую не в силах был прервать никто, она еще долго пыталась найти разгадку моих мыслей, но, видимо, так и не найдя ее, шагнула ближе ко мне. Ее мягкая, замерзшая ладонь тихо легла на мою, робко обняв ее, словно в первый раз она касалась чужой кожи. Ее пальцы медленно, пугливо переплелись с моими пальцами, и я позабыла обо всем, что меня беспокоило. Только шум машин, крик птиц, переключение первых заработанных светофоров, первые люди на пустынных улицах, какая-то умиротворенная, самая романтичная музыка в голове. Вдалеке шум удаляющегося поезда, и снова по кругу звуки…

– Светлеет… – Тихо произношу я, боясь прервать сказочное настроение, сказочную атмосферу.

– Действительно. – Подхватывает она мои слова, обернувшись вновь на город, будто хочет убедиться в правдивости моих слов. – Тут нереально красиво…

Небо причудливо меняет свою окраску, и теперь на Юльке отражаются светлые полоски поднимающегося солнца. Я осматривала ее с ног до головы, как художник, который осматривает свою натурщицу, пытаясь запомнить каждую клеточку ее тела. Но ее тело я уже давно запомнила. Ее смуглая кожа так и манила прикоснуться к ней. И я прикасаюсь, пальцами художника, аккуратно дотрагиваясь до ее шоколадного обнаженного плеча. Лямка какой-то небольшой майки небрежно повисла, разрешая свободно скользить по плечу, чувствуя под собой живое тепло. Она на секунду вздрагивает, пояснив это тем, что у меня холодные пальцы. Наверное, и в правду, у нее такая горячая кожа. Она улыбается мне, когда лучики предрассветного солнца падают мне на лицо, затем осторожно проводит пальчиками по моей щеке, мягко скользя от виска до подбородка, а потом, словно не послушавшись свою хозяйку, ее руки мягко трогают мои губы. Но, похоже, она приходит в себя и резко одергивает ее.

– Ну что ты, испугалась? – Тихо шепчу я с полузакрытыми от блаженства глазами, моя рука так и осталась на ее плече.

– Нет, просто… извини. – Она потупила свой взгляд в пол. – Я так боюсь что-то испортить.

– Не бойся. – Я подмигиваю ей и молча обвиваю ее хрупкое тельце руками. – Я с тобой и никогда не брошу тебя.

Ее смольные волосы развивались на ветру, приливая к моему лицу, а я время от времени ловила их зубами, довольно набив рот. Она же в ответ смеялась, щекотала меня и осторожно надкусывала мои пальчики.

– Юля! Ну, Юлек, перестань, – смеялась я, во время того как она снова кусала меня.

Я легонько выдернула свою руку, заломила ее руки и повернула к себе спиной. Нагнувшись поближе к ней, я тихо прошептала ей на ухо:

– Ты знаешь что?

– Что? – Тихо бормочет она, умело касаясь рукой моего живота, спрашивает она.

– Юлёк! – Игриво протягиваю я, пытаясь пресечь деятельность ее пальцев.

– Что, милая?

– Я самая счастливая! – Прикрыв глаза, я отпускаю ее, рассеянно целуя ее макушку. – Я не хочу, чтобы это заканчивалось…

– Это не закончится. – Вторит она мне, прикрыв глаза, так и не повернувшись.

– История «Тату» – не вечна, когда-нибудь это закончится…

– Но мы же все равно останемся с тобой близкими людьми! – Спустя несколько минут, она все же находит какое-то оправдание для кого-то.

– Наверное… – Я отворачиваюсь куда-то в сторону, вообще лучше бы было промолчать, но так получилось бы не очень красиво.

– Чего дрожишь?

– Холодно тут…

Она берет меня за руку и ведет обратно в комнату. Так странно засыпать под утро, когда все просыпаются. Может, вообще лучше не ложиться? Хотя мои глаза предательски слипаются. Волкова скидывает с себя майку и, оставшись в одних трусах, ложится спать. Я мирно ложусь рядом, почему-то мне так страшно прижаться к ней, хотя после сегодняшней ночи ничего страшного не могло было быть. Да и она не прижималась ко мне. Я все ворочаюсь и никак не могу уснуть. Кажется, она тоже. Я понимаю это по ее недовольному сипению и вечным поворотам по кровати. Моя девочка… Мы так и молчим, но я больше так не могу. Чувствую, что ни с того, ни с сего на мои глаза начинают накатывать слезы. Это все так странно. Я чувствую что-то неизбежное внутри себя.

– Спишь? – Тихо спрашиваю я, решив убедиться в своих мыслях.

– Не, не могу что-то, – недовольно гудит она, – а ты чего не спишь?

– Юлёк…

Это так просто. Это просто. Просто нужно сказать, иначе это никогда не закончится. Утро почти наступило, и через секунды солнце будет светить вовсю. Просто нужно успеть сказать это в новый день. Сердце подкатило к горлу, все тело задрожало. Я просто должна сказать это. Вслух. Ей.

– А?

– Я люблю тебя. – Произношу я, и страх сковывает мое горло.

Я больше не могу говорить, я больше не могу думать, дышать, жить, существовать…

Она молчит так долго, что мне кажется, она уснула, или же не расслышала. Но повторить я не могу, мое горло все еще сковано. Спустя минут пять, она так и не ответила. Моя девочка лежит и молчит. Или она вовсе не моя? Это всего лишь моя фантазия, сон… Пусть это будет еще один сон, которых итак полно в моей жизни. Сон, длиною в жизни. Понимая все серьезность моих намерений, она не может ответить мне тем же. Но даже это не удивляет меня. Я больше ничего не чувствую. Совсем ничего. Только тишина, только холод, полностью завладевший мною. Только скупые, злые, никому не нужные слезы, стыдливо скатывающиеся по щекам. Она не любит меня и никогда не любила. Все ее слова – ложь, в которой она утонула. И никто ее не спасет. Даже я. Она никогда не любила меня…

====== 65 ======

Сургут 9.11.2006 год.

Безразлично наблюдая за умиротворенным, ровным, еще не уверенным в себе, тонким слоем снега, я пытаюсь понять: почему все именно так? Почему жизнь, протекающая своей чередой, расставляет самые важные (да и не только важные) события в жизни именно так. Почему не иначе? И этот кристально белый, ничего не знающий снег, не ответит мне. В мутном, но убедительно плотном стекле, я смогла рассмотреть свое отражение. Оно совсем непримечательно, я бы даже сказала чем-то отвратно. Опустошенность что ли? Взгляд в никуда, безразличные сухие губы, безразличные скулы и такой же безразличный подбородок, который так и норовит отвернуться от злополучного отражения в стекле. Пару минут назад я даже не поленилась включить пару своих любимых песен, чтобы придать своему отражению еще большей драматичности, чтобы я могла грустно улыбнуться первому редкому снегу, и не винить его в том, что он не знает: почему все в жизни так? «I feel I can fly for you…» крутится в моей голове, пока я наблюдаю за падающими снежинками. Я сижу, глядя сквозь свое отражение, и думаю: почему я здесь? Почему я не дома, не с любимой семьей, почему через несколько часов мне нужно проснуться (в том случае, если бы я спала), почему я должна проснуться и ехать репетировать к концерт? Почему же? Лениво взглянув на часы, я удрученно вдохнула, почти пять утра. С каких пор я не сплю по ночам, сентиментально наблюдая за своим отражением, за снегом? С тех пор, как после концерта в Уфе я призналась ей. Призналась, а она так и не ответила мне, не вздохнула, не выдохнула, не произнесла никаких звуков, означающих хоть какую-то частичку, что она жива.

Но даже этого не произошло. И я забыла об этом, почти забыла, едва сумев заснуть в обеденное время в тот день. А теперь я и вовсе перестала спать. Мне надоело притворяться, что все хорошо, что я сплю. Я смотрю в окно и не вижу там ничего, что могло бы мне сказать о том, что я не права. За окном ночь. Самая обыкновенная ночь, пожалуй, первая, в которую выпал снег, какие-то скупые несколько фонарей на каком-то здании, какой-то район, не слишком-то шумный. Но мне, в общем-то, все равно. В те часы, когда я не сплю – я думаю. Думаю о том: почему все именно так? И сидя за этим бессмысленным занятием большую часть своего свободного времени, я не нахожу ответы, даже никакой зацепки. Наверное, мне стоит купить ребусы, чтобы хоть на сотую часть приблизиться к тайне их разгадок. Хотя и это вряд ли мне поможет.

Отвернувшись на секунду от вида за окном, я скользнула взглядом по тёмной комнате. И даже в этой кромешной темноте, я смогла рассмотреть ее силуэт, мирно покоящийся на кровати. Ну конечно, что ей еще делать? Она спит, убаюканная спокойной (только для нее) ночи, она спит и видит сладкие сны, а в них думает о том, как бы было хорошо иметь еще детей, быть с ними, быть такой же популярной, как тогда. И в ее снах вряд ли есть свободная минутка, да что там минутка – секунда, чтобы запихнуть самым наглым образом меня туда. Ее ровное дыхание стремительно доносится до меня, лаская ухо, и я на секунду притихаю, замираю, с готовностью продолжая слушать ее сопения. Оно, как ничто другое убаюкивает меня. Но заснуть я все равно не могу. Ничего уж тут не поделаешь.