Текст книги "Ничья (СИ)"

Автор книги: mawka01

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

– Юль, а может мы на дачу к Ване съездим ? – Несмело предложила я, и удивилась самой себе.

– К Ване? Зачем ? Он на даче? – Удивилась еще больше она. – Это Люся тебе звонила, которая спонсор Поднебесной?

– Она-она, – закивала я, – она позвала нас на дачу, говорит, что до сих пор все там. Представляешь? И шоу было еще полтора года.

– Какая чушь . – Недовольно фыркнула она и отвернулась. – Зачем нам к ним? Нас там не ждут, Ленок.

– Ну почему не ждут? Я думаю, что будут рады нас видеть!

– На обкуре им все равно, Лен! Зачем? Давай, лучше фильм посмотрим?

– Фильм? – Грустно улыбнулась я. – Ну давай посмотрим фильм…

× × ×

– Чего молчишь? – Серьезно спрашиваю я, глядя на загруженную Волкову.

– Да тише ты! Я думаю…

– О чем?

– Думаю…

Я засмеялась и откинулась на стул. Все не так уж и плохо, а точнее сказать все отлично. Даже Юлька счастлива. Неожиданно к нам вошел представительный мужчина в пиджаке от Прадо, этот пиджак въелся мне в голову, после просмотра какого-то каталога. Но не суть. Она вошел с дежурной улыбкой на лице, но тем нее серьезно сказал:

– Через пять минут выход.

Мы одновременно кивнули и он удалился.

Сердце забилось чуть быстрее. Почему это происходит перед каждым нашим выступлением? Почему?

Юлька, покрутившись перед зеркалом, уверенно берет меня за руку.

– Пошли.

И мы выходим. Идем через море коридоров , тусклых, притихших, пустых. Идем-идем-идем. И сердце начинает биться все быстрее.

Около сцены нам вручают микрофоны. Желают удачи, подталкивают вперед.

И прожектора. Их десятки, сотни. Телефоны, крики. Фанаты. Крик, дикий крик. Вспышки…

Мы расплываемся в улыбках, беремся за руки и выходим. Машем фанатом руками. Улыбаемся.

Вспышки, вспышки. Орущая толпа. Людей много…

Очень много, но не как раньше.

– Да не волнуйся ты. – Шепчет мне Волкова, крепче сжимая мою руку.

Мы стоим посередине. Интро проиграло…

– Привет, Япония! Мы вернулись! – Почти без дрожи в голосе говорю я, и меня окутывает эйфория…

====== 55 ======

– Страшно представить, что бы было, если бы еще прошло минут десять, – задыхаясь, стонала Волкова, цепляясь за край стола.

Стол – не лучшее место для любви, для случайной страсти, нахлынувшей на нас, как безумное цунами. Она сбила нас с ног, окутала тело, захватила горло, не давая возможности дышать. И ворвавшись, как тайфун, в наш отельный номер, мы рванули вглубь комнаты, а дверь с громким хлопком закрылась. Не разбирая ничего по пути, я быстро усадила Юлю на стол, резко раздвигая ей ноги. Времени на ласки не было, на нежные поцелуи, жаркий шепот в губы и прочие шалости. Она вцепилась в мои плечи руками, запрокидывая голову. Не теряя ни минуты, я избавилась от ее нижнего белья и вошла в нее. Она была полна решимости и необузданного желания, она горела от нетерпения, дрожа в моих руках.

– Лен, Лен, подожди, – попыталась слабо сказать она.

– Что? – не прекращая быстрых движений между ее ног, спросила я, – Что-то не так?

– Нет, я просто хочу сделать тебе приятно тоже! – в ее голосе были нотки, с которыми было бесполезно спорить.

Тем более что я давно уже была готова к ее ласкам. К ее неистовым ласкам, под которыми так и хочется извиваться, кусать губы в кровь, впиваться в ее спину. Я так хотела быть с ней единым целым. Она, не дожидаясь ответа, резко спрыгнула со стола и в секунды я оказалась прикованной к кровати. Стол – не лучшее место для любви. Она всегда любила меня руками и даже в этот раз не изменила своим пристрастиям. Так же, как и я ее, она быстро избавила меня от джинс и трусов, и тут же ее пальцы очутились во мне. Они двигались сначала медленно, возбуждая меня все больше и больше, затем ее движения стали более быстрыми и резкими. Так, что я едва успевала хватать воздух ртом. Она любила меня, как ненормальная, а когда мое тело мелко затряслось в ее руках, она неожиданно опустилась вниз, и ее язык был везде.

Обе мы, совершенно взмокшие и опустошенные после случайной страсти, переглянулись. Она мягко улыбнулась и потянулась к моим губам…

Я резко подскочила с кровати, ударившись головой о голову Юли.

– Чего ты? – испугалась она, ничуть не меньше меня, – Я всего лишь хотела сказать доброе утро…

– Господи… – шумно задышала я, хватаясь за лоб, – Извини, плохой сон приснился…

– Ничего, бывает, – понимающе кивнула она и соскользнула с кровати, – У нас сегодня еще одно выступление, нужно бы вставать, через три часа мы должны быть на площадке. Тебе заказать завтрак?

– Да, пожалуйста, – вяло ответила я, вставая и шлепая в ванную.

Это сон. Что на меня нашло? Стою напротив зеркала в ванной и несмело ощупываю себя. Я – все та же. Такая, какая и была, ничего не изменилось. Ничего и не могло измениться по определению. Только этот сон. Он как будто что-то разбудил во мне. Это не были старые-добрые воспоминания, он был настолько реалистичен, что на секунду я могла бы такое предположить…

Но только на секунду. Махнув головой, отгоняя ненужные мысли, я более-менее уверенно вошла в душ и включила воду. Этот сон что-то определенно изменил, и мой взгляд стал более мягким, глаза стали более серые. И прилив нежности стал все чаще. Почему мне снится подобное? Этот вопрос никак не выходит у меня из головы. Ведь все давным-давно закончилось, все это уже в прошлом… И сейчас я не допускаю такой мысли, что мы с Юлей можем накинуться друг на друга, как было несколько лет назад. Да и она, наверное, уже ни о чем не думает. У нее есть ребенок, она любит парней. И я люблю парней. Парней и ее. Такое никогда не проходит. Это даже не любовь, это что-то большее…

– Ленок, ты что будешь на завтрак? – из раздумий меня выводит громкий голос Юльки за дверью, – Ленок? – она тихонько открывает дверь и просовывает голову.

– Яичницу с ветчиной и капучино, – я выглянула из душа и улыбнулась ей.

– Через десять минут все будет! – подмигнула она и скрылась.

На самом деле ничего и никогда не закончится.

Просто нужно запомнить это. Ничего и никогда. Ни при каких обстоятельствах. Все будет по-прежнему меняться, вокруг твоего пальца будет вертеться мир, будут меняться люди вокруг тебя, но… Ничего и никогда не закончится, ничего и никогда не изменится в наших сердцах. Иногда врать – необходимо, потому что так или иначе бывают такие моменты, когда приходится разговаривать на больные темы. Ничего и никогда не изменилось. Я по-прежнему любила ее, зависела от нее, как рыба от воды, как паук от паутины, как люди от воздуха, как человек от любви. И все казалось мне предельно простым, но в то же время предельно сложным. Ведь, вроде бы, на первый наивный взгляд, это так просто – любить человека. Но это намного сложнее воображения. Любить – это в первую очередь отдавать больше, чем принимать, – как говорил Ваня. И он чертовски прав. Она никогда не давала мне клятвы оставаться со мной навсегда. Такого и не должно было быть. И не могло было быть. Это Юля. А это я. Но все же… я думаю…

Она любила меня. Не так, как я ее. По-другому. Не больше и не меньше. Просто по-другому. И я не обижалась на нее. Не могла обижаться, и все казалось мне предельно простым и сложным одновременно. Юля всегда относилась ко мне, как к сестре, просто, как к близкому человеку. Пусть иногда мы ругались из-за всяких мелочей, но разве это причина, чтобы быть друг от друга на расстоянии вытянутой руки? Совсем нет! Мы любили друг друга и всегда призывали всех к любви! Это и была концепция Тату.

Помню, совсем недавно, мы сидели в российской штаб-квартире Universal, ожидая какое-то интервью. Юлька приобняла меня, и я совсем не понимаю ее. Не то чтобы не понимаю, просто какое-то странное ощущение внутри. Совсем не то, что было раньше, несколько лет назад. Раньше – мы сидели и сидели, мы позволяли себе даже больше, чем нужно, и никаких эмоций это не вызывало. Ну обнимала она меня, ну целовала – это наша работа. А сейчас я сжалась в комок от непривычки, она так давно меня не обнимала. И обернувшись, я улыбнулась ей, чуть придвинувшись ближе. Она улыбнулась мне в ответ. За окнами идет снегодождь, хмуро так, а тут, в комнате, так светло, уютно – совсем другой мир. В углу стоит музыкальный центр, на котором тихо проигрывается новый альбом «Люди инвалиды». Журналист последний раз просматривает вопросы, включает диктофон и начинает интервью…

– Ага. Автограф можно? – парень протягивает фото пятилетней давности, где мы запечатлены в школе Волковой перед первой в своей жизни пресс-конференцией.

– Ух ты, какая фотка! – широко улыбается Юля, держа снимок в руках и пристально разглядывая его.

– Нам тут 16. Или 15?

– Смотри, какой у меня тут свитер прикольный! – начинает смеяться она, показывая мне фотографию.

Затем она берет маркер и размашисто расписывается за обеих.

Она давно привыкла делать это. Расписываться за обеих не плохо, но все же…

– Ууу, вот зараза... – шутливо протягиваю я.

– Извини, я всегда неправильно расписываюсь, – виновато улыбается девчонка и отдает автографы журналисту, – Продолжим?

– Люди-инвалиды – это кто такие?

– Моральные уроды. Естественно, не в физическом плане, – говорит Юлька, заранее отработанную фразу.

– А какие типы людей вам неприятны?

– Те, которые руководствуются исключительно негативом. Вокруг нас очень много людей, которые не умеют любить, они не способны на это. Не способны сопереживать, сострадать, поддерживать. Они злые, завистливые, я не знаю, эгоистичные. Ну и все с этим связанное. А нам кажется, что надо любить друг друга, чтобы жизнь стала лучше. Потому что сейчас мир очень злой, обозленный, – почти полно отвечаю я и одариваю журналиста улыбкой.

Он ее заслужил.

– Новый альбом, на ваш взгляд... какой он?

– В нём гораздо меньше поп-интонаций, он более депрессивный, даже жёсткий, в общем, в нашем стиле, – объясняет Волкова, поворачиваясь ко мне, что свидетельствует о том, что нужно продолжить.

– Он посерьезнее, подепрессивнее... Если в прошлом альбоме говорилось больше о любви, то эта пластинка про людей в целом, про столкновения личностей, характеров. В общем, о глобальном!

– То есть про любовь вы теперь больше в принципе ни за что не поете?

– Не, конечно, поем! – тут же уверяю парня я, – Любовь – это вечная тема, без нее никак нельзя. Она будет всегда, я думаю, что это самое главное для любого человека, который способен на какие-то серьезные чувства. К сожалению, не все люди такие.

– В Америке вы сняли сразу 2 клипа – Dangerous & Moving (Люди-инвалиды) и All About Us. Расскажите о них.

– Режиссером обоих клипов стал Джеймс Кокс, который снимал фильм “Wonderland”, очень весёлый, энергичный человек. Он сразу все понял, просек фишку. И работа закипела, – оживленно рассказываю я.

– Люди-инвалиды – заглавная песня на альбоме. О чем она?

– О моральных инвалидах, о недочеловеках, которые не умеют любить. Там есть слова: “Вечер без любви, утро без обиды – люди-инвалиды, люди-инвалиды”. Мы живем, видим этих людей повсюду. Настоящих людей осталось очень мало, в основном нас окружают такие недочеловечки.

– Раскручивая новый альбом, вы будете продолжать работать с лесбийским имиджем?

Оказывается, вот чего я ждала. Я ждала этого вопроса целую вечность, даже несмотря на то, что его задавали на каждом гребаном интервью! И на каждом гребаном интервью мы отвечали одно и тоже. Почти одно и тоже. Разве лесбиянки рожают? Разве они любят парней? Разве короткостриженные черненькие лесбиянки строят глазки журналистам с вопросами в руках? Разве они делают минет, так умело, как… Я тряхнула головой, даже не думаю продолжать. Да, черт возьми, разве мы похожи на лесбиянок? Как же я ждала этого вопроса, как же ждала. Я, ничуть не растерявшись (от этой привычки я решила избавиться, пусть кто-нибудь другой сворует ее себе, например, Борис! Он почему-то никогда не теряется!), расплылась в улыбке, пожирая глазами парня, берущего интервью. Кажется, он смутился. А может, растерялся.

– Мы лесбиянками не были никогда. Разве не ясно? – отчеканила я, – Я, например, со всеми подружками целуюсь, и что?

– Мы просто любим друг друга! – говорит Юлька зазубренную фразу, и я теряюсь. Черт! Я теряюсь, сама не знаю почему… – А как мы можем быть лесбиянками, если я, например, ребенка родила?

Да уж, она от меня точно никогда не отстанет, – смеюсь я, но не растерянно. Мы ведь просто любим друг друга, – Мы не можем друг без друга! Это установленный факт! В комнату вносят тарелку с фруктами. Юля вскакивает с места и движется к десерту.

– Дай, пожалуйста, банан, – прошу я, – Будете?

– Нет, спасибо.

– Мы просто голодные, с утра ничего не ели. Можно только нас не фотографировать с бананами? – смеется Волкова.

– Конечно, – шутливо улыбается фотограф, – Для ваших поклонников вы уже почти превратились в сиамских близнецов, в нечто целое. Вам это нравится?

– Мы очень разные, но мы и есть одно целое... – распечатывает пачку сигарет Юля, – Понимаете…?

– У вас все поровну в жизни?

– Ну... – задумываюсь я, после чего твердо отвечаю, – Да.

Таких интервью было столько, сколько моя голова не вместит. Их бывало несколько в день, и каждый раз были одни и те же вопросы. На которые были одни и те же ответы. Стандарты – малоразрушимыми, моими губами, которые время от времени нашептывали все зазубренные фразы из умных цитатников Ленчика и Кипер. Но ни Ленчика, ни Кипер с нами не осталось. Только в самых пыльных книжных шкафах можно по-прежнему откопать старые книги с разноцветными стикерами, что свидетельствовало о любимых страницах – Кипер; или же небрежно завернутые уголки страниц, что говорило о том, что здесь, в глубине потаенных книг, волнительно отпечатались пальцы – Ленчика. Оба они были романтиками, и фразы, и цитаты были у них соответствующие. И ничего с этим не поделать. «Горе помогает жить», – как говорил Ленчик, – «Оно помогает находить в сложных, страшных ситуациях просвет. Вот вы – лесбиянки, это хреново. Не тот факт, что вы лесбиянки, а то, что вы врете. А просвет в том, что вы помогаете людям жить, даете надежду верить в себя, призываете их показывать любовь». С тех пор я мало чего вспоминала, но только сейчас осознала – что зря. Горе помогает жить. Потом я убедилась в этом. Потом, когда моя любовь к Юльке была настолько очевидна, что никто и ничего уже не мог скрыть, как бы не пытался. И это «горе» мне помогало жить. Я знала, что она со мной, и мне грех жаловаться. Но то ли это – чего я ожидала? Да и что ожидала я, в конце концов? В конце концов – ничего не могло произойти. Это по определению. А чего нужно было ждать? Что мы останемся навеки веков страстными любовницами? Будем нянчить ее детей? Так же, срываясь в магазине нижнего белья, будем мчаться в ближайшую гостиницу и заниматься сексом, в то время как ее парень будет слушать «абонент недоступен»? И все так глупо. Просто и сложно. В конце концов, так не могло было бы быть. По определению. Тогда что же я ждала от нее? Чуть больше внимания? Чуть больше ласки? Любви? Нежности? Чего я ждала? Того, что она искренне мне скажет, что любит меня? Да и ее тысячи «люблю» хоть раз были искренними? Я не знаю, я запуталась…

Потом…

В тот день на мне висел ее кулончик. Не ее – мой, если быть точным. Тот, который она подарила мне в мой первый День Рождения после нашего знакомства. Тот самый, где в глубине раковинки каури, посеребренной рамке, покоилась запретная самая ностальгическая фотография – «Мы у Вани в офисе. 25 сентября 1999 года». Он висел на мне – и я обнаружила его случайно, тот момент, когда я одела его, будто вылетел у меня из головы. Когда это произошло? Он висел на мне, отблескивая на солнце, как новенький, но от него так и веяло тайной, от него веяло загадкой, неприкосновенностью. Даже я так боялась открыть его, посмотреть на маленькую фотографию, боялась, не зная чего. Этот запрет бил мне по рукам, заставляя их мелко трястись. Странно, что я не помню тот момент, когда одела его. Странно…

Но в тот день на мне висел, веющий тайной кулон. Она смотрела на него ревниво, пожирая его глазами, пытаясь вспомнить в точности ту фотографию, что покоится внутри. Но она так же не могла открыть его. И это странное ощущение внутри не давало нам обеим покоя. На этом мы и порешились. Значит, что-то подсказывает нам оставить его в покое. Ну и пусть висит. Висит и висит. Серебряный, аккуратный, пахнущий прошлым и какой-то тайной, которую наверняка никто и никогда не разгадает…

Она последний раз кинула на него ревнивый взгляд, после чего посмотрела мне в глаза. Разве в них можно было найти ответы? В этих ребусах даже я не сильна. И, похоже, она поняла это. Удрученно вздохнув, она медленно двинулась вперед, а я, как покорный слуга, как палач, как любовница, как фанатка, двинулась за ней. Но у самого края сцены, то ли боясь упасть, то ли думая со мной над разгадкой кулона, она схватила волнительно мою руку и крепко сжала. Я выдохнула ей в затылок, и она беззвучно улыбнулась.

Именно тогда мы обе поняли – мы никогда не разгадаем эту загадку. Никогда.

Никто и никогда не разгадает ее.

– Hi, guys! – мой крик полон энергии, – We’re come back for you!!!

И подо мной разливаются фонари…

Начинают играть первые аккорды Dangerous and Moving, Юлька отходит чуть дальше от меня, погружаясь в свои мысли. А меня все еще не покидает странное ощущение – ощущение кулона на шее. Он прожигает мою кожу, заставляет сердце биться быстрее, я готова сорваться и открыть его прямо здесь и сейчас. А потом схватить Юльку в объятия, зарыться в ее волосы и зарыдать. Дать волю чувствам…

Но этого никогда не случится.

Разливающиеся огни под нами не дают мне времени соображать, они настойчивы и дают нам шанс очередной раз показать себя. Мы ведь вернулись. Пусть совсем другими, но вернулись. Мы начинаем петь, и я почти забываю обо всем. Особенно в те моменты, когда Волкова обнимает меня, я чувствую ее поддержку. Мое сердце волнительно бьется в такт сердцам наших поклонников. Так проигрывается песня за песней, мои любимые, Юлькины любимые. И наступает время «Ничьей».

Тогда, в тот самый момент, в первые секунды я чувствую, что подо мной нет ничего. Передо мной – ничего. Вокруг – ничего. И мое сердце не бьется. И я вообще не жива. Но через несколько мгновений это чувство проходит, его сменяет жгучая боль, ревностная боль в области шеи, там, где висит кулон. Чертов запретный кулон. Боль еще никогда не была такой острой, завистливой, и я чувствую, что что-то не так. Играет одна из моих любимых песен, а мое горло словно обхватывают железными цепями, но на свое удивление – пою я легко и чисто. Юлька удивленно смотрит на меня. Ведь я уже несколько дней страдаю из-за простуды. А тут – на тебе. Это очень странно, мое горло словно разрывается внутри, но пою… Пою будто я – не я. И она умилительно улыбается мне, подходит и поет, глядя мне в глаза. И я тону в них, чувствуя тепло от ее руки…

– We love you! – хрипло кричит Юлька после закончившегося выступления, – We’ll come back again!

Я так боюсь разбиться, Ангел! Она окрыляет меня, и это даже пугает. Немного, но пугает. Раньше такого не было, я никогда не чувствовала подобного. И мне даже страшно. Я боюсь разбиться, сломать крылья о камни. Я боюсь, что, подарив мне надежду на что-то, она швырнет меня в пропасть. Я не хочу, чтобы она оставляла меня, я боюсь… Потому что я разбита, когда я одинока, когда она уходит от меня. И я чувствую, что уже не стану сильнее, она не дает мне сделать это. Она не дает мне дышать, я задыхаюсь, когда она рядом.

Ее губы почти касаются моего подбородка, она молчит долго и упорно, пытаясь разгадать тот самый ребус, ту самую тайну кулона. Моего горящего кулона, который сама же мне и подарила. Она сидит, нависнув надо мной, и ровно дышит. Ее дыхание убаюкивает меня, но я по-прежнему задыхаюсь, когда она так близко.

– Что? – шепчу я ей с закрытыми глазами.

– Что? – шепчет она мне в ответ, и ее губы предательски касаются моего холодного, дрожащего подбородка.

Ее горячие, напористые губы. Не дай мне задохнуться, моя девочка.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спрашиваю я онемевшим ртом с пересохшим небом и не подчинявшимся языком, – Ты что-нибудь понимаешь, что происходит?

– Нет, – застыв на месте, отвечает она, – Нет, ничего… только…

– Что только? – цепляюсь я за ее слова, чувствуя ее губы на подбородке.

Я хочу ухватиться за ее слова губами, не отпускать их, распробовать на вкус…

– Пообещай, что никогда не оставишь меня…

– Обещаю, – не раздумывая, отвечаю я.

Отвечаю я, очередной раз закрепив свою зависимость.

– Честно? – ее дрожащие, спекшиеся на солнце губы застывают чуть ниже моих губ.

Волна, нет, цунами проносится по телу в тот момент! Заряд тока… огромная скала падает на мои плечи. Я чувствую рабскую зависимость от нее, и мой кулон снова начинает разгораться на шее…

– Обещаю, – вторю я с закрытыми глазами.

И пока мои онемевшие губы без раздумья подчиняются ей, она находит причину вспомнить о моих пересохших, волнительных губах. Она осторожно, все еще думая о тайне нашего кулона, прикасается к моей нижней губе. И я слышу, как волнительно трясутся ее сомкнутые ресницы, как ее колени прижимаются к моим коленям, как ее ключицы сводит в печали, как мой позвоночник начинает дрожать. Я чувствую, что все – безвозвратно. Она прикасается ко мне так легко, что я едва могу уловить ее губу, невесомую, мягкую. Но мой кулон, моя запретная раковинка Каури, протестует и вскипает. Я неожиданно отпрыгиваю от Юльки, как только она хочет обнять мои губы, мой язык…

В ответ она молчит, и только смотрит на огненный от ревности серебряный кулон. Черт бы его побрал! Наше прошлое мешает нашему настоящему…

Страшно вовсе не то, что было,

То, что есть – пугает меня.

Раньше ты по приказу любила,

А теперь без приказа – я…

====== 56 ======

Сложно было представить мое выражение лица, когда я застала ее.

Она не видела меня, но в то же время, она не пыталась куда-то скрыться от меня. Гримерка – слишком банально, слишком просто, слишком экстремально и возбуждающе. Она не видела меня, но наверняка слышала. Я видела ее и ее дружка. Дружка на вечер. Учитывая тот факт, что мы давно перестали заниматься сексом, она находила себе приятелей на вечер. Но раньше – это было по-другому. Они прятались в тех местах, о которых мне знать не нужно, о которых я никогда не узнаю. По крайней мере, раньше это не выглядело так демонстративно. Но я застала ее, в тот самый момент, когда ее пальцы расцарапывали его спину, ее белоснежные, острые колени были разведены, а задница ее дружка потряхивала. Черт бы их, черт бы их подрал! Я стояла, как вкопанная, не в силах закрыть дверь, не в силах зайти, не в силах пошевелиться. Только я ощущала одно – мой кулон все еще висел, он все видел, он прожег дыру в моей нежной шее. Она стонала, как сумасшедшая, явно преувеличивая, ее ноги летали вверх-вниз, а сама она крепко обнимала тело своего дружка. Черт, черт, черт! Я просто не могла оторваться. И все внутри вскипало, но это ее жизнь. И она делает все, что хочет. Тем более, что мы давно перестали заниматься сексом. Собрав оставшуюся волю в кулак, я вышла, тихо прикрыв за собой дверь. И только она прикрылась, я услышала, как ее друг взревел, словно раненый зверь. Наверняка он бурно кончил. Черт бы его подрал! Кончил в мою девочку! Сжав зубы, я пошагала в другую сторону, направляясь непонятно куда…

Я ненавидела ее так сильно, что сама боялась своей ненависти. Зато я отчетливо понимала то, что у меня нет шанса уйти. Она постоянно целовалась с кем-то, как только мы слезали со сцены и отпускали руки друг друга. Я ненавидела ее, и то, что она нимфоманка.

Однажды, едва спустившись со сцены, она накинулась на какого-то паренька, который поджидал ее. Где тогда был Ваня? Я не помню… Она запрыгнула на парня, а он придерживал ее за задницу, относя в какую-то подсобку. Волкова романтик, ничего не скажешь. Они занимались любовью так демонстративно, что у меня едва не заложило уши. Об этом услышал и Шаповалов. Он вошел к ним со спокойным видом, Юлька здорово испугалась. А он стоял и смотрел. Они остановились. Волкова спрыгнула с какой-то кушетки, и со спокойным лицом, поправив юбку, вышла из комнаты, прихватив с собой Ивана. И я ненавидела их. Ненавидела! Об этом никто и никогда не узнает…

Волкова всегда отличалась непристойностями, всегда находила того, кто бы смог устроить нам очередное мероприятие… Почти бесплатно. Затем следовало предложение поехать в гостиницу. А я – еще девочка, куда мне? Я молча ненавидела их. Волкова, без особых зазрений совести – ехала, потом прыгала и довольно улыбалась. Твою мать, чертова нимфоманка!

Потом я почти перестала ее ревновать. Ревновать Волкову – это смешно. Мало того – это бесполезно. Все равно она будет делать все, что захочется, спать, с кем захочется. Ну и черт с ней! Я знала одно – на сцене она только моя, и никто не вправе отбирать у меня ее. Она знала это тоже, и даже кажется – со временем перебесилась. Мы проводили друг с другом слишком много времени. Поэтому – ее секс всего лишь отдых от меня, – уверяла я себя, как только она уезжала куда-то на ночь в клуб. Она никогда не принадлежала мне полностью, и вряд ли бы такое могло случиться, если бы мы не полюбили друг друга. Если бы мужики не перестали занимать у нее первое место…

И мы стали подозревать, что между нами что-то не то.

Банальный интерес стер все границы, которые были возможны и невозможны.

Однажды, после очередного выступления, мы пришли в наш номер, разделись и легли спать.

– Почему ты не хочешь попробовать? – Совсем обычно спросила она, смотря в потолок.

– Попробовать что? – Совсем не поняла вопрос я. – О чем ты?

– Заняться сексом…

– А я хочу любовью.

– Займись любовью.

– Не с кем. – Пожимаю плечами я и смеюсь. – С кем? Вот не с кем…

– У тебя столько парней, которые к тебе неравнодушны. – Улыбается она и поворачивается ко мне.

– И что мне до них? Любовью, говорю же…

– Может, тебе девушки нравится? – Теперь смеется и Юлька. – Не хочешь попробовать?

– С кем? – Устало спрашиваю я.

– Со мной, например… – Она совсем не настойчива, просто интересуется.

– Тебе мало твоих дружков?

– Не называй их так! – Обижается девчонка и отворачивается.

– И все же?

– Катина, прекрати ревновать!– Заливается смехом та. – Я просто спросила…

– Проехали. – Закатываю глаза я. – Давай спать.

– Ну, дело твое. – Соглашается она, видимо на секс пятый раз в день у нее нет сил.

Волкова – это Волкова. Никто не мог в точности сказать, что это за человек и с чем его едят. А если такие были, то знайте – врали. Даже я, та самая, что провела с ней огромную часть своей жизни, не знала ее. Ее невозможно было узнать, разгадать. Она оставалась такой же непонятной, как кулон на шее. Я могла только догадываться о том, что она скажет в следующую секунду, о чем подумает, и это – предсказуемо. Но никто и ни когда не узнал ее. Вдоль и поперек. Даже я, будучи, зная каждую родинку на ее теле, не могла все еще разгадать ее. Разгадать тайну ее голубых глаз. Это Волкова, и ничего уж тут не поделаешь. У меня никогда не получилось приручить ее. И не получилось бы. Отдаться кому-то, с ее стороны это выглядело предательством. А предать себя она никак не могла. По определению. Поэтому, вряд ли она кому-нибудь принадлежала. Волкова – это Волкова. Таких больше нет. И ее целеустремленный подбородок часто упирался в мой собственный, ее губы застывали около моих губ. И она, застывая так, около меня, часто спрашивала:

– Ты ведь со мной, Ленок?

– Я с тобой… – Продавая свое сердце и душу ей, отвечала я.

Но вряд ли она когда-нибудь ценила это по-настоящему. Вряд ли в ее голову хоть раз врывалась мысль о том, как я ее люблю. Однажды ей приснился сон, и она рассказала его даже кому-то с телевидения.

– Снится мне сон… Подъезжает Ленка к моему подъезду на огромной лимузине, сидит за рулем, потом звонит мне и говорит: «Юля, спустись, мне нужно срочно с тобой поговорить. Это важно», я спускаюсь, сажусь в машину к ней, и мы отъезжаем к парку. Тут она говорит: «Может я сошла с ума, не знаю, но мой имидж перерос в любовь, я и правда люблю тебя», потом отвозит меня до дома, я выхожу такая в слезах… Вот… – Она на секунду замолкает. – Но от Ленки я такого не жду…

От меня она ждала все, что угодно – только не этого. Иногда мне казалось, что она сама чего-то боялась, но чего – эти мысли, страхи только в ее голове, и у меня нет шанса угадать их.

× × ×

Она вернулась в наш номер глубокой ночью. В тот час я уже спала, но она разбудила меня. Последнее, что я помню – ее дружок и она. Весь оставшийся вечер я думала только об этом. Тогда зачем тогда были все эти вопросы, останусь ли я с ней, её ли я? Какое это имеет значение? Она вошла в номер, и, не теряя ни минуты, скинула свою одежду прямо на пол, затем залезла ко мне под одеяло. Я закрыла глаза, чтобы не расплакаться. Не знаю, что на меня нашло. От нее все еще пахло случайной страстью, от нее пахло этим кобелем. И самой ею. Ее запах я не спутаю ни с чем, и я даже бы могла быть парфюмером, если бы не пела с ней…

Она лежала притихшая, смирная, моя девочка. Она лежала, и ее грудь волнительно вздымалась и падала. Она лежала совсем измученная и прирученная, моя девочка, и я ненавидела ее. Я ненавидела ее за то, что она с кем-то развлекается, что ее тело сминают в своих руках мужики, которые совсем не нежны с ней. Другое дело – я. Ласковая, мягкая, и ей иногда такого не хватало. В такие минуты, как сейчас. Она хотела почувствовать себя любимой и почувствовать себя чьей-то. И если бы она когда-нибудь кому-нибудь принадлежала, то только мне. Она обернулась ко мне и прилипла ко мне. Обняла руками, зарылась лицом в мои волосы и волнительно засопела.

– Что не хватает тебе, что ты прижалась ко мне? – Спустя минуту тихо пропела я.

Она ничего не ответила и продолжила молча лежать, убаюканная моим теплом, моей добротой. Но я все больше ее ненавидела. Мою девочку.

– Почему ты молчишь? Час назад ты все еще была с ним? – Повысила голос я, но она молчала. – Юля! Почему ты молчишь? Что ты хочешь от меня? Зачем тебе все это нужно? Зачем ты играешь с моими чувствами?

Но она все еще молчала. Или заснула… или, черт подери, я ее просто ненавижу!

– Ты что думаешь, весь мир вокруг твоего пальца вертится? – Сорвалась на крик я, и резко вскочила с кровати. – Пошла ты к черту, Волкова!

С тех пор мы не виделись всю ночь.

Всю ночь. Она осталась в комнате, а мне пришлось снять другой номер. Иного выхода – я не видела. Теперь я совершенно была опустошена, я не знала куда идти, что делать, как себя вести. Я не понимала от чего именно так бешусь. Я вообще не понимала, что происходит. Мы давно уже не спим, да и желания такого не возникает. Мы – сестры, семья, близкие люди, но не любовники. Я все еще не могу с чем-то смириться…